Текст книги "Сергей Николаевич Булгаков"

В каких смыслах Булгаков применяет понятия «механизм» и «механистический» – вопрос, требующий специального исследования, но в первом приближении можно сказать, что, с одной стороны, он понимает «механистический» в традиционном для эпохи Ньютона смысле, и именно за это он критикует науку, ограничивая ее возможности и имея перед собой все-таки образ классической науки[567]567
  В то же время он совершенно определенно утверждает, что «детерминизма в кантовско-лапласовском смысле нет даже и в пределах причинно обусловленного мира, ибо и здесь остается место для разных возможностей». Там же. С. 170.


[Закрыть]. С другой стороны, размышления В. Г. Горохова помогают понять, что и у Булгакова есть более широкое и глубокое понимание механизма и механического, особенно при рассмотрении проблемы социального детерминизма. В применении к науке он часто, по-видимому, под механическим мировоззрением понимает не только его прямой смысл, но рассудочность, инструментальную рациональность, построение абстрактных – знаковых и математических – моделей. Он ссылается на известное выражение Дюбуа-Реймона о том, что мир может быть изображен «одной огромной системой дифференциальных уравнений, одной математической формулой», и далее пишет, что «эту же мысль, даже в применении к человеческим деяниям, высказывает Кант; она лежит в основе социологического детерминизма; ее же в наиболее радикальной форме высказывает Лаплас, а позднее Гексли»[568]568
  Там же. С. 155–156.


[Закрыть].

Наконец, Булгаков и впрямую определяет свое отношение к «катехизису метафизики научного рационализма». «Просветительство» прокладывает путь для научного рационализма, известные философы и ученые – все «носители научного рационализма. Он составляет духовную атмосферу нашего времени, им мы дышим незаметно для себя, в нем исчезает чувство тайны и глубинности бытия, гаснет мистика и религия. С плоской насмешкой Мефистофель, дух научного рационализма, подает таблицу логарифмов, и злорадно наблюдает, как Божий мир перемалывается на этой мельнице»[569]569
  Там же. С. 158.


[Закрыть]. И отсюда «злосчастное порождение века рационализма» – «научная философия», претендующая на решение всех сверхнаучных и вненаучных вопросов.

Булгакова особенно беспокоит то, что сами представители науки впадают в заблуждение, «действительность в том виде, как она доступна науке, приравнивают действительности вообще. научной методике придается онтологическое значение. Создается и крепнет таким образом предрассудок, будто научное отношение к действительности и есть самое глубокое и подлинное, причем совершенно забывается о преднамеренной ограниченности науки»[570]570
  Там же. С. 154.


[Закрыть]. Это присуще не только наивному реализму ученых, но и позитивизму как «наивной философии чистого объекта, познаваемого (неизвестно кем и как) в науке», и здесь он вновь напоминает об активной, деятельной, волевой роли субъекта, которую не учитывают позитивисты, тем самым оказываясь на позициях механистического детерминизма, которому «нередко придается онтологическое истолкование».

Прежде чем обращаться непосредственно к социальному детерминизму – теме, особенно значимой для социальной эпистемологии, Булгаков в контексте проблемы «хозяйство как синтез свободы и необходимости» рассматривает соотношение таких философских категорий, как свобода и причинность, свобода и необходимость и, соответственно, с этих позиций трактуется и детерминизм. Однако чтобы оценить всю глубину и актуальность его позиций из нашего времени, как мне представляется, необходимо обратиться к более позднему времени в развитии отечественной философии – 1960—1970-м годам, когда тема причинности и детерминизма была одной из главных в наших исследованиях[571]571
  Бунге М. Причинность. М., 1962; Свечников Г. А. Категория причинности в физике. М., 1961; Закон, необходимость, вероятность. М., 1967; Ивин А. А. О логическом анализе принципов детерминизма // Вопросы философии. 1969. № 10; Парнюк М. А. Принцип детерминизма в системе материалистической диалектики. Киев, 1972; Современный детерминизм. Законы природы. М., 1973; Бранский В. П. Проблема взаимосвязи причинности и случайности и ее значение для естествознания // Некоторые философские вопросы современного естествознания. Вып. 1. Л., 1973; Современный детерминизм и наука. Т. 1, 2. Новосибирск, 1975; Купцов В. И. Детерминизм и вероятность. М., 1976; Микешина Л. А. Детерминация естественнонаучного познания. Л., 1978; и др.


[Закрыть].

В литературе этого периода были широко представлены самые различные трактовки детерминации, что было вызвано различным пониманием самого детерминационного отношения: детерминации и причинности, необходимости/случайности, детерминизма и индетерминизма, а также неопределенности. Было разработано множество классификаций как феноменологического, так и теоретического характера. В большинстве работ детерминация понималась как реально существующая система зависимостей явления от каких-либо факторов объективного или субъективного порядка. Эти факторы обусловливают, ограничивают, служат основанием данного явления или производят его. Термин «детерминизм» применялся для обозначения философского учения о всеобщей детерминированности явлений. Под причинностью, в том числе под влиянием работы М. Бунге, стало пониматься генетическое отношение между явлениями, которое, будучи необходимым, реализуется в случайных условиях, при этом действие либо следует за причиной во времени, либо происходит одновременно с ней. Было преодолено отождествление детерминации только с причинным ее видом как единственным, в качестве других видов стали рассматриваться целый «спектр детерминации» – необходимая и случайная (вероятностная), возможная и действительная, самодетерминация, взаимодействие, динамическая и статистическая и др.

Выделение статистической детерминации было существенным шагом вперед, поскольку в классическом детерминизме абстрагирование от случайности носило принципиальный характер и рассматривалось как необходимое условие получения истинного знания о мире. Действительными законами считались только те, которые единственным образом определяют поведение объекта или системы в целом. Было осознано, что в случае относительной детерминации поведение объекта или системы не определено строго однозначно. Закономерности фиксируются лишь статистически, наступление отдельного события или изменение системы можно определить лишь вероятностно, принципиально неоднозначным образом. Как «жесткая», так и относительная (вероятностная) детерминация существуют объективно, несводимы друг к другу, но связаны отношением взаимодействия и дополнительности.

Вместе с тем концепция детерминизма в это время была сугубо объективистская; до обращения к социальной детерминации познания, влияние человека, его воли, системы ценностей и предпочтений, если присутствовали, то в безличных формах случайности или вероятности. Философы преимущественно следовали жесткому суждению «классика»: «идея детерминизма, устанавливая необходимость человеческих поступков, отвергая вздорную побасенку о свободе воли, нимало не уничтожает ни разума, ни совести человека, ни оценки его действий. Совсем напротив, только при детерминистическом взгляде и возможна строгая и правильная оценка, а не сваливание чего угодно на свободную волю»[572]572
  Ленин В. И. Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов // Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 1. М., 1967. С. 159.


[Закрыть]. Это сказано в начале ХХ века, т. е. в то же время, когда о свободе воли рассуждал и Булгаков. Однако его отношение к свободе воли, т. е. активной роли субъекта познавательной деятельности, совсем иное.

Он считал, что ошибочно рассматривать проблему свободы только «применительно к научному детерминизму, к идее механической, каузальной закономерности», когда идея свободы отбрасывается как «ненаучная». Действительно, «в природе, рассматриваемой как чистый объект знания, следовательно, как нечто внеположенное субъекту, как механизм, совершенно отсутствует начало, столь существенно связанное с субъектом, как свобода»[573]573
  Ленин В. И. Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов. С. 167.


[Закрыть]. Но философ понимает и предупреждает о том, что нельзя «методологическому опыту», познавательному приему науки придавать онтологическое значение. По-существу, хотя он и не говорит о каком-либо типе науки, рассуждая о науке вообще, им ясно обозначена суть методологии классической науки и ее идеала объективности знания, он это в полной мере выявляет, что долго еще не прослеживалось у большинства отечественных философов на протяжении прошлого века. Соответственно, он по-другому определяет и саму свободу: она «есть лишь не-детерминизм (или даже антидетерминизм)», «она приравнивается беспричинности, абсолютному окказионализму», и в таком истолковании с нею «легко справиться сторонникам детерминизма». Но «свобода есть не только отрицательное, но и положительное понятие. Свобода есть небеспричинность, но самопричинность, способность действовать от себя… из себя начинать причинность, по-своему преломлять причинную связь и тем нарушать принцип всеобщего механизма. Свобода есть особый вид причинности, способность причинения в точном смысле слова»[574]574
  Там же. С. 168. Булгаков вводит понятие «асеизм» (a-se – от себя) как самопричинность и широко пользуется им.


[Закрыть].

Такое понимание свободы позволяет понять, что свобода не умещается в контексте жесткого детерминизма, и более объемно представлять саму причинность – «через свободу и через механизм». Обогащается и понимание субъекта (Я, личности): «в своей личности, в чувстве своего Я человек носит сознание своей свободы, индивидуального асеизма, своей качественной определенности», а само «положительное выражение свободы заключается в индивидуальном своеобразии, определяющем самопричинность данной личности»[575]575
  Там же. С. 170, 169.


[Закрыть]. Важен сам факт признания значения личности в познавательной деятельности, однако, разумеется, Булгаков основывается на том, что человек существует не собственной силой, но «осуществляет в себе мысль Божию о нем».

Необходимость стоит на стороне объекта, она предстает как идущая от Мировой души «предетерминированность», имеющая онтологический характер. Но дело не в сути такого понимания «природы» необходимости, а в том, что Булгаков в конечном счете осознает: «свобода есть общая основа творческого процесса, необходимость же определяет рамки этого процесса и поскольку предетерминирует свободу, направляет ее путь. И для отдельного человека, и для исторического человечества существует необходимость, как закон его же собственной жизни»[576]576
  Там же. С. 185.


[Закрыть]. Это были подступы к проблеме социального детерминизма и его границ.

Формы проявления социального детерминизма в социальных науках. Рассматривая «стиль социальной науки», Булгаков использует термин «социологический детерминизм», наиболее радикальное выражение которого представлено в XIX веке «в двух влиятельных течениях социальной философии: в контизме и марксизме». Суть самого направления он видит в том, что «человеческая жизнь представляется механизмом причин и следствий, а история рассматривается как область исключительного господства неизменных законов. Ее ход подобен заведенному часовому механизму, и на этом основании возможны (если не фактически, то принципиально) научные предсказания будущего, «прогноз» на основании исчисления причин и следствий; социология приравнивается, таким образом, несовершенной или незавершенной астрономии или, шире, вообще «математическому естествознанию»[577]577
  Там же. С. 191. См. также статьи философа «О закономерности социальных явлений» и «Свобода и необходимость человеческих действий» в сборнике «От марксизма к идеализму» (1903).


[Закрыть].

В связи с этим у Булгакова, еще в период его увлечения марксизмом, возникла необходимость разобраться, как в социальных науках соотносятся свобода и необходимость, с одной стороны, «живая причинность, т. е. причинность через свободу», и социологический детерминизм – с другой. Прежде всего в чем он видит особенности этих наук, представленных, в частности, социологическим и экономическим знанием, которые укоренены «в практической нужде, в потребности ориентирования с целью практического действия». Такая особенность порождает сомнения в том, являются ли социальные области знания науками, «инструментальный, ориентировочный, технический характер этих наук настолько очевиден, что у многих даже пробуждается естественное сомнение, можно ли считать наукою такую отрасль знания, в которой интересы практики, вопросы социального поведения так явно перевешивают и поглощают собой интересы теории… Социальной науке приходится и доселе оставаться в оборонительной позе, отстаивая самое право свое на существование в качестве науки (отсюда и родятся, может быть, эти скороспелые попытки поставить социологию на естественнонаучную основу и тем успокоить и свои собственные и чужие сомнения относительно ее научного бытия)»[578]578
  Ленин В. И. Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов. С. 192.


[Закрыть]. Философ не сомневается, что социальная наука имеет свой объект исследования, однако характеризует его очень расплывчато как «социальную жизнь в ее своеобразии и самобытности», но затем поясняет, что «особый объект социальной науки – социальной среды или социального тела, особая надындивидуальная или сверхиндивидуальная среда. имеющая свою особую природу и закономерность», и даже неоднократно подчеркивает, что это некие «совокупности» (по Ф. Хайеку, «целостности»). Это особо подтвердилось, когда бельгийский математик, «отец статистической науки» А. Кетле (вслед за пастором И. П. Зюссмильхом, XVIII век), на которого ссылается Булгаков, открыл «статистические единообразия общественной жизни».

Булгаков высказывает важную мысль об онтологии социального объекта: «социальное тело не поддается восприятию органов наших непосредственных чувств и прячется от них как будто в четвертое измерение, но оно может быть нащупано и там научным инструментом, и неосязаемость этого социального тела сама по себе отнюдь не есть аргумент против его существования»[579]579
  Там же. С. 193. Отмечу, что Ф. Хайек, неоднократно писавший об онтологии общества как «чувственно не воспринимаемого» объекта социологии, обратился к этой проблеме лишь в середине ХХ века. См., например: Хайек Ф. А. Контрреволюция науки. Этюды о злоупотреблении разумом. М., 2003. С. 30.


[Закрыть]. Соответственно меняется и субъект, человеческая жизнь не берется в ее конкретной форме, отвлекаются от всех конкретных свойств индивида и индивидуального бытия, «индивидуальное погашается, умирает еще за порогом социальной науки», индивид становится «социологическим атомом или клеткой», единицей статистической совокупности, в которой полностью утрачиваются все личностные характеристики. Булгаков подтверждает этот вывод, опираясь на труд известного специалиста по статистике А. А. Чупрова[580]580
  Чупров А. А. Очерки по теории статистики. СПб., 1909.


[Закрыть], показавшего, что статистик имеет дело с совокупностями как особым явлением и не имеет отношения к единичному случаю; что факт статической закономерности не имеет отношения к проблеме детерминизма. По Булгакову, индивидуальность и «статистическая фикция» находятся «в разных логических этажах и друг друга не касаются», статистические средние не должны получать индивидуального приложения. Интересно, что в качестве примера он рассматривает понятие класса из марксистской социологии. «Что такое класс? Создается ли он простым суммированием индивидуальных психологий, причем каждый отдельный индивид выражает собой сущность своего класса в главных его свойствах? Но едва ли такое понимание класса, при котором часть приравнивается целому, а индивидуальное коллективному, возможно отстаивать, потому что по существу ведь это означало бы не что иное, как поверить в реальность среднего статистического субъекта и. приравнять его конкретным индивидам. Очевидно, остается возможным только такое понимание класса, согласно которому он есть абстракция, тоже своего рода средняя, выражающая закономерность для данной совокупности. Класс определяется классовым интересом, т. е. внешним положением в производстве и поведением, из него проистекающим. Следовательно, классовой психологии как индивидуальной, собственно говоря, и не существует. Понятие класса есть схема общественных отношений, притом именно только схема. Ведь класс. только и существует в смысле некоторой средней равнодействующей из поведения отдельных лиц, рассматриваемых как социальная “совокупность”… Предетер-минированного классового поведения. просто не существует, “классовый интерес” в данном применении этого понятия есть логический фетиш и вместе с тем фикция.»[581]581
  Булгаков С. Н. Философия хозяйства. С. 198–199. В примечании он добавляет: можно понять классовый интерес как норму поведения, правило морали – веди себя соответственно классовому идеалу (по Лассалю). Однако утверждение марксистской теории имеет смысл «не долженствования, но бытия», т. е. философ против онтологизации класса как социального объекта.


[Закрыть].

Сравним понимание класса Булгаковым с современной трактовкой П. Бурдье, который полагал, что главная ошибка теоретизирования у Маркса «заключается в рассмотрении классов на бумаге как реальных классов, в выведении из объективной однородности условий, обусловленностей и, следовательно, диспозиций, которые вытекают из идентичности позиций в социальном пространстве, их существования в качестве единой группы, в качестве класса. Понятие социального пространства позволяет избежать альтернативы номинализма и реализма в области социальных классов как corporate bodies, постоянных групп, обладающих постоянными органами представительства, обозначениями и т. п., имеет тем больше шансов на успех, чем более агенты, которые хотят собрать, объединить, построить в группу, близки в социальном пространстве (следовательно, принадлежат к одному классу на бумаге). Классы в марксовом смысле таковы, что их нужно строить с помощью политической работы.»[582]582
  Бурдье П. Начала. Choses dites. М., 1994. С. 190.


[Закрыть].

Очевидно, что Булгаков – опять в центре современных проблем, его позиции в главном предшествуют пониманию одного из ведущих современных социологов: «классы» конструируются теоретически, «на бумаге», затем им приписывается реальное существование, либо разрабатываются и реализуются рекомендации по их созданию с помощью организационных методов и «политической работы». Он настаивает на том, что выдавать схемы, «получаемые aposteriori как эмпирические обобщения, за теоретически установленный закон, действующий с “естественной” неотвратимой необходимостью, значит впадать в логические недоразумения», и эти недоразумения он видит прежде всего в необоснованном онтологизировании введенных схем и абстракций. Эту проблему философ обсуждает специально, она актуальна и поныне.

Он убежден, что «нельзя возражать против этого метода абстракции», это метод «типичный для науки», в том числе и для социальной, например, политэкономии, где «благодаря этому изолирующему методу только и могут быть установлены те своеобразные “законы”, которые знает политическая экономия», но главное, чтобы она сама об этом помнила, учитывала удельный вес таких заключений и «не переходила их компетенций». Например, отмечает Булгаков, такая фикция, как «экономический человек», имеет значение в этой области знания, но если смотреть через ее призму на жизнь и историю, то они приобретают неверное и уродливое изображение. «Провести границу дозволенного для абстракции при ее применении есть дело научного или. научно-эстетического такта»[583]583
  Булгаков С. Н. Философия хозяйства. С. 201. Сегодня эта проблема обстоятельно исследуется, абстракция «экономического человека» критикуется, осознается, что место его обитания – это прежде всего теоретические труды ученых-экономистов. (См.: Автономов В. С. Человек в зеркале экономической теории. Очерк истории западной экономической мысли. М., 1993. Ф. Махлуп писал: «Homo economicus – это метафорическое или образное выражение, обозначающее предпосылку гипотетико-дедуктивной системы экономической теории», см.: Machlup F The Universal Bogey // Essays in Honour of Lord Robbins. L., 1972. P 113).


[Закрыть].

Бесспорно, что как образ действий социальных наук, метод абстракции, логического изолирования – это в конечном счете сознательное упрощение, стилизация социальной действительности. Кроме того, если социальные науки множественны (т. е. многообразны), как и наука вообще, то множественны и формулируемые ими закономерности. Соответственно, каждая из них выражает лишь отдельную сторону социальной жизни и не может исчерпать «живое целое социальной жизни», которая «не ложится под скальпель научного анализа» социальной действительности. Но отсюда, по Булгакову, неправомерны, например, и притязания «научного социализма» научно предопределять социальную жизнь и даже вообще человеческую историю, найти «закон развития общества». Это может иметь место только в том случае, если мы встаем на позицию «социальной физики», отождествляем социальные и естественные науки и пользуемся методом последних. Однако «закономерности социальной науки не “открываются” ею в природе или в социальной действительности, но они методологически привносятся сюда социологическим разумом, они суть основоположения социологического познания… А priori набрасывается на социальную жизнь сеть механизма, неизменности и единообразия. Но нельзя же самую сеть принимать за улов. она в действительности есть только орудие, метод, а не итог или результат. Поэтому социальный детерминизм не есть вывод социальной науки, но ее методическая предпосылка, обусловливающая самое ее существование»[584]584
  Там же. С. 203.


[Закрыть].

Итак, речь идет о природе «основоположений социологического познания», которые вносятся как априорные, но не являются результатом обобщения и, таким образом, не онтологизируются. Также и феномен социального детерминизма – он – не логический вывод, полученный с помощью индукции или дедукции, фиксирующий некую онтологию, но методологическая предпосылка, вводимая самим исследователем. И поэтому так важно, подчеркивает Булгаков, из каких представлений исходит исследователь. Если он «загипнотизирован своей собственной методологией», основанной на критериях и идеалах естествознания, то свобода и творчество оказываются вне его поля зрения, утрачиваются эти важные факторы, которые «вносят в социальную жизнь нечто совершенно новое и индивидуальное, что нарушает постулируемое социологией единообразие и всеобщую типичность социальной жизни»[585]585
  Булгаков С. Н. Философия хозяйства.


[Закрыть]. Он полагает, что «это единообразие и эта типичность есть только фикция», не соответствующая конкретной социальной действительности, и одновременно замечает, что в этом социальная наука «не отличается от других наук, также придерживающихся своих методологических условностей».

Но как же тогда достигается Истина или «отблеск ее», если имеют место «методологические условности»? Булгаков не избегает, но прямо ставит этот вопрос: «Каким образом заведомо фиктивные, методологические предположения наук не препятствуют тому, что наука выдерживает практическое испытание, оказывается технична, т. е. фактически пригодна к ориентировке в действительности?» Как возможна политика, если она «более приблизительна, неопределенна, оставляет много места искусству, интуиции». Ответ традиционен для философии и состоит в том, что «онтологические корни социальной науки, как и всякой науки, во всеобщей связности бытия. Все находится во всем и все связано со всем – это общее онтологическое основание наук остается в силе и для социальной науки»[586]586
  Там же. С. 207.


[Закрыть]. Сегодня этого, разумеется, недостаточно, хотя само положение по-прежнему не вызывает возражений. Это понимает и Булгаков, поэтому для выяснения соотношения методологических принципов и научного результата – истинного знания обращается к анализу конкретных областей: соотношению социологизма и историзма, проблемам социальной политики, политической экономии, противоречиям экономического материализма.

Критикуя механистическое понимание социального детерминизма, Булгаков существенно уточняет понятие причинности, различая разные способы причинения: механического как причинения через необходимость и творческого как причинение через свободу (живая причинность), которая может обнаруживаться как в закономерных, так и в случайных явлениях. «Человеческая свобода имеет очень мало общего с абсолютным окказионализмом или индетерминизмом: действуя в определенных рамках (или терминах), она ими и детерминируется, хотя никогда она не детерминируется механически, пассивно, машинообразно, и потому всегда сочетается с индивидуальным или творческим коэффициентом. Но никоим образом нельзя сказать, что именно лишь “случайные” причины или индивидуальные отклонения от этих средних терминов связаны с свободой, остальные же с необходимостью: как деяния все они одинаково свободны, а как продукты, одинаково детерминированы»[587]587
  Там же. С. 206.


[Закрыть]. Столь глубокое понимание Булгаковым причинности и детерминизма в познании существенно отличается от вульгаризированных и упрощенных трактовок в статьях и словарях советских философов в середине прошлого века, когда детерминизм часто сводился только к причинности, а термин «индетерминизм» трактовался как «идеалистическое отклонение», и только в 1970-х годах, особенно под влиянием теоретической и экспериментальной физики, существенно изменилось понимание как причинности, так и самого детерминизма[588]588
  См., например: Современный детерминизм и наука. В 2 т. Новосибирск, 1975. В общих проблемах детерминизма здесь уже рассматривается соотношение причинности, необходимости, случайности и детерминизма, вводится понятия вероятности; в конкретных науках рассматриваются вариационность, связь состояний, индетерминизм, целесообразность, конвергентная неопределенность и др.


[Закрыть]. Следует отметить, что изменилось само значение и место методологии детерминизма как обязательной для марксистской философии. Как показал Б. Г. Юдин, в сегодняшних проектах, например, развития и совершенствования личности, «акцентируется не детерминация, а конструирование и реконструирование человеческого существования. Соответственно, в качестве исходной и конечной точки нынешних проектов выступает именно отдельная человеческая жизнь. В контексте теорий и подходов, подчеркивающих детерминацию – социальную или генетическую – отдельного человеческого существа, главное внимание направляется на некоторое общее начало, на сущность индивида.»[589]589
  Юдин Б. Г. На пути к трансчеловеку // Философия и современность. К 60-летию ИППК МГУ. М., 2009. С. 87.


[Закрыть]. Именно эти идеи были близки Булгакову еще в начале прошлого века.

Одна из значимых проблем, рассматриваемых Булгаковым, – влияние социальной науки на социальную политику, о которой можно сказать, что при всей значимости она не получает достойного применения сегодня. Руководствуются ли сегодня государственные, политические деятели социальной наукой, разрабатываемой учеными? В отечественной литературе сегодня речь идет скорее всего о другой стороне дела – о влиянии социальной, государственной политики на развитие социальных наук. Философ ставит проблему: каковы особенности социальной науки, которая «есть момент социального действия, представляет собой орудие социальной техники или. социальной политики… Социальная политика есть нерв социальной науки, она владеет ключами от всех ее зданий. Конечно, социальная наука не может сообщить социальной политике большего градуса научности, чем тот, каким сама она обладает, но зато его она сообщает ей в полной мере»[590]590
  Булгаков С. Н. Философия хозяйства. С. 207.


[Закрыть]. Нельзя в качестве критерия научности социальной науки принимать полный детерминизм; в этой области знания, как и в других, всегда присутствует субъективизм, т. е. определенная степень свободы, сочетаемой с необходимостью реальной действительности. Не приводя конкретных данных, Булгаков вместе с тем полагает, что в его время область воздействия социальной науки на «социальное тело» расширяется как все большее влияние на государственные и общекультурные области, «социализм жизни и социологизм сознания», компетенцию социальной политики. Он оговаривает, что из одних и тех же научных данных можно получить различную реальную политику и несовпадающее их употребление. Это положение важно для него, поскольку позволяет утверждать, что «только благодаря неправильному пониманию природы науки и границ социального детерминизма получает силу широко распространенное представление о том, что возможна только одна научная социальная политика. Радикальный детерминизм лежит в основе и так называемого “научного социализма”»[591]591
  Там же. С. 210.


[Закрыть].

Критикуя «социалистическую политику», которая, как и всякая другая, остается искусством, «техникой», может опираться на науку, он вместе с тем считал, что «в основе социализма лежит, несомненно, воля к нему и вера в него, имеющая своеобразный религиозный оттенок». Это обосновывается им в работах «От марксизма к идеализму» (1903), «Два града» (1911) и в известной статье «Карл Маркс как религиозный тип» (1906). Собственно для философии науки значимым остается его высказывание о том, что «стремление к “научному” социализму есть только одно из проявлений – и при том хронологически самое раннее – повального стремления нашей эпохи к “научности”, этой ее мании научности: наряду с научным социализмом мы имеем научную философию, научную этику, даже научную религию (в современном протестантизме), не хватает пока только научного искусства»[592]592
  Там же.


[Закрыть].

Булгаков верно отметил сциентизм философии, и до сих пор идет дискуссия «является или нет философия наукой», и до сих пор многие пользуются определением Энгельса «философия есть наука о законах.», что в советское время было бесспорно, так как понятие «научный» имело оценочное значение, и речь могла идти только о «научной марксистской философии» как «высшей» форме развития философии.

Разумеется, социальная политика должна стремиться к научности, избегая утопизма, доктринерства, «произвольного фантазерства», вместе с тем следует учитывать, что устанавливаемые «тенденции развития» – это «эмпирические законы», некоторая «равнодействующая» положения вещей, что имеет мало общего с естественнонаучными законами. Для Булгакова «они имеют совершенно иную логическую природу, нежели, например, законы механики или математического естествознания, они улавливают общую закономерность для данной «совокупности» лишь в следствиях, а не в производящих причинах, потому и «значимость» их очень ограниченна»[593]593
  Там же. С. 212.


[Закрыть].

Рассматривая понятийный аппарат и методологические принципы политической экономии, Булгаков также размышляет о специфике социального детерминизма в этой области, где специфически «стилизуется» экономическая жизнь на основе определенных методологических предпосылок и особого «социологического детерминизма», определяющего объект исследования. «Благодаря этому детерминизму она вычеркивает индивидуальность и ставит на ее место группы и классы, “совокупности”, в которых индивидуальное всецело закрывается типическим, поэтому устраняются свобода и творчество и повсюду видится лишь непрерывная социальная закономерность»[594]594
  Булгаков С. Н. Философия хозяйства. С. 218.


[Закрыть]. Понятия политэкономии неприменимы к индивидуальным явлениям, а индивидуальное, единичное понимается как среднетипическое. «Множественность сжимается в единство таким способом, что отвлекаются лишь определенные стороны явлений»; это аналогично методу статистических совокупностей, но и отличается от них тем, что имеет «характер совокупностей, существующих во многих явлениях, вместе взятых, но ни в одном из них в отдельности». По существу, философ рассуждает о природе объекта политэкономии, где нет конкретных субъектов, живых людей, но есть в качестве объектов некоторые абстракции – «совокупности», именуемые капиталистом и капитализмом, пролетарием, которые не существуют в действительности как таковые, «практически индивидуальные», но лишь как некие «фикции» в теоретических рассуждениях и контекстах. Именно поэтому здесь находят непосредственное применение статистические методы как методы «массового наблюдения и категорического исчисления», с помощью которых «погашается все индивидуальное, вместо него выступают классовые маски, социальные схемы и чертежи». Стилизованным коллективным типом является и «экономический человек», отвергаемый Рёскиным и Карлейлем как «клевета на действительность», как всякое типическое буквально не соответствующее индивидуальному, но пригодное для применения в качестве научной инструментальной абстракции. «Все построения экономического человека, личного или коллективного, основаны на представлении об экономическом автомате; отсюда необходимый и роковой для нее фатализм политической экономии, оборотная сторона ее методологического детерминизма»[595]595
  Там же. С. 223.


[Закрыть]. Политэкономии доступна лишь статика, но не динамика общества, и, как показывает Булгаков, именно здесь таится опасность для прогнозирования, как, например, в экономической теории Маркса, когда прогноз будущего основывается на принципе неизменности и типичности прошлого и настоящего, происходит экстраполяция тенденции по принципу ceteris paribus, т. е. при прочих равных (сохраняющихся) условиях, в то время как сама историческая реальность и действующие экономические законы могут существенно изменяться. Сторонники неотвратимости «законов экономического развития» не правы, утверждая, что «существует некий железный закон, для всех равный и неотвратимый»; в действительности существуют «определенные рамки для деятельности, для всех принудительные, но в то же время устанавливающие поприще для личного творчества, оставляющие место проявлениям свободы», т. е., по существу, Булгаков формулирует принципы либеральной рыночной свободы. Одновременно он говорит о «неопределенности логических очертаний» и присутствии в экономической науке как номографических, так и идеографических черт (в терминологии неокантианцев, а также со ссылкой на М. Вебера и Зомбарта).