Текст книги "Экономические очерки. История идей, методология, неравенство и рост"

Gordon R.J. Is U.S. Economic Growth over? Faltering Innovation Confronts the Six Headwinds / National Bureau of Economic Research. Working Paper No. 18315. Cambridge, MA: NBER, 2012.

Gordon R.J. The Demise of U.S. Economic Growth: Restatement, Rebuttal, and Reflections / NBER Working Paper No. 19895. Washington: NBER, 2014a.

Gordon R.J. The Turtle’s Progress: Secular Stagnation Meets the Headwinds // Secular Stagnation: Facts, Causes, and Cures / ed. by C. Teulings, R.L. Baldwin. CEPR: CEPR Press. A VoxEU.org eBook, 2014b.

Greenspan A. Testimony of Chairman Alan Greenspan / Committee on Banking, Housing and Urban Affairs, U.S. Senate. 2005. February 16.

Hansen A. H. Economic Progress and Declining Population Growth // American Economic Review. 1939. Vol. 29. No. 1. P. 1–15.

Hathaway I., Litan R.E. Declining Business Dynamism in the United States: A Look at States and Metros / Economic Studies in Brookings. Washington: Brookings Institute, 2014. May.

Jones Ch.I. Sources of the U.S. Economic Growth in a World of Ideas // American Economic Review. 2002. Vol. 92. No. 1. P. 220–239.

Jones Ch.I., Romer P.M. The New Kaldor Facts: Ideas, Institutions, Population, and Human Capital // American Economic Journal: Macroeconomics. 2010. Vol. 2. No. 1. P. 224–245.

Jorgenson D.W. A Prototype Industry-Level Production Account for the United States, 1947–2010 / Presentation at the WIOD Conference. Groningen, The Netherlands, 2014. April 25.

Kling A. Secular Stagnation? Seriously? // Askblog. 2013. November 18. <http://www.arnoldkling.com/blog/secular-stagnation-seriously/>.

Lindsey B. Why Growth Is Getting Harder / Cato Institute. Policy Analysis No. 737. 2013. Washington: Cato Institute, 2013.

Mokyr J. Secular Stagnation? Not in Your Life // Secular Stagnation: Facts, Causes, and Cures / ed. by C. Teulings, R.L. Baldwin. CEPR: CEPR Press. A VoxEU.org eBook, 2014a.

Mokyr J. The Next Age of Invention: Technology’s Future Is Brighter Than Pessimists Allow // City Journal. 2014b. Winter. P. 12–20.

Summers L. Speech at the IMF Fourteenth Annual Research Conference “IMF Economic Forum: Policy Responses to Crises”. Washington, DC: IMF, 2013a. 9 November.

Summers L. Why Stagnation Might Prove to Be the New Normal // The Financial Times. 2013b. December 15. <http://www.ft.com/intl/cms/s/2/87cb15ea-5d1a-11e3-a558–00144feabdc0.html#axzz2u9xxmNOh>.

Summers L.H. Reflections on the “New Secular Stagnation Hypothesis” // Secular Stagnation: Facts, Causes, and Cures / ed. by C. Teulings, R.L. Baldwin. CEPR: CEPR Press. A VoxEU.org eBook, 2014a.

Summers L.H. U.S. Economic Prospects: Secular Stagnation, Hysteresis, and the Zero Lower Bound // Business Economics. 2014b. Vol. 49. No. 2. P. 65–73.

Syverson C. Will History Repeat Itself? Comments on “Is the Information Technology Revolution Over?” // International Productivity Monitor. 2013. Vol. 25. No. 1. P. 37–40.

Taylor J.B. The Problem Is Policy Not a Secular Decline in the Real Interest Rate // Economics One. 2013. November 18. <http:// economicsone.com/2013/11/18/the-problem-is-policy-not-asecular-decline-in-the-real-interest-rate/>.

XV
Технологический прогресс – пожиратель рабочих мест?[213]213
  ^* Опубликовано: Вопросы экономики. 2017. № 11. С. 70–101.


[Закрыть]

“An unlimited number of jobs are available in a world of scarcity” («В мире редкости доступно неограниченное число рабочих мест»)

А. Alchian, R. Allen

ВВЕДЕНИЕ

В последние годы на широкую публику обрушилась лавина апокалиптических предсказаний о сокрушительном ударе по занятости, который неминуемо нанесет так называемая Четвертая промышленная революция, связанная с новейшими технологическими достижениями – роботизацией, цифровизацией, созданием искусственного интеллекта и т. д. С катастрофическими прогнозами на этот счет выступают политики, публицисты, социологи, футурологи, инженеры и многие многие другие. Хотя большинство экономистов по традиции сохраняют по отношению к таким пророчествам известный иммунитет, но и среди них сегодня обнаруживается немало алармистов. Нам сообщают, что в результате внедрения новых технологий огромная масса людей останется не у дел – в гонке между машинами и людьми окончательно победят машины [Brynjolfsson, McAfee, 2014]; что мир вступает в эпоху беспрецедентно высокой технологической безработицы [Frey, Osborne, 2013]; что традиционное государство благосостояния неспособно помочь ее жертвам и поэтому необходимо вводить налог на роботов (предложение Б. Гейтса), а также немедленно приступать к практической реализации идеи безусловного базового дохода [Ford, 2015]; что уже в ближайшие десятилетия отомрет примерно половина всех существующих профессий [Frey, Osborne, 2013]; что скорость технологических изменений станет настолько высока, что работники будут просто физически не успевать переучиваться на новые специальности, непрерывно пополняя, таким образом, армию безработных [Ford, 2015]; что нужно быть готовыми к полному исчезновению множества не только мало– или средне-, но и высококвалифицированных рабочих мест, так как новые технологии будут во все большей степени брать на себя выполнение интеллектуальных функций, до сих пор остававшихся исключительным достоянием человека [Brynjolfsson, McAfee, 2014]; что главная экзистенциальная проблема, с которой уже вскоре столкнется человечество, – чем занять себя в условиях вынужденного бездействия, когда само понятие «работа» уйдет в прошлое и все за нас будут делать умные машины [Summers, 2013].

Будущая ситуация на рынке труда изображается в самых мрачных красках. М. Вадхва известный американский инженер из Университета Карнеги – Меллона предупреждает: «Реальность такова, что нам предстоит будущее без рабочих мест, в котором основная часть работ, выполняемых людьми, будет выполняться машинами. Роботы будут водить наши автомобили, изготавливать наши товары и заниматься нашими домашними делами, но в нем останется мало что делать человеческим существам». С ним солидарен Б. Гейтс: новые технологии «сократят спрос на рабочие места, особенно на нижнем уровне профессиональной иерархии». Предприниматель в области программного обеспечения М. Форд, выпустивший книгу под говорящим названием «Нашествие роботов: технологии и угроза будущего без рабочих мест» [Ford, 2015], заявляет: «В прошлом машины всегда были орудиями в руках людей, но сейчас они начинают вытеснять и замещать собою все больше и больше работников». В связи с такой перспективой бывший президент США Б. Обама выражал серьезную обеспокоенность тем, что сегодня значительная часть американского бизнеса «научилась тому, как добиваться намного более высокой эффективности при гораздо меньшем числе работников» (все цитаты по: [Bailey, 2017]). Известный израильский историк Ю. Харари предсказывает, что к 2050 г. создание искусственного интеллекта приведет «к возникновению нового массивного неработающего класса… “бесполезного класса”, который будет не просто незанятым, но который будет и неспособен быть занятым» [Harari, 2017]. В общем, на рынке труда, по остроумному выражению Д. Аутора и Э. Саломонс, человечество вскоре ждет «Робокалипсис» [Autor, Salomons, 2017].

Картина мира, вырисовывающаяся из подобных высказываний, предстает как причудливая смесь из избыточного оптимизма и избыточного пессимизма: сверхоптимизма – в том, что касается перспектив современного технологического прогресса; сверхпессимизма – в том, что касается способности экономики (в частности рынка труда) адаптироваться к его предстоящим прорывным достижениям.

Сразу же отметим одну странность. Разговоры о Четвертой промышленной революции начались тогда, когда ее плодов – во всяком случае, пока – в общем-то и не видно. Ситуации с Первой (паровые машины), Второй (электричество и двигатели внутреннего сгорания) и Третьей (компьютеры) промышленными революциями были иными: сначала благодаря им происходило резкое ускорение роста производительности труда и радикально обновлялась среда обитания человека и только какое-то время спустя, задним числом произведенные ими изменения осознавались как «революция». Сейчас же мы не наблюдаем ни резкого ускорения динамики производительности труда (скорее, дело обстоит с точностью до наоборот), ни признаков кардинальной ломки привычного образа жизни людей. По существу, предметом обсуждения оказывается не столько реальное, сколько некое ожидаемое положение вещей, относительно которого ни у кого не может быть уверенности – наступит оно или нет. В этом смысле характерно, что многие исследователи расценивают происходящие сегодня технологические изменения не как проявления уже наступившей Четвертой, а всего лишь как «хвост» Третьей промышленной революции – как ее отдаленные, причем ослабленные, последствия [Gordon, 2016].

Что касается собственно идеи «технологической безработицы», то она далеко не нова и имеет почти двухсотлетнюю историю, хотя сам этот термин был введен в научный лексикон Дж. М. Кейнсом не так давно – лишь в 30-е годы прошлого века[214]214
  «Мы поражены новой болезнью, названия которой, возможно, некоторые читатели не слышали, но о которой они будут часто слышать в ближайшие годы, а именно – технологической безработицей» [Keynes, 1931, p. 358].


[Закрыть]. Можно выделить несколько волн технологического алармизма, когда опасения, связанные с вытеснением людей машинами, приобретали характер массовых фобий. Первая, датируемая началом XIX в., была связана с опытом индустриализации в Великобритании; вторая, относящаяся к 1960-м годам, была спровоцирована страхами перед автоматизацией (главным пропагандистом идеи технологической безработицы выступал тогда В. Леонтьев[215]215
  Еще в начале 1950-х годов он писал: «Труд будет становиться все менее и менее важным. …Все больше и больше работников будут вытесняться машинами. Я не понимаю, как новые отрасли смогут занять всех, кто захочет работать» [Leontief, 1952] (цит. по: [Acemoglu, Restrepo, 2017, p. 1]).


[Закрыть]); третья, возникшая на рубеже 1980–1990-х годов, стала отражением компьютерной революции [Rifkin, 1995]. Во всех этих эпизодах прогнозы о наступлении будущего без рабочих мест раз за разом терпели крах и вскоре об угрозе технологической безработицы благополучно забывали. Поэтому не приходится удивляться тому, что среди специалистов по экономической истории и истории экономической мысли сама эта идея уже давно пользуется заслуженно дурной репутацией. Однако теперь, как нас уверяют, все будет иначе, потому что природа современного технологического прогресса принципиально отлична от того, что было раньше, так что на сей раз всплеска технологической безработицы не избежать.

При анализе возможного влияния технологического прогресса на занятость следует четко разграничивать два аспекта проблемы – долгосрочный и краткосрочный. В первом случае речь идет о перманентном сокращении спроса на труд под действием новых технологий, во втором – о временном приросте безработицы из-за возросшего расхождения между структурой спроса и структурой предложения труда (имеется в виду, что когда переходный период, связанный с адаптацией к новым условиям, завершится, безработица возвратится на прежний уровень). Долгосрочные и краткосрочные последствия технологического прогресса не обязательно должны совпадать. В последующем обсуждении мы будем учитывать как те, так и другие.

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ

За долгие годы изучения проблемы технологической безработицы несколькими поколениями экономистов экономической наукой было накоплено множество теоретических аргументов, эмпирических фактов и исторических свидетельств, позволяющих оценить, насколько оправданы предсказания сегодняшних техноалармистов и следует ли уже в ближайшее время ожидать полного либо пусть частичного, но масштабного вытеснения людей машинами.

По результатам анализа, растянувшегося почти на два столетия, для обозначения логической ошибки, в которую легко впадают при обсуждении этой проблемы, экономической теорией был даже выработан специальный термин – the lump of labor fallacy (заблуждение, предполагающее фиксированность объема труда). Речь идет о умозаключениях по типу: «если производительность труда в результате внедрения новых технологий выросла на X процентов, то, значит, спрос на рабочую силу снизится также на X процентов». Этот силлогизм является ложным, так как исходит из предположения о фиксированности объема выпуска и не учитывает действия разнообразных макроэкономических механизмов обратной связи. На самом деле при повышении производительности труда объем выпуска не остается неизменным: ее рост влечет за собой увеличение доходов либо предпринимателей, внедривших нововведения, либо работников, начинающих использовать более совершенное оборудование, либо потребителей, получающих за счет снижения цен доступ к более дешевым товарам, а чаще всего и тех, и других, и третьих одновременно. Возросшие доходы транслируются в более высокий потребительский и инвестиционный спрос, а удовлетворить его оказывается нельзя без привлечения дополнительных рабочих рук. Как следствие, связь между динамикой производительности труда и динамикой спроса на рабочую силу предстает как чрезвычайно сложная и неоднонаправленная. Благодаря косвенным макроэкономическим эффектам она вполне может оказываться не отрицательной, а положительной. Иными словами, и в теории, и на практике вполне представима ситуация, когда внедрение новых технологий будет не уменьшать, а увеличивать число рабочих мест в экономике. Однако из высказываний нынешних техноалармистов отчетливо видно, что большинство из них (если только они не являются профессиональными экономистами) в принципе не подозревают о существовании таких непрямых связей и все так же продолжают использовать «лобовую» аргументацию, несостоятельность которой была убедительно выявлена экономической теорией почти 200 лет назад в начале XIX в.

Действительно, основные теоретические идеи, касающиеся технологической безработицы как долгосрочного феномена, были высказаны еще экономистами-классиками [Vivarelli, 2007]. Последующие поколения экономистов занимались скорее прояснением, уточнением и формализацией выдвинутых ими идей, чем их углублением или пересмотром. По большей части выводы, сделанные в рамках классической школы, остаются по-прежнему в силе.

Начало дискуссии по этой проблеме среди экономистов-классиков было положено Д. Рикардо, когда в третье издание своих «Начал политической экономии» он включил новую главу «О машинах» [Рикардо, 2007]. В ней Рикардо отказался от своей прежней позиции, совпадавшей с позицией А. Смита, о том, что в конечном счете внедрение машин всегда благотворно для трудящихся классов. Теперь же он утверждал, что замена людей машинами может быть крайне вредоносна и что мнение простых рабочих по данному вопросу не предрассудок, как можно было бы подумать, а соответствует общим принципам экономической науки[216]216
  В то же время Рикардо оговаривался, что сокращение занятости под действием новых технологий может иметь место только тогда, когда их внедрение сопровождается уменьшением национального дохода [Samuelson, 1989]. Но ситуация, когда технологический прогресс будет вызывать падение ВВП, представляется настолько редкой, что ее можно считать практически невероятной. С этой точки зрения трактовка Рикардо предстает скорее как теоретический курьез, чем как попытка осмысления экономической реальности.


[Закрыть].

Вывод Рикардо о том, что внедрение машин чревато сокращением спроса на труд в долгосрочном периоде, вызвал развернутый ответ со стороны других экономистов-классиков – Дж. Милля, Ж.-Б. Сэя, Дж. Мак-Куллоха, Н. Сениора[217]217
  В «Истории экономического анализа» Й. Шумпетер так комментировал позицию Рикардо: «Он никогда ясно не осознавал того существеннейшего факта относительно капиталистических “машин”, что они производят то, что в количественном и качественном отношении вообще не могло бы быть произведено без них, или, говоря иначе, что они “вытесняют” рабочих, которые никогда и не рождались на свет» [Schumpeter, 1954, p. 684].


[Закрыть]. В ходе этого обсуждения был выделен целый ряд макроэкономических механизмов, способных нейтрализовать первоначальный трудосберегающий эффект новых технологий. В «Капитале» К. Маркс иронически окрестил эти антирикардианские аргументы «теорией компенсации» [Маркс, 1960, гл. 13], и под таким названием они вошли в историю экономической мысли.

Первый, наиболее фундаментальный, компенсационный механизм связан с тем, что в условиях совершенной конкуренции рост производительности труда будет вести к пропорциональному снижению цен на выпускаемую продукцию, что, в свою очередь, будет стимулировать дополнительный спрос на нее (считается, что первым, кто обратил внимание на этот канал компенсации, был современник Смита, Дж. Стюарт)[218]218
  В условиях несовершенной конкуренции компенсирующий эффект будет достигаться не столько за счет снижения цен для потребителей, сколько за счет роста доходов у предпринимателей и работников (см. ниже).


[Закрыть]. Причем потребители могут начать предъявлять возросший спрос на продукцию как непосредственно того сектора, где были внедрены технологические нововведения, так и других секторов. Чтобы удовлетворить этот дополнительный спрос, фирмам придется наращивать выпуск, для чего им потребуется больше рабочих рук. И если окажется, что эластичность спроса по цене на продукцию сектора, начавшего технологическое перевооружение, достаточно высока, то тогда занятость в нем не только не уменьшится, но даже возрастет – и это без учета влияния снизившихся цен на спрос на продукцию других секторов[219]219
  Ссылку Т. Мальтуса и С. Сисмонди (см.: [Vivarelli, 2007]) на то, что первоначальное падение занятости под действием новых технологий будет сопровождаться не ростом, а сокращением совокупного спроса (поскольку часть работников лишится дохода), едва ли можно признать действенным контраргументом, поскольку отмеченный ими эффект является преходящим и способен вызывать повышение безработицы лишь в краткосрочном периоде.


[Закрыть].

Второй – «инвестиционный» – механизм связан с тем, что рост производительности означает повышение прибыльности и конкурентоспособности фирм-инноваторов. В ответ на это они начнут наращивать инвестиции, что автоматически повлечет за собой создание новых дополнительных рабочих мест. Первым, кто описал действие этого компенсационного механизма, был сам Рикардо; позднее его важность подчеркивали А. Маршалл, Дж. Хикс и многие другие авторы.

Третий механизм был выделен К. Викселлем [Wicksell, 1961]. Речь идет о том, что первоначальный трудосберегающий эффект новых технологий может быть компенсирован в рамках непосредственно самого рынка труда: возросшая безработица окажет понижательное давление на заработную плату, а снизившаяся цена труда будет стимулировать повышение спроса на него. Начнется обратный откат от более трудосберегающих к более трудоемким технологиям, так что в итоге потери в занятости окажутся не такими значительными. Более того, снижение заработной платы, вызванное избыточным предложением труда, будет ослаблять стимулы не только к использованию, но также и к разработке новых трудосберегающих технологий.

Четвертый механизм, в известной мере противоположный предыдущему, строится на предположении о росте заработной платы, когда в результате технологических нововведений в распоряжении работников оказывается более совершенное оборудование. Действительно, замена людей машинами означает рост капиталовооруженности труда, а это, согласно представлениям неоклассической теории, должно повышать его предельную производительность. Соответственно должна повыситься и заработная плата сохранивших занятость работников, и поскольку их возросшие доходы будут транслироваться в дополнительный спрос на товары и услуги, постольку для его удовлетворения начнут создаваться дополнительные рабочие места.

Все рассмотренные выше рыночные компенсационные механизмы описывают возможные последствия «процессных инноваций» (process innovations), т. е. изменений в методах производства. Но экономисты-классики не обошли вниманием и возможные последствия «продуктовых инноваций» (product innovations), связанных с выведением на рынок новых видов товаров и услуг (хотя, конечно, подобной терминологии в те времена еще не существовало). Они полагали, что такие инновации по определению являются трудоинтенсивными и, соответственно, должны сопровождаться увеличением, а не сокращением общего числа рабочих мест, чего не отрицал даже Маркс [Маркс, 1960]. «Дружественный» по отношению к труду характер «продуктовых» инноваций (таких как появление автомобилей или компьютеров) подчеркивают и все современные авторы[220]220
  Однако прирост занятости, порожденный «продуктовыми» инновациями в технологически передовых отраслях, может сводиться на нет потерями рабочих мест в «традиционных» отраслях, чья продукция из-за появления на рынке новых видов товаров может начинать выходить из употребления.


[Закрыть]. Вместе с тем различия между двумя типами инноваций не следует преувеличивать. Так, новое, более производительное оборудование представляет собой «продуктовую» инновацию для фирм, которые его выпускают, но «процессную» инновацию для фирм, которые его используют.

Как видим, в изображении экономической теории картина взаимосвязи между технологическим прогрессом и занятостью предстает как чрезвычайно сложная и неоднозначная. Совместное действие различных рыночных механизмов может компенсировать первоначальный трудосберегающий эффект новых технологий как частично, так и полностью, или даже сверхкомпенсировать его, так что по сравнению с исходной ситуацией общее число рабочих мест в экономике не только не сократится, но возрастет. Исходя из чисто теоретических соображений нельзя априори сказать, какой из этих сценариев будет реализован в том или ином конкретном случае: по сути, это вопрос эмпирический. Итоговый («чистый») эффект технологических изменений с точки зрения их влияния на динамику занятости будет зависеть от соотношения между «продуктовыми» и «процессными» инновациями, а также между различными механизмами компенсации. Но даже в условиях лишь частичной компенсации можно с уверенностью утверждать, что с учетом разнообразных косвенных эффектов потери в занятости в любом случае окажутся намного меньше, чем это предполагают наивные рассуждения по принципу «если производительность труда выросла на X процентов, то, значит, спрос на рабочую силу должен упасть на те же X процентов».

Если же от теории обратиться к фактам экономической истории, причем самых разных стран, то из них становится очевидно, что периоды ускоренного роста производительности труда практически всегда оказывались в то же самое время и периодами резкой активизации спроса на труд. (В качестве иллюстрации сошлемся на недавний опыт отечественной экономики: как известно, в «нулевые» годы высокие темпы роста производительности труда сопровождались в ней значительным расширением занятости.) Как отмечают Дж. Мокир с соавторами, еще ни разу в экономической истории теоретическая возможность перманентного сокращения общего числа рабочих мест под влиянием новых технологий не становилась реальностью [Mokyr, 2015]. С учетом этого нам как минимум не стоит принимать просто на веру катастрофические предсказания нынешних техноалармистов.

ЭМПИРИЧЕСКИЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА

Влиянию инноваций на занятость посвящено огромное количество эмпирических исследований. Такой анализ может вестись на нескольких уровнях – микро– (отдельные фирмы), мезо– (целые сектора) и макро– (национальные экономики). По многим причинам анализ на разных уровнях может давать расходящиеся результаты.

Одна из ключевых проблем, возникающих в этом контексте, – измерительная. Как количественно можно оценить темпы технологического прогресса? В литературе в качестве прокси для измерения скорости технологических изменений привлекаются самые различные показатели – расходы на НИОКР, инвестиции в новое оборудование, число патентов, активность в использовании ИКТ и многие другие; работы последнего времени все чаще задействуют такой новый важный индикатор, как уровень роботизации. Очевидно, что при использовании разных измерителей результаты анализа не обязательно будут совпадать.

О чем же говорят имеющиеся эмпирические свидетельства?

Практически все исследования на микроуровне свидетельствуют о сильном положительном влиянии технологического прогресса на занятость[221]221
  Если более эффективные фирмы наращивают рабочие места, тогда как менее эффективные их теряют, то это ведет к повышению общего уровня производительности труда в экономике. Подобная реструктуризация занятости выступает одним из важнейших источников экономического роста.


[Закрыть]. Так, в статье [Blanchflower, Burgess, 1998], было показано, что в конце 1980-х годов внедрение новых технологий обеспечивало ежегодный прирост занятости у фирм-инноваторов на 1,5 % в Австралии и на 2,5 % в Великобритании. Аналогичный результат был получен на данных по Великобритании, относившихся к периоду 1976–1982 гг. [Van Reenen, 1997]. Положительная связь между внедрением новых технологий и ростом занятости у британских фирм была зафиксирована также для более позднего периода 1998–2011 гг. [Cortés, Salvatori, 2015]. Исследование на большой выборке американских фирм обрабатывающей промышленности, охватившее 40-летний период с 1963 по 2002 г., продемонстрировало, что чем выше была их патентная активность, тем значительнее были и масштабы создания ими новых рабочих мест [Coad, Rao, 2011]. Сходный вывод о том, что у фирм-инноваторов темпы прироста занятости выше, чем у неинноваторов, был сделан на панельных данных для обрабатывающей промышленности Западной Германии за период 1980–1992 гг. [Smolny, 1998]. Во Франции (1986–1990) инновационные фирмы также демонстрировали намного большую активность в создании рабочих мест, чем неинновационные [Greenan, Guellec, 2000]. Достаточно неожиданно, но из данной работы следовал также вывод, что «процессные» инновации оказывают на занятость более сильное положительное воздействие, чем «продуктовые». Такой же контринтуитивный результат был получен для фирм обрабатывающей промышленности в Германии (1982–2002): и «процессные», и «продуктовые» инновации стимулировали создание ими новых рабочих мест, но эффект от первых превосходил эффект от вторых [Lachenmaier, Rottmann, 2011].

Положительная, но не слишком сильная связь между внутрифирменными инновациями и занятостью была обнаружена также для Италии (1992–1997) [Piva, Vivarelli, 2005]. Согласно результатам другого исследования, тоже относящегося к Италии, примерно половина прироста занятости в обрабатывающей промышленности этой страны за период 1995–2003 гг. была обусловлена «продуктовыми» инновациями, тогда как эффект от «процессных» инноваций был нейтральным [Hall et al., 2008]. Сходным образом в экономике Тайваня (1999–2003) «продуктовые инновации» сопровождались ростом численности занятых во всех отраслях обрабатывающей промышленности, тогда как «процессные» – только в высокотехнологичных [Yang, Lin, 2008]. Анализ деятельности промышленных фирм в Израиле за 1982–1993 гг. также показал, что в то время как высокотехнологичные фирмы увеличивали занятость, остальные ее теряли [Regev, 1998].

В одной из работ, посвященной Испании (2002–2009), было продемонстрировано, что быстрее наращивают занятость более инновационные, менее крупные и более молодые фирмы, причем их опережение по отношению к неинновационным фирмам является устойчивым во времени [Ciriaci et al., 2016]. Однако в другой работе, также по обрабатывающей промышленности Испании (2002–2013), какой-либо значимой связи между инновациями и занятостью выявлено не было [Pellegrino et al., 2017]. Нулевой эффект расходов на НИОКР с точки зрения интенсивности создания рабочих мест был обнаружен для фирм обрабатывающей промышленности и в Норвегии для периода 1982–1992 гг. [Klette, Førre, 1998].

Ряд исследований на микроуровне строились с использованием межстрановых данных. В работе, посвященной четырем европейским странам (Великобритании, Германии, Испании и Франции) и охватившей период 1998–2000 гг., было показано, что если в обрабатывающей промышленности этих стран «продуктовые» инновации были связаны со значительным приростом занятости на уровне фирм, а «процессные» – с ее слабым снижением, то в сфере услуг первые обеспечивали лишь небольшое повышение занятости, но вторые не влияли на нее ни положительно, ни отрицательно [Harrison et al., 2014]. Еще одно межстрановое исследование показало (1998–2008), что расходы на НИОКР положительно и значимо связаны с динамикой занятости в отраслях сферы услуг и в высокотехнологичных отраслях обрабатывающей промышленности, но отрицательно – в ее традиционных отраслях [Bogliacino et al., 2012]. Вместе с тем анализ с использованием опросных данных «Европейского обследования обрабатывающей промышленности» за 2009 г. по семи европейским странам не выявил никакой значимой связи между активностью фирм в использовании роботов и динамикой занятости – ни положительной, ни отрицательной [Jäger et al., 2015].

В целом исследования на микроуровне позволяют сделать вывод о существовании сильного положительного влияния технологического прогресса на занятость, особенно в отраслях сферы услуг и в высокотехнологичных отраслях обрабатывающей промышленности; в то же время роботизация, возможно, не так позитивна для динамики занятости, как многие другие виды современных технологических инноваций.

Однако анализ на уровне отдельных фирм имеет серьезные ограничения. Во-первых, он редко оказывается способен эффективно решить проблему причинности: возможно, что инновационные фирмы действительно более активно создают рабочие места, но, возможно, что более успешные и потому быстрее наращивающие численность персонала фирмы более склонны внедрять инновации. Во-вторых, такой анализ может значительно завышать положительный эффект технологических изменений с точки зрения динамики занятости, если инновационным фирмам удается увеличивать свою долю рынка за счет неинновационных фирм, которым, таким образом, приходится свертывать занятость. В-третьих, такой анализ не в состоянии учесть косвенные эффекты компенсационных рыночных механизмов, действующих на уровне целых секторов или всей экономики.

Частично эти ограничения преодолеваются при анализе на секторальном (отраслевом) уровне. При его использовании разброс в получаемых оценках оказывается значительно больше из-за специфики ситуации в разных отраслях. В части таких работ делается вывод о «враждебности» современного технологического прогресса занятости.

Так, на примере 21 отрасли обрабатывающей промышленности пяти европейских стран (1989–1993) было продемонстрировано, что потери рабочих мест были выше в секторах, отличавшихся более высокой инновационной активностью [Pianta, 2000]. Этот результат был подтвержден на более поздних данных (1994–1999) по 10 отраслям обрабатывающей промышленности восьми европейских стран [Antonucci, Pianta, 2002]. В исследовании по экономике Испании было установлено, что период с середины 1980-х по конец 1990-х годов характеризовался в ней резким снижением доли занятых в высокотехнологичных секторах [Sacristán Díaz, Quirós Tomás, 2002]. Аналогичная тенденция была зафиксирована для отдельных отраслей обрабатывающей промышленности в цитированной выше работе по Норвегии [Klette, Førre, 1998]. Для отраслей обрабатывающей промышленности Италии [Vivarelli et al., 1996] была обнаружена отрицательная связь между темпами роста производительности труда и темпами роста занятости (хотя «продуктовые» инновации имели положительный эффект, но он перекрывался отрицательным эффектом «процессных» инноваций). Согласно исследованию Кларка [Clark, 1987], в отраслях обрабатывающей промышленности Великобритании «созидательный» эффект новых технологий проявлялся примерно до середины 1960-х годов, после чего он стал «разрушительным».

Вместе с тем в упомянутом выше исследовании по Франции, охватившем 18 отраслей обрабатывающей промышленности этой страны, было показано, что в более инновационных отраслях рабочие места создавались более высокими темпами, чем в менее инновационных. Причем в отличие от результатов, полученных при анализе на уровне фирм, эффект от «продуктовых» инноваций был сильнее, чем от «процессных» [Greenan, Guellec, 2000]. В работе, посвященной анализу сферы услуг в Италии (1993–1995), был сделан вывод, что инновации положительно влияли на динамику занятости в инновационных и интеллектуалоемких отраслях этой сферы, но отрицательно – в ее «традиционных» отраслях, таких как финансы, торговля и транспорт [Evangelista, Savona, 2002]. Для Германии (1999–2005) было обнаружено, что увеличение числа патентов положительно связано с последующим ростом занятости в высокотехнологичных отраслях обрабатывающей промышленности (таких как производство электрооборудования, электронного, оптического и медицинского оборудования) [Buerger et al., 2012]. При совместном рассмотрении отраслей как обрабатывающей промышленности, так и сферы услуг на данных по пяти европейским странам за 1994–2004 гг. было выявлено сильное положительное влияние на занятость «продуктовых» инноваций [Bogliacino, Pianta, 2010]. Аналогичным образом анализ 25 отраслей обрабатывающей промышленности и сферы услуг в 15 европейских странах за 1996–2005 гг. показал, что рост расходов на НИОКР оказывал сильное положительное влияние на темпы создания новых рабочих мест, особенно в высокотехнологичных секторах [Bogliacino, Vivarelli, 2012]. В недавнем исследовании 11 европейских стран (1998–2011), где также совместно анализировались как обрабатывающая промышленность, так и сфера услуг, было установлено, что рост расходов на НИОКР в целом положительно влияет на занятость [Piva, Vivarelli, 2017]. Однако наблюдается это почти исключительно в высоко– и среднетехнологичных отраслях, в то время как в низкотехнологичных отраслях он оборачивается потерей рабочих мест. В работе [Gaggl, Wright, 2014] были проанализированы результаты интересного «естественного» эксперимента, осуществленного в Великобритании, когда в 2000–2004 гг. малому бизнесу стала предоставляться 100-процентная налоговая скидка на средства, инвестированные в ИКТ. Согласно полученным оценкам, активизация инвестиций в ИКТ обеспечила рост количества отработанных часов в малых фирмах, имевших право на такую скидку, на 0,7 %. Но при этом занятость возросла только в торговле и финансах и практически не изменилась во всех остальных секторах, включая обрабатывающую промышленность. Важное исследование на панельных данных для 14 отраслей 17 стран за период 1993–2007 гг. было выполнено недавно Г. Грацем и Г. Майклсом [Graetz, Michaels, 2015]. Они продемонстрировали, что на секторальном уровне использование роботов резко повышает темпы роста добавленной стоимости (перемещение из нижнего в верхний дециль по уровню роботизации обеспечивает 0,37 п.п. ее дополнительного прироста ежегодно), а также темпы роста производительности труда и заработной платы, но при этом не влияет отрицательно на количество отработанных часов.