Текст книги "Политический порядок в меняющихся обществах"

Для традиционного общества естественным является государство беспартийное. В случае модернизации беспартийное государство превращается в антипартийное. Предотвращение и подавление политической активности требует сознательных усилий. Все больше делается попыток найти партиям какую-то замену, разработать технику такой организации политической активности, которая бы уменьшила риск ее экспансии и подрывного эффекта. Чем более правительство модернизирующейся страны враждебно политическим партиям, тем больше вероятна будущая нестабильность этого общества. Военные перевороты гораздо более часты в государствах без партий, чем в любых других политических системах. Беспартийный режим – консервативный режим; антипартийный режим – реакционный режим. Чем дальше движется модернизация, тем более хрупка беспартийная система.

Сильные партии и политическая стабильность

Стабильность модернизирующихся политических систем зависит от силы их политических партий. В свою очередь, партия сильна в той мере, в какой обладает институциализованной поддержкой масс. Ее сила отражает масштаб этой поддержки и степень ее институциализации. Модернизирующиеся страны, достигшие высокого уровня реальной и ожидаемой политической стабильности обладают по крайней мере одной сильной политической партией. Партия Конгресса, Нео-Дестур[65]65
  Нео-Дестур – ведущая политическая партия Туниса. С 1964 г. – Социалистическая дестуровская партия.


[Закрыть], Демократическое действие, Институционно-революционная партия, Мапай, Народно-демократическая партия, Республиканская народная партия, TANU: каждая из этих партий была в какой-то момент образцом политической организации в модернизирующемся обществе. Мерой разницы в уровне политической стабильности между Индией и Пакистаном 1950-х гг. было различие в организационной силе между партией Конгресса и Мусульманской лигой. Различия в политической стабильности между Северным и Южным Вьетнамом на протяжении 10 лет после Женевы[66]66
  Женевская конференция 1954 г., решения которой санкционировали суверенитет Вьетнама, Камбоджи, Лоаса, входивших во Французский Индокатай.


[Закрыть] определялись различиями в организационной силе между партиями Лао Донг[67]67
  Партия трудящихся Вьетнама (с 1976 г. Коммунистическа партия Вьетнама) – правящая партия с 1945 г. в Северном Вьетнаме (ДРВ).


[Закрыть], с одной стороны, и Дай Вьет, ВКДД[68]68
  ВКДД (VNQDD, Вьетнам Куок Дан Данг, «Вновь обретенное величие Вьетнама») – организация вьетнамских политэмигрантов, сторонников конституционной монархии, основанная в начале XX в. Дай Вьет – националистическая организация во Вьетнаме, взявшая название первого вьетнамского королевства, добившегося независимости от Китая в 939 г.


[Закрыть] и Кан Лао, с другой. В арабском мире различия в политической стабильности между Тунисом, с одной стороны, и Восточным Средиземноморьем, с другой, были в большой степени отражением различия между широким охватом населения и высокой институциализацией, характеризовавшими Fleo-Двстур, и высокой институциализацией при узкой базе Баас.

Таблица 7.1. Перевороты и попытки переворотов в модернизирующихся странах с момента завоевания страной независимости

Источник: Fred R. von der Mehden, Politics of the Developing Nations (Englewood Cliffs, N.J., Prentice Flail, 1964), p. 65.

Подверженность политической системы риску военного вмешательства находится в обратной зависимости от силы ее политических партий. Такие страны, как Мексика и Турция, обзаведясь сильными политическими партиями, нашли тем самым путь к снижению вмешательства в политику военных. Снижение силы партий, фрагментация лидерства, размывание массовой поддержки, деградация организационной структуры, переключение внимания политических лидеров с партии на бюрократию, подъем персонализма – все это предвестники одного прекрасного момента, когда являются полковники и оккупируют столицу. Военные перевороты не разрушают партии; они просто ратифицируют факт их уже случившейся деградации. В Доминиканской Республике, например, партия Хуана Боша «начала разваливаться» с момента выборов, на которых он был избран президентом. В результате она «не оказала сопротивления полиции и вооруженным силам. Большинство ее лидеров превратилось по всем признакам в бюрократов, погруженных в технические и административные дела, связанные с реформой»¹⁰. То же самое относится и к насилию, бунтам и другим формам политической нестабильности; все это более вероятно в системах, лишенных сильных партий, чем в системах, обладающих ими.

Большинство модернизирующихся стран вне коммунистического лагеря не имели после Второй мировой войны сильных политических партий и партийных систем. Большинство партий были слишком молоды, чтобы быть по-настоящему способными к адаптации. Основное исключение представляли некоторые латиноамериканские партии и партия Конгресса в Индии. Большинство остальных были не просто молоды: их возглавляли основатели. Первейшим свидетельством институционной силы политической партии является ее способность пережить своего основателя – харизматического лидера, приведшего ее к власти. Способность партии Конгресса к адаптации выразилась в преемственности ее лидерства: от Банерджи и Безанта к Гокхале и Тилаку и далее к Ганди и Неру. Так и в Мексике переход лидерства от Кальеса к Карденасу утвердил Национальную революционную партию на пути успешной институциализации, прямо обозначенной последующей сменой ее названия на Институционно-революционную партию. Институционная сила Мапай была продемонстрирована тем фактом, что она смогла пережить не только уход Бен-Гуриона, но и его активную оппозицию. Партия тем самым убедительно показала, что она сильнее своего лидера. В отличие от Бен-Гуриона, Муньос Марин в Пуэрто-Рико сознательно сложил с себя лидерство в Народно-демократической партии именно для того отчасти, чтобы продвинуть ее институциализацию: «Выборы были началом, – сказал он, – я взялся доказать, что остров может обойтись без меня. Люди приучатся к идее институциализованной партии и научатся работать с Санчесом так же, как работали со мной»¹¹. С другой стороны, слабые партии зависят от своего лидера. Смерть Сенанаяке на Цейлоне, Джинны и Али Хана в Пакистане и Аун Сана в Бирме оказались прямой причиной ускоренной дезинтеграции их политических партий. Тот факт, что в Индии смерть Ганди и Пателя[69]69
  Патель, Валлабхан (1875–1950) – один из крупнейших деятелей партии Конгресса в Индии.


[Закрыть] не имела таких же последствий для партии Конгресса, был связан не только с фигурой Неру.

Вторым аспектом силы партии являются развитость и глубина ее организации, особенно в том, что касается связей с такими социально-экономическими организациями, как профсоюзы и крестьянские ассоциации. В Тунисе, Марокко, Венесуэле, Индии, Израиле, Мексике, Ямайке, Перу, Чили и некоторых других странах такие связи очень усилили влияние и укрепили организацию главных партий. Заодно они породили обычные проблемы в плане отношений между организациями функционального и политического характера, и степень близости партии к профсоюзу или ассоциации варьировала от почти полной интеграции до аморфных эпизодических альянсов. Если партия идентифицировала себя только с одной социальной силой, она, конечно, проявляла тенденцию к утрате собственной идентичности и превращению в придаток этой группы. В случае более сильных партий лидеры профсоюзов и других функциональных групп подчинялись партийным лидерам, так что сфера политических решений оставалась монополией последних. Однако большинство партий в модернизирующихся странах не имели такой организационной опоры. Чаще всего они не могли рассчитывать на массовую поддержку рабочих и крестьян. Иногда партии или отдельные лидеры имели такую поддержку, но не развили организационной и институционной инфраструктуры, которая бы структурировала их опору на массы.

Третий аспект силы партии связан с тем, в какой степени политические активисты и люди, стремящиеся к власти, идентифицируют себя с партией, а в какой они видят в ней просто средство достижения иных целей. С партией за лояльность таких политически активных деятелей соревнуются традиционные социальные группы, бюрократия и другие партии. Консервативные партии, например, склонны больше опираться на социальную структуру и аскриптивные отношения и потому принимают организационные формы, менее автономные и слабее артикулированные, чем партии более радикальные, отвергающие наличную социальную структуру и борющиеся с ней. Как предположил Ф. Конверс, «в большинстве политических систем стресс в отношении групповой лояльности и сплоченности как таковых становится все более явным по мере того, как мы движемся от правого клевому краю партийного спектра»¹².

Во многих модернизирующихся странах с получением независимости политические лидеры переносят свою лояльность с националистической партии на правительственную бюрократию. По существу, речь здесь идет о подрыве их идеологической позиции колониальными нормами и политической переориентации с популизма к администрированию. Во многих африканских странах перед обретением ими независимости националистическая партия была единственной значительной организацией современного типа. Обычно она была «хорошо организована. В условиях политической борьбы, будучи связаны со своей партией как главным инструментом политических перемен, верхи партийной элиты отдавали большую долю энергии и ресурсов созданию крепкой и хорошо управляемой организации, способной на дисциплинированное действие в соответствии с директивами сверху, на разжигание недовольства в массах и на использование его в политических целях»¹³. Однако обретение независимости часто ослабляет правящую партию, вынужденную теперь распылять свои организационные ресурсы на множество конфликтующих целей. Такое распыление ресурсов означает снижение общего уровня политической институциализации. Как предупреждал один наблюдатель, «таланты, которые когда-то были направлены на партийную организацию как главнейшую цель, могут быть теперь заняты управлением каким-то министерством или правительственным учреждением… Если не найти новые источники лояльных организационных и административных талантов, партийная организация – а значит, и главная связь между режимом и массами – может быть ослаблена»¹⁴. В подобных ситуациях идентификация с партией носит преходящий характер и подрывается преимуществами, которые предлагает правительственный пост.

В развитых политических системах лидер редко меняет свою партийную принадлежность, и перемещение социальных групп и классов от одной партии к другой представляет собой сложный и длительный исторический процесс. Для некоторых же модернизирующихся систем очень характерно перемещение индивидов и групп между партиями. На Филиппинах, например, политические лидеры постоянно дрейфуют между двумя главными партиями. Для местных лидеров характерна смена партии в зависимости от того, кто выиграл национальные выборы, а национальные лидеры меняют свою партийную принадлежность в зависимости от выборных перспектив той или иной партии. Как сказал один лидер, «знаете, как это здесь, – это вам не Великобритания и не США. Здесь существуют только личные интересы и никаких партийных привязанностей. Мы меняем партии, когда этого требуют наши интересы. Все так делают»¹⁵. За неизменностью наименования партии легко увидеть постоянно меняющиеся коалиции политических лидеров.

Процессы партийного развития

Сильная система политических партий обладает способностью, во-первых, расширить политическую активность населения и таким образом предотвратить или преодолеть аномию или революционную активность и, во-вторых, смягчить активность новых групп, вступающих в политику, и направить ее таким образом, чтобы она не подрывала порядок. То есть сильная партийная система обеспечивает институционные формы и процедуры для вовлечения новых групп. Развитие в модернизирующихся странах таких институционных форм является предпосылкой политической стабильности.

Развитие партийной системы проходит через четыре фазы.

Раздробленность. В первой фазе и политическая активность, и ее институциализация слабы. Индивиды и группы расстаются с традиционными формами политического поведения, но еще не развили политических организаций современного типа. В политике участвует незначительное количество людей, соперничающих друг с другом в рамках широкого спектра слабых, переменчивых альянсов и группировок. Группировки эти недолговечны и бесструктурны. Обычно они представляют собой продукт индивидуальных амбиций в контексте личной и семейной вражды и союзов. Такие группировки могут рассматриваться как партии, но они лишены устойчивых организационных форм и социальной базы, т. е. черт, составляющих сущность партии. Сведения о 42 партиях в Корее, 29 в Южном Вьетнаме или 18 в Пакистане нельзя принимать за чистую монету. На самом деле речь идет о фракциях, которые очень похожи на политические клики, хунты, кланы и семейные группировки, которые преобладали на политической сцене Европы и Америки XVIII в. В американской политике 1780-х гг. «фракция фигурировала как часть электората, политической элиты или судебного сообщества, участников которой объединяло и противопоставляло другим фракциям параллельное действие или координация некоторой степени согласованности, но малой длительности. Клика… выступала как фракционная группа, отношения внутри которой базировались на семейных связях, на сильном лидере или на тесном союзе людей, связанных совпадением личных интересов. Обычно смерть или отход отдел центральной фигуры приводил к разрушению клики… Такая политика решающим образом зависела от личностей и личных отношений и была подвержена резким калейдоскопическим переменам»¹⁶.

Этого же рода формы доминировали в XX в. в большинстве модернизировавшихся стран. Например, в Пакистане в 1950-х гг. «политическая партия… стала орудием личной политической карьеры. Когда старая партия не обеспечивала карьеры, формировалась новая. Партию создавали лидеры или группы, которые затем старались мобилизовать сторонников. Некоторые из партий формировались почти целиком из членов законодательного сообщества и представляли собой, по существу, временные парламентские группировки, целью которых было создание или ликвидация какого-нибудь министерства»¹⁷.

То же самое и в Таиланде: существующие партии «имеют очень слабую, если вообще какую-то, организацию вне пределов законодательного собрания. В основном каждый член партии избирается в парламент в результате собственных усилий в своем регионе. Названия партий имеют случайный характер. Партии никогда не представляли каких-то реальных социальных сил, но состояли из клик и индивидов, действующих в верхах»¹⁸.

В политических системах, имеющих законодательные собрания, фракции ориентированы на маневры в рамках этих собраний, а не на работу с гражданами. Это организации парламентского, а не электорального уровня. Создаются они обычно кандидатами, прошедшими в парламент, в среде самих законодателей, а не в населении в порядке организации поддержки того или иного кандидата на выборах. Выбираются кандидаты на основе их социального или экономического статуса и привлекательности. Таким образом, фракция или клика внутри парламента оказывается средством их объединения с другими политическими активистами, а не средством связи политических активистов с массами. В Корее после Второй мировой войны, например, кандидаты избирались как индивиды и присоединялись к партиям после того, как приезжали в Сеул для участия в законодательном собрании. Партии «возникали в столице в качестве фракций, обеспечивавших альтернативные, и при этом оппортунистически меняемые, пути к исполнительной власти». Даже в такой стране, как Нигерия, колониальное прошлое которой способствовало развитию настоящих партий, большинство кандидатов, избранных в законодательные собрания в 1951 г., выставлялись как независимые кандидаты, и только будучи избранными, входили в партийные фракции¹⁹.

Таким образом, парламентская клика представляет собой допартийную фракцию, типичную для ранних стадий модернизации. В отсутствие парламента и института выборов преобладающая форма допартийной фракции – революционный заговор. Как и в случае парламентских клик, заговорщицкие сообщества невелики, слабы в плане жизнеспособности и многочисленны. Как и клики, поначалу они лишены связей с какими-то существенными социальными силами. Интеллектуалы и другие участники таких заговоров организуются и реорганизуются через серии путаных перестроек и комбинаций. Несмотря на громкие названия и пространные манифесты, это не более чем все те же фракции. Можно сказать, что это – гражданский эквивалент подпольных хунт и клубов офицерства, задумавшего сменить существующий традиционный порядок. Если Англия XVIII в. являет прототип политики, действующие лица которой – парламентские фракции, Россия XIX в. – прототип политики революционных фракций. И как бы велика ни была разница, она не имеет принципиального характера. В одном случае фракции действуют внутри существующей системы, в другом – вне ее, однако в обоих случаях политическая энергия очень ограничена, а та, что имеется, очень фрагментирована.

Как и непартийная, фракционная или допартийная политика имманентно консервативна. Революционные фракции могут говорить о массах и действительно прилагать какие-то усилия, направленные на мобилизацию поддержки в населении, однако условия для нее здесь еще не созрели. Подобно народникам, все другие группы этого типа отторгаются тем самым населением, интересы которого они имеют в виду защищать. Они так же остаются изолированными в своих ячейках, как парламентские фракции изолированы в своих кабинетах. Борьба фракций, будь то парламентских или революционных, сама по себе имеет тенденцию к замкнутости. Это – бесконечные раунды маневрирования, с постоянной тасовкой партнеров и антагонистов и без появления новых участников.

Поляризация. Решающий поворот в эволюции политической системы происходит, когда политика вырывается из закрытого круга революционной или парламентской фракционности, в нее втягиваются новые социальные силы, и организованная связь фракций с этими силами образует партии. Перед тем, однако, как происходит такой «прорыв» и партия «принимает старт» в своем развитии, сам характер фракционной политики должен измениться таким образом, чтобы лидеры фракций почувствовали интерес к расширению своей политической базы. Когда политика состоит в борьбе множества групп, ни для одной из них нет большого резона в расширении участия населения в политической активности. Ключ к успеху в борьбе одной фракции с другой состоит в ее способности привлечь сторонников. Без поляризации политического поля каждая фракция пытается одолеть своих сегодняшних оппонентов, заключая союзы со вчерашними. Множественность групп и линий раздела побуждает участников вырабатывать стратегию, направленную на перераспределение сил внутри системы, а не на рост ее общей мощи.

Последнее достигается слиянием и поляризацией фракций, что, в свою очередь, происходит либо посредством накопления расколов и разделением всей массы фракций на две более или менее стабильные группировки, либо с появлением какой-то доминирующей темы, которая перекрывает все остальные и тем самым тоже ведет к поляризации политического сообщества. Стоит одним основным его членам оказаться на одной, а другим на другой стороне противостояния, лидеры каждой из сторон оказываются подвержены сильному давлению в направлении расширения борьбы и привлечения на свою сторону дополнительных социальных сил.

Решающим здесь оказывается вопрос: в каких обстоятельствах закрытая система множественных расколов сменяется двусторонней поляризацией и широким вовлечением социальных сил? Ясно, что самый сильный стимул к поляризации существует в ситуации, когда какие-то из фракций стремятся к полному разрушению существующей системы. Как только оппозиция или революционные фракции прекращают борьбу между собой и концентрируются на борьбе с существующей системой – все готово для поляризации политики в разрезе истеблишмент – революционеры. Возможно, однако, появление доминирующих расколов и на почве парламентской фракционности. Очень легко они могут базироваться на отношении к традиционным источникам власти: виги против тори, люди короля против приверженцев власти народа. Кроме того, по мере модернизации общества растут требования к правительству, и главнейшей политической проблемой становится экономическая политика, которая бы отвечала на эти требования. Превращение программы экономической модернизации, выдвинутой Гамильтоном, в проблему парламентской политики не могло не вызвать поляризации мнений и слияния фракций. Политические коалиции могут также стимулироваться внешними социальными силами, стремящимися войти в систему. В таком случае главной проблемой становится отношение этих сил к политической системе.

Авторы работ о политике очень упирают на желательность расколов, идущих поперек основных и тем самым снижающих интенсивность общественного конфликта. Это – условие политической стабильности. Поляризация политических сил является, как мы отмечали в пятой главе, целью революционеров. Она обостряет политический конфликт. Однако в модернизирующемся обществе такая интенсификация конфликта может служить предпосылкой создания политической системы, построенной на широкой социальной базе. Если с революцией можно справиться посредством расширения влияния групп, уже участвующих в системе, она может быть мирной. Система с широкой политической активностью нуждается в разнонаправленном противостоянии интересов, которое предотвращает ее разрушение в борьбе между двумя массовыми движениями, приверженцами которых оказывается почти все население. Однако в обществе, где политически активна лишь небольшая часть населения, поляризация мнений и кумуляция расколов играет гораздо более конструктивную роль. Расширяется участие населения в политической жизни и развиваются связи между политическими фракциями и пробуждающимися социальными силами. В той или иной форме поляризация мнений является предпосылкой перехода от фракционности к партийной политике.

Экспансия. Сильная партия апеллирует к широким массам населения и привязывает эти массы к себе посредством эффективной организации. Политические лидеры стремятся к тому, чтобы достичь положительного отношения масс и развить такие организационные связи только тогда, когда это необходимо для достижения целей. Обычно это обладание властью и реорганизация общества. Таким образом, расширение политической активности и ее организация в рамках партийной работы являются продуктом интенсивной политической борьбы. Борьба эта связана обычно с усилиями, направленными на разрушение существующей системы либо, наоборот, на вхождение в нее.

В борьбе революционного или националистического типа целью политических активистов является разрушение существующего порядка либо освобождение от имперского владычества. Революционные и националистические лидеры стремятся к постоянному расширению своей социальной базы, чтобы обеспечить себе народную поддержку в борьбе с режимом. С той же самой целью они придают этой поддержке организованные формы и в результате создают политические партии. Все революции, как мы видели, связаны с расширением участия масс в политической жизни, успешные же революции связаны с созданием сильных политических партий, организующих это участие. То же самое и в случае продолжительной борьбы за национальную независимость. Националистические лидеры вначале действуют в рамках фракций на обочине имперской администрации. На этой стадии цели их часто разрозненны и внутренне противоречивы: ассимиляция, участие во власти, самоопределение, восстановление традиционных форм, полномасштабная независимость – все эти цели конфликтуют между собой. Со временем, однако, предмет борьбы упрощается, фракции вступают в коалиции, и на арену выходит «единое» национальное движение, опирающееся на широкую поддержку масс. Фракции, не желающие обращаться к массам, отбрасываются в сторону. В национальной борьбе политическая активность расширяется и принимает организованные формы. На этом «инкубационном» этапе необходимо, чтобы колониальные власти были готовы в течение многих лет разрешать национальные движения, предоставляя таким образом время для развития сознательности, необходимой борцам за независимость для институционного строительства. Обычно, однако, колониальные правительства склонны как можно дольше подавлять национальные движения и, лишь видя неизбежность предоставления стране независимости, сдаются и поспешно уходят. В результате получение независимости может пресечь политическое развитие.

В том типе партийного развития, который характерен для Запада, парламентские фракции, действующие внутри политической системы, сливались в более широкие группировки и затем начинали мобилизовывать поддержку новых социальных сил. Сдвиг от фракционной к партийной политике и растущая борьба партий были прямо связаны с ростом участия масс в политике²⁰. Такая ситуация, когда две группы лидеров в рамках существующей системы берут на себя расширение этой системы, способствует наиболее плавной эволюции. Подобная опека делает включение новых социальных сил в систему более приемлемым. Однако расширение политической активности может быть долговременным, а организации, обеспечивающие его, эффективными, только если они являются продуктом соревновательной борьбы. Сильные однопартийные системы всегда возникают из националистического или революционного движения снизу, движения, вынужденного бороться за власть. Попытки создать однопартийную систему сверху, как мы видим на примере Насера, бесполезны: мобилизация и организация – процессы, смысл которых – захват или усиление власти. Авторитарные лидеры в этом, как правило, не нуждаются. По этой самой причине генерал Пак в Корее преуспел в том, что не удалось в Египте полковнику Насеру. То есть парадоксальный факт состоит в том, что двухпартийная система может быть создана сверху, в то время как однопартийная – только снизу.

Соревновательная борьба за расширение политической активности и организацию партий может быть результатом стремления какой-то социальной силы войти в политическую систему. В этом случае обычно создается политическая партия, действующая вне или на периферии политической системы и затем делающая попытки в нее войти. Многие из социалистических партий Западной Европы и несколько партий Латинской Америки имели именно такую историю. Вызов существующей системе часто стимулирует лидеров фракций, столкнувшихся с новой угрозой, вступать в союз с традиционными лидерами. Организация снизу стимулирует организацию сверху, результатом чего является тенденция к многопартийной системе, где каждая из значительных социальных сил обладает собственными средствами борьбы. Поскольку политическая элита играет в расширении активности масс меньшую роль, тенденция к насилию и конфликту здесь больше, чем в случае, когда за поддержку масс соревнуются лидеры, уже утвердившиеся в системе.

Институциализация. То, каким образом расширялось участие населения в политике, очевидно, определяет форму образовавшейся партийной системы. Антисистемный революционный или националистический вариант развития приводит в конечном счете к ликвидации старой политической системы и утверждению новой, где обычно доминирует или вообще существует лишь одна партия. Внутрисистемный процесс ведет, как правило, к ранней институциализации двухпартийной системы, в то время как процесс, построенный на вхождении в систему новых сил, с большой вероятностью порождает многопартийную систему. Стоит какой-то из этих форм на ранней стадии развития проявиться, возникает тенденция к ее институциализации в качестве постоянной. Дальнейшие изменения в характере партийной системы происходят обычно лишь в результате больших кризисов или фундаментальных общественных изменений.

В однопартийной системе процессы, определяющие правительственную политику и лидерство, происходят почти исключительно в рамках правящей партии. Могут существовать и мелкие партии, но они слишком малы, чтобы оказывать сколько-нибудь существенное влияние на то, что происходит в правящей партии. В середине XX в. однопартийные системы существовали в коммунистических государствах, в авторитарных режимах, существовавших, например, в Испании при Франко или националистическом Китае, в Тунисе, Мексике и почти во всех государствах Африки к югу от Сахары. При доминировании одной партии только она имеет возможность править страной, но при этом две или три оппозиционные партии, представляющие обычно какие-то специфические социальные силы, достаточно сильны, чтобы оказывать влияние на политический процесс внутри правящей партии. Короче говоря, правящая партия не монополизирует политику; она должна быть в определенной степени отзывчива к другим политически активным группам. В тот или иной период времени системы с доминированием одной партии существовали в Индии, Бирме, Малайе, Сингапуре, Южной Корее, Пакистане и некоторых африканских государствах.

В двухпартийной системе одна из партий может быть сильнее другой, однако здесь, в отличии от системы с доминированием одной партии, более слабая составляет оппозицию, достаточно значительную, чтобы быть реально способной на формирование альтернативного правительства. Правящая партия в системе с доминированием одной партии вполне может опираться на меньшинство населения, но фрагментация других политических групп такова, что доминированию правящей партии ничего не грозит. В 1950-х гг. христианские демократы в Германии имели поддержку большей части электората, чем партия Конгресса в Индии, однако во втором случае мы имели систему с доминированием одной партии, поскольку у правящей партии не было серьезного соперника. В Германии же им были социал-демократы. В двухпартийных системах существуют и малые партии, они даже желательны здесь, поскольку служат инструментом политического баланса, однако сущностная характеристика системы состоит в том, что только две из партий способны сформировать реальное правительство.

Что же касается многопартийной системы, то здесь ни одна из партий не может самостоятельно сформировать правительство и вообще существенно возвышаться над другими. Одни партии могут быть больше, другие меньше, но формирование правительства требует коалиции нескольких партий, и несколько коалиций могут составить базис правительства. В этой ситуации партии могут входить в правительство, затем выходить из него, присоединяясь к оппозиции – и все это в результате не каких-то изменений их позиции в отношении электората, а перемен в позиции или амбиций их лидеров. Граница между многопартийной системой и системой с доминированием одной партии часто очень размыта. Довольно распространенный промежуточный тип – это когда одна из партий существенно больше других и располагается при этом ближе к центру политического спектра. Таким образом, она входит в любую правительственную коалицию, как это годами было с партией Мапай в Израиле и социал-демократами в Италии.

Адаптивность партийной системы