Текст книги "Политический порядок в меняющихся обществах"

Авторы работ о политике тратят много слов, обосновывая сравнительные преимущества однопартийных систем и систем, построенных на политическом соревновании, для целей модернизации. Однако, если говорить о политическом развитии, важно не число партий, а сила и адаптивная способность данной партийной системы в целом. Предпосылка политической стабильности – партийная система, способная инкорпорировать новые социальные силы, возникающие в ходе модернизации. С этой точки зрения число партий имеет значение только в той мере, в какой это влияет на способность системы обеспечить институционные каналы, необходимые для политической стабильности. Проблема, следовательно, состоит в том, существует ли зависимость между числом партий и их силой в модернизирующихся странах, и если существует, то какова она.

В глобальном масштабе похоже на то, что сколько-нибудь существенной связи нет. Как видно из таблицы 7.2, сильные партии, как и слабые, могут существовать в любом варианте системы с точки зрения численности составляющих ее партий. Огрубленная классификация, сделанная на основе этой таблицы, по-видимому, подтверждается таблицей 7.3, которой Банкс и Текстер иллюстрируют связь стабильности партийной системы с числом в ней партий. Отсутствие нестабильных однопартийных систем может быть скорректировано, если принять во внимание африканские государства, где в 1960-х гг. произошли военные перевороты.

Таблица 7.2. Сила и число партий

Таблица 7.3. Партийная стабильность и число партий

Источник: Arthur S. Banks and Robert В. Textor, A Cross-Polity Survey (Cambridge, M.I.T. Press, 1963), p. 97–98,101.

Таблица 7.4. Успешные перевороты в модернизирующихся странах: с 1945 г. или года получения независимости до 1965 г.

Однако это явное свидетельство отсутствия значимой корреляции между числом и силой партий не отражает всей полноты картины. Связь между этими двумя факторами варьирует в зависимости от уровня модернизации. На высоких ее уровнях любое число партий может составить сильную систему. То же самое и на низком уровне: однопартийная система может быть и сильной, и слабой. Многопартийная же система всегда слаба. 12 стабильных многопартийных систем у Банкса и Текстора включают Израиль и 10 западноевропейских стран; две сравнительно стабильные системы представлены Италией и Коста-Рикой; 13 нестабильных многопартийных систем включают 10 латиноамериканских стран, две азиатские и по одной из Среднего Востока и Африки. Короче говоря, ни одна из модернизирующихся стран не имеет многопартийной системы. Единственное видимое исключение – Израиль – представляется сомнительным.

В модернизирующихся странах однопартийная система проявляет большую стабильность, чем плюралистическая. В таких странах, например, многопартийная система более уязвима для вмешательства военных, чем система однопартийная или системы с доминированием одной партии и с двумя партиями. В 1965–1966 гг. во многих африканских странах действительно произошли военные перевороты, однако это не меняет общей картины обратной связи между числом партий и стабильностью системы. Как показывают данные таблицы 7.4 на 1966 г., однопартийные модернизирующиеся страны были наименее, а страны многопартийные наиболее склонны к военным переворотам. Конечно, и однопартийная система не застрахована от военного переворота, но многопартийной такие перевороты почти гарантированы. Все исключения связаны либо с промежуточными типами системы (Марокко, где в 1965 г. произошел переворот в пользу королевской власти), либо это страны с высокоевропеизированным населением (Израиль, Чили), где недавняя или старая иммиграция плюс историческая традиция способствовали воспроизведению более стабильных образцов многопартийной системы, характерных для континентальной Европы.

Один из приблизительных показателей адаптивной способности партийной системы – средний возраст составляющих ее партий. Чем он выше, тем, предположительно, выше институциализация системы и ее стабильность. В целом средний возраст главных партий в многопартийной системе, конечно, ниже, чем в одно– или двухпартийной. Можно, однако, сравнить формы, которые принимает партийная институциализация высокого уровня в модернизирующихся и модернизированных странах. Приблизительную границу между первыми и вторыми можно провести, используя критерий уровня грамотности. Граница проходит на уровне 70 % грамотности взрослого населения. Среди 29 стран с высоким уровнем грамотности и старыми партиями (возраст главных партий 30 лет на 1965 г.) не было преобладания какого-то одного типа системы. В обществах с высоким уровнем грамотности высокоинституциализованная партийная система может иметь самые разные формы. В противоположность этому, 10 из 16 стран с низким уровнем грамотности и высокоинституциализованной партийной системой имели однопартийную систему или систему с доминированием одной партии. 6 имели двухпартийную систему и ни одна – многопартийную. Вновь проявляется то правило, что многопартийная система в модернизирующейся стране несовместима с высоким уровнем политической институциализации и стабильности. В таких странах многопартийная система – значит слабая система.

Причину такого положения вещей следует искать в различных формах адаптации, характерных для многопартийных систем, и в различиях между теми формами, в которых там выражается сила партий. В многопартийных системах сильные партии обычно более сплоченны и сложнее организованы, но в то же время менее гибки и менее автономны, чем сильные партии в двухпартийных системах. В сильных многопартийных системах существует тенденция к однозначному соответствию между социальными силами и политическими партиями. Профсоюзы, бизнес, землевладельцы, городской средний класс, церковь – все эти силы имеют собственных политических представителей, а для достижения компромисса и адаптации вырабатываются особые институционные средства. Сильная система такого вида может существовать только при высоком уровне мобилизации и политической активности. Если этого нет, социальные силы, активно проявляющиеся в политике, ограничены, и нет социальной базы для сильной многопартийной системы. Те многопартийные системы, что существуют в подобных обстоятельствах, обычно отражают многообразие клик и семей в рамках ограниченной элиты. Слабая институциализация и узкая социальная база делает такие системы в высшей степени хрупкими. Таким образом, шаг от многопартийности к полному отсутствию партий оказывается столь же легким, как шаг в противоположном направлении. То есть отсутствие партий и многопартийность сходны в отношении своей институционной слабости.

Однако способность различного типа партийных систем к адаптации и расширению политической активности может варьировать с течением времени. Критической здесь является степень институциализации процедур для включения в систему новых групп. Практика свидетельствует, что двухпартийная система и система с доминированием одной партии лучше других с точки зрения длительной политической стабильности, поскольку они создают лучшие условия для состязания партий.

Стабильность однопартийной системы связана в большей степени с ее происхождением, чем с ее внутренней природой. Такая система является обычно продуктом националистической или революционной борьбы, которая способствует широкой мобилизации и институциализации. Однако, победив в этой борьбе, сильная партия создает однопартийную систему, которая устраняет те условия, что привели ее к победе. Стабильность системы оказывается, таким образом, функцией прошлого. Чем более интенсивной и продолжительной была борьба за власть и чем глубже идеологическая приверженность ее участников, тем выше политическая стабильность родившейся в ней однопартийной системы. Таким образом, однопартийная система, родившаяся в результате революции, более стабильна, чем система, наследовавшая национальному движению, а длительное национальное движение порождает систему более стабильную, чем та, что стала результатом быстрой и легкой победы. Можно действительно видеть, что, чем дольше борьба националистической партии за независимость, тем дольше она, победив, остается у власти. В Индии партия Конгресса существовала до момента своей победы 62 года; в Тунисе Нео-Дестур существовала к моменту победы 22 года; Мапай на момент, когда Израиль завоевал себе место в мире, было 18 лет. ТАНУ и ее предшественнице исполнилось 32 года, когда Танганьика стала независимой. Все эти партии оказались жизнеспособными после обретения страной независимости.

И наоборот, множество националистических партий, появившихся на свет за несколько лет до независимости, которой они легко добились, после этого у власти как следует не укрепились. Многие африканские народы добились независимости так легко, что, по словам Эмерсона, «их революцию у них украли»²¹. Лишенные своей революции, они бывали лишены и ее плодов. Перспективы политической стабильности в Гвинее выглядели более радужными, чем в других французских колониях, потому в большой степени, что лидеры Демократической партии Гвинеи должны были мобилизовать своих последователей на борьбу с Францией до получения независимости и преодолеть враждебность метрополии после ее получения. Враждебность колониального правительства в отношении нового правительства может быть важным преимуществом для последнего. Отсутствие этого фактора не компенсируется ритуальными заклинаниями в адрес неоколониализма.

Таблица 7.5. Интитуциализованные партийные системы (Процент партий, существующих на 1966 г. более 30 лет, среди основных партий)

В однопартийной системе новая группа может войти в систему, очевидно, только влившись в партию. В этом смысле однопартийная система менее сложна, чем плюралистическая, и в ней меньше путей для включения новых социальных сил. Поэтому политические лидеры системы могут обладать высокой степенью контроля над мобилизацией новых групп. Они не испытывают конкурентного давления, которое бы вынуждало их расширить свое влияние и вводить новые группы в политику, с тем чтобы оставаться у власти. Способность лимитировать политическую мобилизацию или контролировать ее повышает их способность к «горизонтальной» интеграции этнических, религиозных и региональных групп. В состязательной партийной системе, наоборот, у каждой из партий существуют мощные стимулы к тому, чтобы привлечь одни и те же группы. В итоге, соревнование партий углубляет и усиливает существующие социальные расколы, мобилизация масс усиливает этническую и религиозную вражду.

В то же время стабильная модернизация является для однопартийной системы проблемой. Сила партии есть функция борьбы за власть. Какие у властвующей партии стимулы для поддержания высокого уровня мобилизации и организации? Какое-то время она может почивать на лаврах, пользуясь наследием прошлого; при высокой степени институциализованного и организованного участия народа в политической жизни это время может тянуться достаточно долго. Однако она лишена стимулов к борьбе, которые составляют долговременный базис политической стабильности. Какое-то время этот импульс может идти от раскола между партией и обществом. Идеология партийных лидеров обычно требует от них радикального изменения общества. Пока сохраняются традиционные структуры и островки сопротивления, существуют стимулы к усилению и организации партии. Она может, как это было в случае Коммунистической партии Советского Союза в 1920 и 1930-х гг., сосредоточиться на подрыве традиционных источников власти, богатства и статуса и на замене их структурами собственного изготовления, подчиненными ее контролю. Но, перестроив таким образом общество, она лишается противников, которые бы оправдывали ее собственное существование. Если, как это часто случается, ее идеологический порыв иссякает и между ней и обществом устанавливается мир, она тем самым лишается своего raison d’etre.

В конечном счете борьба между партией и группами, действующими вне политической системы или в иной системе (имперская политика, традиционная иерархия), должна быть институциализована в рамках политической системы. Между тем оправдание однопартийной системы часто базируется на стремлении к отрицанию различий, к прекращению борьбы. Таким образом, продолжительная жизнеспособность однопартийной системы зависит от присутствия феномена, являющегося для лидеров системы настоящим проклятием. В отсутствие конкуренции между партиями ближайшим ее функциональным замещением в однопартийной системе является борьба между партийной иерархией и государственной бюрократией. Для этого, однако, требуется а) чтобы иерархии не совпадали и б) чтобы между ними существовал некоторый баланс власти. Кроме того, борьба между ними – это борьба между институтами, функции которых различны. Соответственно, формы и результаты этой борьбы больше похожи на вражду между исполнительной и законодательной ветвями президентской системы правления, чем на борьбу партий.

В 1920-х гг. однопартийные системы возникли в Турции и Мексике. Мексиканская система, возникшая в результате социальной революции, поначалу мобилизовала гораздо более широкий сегмент сельского населения, чем турецкая, которая была продуктом национального движения более ограниченного характера. Однако после 1946 г. Турция перешла к двухпартийной системе, в результате чего масштабы народного и особенно крестьянского участия в политике выросли разительно. В течение двух десятилетий перед 1946 г. мексиканская система гораздо лучше отвечала нуждам сельского большинства, чем однопартийная турецкая. Два десятилетия после 1946 г. представляли картину прямо противоположную: турецкая двухпартийная система оказалась более отзывчива к запросам сельского населения, чем мексиканская однопартийная. Революционный подъем в Мексике выдохся; в то же самое время в Турции разгорелось состязание за крестьянские голоса.

Помимо того что модернизация делает лидеров однопартийной системы менее заинтересованными в расширении политической активности и ее организации, она также умножает и разнообразит группы, стремящиеся к такой активности. Если лидеры пытаются вместить активность новых групп в рамки единой партии, расширение охвата, достигаемое таким образом, происходит за счет ослабления сплоченности, дисциплины и энергии партии. Если они, наоборот, отторгают новые группы от партии, они сохраняют партийную сплоченность ценой того, что ставится под угрозу монополия партии на политику и растет аномическое политическое поведение и насилие, подрывающее саму систему. Те однопартийные системы, что преуспевают в вовлечении новых социальных сил, часто показывают тенденцию к развитию побочных организаций формального или неформального характера, как это мы видим в случае мексиканской ИРП. Если они оказываются не способны ассимилировать новые социальные силы в рамках партии, однопартийная система либо прекращает существование (как в Турции после 1946 г.), либо поддерживается ценой повышенного насилия и нестабильности.

Однопартийная система черпает свою силу из борьбы с имперскими, традиционными и консервативными формами власти. Слабость ее идет от отсутствия институциализованного состязания внутри политической системы. Можно считать, что многопартийная система обеспечивает достаточную меру такой борьбы, и сделать из этого вывод, что она должна быть сильной политической системой. Мы, однако, видели, что этот вывод справедлив только в отношении высокомодернизированных обществ, где в политику вовлечен широкий спектр социальных сил. В модернизирующихся обществах многопартийные системы слабы. При этом предполагается, что соревнование способствует силе системы. Как объяснить такое противоречие? Ответ состоит, естественно, в том, что нет прямой связи между состязательностью и численностью партий. Ясно, что в однопартийной системе состязание невозможно, однако и в многопартийной оно имеет тенденцию быть ниже, чем в двухпартийной или в системе с доминированием одной партии. В последних лидеры активно состязаются в привлечении электората на свою сторону. В двухпартийной системе победа одной из партий означает поражение другой, поэтому каждая из партий кровно заинтересована в том, чтобы превзойти другую в мобилизации и организации приверженцев. В системе с доминированием одной партии ее лидеры тоже заинтересованы в том, чтобы минимизировать переход своего электората к малым партиям.

В многопартийной системе состязание обычно менее выражено. В слабой многопартийной системе, где партии только-только образуются из того, что было фракциями, множественность групп препятствует сколько-нибудь значительному мобилизационному эффекту. В многопартийной системе, где партии более твердо укоренены в социальных силах, каждая из них обычно имеет собственный круг избирателей, но соревнование партий за поддержку со стороны одних и тех же групп слабее, чем в случае двухпартийной системы или системы с доминированием одной партии. Каждая из партий обычно связана с определенным избирательским контингентом, всегда ее поддерживающим, твердо себя с ней идентифицирующим и, как правило, невосприимчивым к призывам других партий. Поэтому вовлечение в многопартийную систему новых социальных сил требует образования новых партий. Система в целом адаптивна, а ее отдельные компоненты – нет. В результате партии возникают и исчезают по мере изменения социальной структуры и состава политически активного населения. При своем возникновении каждая партия воспринимается как носитель прогресса и реформ, поскольку выражает она интересы новой силы, выходящей на поверхность социальной жизни. Однако, заняв свое место с политической системе, она меняется с изменениями в ее электорате и становится в конечном итоге рупором конкретных групповых интересов. Партийная система оказывается точным, и даже слишком точным, зеркалом общества, и ее части обладают минимальной независимостью от тех социальных сил, с которыми они связаны. Например, апристы в Перу в 1930-х были реформаторской партией, а в 1960-х оказались странным образом партией консерваторов. Перуанское общество изменилось, а партия продолжала выражать те же интересы, что выражала тридцать лет назад. В результате возникла новая реформаторская партия, апеллирующая на этот раз к прогрессивному среднему классу.

Состязание партий оправдывается обычно с точки зрения демократии, власти, отзывчивой к интересам народа, правительства большинства, но оно может оправдываться и такой ценностью, как политическая стабильность. Электоральное состязание между партиями имеет тенденцию расширять политическую активность населения и в то же время укреплять партийную организацию. Состязание этого типа повышает вероятность того, что новые социальные силы с новым политическим сознанием и целями будут мобилизованы на службу системе, а не против нее.

В системе с доминированием одной партии включение новых социальных сил проходит обычно через две фазы. Сначала новая группа выражает свои претензии к системе посредством малой партии, существующей в основном или в целом как выразительница интересов названной группы. Стечением времени рост сторонников этой партии вынуждает доминирующую партию скорректировать свою политику и практику таким образом, чтобы включить лидеров и сторонников первой в свои рамки. В системе с доминированием одной партии лидеры малых партий не имеют шансов, чтобы прийти к власти, но они могут надеяться, что им так или иначе удастся поставить под вопрос власть доминирующей партии. Соответственно, политический вес и активность последней направляются прежде всего, чтобы отразить поползновения своего на данный момент сильнейшего оппонента. Если общественное мнение склоняется влево, доминирующая партия тоже сдвигается в этом направлении, чтобы минимизировать успехи малых партий. Если мнение склоняется в противоположном направлении, она делает то же самое. Малые же партии апеллируют к специфическим интересам и потому, как правило, между собой не конкурируют. Каждая по-своему состязается с доминирующей.

В Индии недовольство каких-то регионов поначалу выражалось часто через малые партии или непартийные движения, но затем партия Конгресса вводила главных выразителей этого недовольства в свою структуру. В Израиле выборы обычно вращаются вокруг борьбы между Мапай и ее на данный момент главным оппонентом; при этом Мапай адаптирует свою стратегию и свои лозунги таким образом, чтобы ослабить оппозицию. Та же картина проявилась в 1950-х в Нигерии на региональных выборах. Например, в 1957 г. НСНГ, вопреки сильной оппозиции католиков по образовательным вопросам, завоевала в парламенте Восточной провинции 64 из 84 мест. Независимые кандидаты все-таки получили почти 20 % общего числа голосов. Руководство НСНГ ответило на этот вызов тем, что назначило католиков на 5 из 14 мест в региональном правительстве, хотя в предыдущем кабинете они имели только одно место. Таким образом, в системе с доминированием одной партии новые группы сперва выражают свои требования через партию, оказывающую давление на власть, или «партию давления», а затем входят в «партию консенсуса»²². Если они не ассимилируются доминирующей партией, они могут существовать на периферии главной партии как перманентные партии давления. Таким образом, система с доминированием одной партии получает своего рода «клапаны безопасности», через которые сбрасывается давление групп, выражающих особые интересы, и одновременно предлагает мощные стимулы для ассимиляции таких групп в рамках главной партии, если похоже, что их требования находят широкий отклик в населении.

Обычно самое высокое давление в плане экспансии политической активности развивает двухпартийная система. Стимул к привлечению новых сторонников у той партии, что не у власти, очевиден: ей нужно для этого расширять свои электоральные территории, «окружать» противника. В Уругвае, например, соперничество между партиями Колорадо и Бланко оказалось причиной раннего (первая половина XX в.) и беспрецедентного для Южной Америки включения городского рабочего класса в политическую систему. Мобилизовав эту группу населения, Батлье[70]70
  Хосе Батлье-и-Ордоньес (1856–1929) – президент Уругвая в 1903–1907 и 1911–1915 гг. Провел ряд социальных реформ.


[Закрыть] обеспечил доминирование партии Колорадо на всю вторую половину столетия. Однако проблемой двухпартийной системы является то, что очень быстрое расширение политической активности может создать серьезный раскол в системе. Может получиться так, что группы мобилизуются, но не ассимилируются. «Избыток демократии», или «повышенное участие народа» во власти, может, как рассуждал Д. Дональд в отношении США середины XIX в., подорвать силу правительства и его способность «справляться с проблемами, требующими тонкого понимания и деликатного обращения»²³. В XX в. в модернизирующихся странах быстрое включение новых групп в политику в результате соперничества двух партий приводило к военным переворотам, направленным на ограничение политической активности и восстановление единства.

Заложенная в двухпартийной системе тенденция к быстрому росту политической активности вызывает иногда попытки ограничить этот рост. В Колумбии, например, в течение долгого времени две партии сознательно сдерживали соперничество, ограничивая его уровнем политической элиты. В 1930-х эта модель была ответом на вызов со стороны народа, требовавшего экономических улучшений. В конце 1940-х система рухнула под давлением неконтролируемого разгула насилия, и пришел военный диктатор. Этот диктатор, Рохас Пинилья, попытался сделать то, чего не смогла демократическая система, – провести социальные реформы и интегрировать в политическую систему новые группы. Как писал один наблюдатель, Рохас «двинул стрелки часов вперед в направлении улучшения социального положения масс. Уже самим своим акцентом на их благополучие он дал им статус и чувство собственного достоинства… В этом смысле, как это ни покажется парадоксальным, военный диктатор внес существенный вклад в становление демократии»²⁴. Однако в 1958 г. Рохас был свергнут, и лидеры партий пришли к соглашению ограничить свое соперничество. Президент теперь должен был попеременно представлять то либералов, то консерваторов, и участие в правительстве и конгрессе разделялось между ними поровну. По словам другого эксперта, прибегнувшего к той же фигуре речи, в 1958 г. «партийные лидеры, казалось, во многих отношениях… перевели политические стрелки назад в 1930-е гг., к демократии американского типа, к ситуации, имевшейся перед тем, как левое крыло либеральной партии попыталось использовать поддержку извне элиты»²⁵. Результатом этого соглашения было резкое сокращение активного электората и подъем новых движений и политических сил, а также возрождение партии Рохаса, апеллирующей к тем, кого господствующие партии игнорировали.

«Естественная эволюция обществ, – говорит Дюверже в одном из своих наиболее цитируемых и наиболее критикуемых трудов, – движется к двухпартийной системе»²⁶. На самом же деле, что бы ни понимать под «естественностью» двухпартийной системы, она происходит не от природы или эволюции обществ, но от природы политической системы. Общественное мнение может действительно кристаллизоваться «вокруг двух противоположных полюсов», но оно может также быть очень фрагментированным, и многочисленность и многообразие социальных сил в модернизирующихся и современных обществах должно было бы сделать многопартийную систему гораздо более естественной, чем двухпартийную. Главное измерение поляризации социальных групп и сил в высокоинституциализованной политической системе разделяет тех, кто близок к власти, и тех, кто ее лишен. «Естественная» граница пролегает между правительством и оппозицией. Если политическая система слаба, лишена влияния и слабо институциализована, эта граница не очень ощутима, и поэтому импульс в направлении двухпартийной системы слаб. Там же, где власть сильна и авторитетна, у политических лидеров, по той или иной причине отчужденных от власть имущих, есть сильный стимул сотрудничать с последними, чтобы вернуться к власти. Для тех, кто хочет прийти к власти, естественно искать поддержку в социальных силах, недовольных или потенциально недовольных существующим порядком вещей. Естественная биполярность – не социальная, между левыми и правыми, а политическая, между допущенными к власти и отброшенными от нее.

Итак, двухпартийная система наиболее эффективна в том, что касается институциализации и уравновешивания поляризации, выступающей как первейший фактор развития партийной политики. В однопартийной системе политические лидеры господствуют над социальными силами. В многопартийной – социальные силы господствуют над партиями. Двухпартийная система поддерживает наилучший баланс в этом взаимодействии. Партии состязаются за поддержку социальных сил, но каждая черпает ее у многих сил и таким образом не является творением лишь одной из них. В отличие от многопартийной системы, приход в политику новой социальной силы не обязательно требует создания новой партии. В отличие от однопартийной системы, привлечение социальной силы происходит не обязательно через единую политическую организацию. Выходит, что в двухпартийной системе есть определенная логика, но это политическая логика, а не социальная, и базируется она не только на преимуществах народовластия и демократических свобод, но и на потребности общества в политической стабильности.