Текст книги "Сергей Николаевич Булгаков"

Путь прот. Сергия Булгакова от мечты о цареубийстве к царелюбию

В 1881 году мальчиком Булгаков «горестно переживал убийство Александра II». Но к царствованию Александра III он был уже непримирим. Особым соблазном для Булгакова была связь православия и самодержавия. Так же непримиримо он относился и к воцарению Николая II[932]932
  Козырев А. П., Голубкова Н. Прот. С. Булгаков. Из памяти сердца. Прага [1923–1924]. Из архива Свято-Сергиевского богословского института в Париже. Пражский дневник отца Сергия Булгакова. С. 29.


[Закрыть]. Далее его целиком захватили революционные настроения. В студенчестве он мечтал о цареубийстве[933]933
  Там же. С. 47.


[Закрыть]. Став «легальным марксистом», он полагал, что революция станет и реформацией: «Из характера отношений между православием и самодержавием следует, что политический переворот в России явится вместе с тем и коренной церковной реформой – революция одновременно будет и реформацией. Русская реформация будет, несомненно, прежде всего церковно-административной и выразится в ниспровержении цезарепапизма и освобождении Церкви»[934]934
  Булгаков С. Н. Письма из России. II. Самодержавие и Православие // Булгаков С. Н. Труды по социологии и теологии. М., 1997. Т. 2. С. 20.


[Закрыть]. В письме к А. С. Глинке-Волжскому от 17 мая 1906 года неудовлетворенный революцией 1905 г. Булгаков возлагал надежду на будущую «настоящую революцию»: «Кажется, будет революция у нас настоящая!»[935]935
  Взыскующие града / публ. В. И. Кейдана. М., 1997. С. 99.


[Закрыть]

В статье «Письма из России. II. Самодержавие и православие. (Посвящается искренним приверженцам православной церкви)», помещенной в нелегальном либеральном журнале «Освобождение», вышедшем в Штутгарте в 1902 году, Булгаков обвинял самодержавие в духовном насилии над церковью. Православная церковь порабощена «цезарепапизмом», «порабощена до полной почти потери нравственного сознания полицейско-самодержавным государством»[936]936
  Булгаков С. Н. Письма из России. II. Самодержавие и Православие // Булгаков С. Н. Труды по социологии и теологии. Т 2. С. 9.


[Закрыть]. Само богослужение осквернено раболепством перед самодержавием. Полицейские функции навязаны церкви самодержавием, ибо «жандармы души важнее жандармов тела»[937]937
  Там же. С. 15.


[Закрыть]. Булгаков испытывал омерзение от Мережковского, который усматривал «мистический характер самодержавия»[938]938
  Там же. С. 18.


[Закрыть]. Булгаков оценивал положение церкви как худшее, чем «открытое гонение». Он осуждал о. Иоанна Кронштадтского, который «суконным языком» выступал против «мятежников» в защиту самодержавия[939]939
  Там же. С. 10.


[Закрыть]. Отсюда Булгаков делал вывод, что «искренние православные» должны объединиться со всеми протестующими – православными и неправославными, религиозными и атеистами – в борьбе против самодержавия[940]940
  Там же. С. 19.


[Закрыть]. Булгаков сожалел, что церковные организации не участвуют в социальной борьбе современности; было бы желательно участие духовенства в классовой борьбе: «Какое прекрасное поле деятельности нашло бы русское духовенство, если бы оно во имя христианской заповеди любви захотело помочь обездоленным классам в их жизненной борьбе!»[941]941
  Там же. С. 12.


[Закрыть] Булгаков надеялся, что «русский народ, ныне деспотически управляемый, покажет, может быть, образец демократического строя»[942]942
  Там же. С. 13.


[Закрыть]. Показал!

В статье «Очерк о Ф. М. Достоевском. Чрез четверть века (1881–1906)» Булгаков писал о самодержавии так, как думала и писала вся либеральная и радикальная интеллигенция. Для него самодержавие «было и остается историческим несчастьем, тяжелым крестом для русского народа»[943]943
  Булгаков С. Н. Тихие думы. Из статей 1911–1915 гг. С. 208.


[Закрыть]. Булгаков писал в те годы: «Благочестивейший самодержец, официальный защитник, покровитель и глава православной церкви есть самый злой ее враг и гонитель, парализующий всю жизнь в церкви»[944]944
  Булгаков С. Н. Письма из России. II. Самодержавие и Православие // Булгаков С. Н. Труды по социологии и теологии. Т. 2. С. 19.


[Закрыть]. «Царь окончательно отделился от народа бюрократическим “средостением”, и речь об отношениях отца к детям утеряла всякий смысл, гораздо точнее действительное положение вещей может быть уподоблено отношению между завоевателями и завоеванным народом, ханскими баскаками и Русью. Россия вступила в мрачную эпоху бюрократического деспотизма, от которого в ужасе отшатнулись бы искренние славянофилы»[945]945
  Булгаков С. Н. Тихие думы. Из статей 1911–1915 гг. С. 210.


[Закрыть]. Там, «где царствует бюрократия под предлогом и под псевдонимом самодержавия», там «раскрылись врата ада, из пасти которого в Россию вселяются полчища демонов и несут России ужасы междуусобной войны, всеобщего озверения и взаимного истребления»[946]946
  Там же. С. 214.


[Закрыть]. Это Булгаков называл «бюрократическим нигилизмом», «татарщиной». Бюрократизм стремится подчинить себе Церковь, что является осквернением святынь: «Он стремится превратить официальную русскую церковь в атрибут государственности и средство для поддержания своего престижа, а церковные алтари в черносотенные кафедры»[947]947
  Там же.


[Закрыть]. Здесь Булгаков различает «благочестивого самодержца» и царство бюрократии, отделившее Царя от народа. «Бюрократический деспотизм» отличен от власти Царя. Это влечет Россию к гибели.

Бюрократическому самодержавию Булгаков противопоставлял «по-европейски» организованную утопию: «Тогда он <народ> сумеет устранить обман и самозванство, столь дорого ему стоившие, и уже деловым образом, по-европейски, устроит свои дела, вне всяких обольщений, при холодном, прозаическом свете рабочего буднего дня; он установит народное представительство по четыреххвостной или семихвостной формуле, которое будет верно и честно блюсти интересы народа, беречь его кошелек, устранять тяжелые последствия самодержавия»[948]948
  Там же. С. 208–209.


[Закрыть]. Это народное представительство должно будет сочетать внешние формы европейского парламентаризма и «идеал торжествующей, победившей государство церкви»[949]949
  Там же. С. 209.


[Закрыть]. Поразительная слепота в отношении и к европейской, и к русской истории. Ведь знал же Булгаков историю Французской революции и пережил русскую революцию 1905 года, знал и о положении христианства на Западе.

В том же 1906 году в статье «Церковь и государство» Булгаков утверждал «право на революцию»: «Государственный переворот становится обязателен постольку, поскольку он совершается не во имя отрицания права и законной “власти”, но именно ради ее утверждения, ради борьбы с узурпаторами власти за истинную власть»[950]950
  Булгаков С. Н. Церковь и государство // Булгаков С. Н. Труды по социологии и теологии: в 2 т. / публ. В. В. Сапова. М., 1997. Т 2. С. 53.


[Закрыть]. Преп. Сергия Радонежского Булгаков назвал «революционером» за то, что он благословил Дмитрия Донского на битву с Мамаем (тогдашним Самодержцем).

Позже Булгаков осознал свою ответственность за русскую революцию: «Здесь я сразу и всецело стал на сторону революции с ее борьбой против “царизма” и “самодержавия”. Это явилось совершенно естественным, что с утратой религиозной веры идея священной царской власти с особым почитанием помазанника Божия для меня испарилось, и хуже того, получила отвратительный, невыносимый привкус казенщины, лицемерия, раболепства. Я возненавидел ее, в единомыслии со всею русскою революцией, и постольку разделяю с нею и весь грех ее перед Россией»[951]951
  Булгаков С. Н. Автобиографические заметки. Дневники. Статьи. С. 29.


[Закрыть]. Здесь мы видим, хоть и позднее, но редкостное для русского интеллигента покаяние в деле расшатывания царской власти в России. Историю таких покаяний еще предстоит написать.

С 1905 года Булгаков начал преодолевать революционные искушения. Он вспоминал свой «символический жест»: «18 октября 1905 г. в Киеве я вышел из Политехникума с толпой студентов праздновать торжество свободы, имея в петлице красную тряпицу, как и многие, но, увидев и почувствовав происходящее, я бросил ее в отхожее место»[952]952
  Булгаков С. Н. Автобиографические заметки. Дневники. Статьи. С. 29.


[Закрыть]. В толпе Булгаков почувствовал дух антихриста: «На площади я почувствовал совершенно явственно влияние антихристова духа: речи ораторов, революционная наглость, которая бросилась прежде всего срывать гербы и флаги, – словом, что-то чужое, холодное и смертоносное так оледенило мне сердце, что придя домой, я бросил свою красную розетку в ватерклозет»[953]953
  Там же. C. 47.


[Закрыть]. Однако это было только самое начало отрезвления, в 1906 году Булгаков еще писал о бюрократическом деспотизме самодержавия.

Выйдя из II Государственной думы в 1907 году Булгаков «не любил Царя»: «В мою “почвенность” идея монархии и монархической государственности отнюдь не входила»[954]954
  Там же. С. 52.


[Закрыть]. Любовь к царю родилась внезапно летом 1909 года, когда Булгаков на набережной Ялты увидел царя и стал «царистом»: «Я почувствовал, что и Царь несет свою власть, как крест Христов, и что повиновение Ему тоже может быть крестом Христовым во имя Его. В душе моей, как яркая звезда, загорелась идея священной царской власти. <…> Религиозная идея демократии была обличена и низвергнута во имя теократии в образе царской власти»[955]955
  Там же. С. 53.


[Закрыть]. Булгаков пришел к «идее священной власти», которая получила для него «характер политического апокалипсиса, запредельного, метаисторического явления Царствия Христова на земле»[956]956
  Там же. С. 30.


[Закрыть]. Он проникся трагической любовью к царю: «Однажды, всего на краткое мгновение, мелькнуло предо мною ее <царской власти> мистическое видение. Это было при встрече Государя. Я влюбился тогда в образ Государя и с тех пор носил его в сердце, но это была – увы! – трагическая любовь: “Белый Царь” был в самом черном окружении, чрез которое он так и не мог прорваться до самого конца своего царствования. Как трагично переживал я надвигающуюся революцию и отречение от престола, как я предвидел с самого этого дня всю трагическую судьбу и Государя, и его семейства. Долгое время я бредил мыслью о личной встрече с Государем, в которой бы хотел выразить ему все царелюбивые, но и свободолюбивые свои идеи и молить его о спасении России»[957]957
  Там же.


[Закрыть]. Булгаков мечтал молить царя быть царем: «Наблюдая непрестанно, что Царь действует и выступает не как Царь, но как полицейский самодержец, фиговый лист для бюрократии, я – в бессильной мечтательности помышлял об увещаниях, о том, чтобы умолять Царя быть Царем, представить ему записку о царской власти, но все это оставалось в преступно бессильной мечтательности»[958]958
  Там же. С. 55.


[Закрыть]. За Распутина Булгаков еще больше полюбил царя: «Про себя я Государя за Распутина готов был еще больше любить, и теперь вменяю ему в актив, что при нем возможен был Распутин, но не такой, какой он был в действительности, но как постулат народного святого и пророка при Царе. Царь взыскал пророка, говорил я себе не раз, и его ли вина, если вместо пророка он встретил хлыста. В этом трагическая вина слабости Церкви, интеллигенции, чиновничества, всей России»[959]959
  Там же. С. 56.


[Закрыть]. Булгаков не мыслил Россию без царя: «В предреволюционной России был такой безумец, который носил в сердце стыдливую и до конца никогда не высказанную трагику любви, которая все время и попиралась ее объектом. Я любил Царя, хотел Россию только с Царем, и без Царя Россия была для меня и не Россия»[960]960
  Там же. С. 44.


[Закрыть]. Булгаков агонизировал вместе с агонией царской власти[961]961
  Там же. С. 54.


[Закрыть].

Война застала Булгакова в Крыму «с потаенным чувством мистической любви к Царю и вместе с тем с постоянно растравляемой раной в сердце от постоянного попирания этого чувства». Начало войны было для Булгакова «откровением о Царе»: «Я лишь из газет узнавал о тех восторгах, которыми окружено было имя Государя. Особенно потрясло меня описание первого выхода в Зимнем Дворце, когда массы народные, повинуясь неотразимому и верному инстинкту, опустились перед Царем на колени в исступлении и восторге, а царственная чета шла среди любящего народа на крестный подвиг. О, как я трепетал от радости, восторга, умиления, читая это. Как будто и сам был там, как будто то видение на Ялтинской набережной теперь приняло всероссийский размер. Для меня это было явление Белого Царя своему народу, на миг блеснул и погас апокалипсический луч Белого Царства. Для меня это было откровение о Царе, и я надеялся, что это – откровение для всей России. В газетах стали появляться новые речи о примирении властей (читай: Царя) с народом, за этим последовали восторженные студенческие манифестации. Улицы столицы увидели неслыханное в истории зрелище: манифестации молодежи с царским портретом и пением гимна. Государь ответил на студенческий привет достойной и теплой телеграммой. Мое сердце рвалось от восторга»[962]962
  Булгаков С. Н. Автобиографические заметки. Дневники. Статьи. С. 57–58.


[Закрыть].

В книге «Свет невечерний» (1917) Булгаков отверг свой же «рассудочный утилитаризм» о власти, устроенной «деловым образом, по-европейски», «вне всяких обольщений, при холодном, прозаическом свете рабочего буднего дня». Здесь власть предстает как «темный инстинкт»: «Народное сознание, пока оно не затянуто еще в своих глубинах песком рационализма, не колеблясь, исповедует особый священный авторитет власти»[963]963
  Булгаков С. Н. Свет невечерний. Созерцания и умозрения. С. 335.


[Закрыть]. На востоке царская власть всегда обладала харизмой: «На востоке царская власть стала рассматриваться как один из видов церковного служения, которые вообще могут быть различны и многообразны, а каждому служению соответствует своя особая харисма. Молитвенное же освящение Церкви царская власть получала в обряде венчания на царство, которым устанавливалась некая брачность»[964]964
  Там же. С. 340.


[Закрыть]. Через идею «Белого Царя» русский народ воспринимал самодержавие: «Земной царь в этом свете становился как бы некоей иконой Царя царей, на которой в торжественные, священные миги мог загореться луч Белого Царства»[965]965
  Там же.


[Закрыть]. Русский народ лелеял апокалиптический идеал «Белого Царя», когда будет преодолена власть[966]966
  Там же. С. 339.


[Закрыть].

Ослабление религиозного мирочувствия приводило к ослаблению харизмы власти: «Секуларизация власти состоит в ослаблении религиозных уз, взаимно связывающих ее и подданных, в отрицании теургийного начала власти и в сведении ее преимущественно к началам политического утилитаризма, к натурально-человеческой звериности»[967]967
  Там же. С. 341.


[Закрыть]. Секуляризируются и носители власти, которые «теряя веру в церковную для нее опору и живое чувство религиозной связи с подданными, все больше становились представителями вполне светского абсолютизма, борющегося с подданными за свою власть под предлогом защиты своих священных прав: священная империя, накануне своего падения, вырождается в полицейское государство, пораженное страхом за свое существование»[968]968
  Там же. С. 342.


[Закрыть]. Народ проникался утилитарным пониманием власти, а утилитаризм в политике есть перманентная революция, то скрытая, то вспыхивающая.

После Февральской революции 1917 года Булгаков писал в примечании о «тяжелой болезни русского самодержавия и перспективе возможного его исчезновения»[969]969
  Там же. С. 344.


[Закрыть]. Харизматическая власть царей заменяется народобожием, мистической «волей народной», «гуманистической теократией». Государство становится «лжецерковью», «земным богом». Булгаков пророчествовал – народобожие потребует для себя личного воплощения: «Государственность народобожия рано или поздно должна получить такого личного главу, который всем существом своим вместит притязания царства от мира сего. Этим и будет предельно выявлена мистика человекобожия в сознательном противлении христианству»[970]970
  Там же. С. 342.


[Закрыть]. Человечеству следует пережить период полной секуляризации, «отрицательное откровение о власти», чтобы могло явиться «новое откровение о власти». В этом и состоит положительная сторона секуляризации[971]971
  Там же. С. 342–343.


[Закрыть]. Вся человечески-относительная правда секулярного государства не может угасить тоски по теократическому государству. И «земной бог» уступит место «Белому Царю». Речь идет о «преображении власти, которое и будет новозаветным о ней откровением», о котором «возможны одни только чаяния да смутные предчувствия: где, когда, как зримо или незримо миру, не знаем»[972]972
  Там же. С. 343.


[Закрыть]. Здесь можно вспомнить ныне угасшее увлечение идеями монархизма в начале перестройки. Новое откровение власти будет «явлением теократии, предваряющее ее окончательное торжество за порогом этого эона»[973]973
  Булгаков С. Н. Свет невечерний. Созерцания и умозрения. С. 344.


[Закрыть]. Для русского народа эти чаяния выражены в идее «Белого Царя», т. е. святого правителя, который осуществит Царствие Божие на земле.

В июне 1917 года Булгаков говорил: «Как ни была глубока и значительна идея православного царства сама по себе, но все труднее становилось узнавать ее в истории, где монарх принимал обличье языческого Ксеркса, а на церковную жизнь тяжело ложилась казенщина»[974]974
  Булгаков С. Н. Церковь и демократия. (Речь, произнесенная на первом всероссийском съезде духовенства и мирян 2 июня 1917 г. в Москве). М., 1917. С. 6.


[Закрыть].

После революции Булгаков вопрошал: «Зачем победа без Царя?», «Зачем Царьград без Царя?» Только для царя, а не для Милюкова приличествует Царьград: «Ведь для Царя приличествовал Царьград, он был тот первосвященник, который мог войти в этот алтарь, он и только он один. И мысль о том, что в Царьград может войти Временное правительство с Керенским, Милюковым, была для меня так отвратительна, так смертельна, что я чувствовал в сердце холодную, мертвящую пустоту»[975]975
  Булгаков С. Н. Автобиографические заметки. Дневники. Статьи. С. 44.


[Закрыть]. Задумываясь о причинах революции, Булгаков пришел к выводу, что все царствование Николая II было «сплошным и непрерывным самоубийством самодержавия». При этом ни Николай II, ни его семья не были виновниками этого самоубийства: «Это самоубийство было предопределено до его рождения и вступления на престол»[976]976
  Там же. С. 45.


[Закрыть]. Царь был «монархом-самоубийцей» без своей личной вины, он не был ответствен за зло, ему не принадлежащее[977]977
  Там же. С. 54.


[Закрыть]. В феврале 1923 года Булгаков записал в константинопольском дневнике: «И как становится ясно, что помимо интеллигенщины произошло самоубийство самодержавия в лице лично почти святого царя»[978]978
  Там же. С. 149.


[Закрыть]. Вслед за Царем вступила на крестный путь и Россия: «Россия вступила на свой крестный путь в день, когда перестала открыто молиться за Царя»[979]979
  Там же. С. 152.


[Закрыть].

В ноябре 1917 года Булгаков на Священном Соборе Православной Российской Церкви сделал основной доклад о правовом положении Церкви в Государстве. Здесь Булгаков возвращался к вопросу об отношении Царя и Государства. Господство христианской Церкви в Государстве Булгаков считал «сомнительным даром Константина». Но основной мыслью Константина было понимание государственной деятельности как церковного служения: «Римский император признал, что Государство должно быть вдохновляемо Церковью и что оно призвано к осуществлению церковной задачи»[980]980
  Священный Собор Православной Российской Церкви. Деяния. М., 1996. Кн. 4. С. 10.


[Закрыть]. Эта мысль Константина воплощалась в России. Но с Петра I, когда «в отношения между Церковью и Государством вторглась протестантская стихия», возник «цезарепапизм»[981]981
  Там же. С. 11.


[Закрыть]. Связь Церкви и Государства стала излишне тесной: «Церковь была окована цепями Государства и в тело ее въелась ржавчина этих цепей»[982]982
  Там же. С. 55.


[Закрыть]. Эти цепи разорваны, но «Церковь не должна быть безучастною к Государству, а, напротив, должна требовать соответствия жизни Государства началам Церкви»[983]983
  Там же. С. 10.


[Закрыть]. Не умер и цезаре-папизм, он превратился в «эс-эро-папизм, большевизмо-папизм, демократизмо-папизм». Род папизма явило и Временное правительство, которое предписало: «Собор вырабатывает законы, которые он вносит на уважение Временного Правительства»[984]984
  Там же. С. 11.


[Закрыть].

И все же Булгаков остался принципиальным монархистом. О настроениях Булгакова в белом Крыму свидетельствует письмо В. А. Маклакова к Б. А. Бахметеву от 21 октября 1920 года: «Булгаков стал монархистом. Это явление для соловьевца-теократа ничего странного в себе не заключает… <…> В области политической Булгаков против даже парламентской монархии, он хотел бы просто возвращения к самодержавию; он признает, что никаких шансов на успех у него нет, но так как он не политик, и не тактик, он проповедник, то это вопрос об успехе его не касается»[985]985
  Колеров М. А. Призывал ли о. Сергий Булгаков к еврейским погромам в 1920 году? // Исследования по истории русской мысли. Ежегодник 2008–2009. [9]. С. 441, 443.


[Закрыть].

13 ноября (н. с.) 1924 года в Праге состоялось заседание Братства во имя св. Софии Премудрости Божией «О царской власти». Обсуждалась книга М. В. Зызыкина «Царская власть и закон о престолонаследии в России» (София, 1924). Вступительное слово к беседе произнес Булгаков. Он утверждал, что «идея православного царя не есть для церкви политическая идея, а чисто религиозная концепция: власть понимается как служение церкви и потому повиновение власти есть послушание церкви»[986]986
  Братство Святой Софии. М.; Париж, 2000. С. 48.


[Закрыть]. Царь один и един, «харисмы, данные всей церкви, осуществляются в личности» царя. Персоналистически понял это утверждение Булгакова Н. О. Лосский: «Отец С. Булгаков указал другое важное соображение о ценности именно царской власти, указав, что благодать Св. Духа сообщается непременно лицу»[987]987
  Там же. С. 56.


[Закрыть]. Булгаков считал, что восстановление царской власти должно идти не сверху, а «снизу, из народной жажды в царе»[988]988
  Там же. С. 50.


[Закрыть], а поэтому царь должен быть избран[989]989
  Там же. С. 51.


[Закрыть]. Послушание царю есть «послушание на основе свободы». Каждый христианин обладает «царственным священством» и «богосыновством». Это и есть церковное понимание «демократии». Этим для царя «очерчена непреходимая граница»[990]990
  Там же. С. 48.


[Закрыть]. В послании ап. Павла к римлянам сказано: «Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены» (Рим. 13. 1). Булгаков истолковал эти слова так: «Этим давалось понять, что зло анархии так мучительно, велико и опасно, что Сам Господь установил власть, чтобы его пресекать»[991]991
  Священный Собор Православной Российской Церкви. Деяния. Кн. 4. С. 9.


[Закрыть]. Лучше тиран, чем анархия. Зызыкин говорил о «православном легитимизме» царствующего дома. Булгаков же считал, что эта идея «не может быть признана учением церкви, а лишь личным убеждением отдельных членов церкви»[992]992
  Братство Святой Софии. С. 51.


[Закрыть].

В 1927–1928 годах в Богословском институте в Париже Булгаков читал курс «Христианская социология», где отметил единоличность как преимущество монархической государственности: «Монархическое государство имеет то преимущество, с христианской точки зрения, что оно единолично, как вообще духовное начало»[993]993
  Булгаков С. Н. Труды по социологии и теологии. Т 2. С. 542.


[Закрыть]. Но Царь не должен быть диктатором, а слугой Божиим. Монарху необходима активная помощь. Булгаков понимал невозможность восстановления самодержавия в России и настаивал на харизматичности единоличной власти.

Наука, философия и богословие в понимании прот. Сергия Булгакова

Софийность науки. Изначальная софийность мира есть основа производной софийности науки: «Она чужда Истине, ибо она – дитя этого мира, который находится в состоянии неистинности, но она – и дитя Софии, организующей силы, ведущей этот мир к Истине, а потому и на ней лежит печать истинности, Истины в процессе, в становлении»[994]994
  Булгаков С. Н. Философия хозяйства. М., 1990. Ч. 1: Мир как хозяйство. С. 146.


[Закрыть]. Хотя наука и чужда Истине, она может существовать только в предположении Истины. Наука вызывает к жизни «научный космос»: «Наука вызывает из сумрака мэона научный космос, пробуждает дремлющее мэоническое бытие к жизни и, следовательно, постольку вообще расширяет возможности жизни, ее универсальность и полет»[995]995
  Там же. С. 139.


[Закрыть]. Идеальным пределом научного знания является проникновение к космосу-Софии: «В трудовом, хозяйственном процессе наука проникает чрез кору и толщу хао-космоса к идеальному космосу, космосу-Софии. Мир предстает тогда, действительно, как единство, но не в канто-лапласовском смысле. Единство это выразит не абстрактная формула мирового детерминизма, но организм идей, механическое же единство его лишь отражает в опрокинутом и искаженном образе.

Таков идеальный предел научного знания»[996]996
  Булгаков С. Н. Философия хозяйства. С. 165.


[Закрыть]. Булгаков верил, «что и наука увидит Бога»[997]997
  Братство Святой Софии. С. 162.


[Закрыть].

Философия всегда на чем-то «ориентируется»[998]998
  Булгаков С. Н. Философия хозяйства. Ч. 1. С. 12–13.


[Закрыть]. Такое ориентирование есть акт свободы. При множественности ориентировок существует множественность путей философской мысли, т. е. «не может быть единой философской системы»[999]999
  Там же. С. 27.


[Закрыть]. Философия родится из жизни и ориентируется по жизни: «…философская рефлексия есть саморефлексия жизни». В жизни рождаются и философия, и наука: «Жизнь есть то материнское лоно, в котором рождаются все ее проявления: и дремотное, полное бесконечных возможностей и грез, ночное сознание, и дневное, раздельное сознание, порождающее философскую мысль и научное ведение, – и Аполлон, и Дионис»[1000]1000
  Там же. С. 15.


[Закрыть]. Жизнь есть конкретное единство логического и алогического: «Вся жизненная действительность идеально-реальна во всех своих изгибах, она алогично-логична»[1001]1001
  Там же. С. 23.


[Закрыть]. Философское творчество подобно художественному, «ибо философская система есть тоже своего рода художественное произведение, “поэзия понятий”»[1002]1002
  Там же. С. 28.


[Закрыть].

Наука и философия различаются не своим объектом, но способом рассмотрения объекта: «Наука вырезает для себя куски действительности и изучает их так, как будто бы это и была вся действительность. Наука дробит жизнь, разлагая действительность на отдельные части, из которых она затем складывает свой механизм. <…> Наоборот, философия мало склонна к детализации, которая так отличает науку. <…> Она рассматривает мир и отдельные его стороны как целое, в свете строения этого целого. Можно, пожалуй, выразиться и так, что философия ищет уразумения жизненного смысла и значения явлений, в отдельности изучаемых наукой»[1003]1003
  Там же. С. 30.


[Закрыть]. Наука схематизирует законно, но незаконны ее притязания на исчерпание схемами живого бытия. У науки объектное отношение к жизни, омертвляющее эту жизнь: «Наука творит заведомое мироубийство и природоубийство, она изучает труп природы, она есть анатомия и механика природы, такова ее биология, и физиология, и психология»[1004]1004
  Там же. С. 154.


[Закрыть]. Наука способна онтологизировать себя: «Этому условно-прагматическому механическому мировоззрению науки нередко придается онтологическое истолкование, согласно которому мир не только научно познается как механизм, допуская механическую в себе ориентировку, но и есть механизм, и на основании этого механизма истолковывается все бытие»[1005]1005
  Там же. С. 157.


[Закрыть]. Так возникает «научное мировоззрение», которое не есть просто теоретическое заблуждение, но есть ущерб жизни, ее обморок, сопровождаемый обмороком и природы, ее «мертвенная бледность, бесчувствие, но не смерть»[1006]1006
  Там же. С. 162.


[Закрыть]. Над оживлением природы работает человек: «Омертвевшую тварь он старается согреть теплотой своей жизни»[1007]1007
  Там же.


[Закрыть].

Богопознание как откровение

Катафатическое богословие возможно лишь в кенозисе Бога в мир через откровение. Катафатическое богословие «возможно не чрез человеческое восхождение в мир божественный, каковое было бы совершенно непосильным и недоступным для тварного сознания, но лишь чрез снисхождение от мира Божественного к миру тварному, т. е. собственное самооткровение Божие, притом такое, которое может быть принято человеком, ему доступно. Доступность же эта основана, конечно, лишь на том, что божественное существо становится в известной мере и человеческим, почему человек из себя и чрез себя, чрез свое самопознание, приобщается к богопознанию. <…> Такое самооткровение может быть лишь собственным делом Божиим в сотворении человека. Это самооткровение и совершено Богом, как основа бытия человеческого, а в нем и всего творения. Человек сотворен Богом по образу Божию (Быт. 1, 27), и этот образ есть ens realissimum в человеке, который становится чрез это тварным богом. Это ens realissimum устанавливает мост онтологического отождествления между Творцом и творением чрез обожение последнего, и оно уже изначально установляет положительное соотношение между Образом и Первообразом. <…> Исходная аксиома откровения состоит именно в том, что существует со-образность между Божеством и человечеством»[1008]1008
  Булгаков С. Н. О Богочеловечестве. М., 2000. Ч. 1: Агнец Божий. С. 143.


[Закрыть].

Религия и «религиозная философия». Булгаков ставит вопрос о возможности существования «религиозной философии», о возможности сочетания догматической религии и свободной философии: «Совместим ли догматизм религии с священнейшим достоянием философствования, его свободой и исканием истины, с его правилом – во всем сомневаться, все испытывать, во всем видеть не догмат, а лишь проблему, предмет критического исследования?»[1009]1009
  Булгаков С. Н. Свет невечерний. Созерцания и умозрения. С. 69.


[Закрыть]. Философия есть свободное искание, но свободное искание Бога: «Разумеется, философия неизбежно стремится при этом к абсолютному, к всеединству, или к Божеству, насколько оно раскрывается в мышлении; в конце концов и она имеет своей единственной и универсальной проблемой – Бога, и только Бога, она тоже есть богословие, точнее – богоискание, богоисследование, богомышление. Философия, насколько она себя достойна, проникнута amor Dei intellectualis, особым благочестием мышления. Но для философии существует лишь отвлеченное абсолютное, только постулат конкретного Бога религии, и своими силами, без прыжка над пропастью, философия не может перешагнуть от “бога интеллектуального” и “интеллектуальной любви к нему” к личной любви к живому Богу. <…> Мышление есть Абсолютное в философии, тот свет, в котором логически возникает и мир, и Бог. В этом своем проблематизме философия по существу своему есть неутолимая и всегда распаляемая “любовь к Софии”, найдя удовлетворение, она замерла бы и прекратила бы свое существование»[1010]1010
  Там же. С. 70.


[Закрыть]. Восприятие догмата есть деяние свободы, деяние внутреннего самотворчества человека: «Поэтому догмат оплодотворяет, но не насилует, ибо это есть вера человека, его любовь, его чувство жизни, он сам в свободном своем самоопределении. Поэтому свобода философии не есть пустота и безмотивность, творчество из ничего или гегелева бытия, которое есть и ничто, из отвлеченности, ни от чего не отвлекаемой, ничем не оплодотворяемой. Свобода философии заключается в ее особом пути, искании, постижении. То, что человек ведает как религиозный догмат, он хочет познать и как философскую, теоретическую истину. <…> Свобода философствования, как и всякая свобода, имеет в себе известный риск, но в свободе и состоит ее царственное достоинство. Религии в философии ценна сотрудница (ancilla), но бесполезна раба»[1011]1011
  Там же. С. 79–80.


[Закрыть]. Если философии доступна лишь истинность, но не сама Истина, то путь философии есть «постоянное постигание, без окончательного постижения»[1012]1012
  Там же. С. 79.


[Закрыть].