Текст книги "Политический порядок в меняющихся обществах"

Зеленое восстание: партийные системы и политическая активизация села

Партии и разрыв между городом и деревней

В модернизирующихся странах большинство населения, и зачастую подавляющее большинство, живет в сельской местности и занято в сельском хозяйстве. Кроме того, в большинстве модернизирующихся стран городское население растет значительно быстрее, чем сельское. В большой степени это – результат миграции людей из села в города. Сочетание этих двух обстоятельств, т. е. сельского большинства и роста городов, создает особый тип политической жизни. Растет разрыв в характере политических установок и поведения в городах и в сельской местности. Город становится постоянным очагом оппозиции политической системе. Стабильность правительства зависит от той поддержки, которую оно может мобилизовать в деревне.

Главной функцией политических партий и всей партийной системы в модернизирующихся странах является институционное обеспечение этой мобилизации. Политическая партия – современная организация; здесь она оказывается творением новых людей в сельском окружении. Партийные лидеры обычно принадлежат к кругам интеллигенции, имеющей образование западного типа и происходящей из среднего и имущего класса. В большинстве модернизирующихся стран, как, например, в Индии в 1950-х гг., партийные активисты рекрутировались «в большой степени в городах из чиновников, владельцев магазинов, специалистов с высшим образованием и других слоев среднего класса»²⁷. Однако раз партии предстоит стать массовой организацией, а затем и устойчивой основой государства, она должна охватить своей организацией сельские районы.

Партия и вся партийная система служат институционным средством преодоления разрыва между городом и деревней. Идеальной партией была бы такая, к которой применимы слова Зейду Куйате: «политическая организация была плавильным горном, где соединялись крестьянин и городской житель. Она вытащила первого из его изоляции, излечила последнего от его презрения к «дикости» и добилась национального единения, из которого затем черпала свою силу. Пропасть, разделявшая город и деревню, была заполнена, и различные слои населения слились в единый поток, направленный на политические цели»²⁸.

Препятствия, которые стоят перед реализацией этого идеала, огромны. Партия – современная организация, но для достижения успеха она должна внести организованность в традиционную сельскую среду. Городские партийные лидеры часто не способны, либо психологически, либо политически, добиться поддержки со стороны деревни. Чтобы достичь здесь успеха, они должны радикально менять или сдерживать свои современные ценности и цели, принимая позицию более традиционную, лучше отвечающую чаяниям деревни. Рост политического сознания традиционных групп вынуждает партийных лидеров выбирать между ценностями современности и ценностями политики. Источник политического прогресса – город, источник политической стабильности – деревня. Задача партии – сочетать эти два фактора. Одно из главных условий институциализации партии и способности ее лидеров к адаптации – готовность последних к уступкам, необходимым, чтобы завоевать симпатии деревни. Сильные партии и стабильная партийная система – те, что справляются с этим тестом. В модернизирующихся обществах успешная партия есть детище города, но зрелости она достигает в работе с деревней.

Для различных типов партийных систем характерны различные пути преодоления разрыва между городом и деревней. В однопартийном государстве элита, проводящая модернизацию, обычно старается держать крестьянство под контролем и позволяет ему политическую активность только в той мере, в какой оно принимает модернизационные ценности политической элиты. Если крестьянство остается пассивным и безразличным к модернизации, политические лидеры в однопартийной системе могут сосредоточить свое внимание на реформах в городском секторе. По существу, именно это делал Кемаль²⁹. По-другому, но в тех же целях советские лидеры проводили в отношении крестьянства в 1920-х гг. относительно сдержанную и либеральную политику. Однако даже в однопартийных государствах в определенный момент необходимость стабильности требует от политической системы признания и решения проблемы участия деревни в политической жизни. Советы предприняли попытку решить ее, организовав жизнь в деревне на манер городской, разрушив традиционный для нее образ жизни, и силой – посредством коллективизации и распространили аппарат коммунистической партии на сельскую местность, привив крестьянству современные ценности. Политическая и экономическая цена этого предприятия оказалась такова, что мало кто решился его повторить. С другой стороны, в Турции включение крестьян в политику потребовало ликвидации монополии одной партии на власть и разрешения распространить состязание между разными группами модернизирующей элиты на более широкие круги населения. В результате в Турции ассимиляция деревни в политической системе проходила в условиях, гораздо более благоприятных для крестьян, чем в России. В целом соревновательные партийные системы имеют меньшие темпы модернизации, однако при этом ассимиляция происходит легче, чем в системах с монополией одной партии на власть.

Город в модернизирующихся странах служит не только очагом нестабильности, но и центром оппозиции. Если власть рассчитывает на какую-то степень стабильности, ей необходима серьезная поддержка со стороны деревни. Если правительство не может добиться такой поддержки, стабильность невозможна. В результате в модернизирующихся системах демократического типа формируется очень значительное различие в электоральном поведении деревни и города. Поддержка правящей партии, если таковая существует, идет от деревни, поддержка оппозиции – от города. Эта картина повторяется на всех континентах. В Индии главный ресурс силы партии Конгресса находится в сельской местности; оппозиционные партии и левого, и правого толка сильнее в городах. В Венесуэле партия «Демократическое действие» была популярна в деревне, но в Каракасе ее поддержка была слаба. В 1958 г., когда она получила в национальном масштабе 49 % голосов, в Каракасе за нее голосовало только 11 %. В 1962 г., будучи доминирующей партией в законодательной и исполнительной ветвях национального правительства, она имела только одно место из 22 в муниципальном совете столицы. На выборах 1963 г. она опять была первой в стране и только четвертой в Каракасе.

Та же самая картина была и в Корее при нескольких режимах. В 1950-х гг. Либеральная партия Ли Сын Мана доминировала, как честными, так и бесчестными методами, в деревне. Оппозиционная Демократическая партия была тем временем фаворитом в городах. В 1956 г. ее кандидат оказался благодаря этому вице-президентом. В 1958-м пять крупнейших городов страны дали демократам 23 места в национальном собрании, либералам – только пять. В Сеуле оппозиция получила 15 из 16 мест, в двух других больших городах, Тэгу и Инчхоне, либералы не получили ни одного места. «К концу режима Ли, – заключает Грегори Хендерсен, – несмотря на аресты, угрозы, экономический фаворитизм и слежку, городское население было едино в своей оппозиции правительству»³⁰. И та же самая картина повторилась с режимом Пака в 1960 г. На президентских выборах 1963 г. генерал Пак добился скромной победы благодаря поддержке со стороны крестьянства; большинство горожан было настроено против него. Сеул дал оппозиции 12 мест из 14 в национальном собрании. В течение четырех лет своего правления режим постоянно подвергался резким, а иногда и насильственным атакам оппозиции, окружавшей Пака в столице.

Выборы на Филиппинах после завоевания независимости иллюстрирует тот же самый тип оппозиции городского населения правительству. Характерным было довольно ровное разделение симпатий деревни между правительством и оппозицией, в то время как в городе оппозиция имела 75 % голосов. В результате неспособности ни одной из партий обрести опору среди крестьян города обеспечивалось постоянное преимущество оппозиции. За два десятилетия после Второй мировой войны партии, находившиеся у власти, проиграли в шести президентских выборах четырежды³¹. Примерно в том же духе в период 1940-х гг. оппозиционная Демократическая партия в Турции была сильна в городах и слаба в деревне. Однако в 1950-х она отняла у Республиканской народной партии половину сельского электората и в результате этого сменила последнюю у власти. В последующих выборах она завоевала широкую популярность в деревне, которая осталась основным источником ее поддержки, как и поддержки ее преемницы, Партии справедливости, в 1960-х. И наоборот, Республиканская народная партия, утратив опору в деревне, преуспевала в городах.

Пакистан – та же картина. В 1951 г. в Пенджабе, например, Мусульманская лига получила почти 75 % мест в законодательном собрании провинции, но лишь 50 % голосов от Лахора. В президентских выборах 1964 г. Айюб Хан получил 63 % из общего числа голосов, а мисс Джинна[71]71
  Мисс Джинна – сестра основателя Пакистана Мухаммеда Али Джинны (1876–1948).


[Закрыть] – 36 %. Айюб выиграл в 13 из 16 электоральных регионов, мисс Джинна – в трех – Читтагонге, Дакке и Карачи. «По сути, – как отмечал один комментатор, – результаты выборов означали, что массовая поддержка Айюба идет безусловно из деревни, а города поддерживают мисс Джинну»³². В марокканских выборах 1963 г. оппозиционные партии Истикляль и Национальный союз народных сил (НСНС) выиграли в городе, правительственная же – в сельских районах. В Сальвадоре в 1964 г. оппозиционные христианские демократы выиграли место мэра Сан-Сальвадора и 14 мест в сенате, преимущественно от городов, однако правительственная Партия национального примирения получила в сенате 32 места, победив в сельских районах за явным преимуществом. На выборах 1966 г. в Доминиканской Республике Бош победил в Санто-Доминго с 60 % голосов, но Балагер завоевал президентство, получив 62 % голосов за пределами столицы³³.

Все эти выборы имели две общие черты. Первая – существенное различие между городским и сельским голосованием: партии и кандидаты, популярные в сельской местности, слабы в городах, и наоборот. Вторая – партии, которые сильны в деревне, обычно контролировали правительство, и порядок, который они поддерживали, характеризовался большой степенью политической стабильности. Там, где ни одна партия не имела явной опоры в деревне, результатом была та или иная форма нестабильности. Иногда правительства, базирующиеся на сельской поддержке, свергались городскими революциями, но обычно правительства, сильные в деревне, способны устоять против постоянной оппозиции со стороны города, если и не исключить, и не снизить риск такой оппозиции. Даже в таких странах, где нет четкого партийного различия между городом и деревней, городская оппозиция находит свои формы проявления. В Ливане, например, «многие районы центра Бейрута пренебрегают выборной политикой и даже презирают ее. Легитимность электоральной системы, по-видимому, сильнее в сельской местности, где эта система довольно хорошо соответствует традиционным формам организации… Похоже на то, что простой народ деревни лучше интегрирован в политическую систему, чем столичный электорат, политические возможности которого широки, многообразны и неопределенны»³⁴.

В других странах, где выборный процесс не имеет для населения большого смысла, контраст между сельской поддержкой правительства и городской оппозицией тем не менее находит свои пути для того, чтобы проявиться. Так, например, обстоит дело в течение уже долгого времени в Иране: оппозиция режиму концентрируется в Тегеране, и его (режима) продолжающееся существование базируется на признании со стороны деревни. Даже в Южном Вьетнаме президент Дьем получил только 48 % голосов в Сайгоне, при том что в сельской местности его преимущество было подавляющим. «Какой африканский президент, – вопрошал Ахмед Бен Белла[72]72
  Ахмед Бен Белла (р. 1910) – президент Алжира в 1963–1965 гг.


[Закрыть] в июне 1965 г., – имеет поддержку большинства в собственной столице?»³⁵ То, что произошло несколькими неделями позже, показало, что он не был из их числа.

Политический разрыв между городом и деревней может быть устранен революционерами или военной элитой, сознательно апеллирующей к деревне и ее организующей. Однако вовлечение сельских масс может быть и результатом деятельности партий и партийной системы, будь то в контексте борьбы националистической партии против колониального господства или в контексте борьбы двух или более партий за поддержку со стороны крестьян.

Мобилизация деревни в рамках националистического движения

В националистическом контексте стимулом к мобилизации сельского населения служит стремление интеллектуальных лидеров движения обеспечить поддержку их борьбы против колониальных режимов в сельских районах. Происходило это редко, потому что националисты не всегда были способны мобилизовать крестьян на достижение своих целей, да это им и не требовалось. В Китае и Вьетнаме коммунистические партии воспользовались ограниченностью и колебаниями националистов и втянули крестьян в свою политику, объединявшую националистические цели с революционными.

Два наиболее ярких примера, когда широкая мобилизация сельского населения происходила именно в контексте борьбы за национальную независимость, – Индия и Тунис. В Индии радикальное изменение националистического движения произошло в начале 1920-х г., когда относительно узкий круг интеллектуальных лидеров, принадлежавших к традиционному высшему классу, но по-английски образованных и совершенно западных по культуре, развернул широкое народное движение, поддержанное средним классом и жителями небольших городов. Лидером этого движения был, как известно, Ганди, который перевел националистический призыв на язык более традиционный и более понятный широкой местной аудитории. Говоря словами Рудольфов, «народный национализм является творением Ганди. Это он трансформировал довольно робкий и разрозненный национализм предшествовавших 1920-м лет, расширил его классовую базу и изменил идеологическое содержание». До Ганди националисты были «продуктом новой образовательной системы, представителями одетого в брюки и говорящего на английском верхнего слоя среднего класса. По большей части они принадлежали к высшим кастам и новым профессиям». Их ценности были «по сути те же, что и ценности британского среднего класса тех времен… и обращались они к городу, а не к деревне, к образованным, а не к безграмотным. Деревню они игнорировали, как и она их». После 1920 г. лидерство Ганди радикально изменило характер явления. Былые лидеры западного типа «уступили место лидерам, принадлежавшим более традиционной культуре, происходившим часто из более низких каст». У них не было «большого, а то и никакого западного образования», они ценили старые обычаи и «скептически воспринимали модернистские призывы… Призыв Ганди, его язык, стиль и методы вдохнули в национализм новый дух, дух, который апеллировал к тем, кто был еще погружен в традиционную культуру». Индийский национализм превратился в «народное, традиционно окрашенное движение»³⁶.

Примерно та же эволюция произошла в Тунисе. Переход от либерального к народному национализму не мог быть здесь осуществлен в рамках первой большой националистической организации. Того же рода привлечение народных масс, что в Индии было связано с именем Ганди, произошло здесь в начале 1930-х гг., когда вместо партии Дестур возникла Нео-Дестур. Основатели Нео-Дестур пошли к массам и организовали их. Как и в Индии, здесь были использованы новые источники лидерства. В отличие от старого Дестура Нео-Дестур рекрутировала своих активистов и сторонников в малых городах и деревнях. «Хотя некоторые из сыновей «тунисских балди (старые семьи) присоединились к Нео-Дестур, большая часть ее лидеров была из афаки (изгоев), а ее самыми надежным передовым отрядом были крестьяне и тунисский плебс»³⁷.

В тех многочисленных случаях, когда подъем деревни происходит до национального освобождения и не под националистическими лозунгами, националистические силы, приходящие к власти с обретением страной независимости, представляют городское движение и черпают своих активистов из среднего и высшего классов. Между этой городской образованной политической элитой и традиционными лидерами, как и в целом массами той глубинки, на управление которой эта элита претендует, может существовать глубокая пропасть. В некоторых отношениях те, кто приходит к власти после освобождения, могут быть почти так же далеки от основной массы населения, как имперская элита, которую они сменили. Об обществе, освободившемся от империалистического господства, говорят, что оно стало независимым. На самом деле, однако, это не общество становится независимым, а лишь некоторые его члены. Независимость по-разному сказывается на различных социальных группах, и чем раньше достигается независимость в политической мобилизации, тем глубже разница между группами в отношении того, что им приносит национальное освобождение. Во избежание этого политика имперских властей может быть сознательно направлена на то, чтобы минимизировать силу тех национальных групп, которым предстоит унаследовать власть. Согласно ставшему классическим заявлению Лугарда, «главнейший принцип британской колониальной политики – следить за тем, чтобы местное население не оказалось подчинено ни воле узких европейских групп, ни узким местным образованным и европеизированным меньшинствам, не имеющим с этим населением ничего общего и часто руководимого прямо противоположными интересами»³⁸. Однако, когда приходит независимость, это – независимость для «узких местных образованных и европеизированных меньшинств». Риторика национализма и суверенитета – прозрачное прикрытие перехода власти от чуждой народу иностранной олигархии к чуждой же местной.

В таких обстоятельствах у националистической элиты немного шансов надолго остаться у власти. Занимая господствующее положение, она не слишком заинтересована в дополнительной народной поддержке для достижения новых целей. Она достигла своих целей. Однако ее положение шатко. Низкий уровень силы политической системы в целом служит предпосылкой ее свержения какой-то группой, которая либо располагает более решительными и убедительными формами давления, либо способна расширить силу системы и мобилизовать в политику новые группы. В случае выборов в политической системе, возникшей в результате завоевания той или иной страной независимости, вестернизованная националистическая элита с большой вероятностью свергается более популистскими и традиционными силами. Если выборы не допускаются, элиту свергают военные. Националистические лидеры, которые не мобилизовали народной поддержки перед тем, как завоевать независимость, недолго остаются у власти после ее завоевания. Если им не удается вступить в союз с одной из этих двух сил против другой, их сбрасывают либо разъяренные полковники, либо разъяренные граждане.

Падение националистических режимов, лишенных широкой народной базы, было распространенным явлением среди африканских стран, ставших независимыми. Важность мобилизации деревни до получения независимости для стабильности будущего государства хорошо иллюстрируется контрастом между Марокко и Тунисом и между Пакистаном и Индией. В Марокко, в отличие от Туниса, главная националистическая партия, Истикляль, никогда не достигала такого веса, как Нео-Дестур в Тунисе. Отчасти это связано с тем, что при французском владычестве король Марокко был более влиятелен, чем бей Туниса, и играл важную роль в движении за независимость. Но надо отметить также, что Истикляль, созданная в 1943 г. группой горожан-интеллектуалов, никогда не имела массовой базы, сравнимой с базой Нео-Дестур. В Тунисе профсоюзы были тесно связаны с Нео-Дестур, лидеры часто были одни и те же. Марокканские профсоюзы и их лидеры оставались в стороне от Истикляль и в конечном счете объединились с ее левым крылом, отколовшимся от партии и образовавшим вместе с профсоюзами отдельную партию, Национальный союз народных сил. Что особенно важно, Нео-Дестур мобилизовала в борьбе за независимость поддержку со стороны племен, населяющих сельскую местность, в то время как Истикляль в основном действовала в городах. В результате этого после получения страной независимости она оказалась перед вызовом, во-первых, со стороны Народного движения, новой партии, представлявшей интересы сельского населения и берберских племен, и, во-вторых, со стороны короля, чья наиболее сильная поддержка шла тоже из сельских районов. На выборах 1963 г. Истикляль и НСНС завоевали поддержку городов, однако политический орган монархии, Фронт защиты конституционных учреждений, завоевал, апеллируя к деревне, большинство.

К моменту получения независимости Мусульманская лига в Пакистане, как и партия Конгресса в Индии, была уже старой организацией. Возникла она в 1906 г., но большую часть своей истории была небольшой группой давления. В середине 1930-х она была «полумертвой» и, по сравнению с партией Конгресса, это «была организация оборонительного характера, состоящая из некоторого числа богатых заминдаров и недовольных интеллектуалов, требующих более открытого доступа к правительственным постам»³⁹. Мобилизация народных симпатий партией Конгресса в 1920-х гг. оказала влияние на Лигу. Джинна, который в 1937–1938 гг. возглавил Лигу, был, вопреки собственному нежеланию вовлекать массы в политику, вынужден создать массовую организацию как противовес партии Конгресса и орудие достижения поставленной в 1940 г. цели создать мусульманское государство. Таким образом, мобилизация общественного мнения одной организацией вызвала ответную мобилизацию со стороны соперничающей организации. Однако наибольшая поддержка Мусульманской лиги пришла оттуда, где мусульмане составляли меньшинство. В 1947 г. многие из этих районов стали частью Индии. Получилось, что лидеры Мусульманской лиги стали лидерами нового государства, отрезавшего их от самых активных и организованных приверженцев.

С достижением Пакистаном независимости Лига потеряла и людей, и цели. Потеряла она и свой «народный характер», став партией западнопакистанских землевладельцев. Далее «партия превратилась в совокупность небольших клик, обладавших властью либо стремившихся к ней, а ее массовый фундамент рассыпался… В то время как во многих странах партии организованы с тем, чтобы проводить в жизнь интересы своих членов, в Пакистане политика сводилась к личному соперничеству лидеров, каждый из которых поддерживался группой приверженцев»⁴⁰. В определенном смысле Пакистан получил независимость слишком легко. Не проведя широкую мобилизацию своих будущих граждан перед обретением независимости, его лидеры не имели стимулов для того, чтобы проводить ее после. По существу, они наложили вето на национальные выборы, которые могли бы вынудить их к контакту с народными источниками власти. В результате они были с легкостью устранены от власти сначала гражданскими бюрократами, затем военными. Словно в насмешку над ними, развитие политических структур в деревне, вовлечение сельского населения в политику и электоральное состязание произошло под эгидой военного лидера, презиравшего партийную политику.

Политическая мобилизация сельского населения через состязание партий: консерватизм демократии

Состязательная партийная система обеспечивает каналы политической мобилизации сельского населения. Природа этих каналов зависит от типа партийной системы: от того, имеем мы дело с системой однопартийной, двухпартийной или многопартийной. Способность партийной системы включать новые группы зависит от степени готовности господствующих до этого групп – консервативных, националистических или военных – уступить власть. Включение сельских групп часто требует от партий, чтобы они адаптировали свои программы к нуждам аграрных слоев, обещали земельную реформу и государственные капиталовложения в сельские регионы. В этом плане партии могут соревноваться между собой в обещаниях экономических реформ, учитывающих интересы сельского электората. Однако желания и ожидания деревни, как правило, довольно специфичны и умеренны. В случае их более или менее приемлемого удовлетворения сельское население возвращается к своей привычно консервативной роли. Кроме того, вне зависимости от характера его экономических требований к политической системе, социальные и культурные ценности сельского населения остаются, как правило, в высокой степени традиционными. В результате этого в большинстве колониальных и постколониальных обществ вовлечение сельского большинства в политику через партийную систему является важным фактором политического традиционализма и консерватизма.

Традиционные тенденции усиливаются в большинстве случаев, когда страна добивается независимости от иностранного господства; и такие тенденции, по всей видимости, сильнее в демократических государствах, чем в авторитарных. Их порождает, прежде всего, расширение электората и включение в него основной массы сельского населения. В обществах ранней модернизации, где расширение политических прав было довольно продолжительным историческим процессом, первая фаза этого процесса – предоставление прав городскому среднему классу – радикально способствовала модернизации. Дальнейшее расширение электората за счет сельского населения часто повышало вес консервативного элемента в политическом балансе.

В 1848 г. в Германии либералы были сторонниками имущественного ценза, в то время как консерваторы требовали распространения права голоса на всех мужчин. В Англии Дизраэли тоже понимал и использовал выгоды более широкого участия в голосовании. Так же и в середине XX в. «сельские избиратели труднее поддаются влиянию более прогрессивных слоев латиноамериканского среднего класса»⁴¹. В Бразилии, где сельские массы были допущены до голосования, «главной социальной функцией выборов было сохранение существующей структуры власти. В рамках сообществ традиционного типа выборы повысили возможность выражения и укрепления феодальной лояльности. В то же время они укрепили и легализовали политический статус землевладельца»⁴². Введение всеобщего голосования на Цейлоне в 1931 г. дало такой же эффект. «По существу, люди внесли в свою роль платного наемного работника элементы квазифеодального почитания. За пользование землей, или буйволами, или поддержку в периоды острой необходимости при семейном кризисе, или в обмен на записку врачу или адвокату крестьяне расплачивались своими голосами». В 1950-х гг. в Восточной Турции ситуация выглядела так: «В этих все еще отсталых районах, где царят почти полная безграмотность и религиозный фанатизм, целые общины голосовали за правящую партию просто по указанию местного землевладельца»⁴³. Распространение электоральной активности на сельское население в обществе, которое по остальным своим характеристикам остается глубоко традиционным, укрепляет и узаконивает власть традиционной элиты.

Зачастую консервативный эффект участия деревни в выборах сохраняет силу после распространения на нее современной политической агитации и организации. Состязание между традиционными группами часто способствует модернизации таких групп: в Нигерии, например, лидеры ибо и йоруба занимались в целях политической борьбы образованием своих соплеменников. С другой стороны, работа современных городских групп по привлечению на свою сторону традиционных сельских масс ведет к традиционализации самих этих групп. После 1921 г. в Бирме «характерно было, что, столкнувшись с разногласиями по поводу ответственного выбора политической линии, группы модернизаторов сначала разрушались, а затем искали поддержки со стороны более традиционного элемента населения, который к этому моменту набирал силу». То же самое и в случае Индии: «крестьянский протест часто мобилизовывался и направлялся какой-то городской элитой с целью ослабить или разрушить политическую силу другой элиты, поскольку городские регионы действуют как центры, из которых партии распространяют свое влияние на деревню»⁴⁴. Обращаясь к деревне, городские элиты вынуждены переформулировать и модифицировать современные формы пропаганды, которые эффективны в городе. Состязание как среди традиционных, так и среди современных групп способствует наведению мостов между современной элитой и традиционными массами. Первые таким образом принимают по крайней мере какие-то из современных целей элиты; вторые же принимают по крайней мере какие-то из традиционных ценностей масс.

Итак, представляется, что электоральное состязание в постколониальных странах переносит внимание политических лидеров с городского избирателя на сельского, делает политические лозунги и правительственную политику менее современными и более традиционными, способствует тому, что на смену высокообразованной космополитической элите в лидеры выходят люди менее образованные и провинциальные, и повышает влияние местных и провинциальных правительств за счет правительства национального. Эти тенденции укрепляют политическую стабильность, но в то же время могут препятствовать модернизаторским реформам, не направленным на интересы деревни. В целом предпосылкой реформ служит концентрация власти в руках одной модернизаторской элиты, демократия же распыляет власть между множеством более традиционных элит. Повышая влияние местных групп, демократия также имеет тенденцию к усилению политики, направленной на аграрное и сельское развитие, а не на индустриальное и городское.

При двухпартийной системе эти тенденции часто проявляются в «окрестьянивающих» выборах, когда политическая партия, базирующаяся в деревне, оттесняет от власти партию, базирующуюся в городе. При многопартийной системе вовлечение сельского населения в политический процесс проходит труднее. Должны возникнуть одна или несколько партий, которые бы состязались за поддержку со стороны крестьян. Однако такие партии имеют обычно слабую поддержку со стороны других социальных групп. Им противостоят партии, защищающие интересы других групп. И поскольку мобилизация крестьян на политическое действие труднее, их партиям трудно стать партиями большинства. В результате этого политическая ассимиляция сельских масс, если она вообще происходит, имеет прерывистый и разрозненный характер. В Латинской Америке, где многопартийные системы широко распространены, до 1967 г. единственным случаем успешной мобилизации крестьян была Венесуэла. Здесь идеология, эффективное лидерство и почти революционная борьба против диктаторских режимов Гомеса и Переса Хименеса послужили предпосылкой мобилизации и организации сельского населения в рамках крестьянских союзов, ассоциированных с Демократическим действием. Похожим можно считать развитие, которое имело место в Перу и Чили. Однако проблемой многопартийной системы является то, что, во-первых, она не содержит в себе достаточного стимула, чтобы какой-то из ее утвердившихся элементов стремился мобилизовать крестьян, и, во-вторых, если такая мобилизация все-таки происходит, она множит политические и социальные расслоения, затрудняющие интегрирование крестьянского политического движения системой.