Текст книги "Побег из Невериона. Возвращение в Неверион"

– Как дела? – спросил я через некоторое время.

Он посмотрел на меня и едва заметно кивнул.

– Давно ты здесь?

Он, тоже чуть заметно, покачал головой.

– Недавно. – Он смахивал на пуэрториканца или карибца, но акцент у него был скорее ближневосточный. – Пару дней как.

Я присел на корточки по ту сторону костра. Он моргнул своим единственным глазом и почесал щеку.

– А из дома зачем уехал?

– Не мог остаться. Я ему больше не нужен, зачем тогда? Убежал далеко – сюда. – Он помолчал, откинул в сторону мелкий камешек. – Не нужен стал. Он теперь большой человек, с другими большими людьми… мне нельзя туда с ним. – От его сальных черных волос пахло мокрой листвой и псиной. – Пошел на мост… позабавился. – Он усмехнулся беззубым ртом. – Понимаешь?

Я кивнул.

– Там кто-то сказал мне про… – Он не нашел нужного слова. – Меня пугали там… – он провел рукой сверху вниз, – под землей. Кости ходили – знаешь? Пугали меня. – Он приложил ладонь к груди. – Я убийца, знаешь? Плохой человек. А он ходит, как живой. Прямо на тебя. Нельзя смотреть назад, нельзя отвернуться. Чуть не обмочился, так страшно. Потом думаю – тьфу! – Он снова осклабился, показав свои гнилушки и дыры. – Отошел тихо в сторону. Смотрю, там позади… – Он очертил в воздухе нечто плоское.

– Ширма?

– Да! А за ней сидит женщина. Большая такая. – Он показал, какие у нее бедра. – Бьет в барабан, играет на арфе и на этой… – Он поводил у рта пальцами. – А другая, помоложе, подает ей то одно, то другое. Я думаю: раз она играет, ничего плохого не должно быть. Но назад все равно не глядел.

– Что же было потом?

– Потом сюда. Когда все кончилось. Ушел из… – Он выбросил руку вперед. – Убежал из…

– Из города?

– Да. На другой день. Уехал на север в повозке. И…

Думая, что он углубился в воспоминания, я спросил:

– Но как ты попал сюда?

– Сюда? – Он наставил на меня палец. – Хочешь знать? Ты не поверишь. Но это правда. – Он посмотрел вверх. – Я прилетел. Да. Прилетел на… – Глаз, налитый кровью, уперся в землю. – Ты мне веришь? Это трудно, я знаю. Но я прилетел.

Я ждал, костер потрескивал.

– Я уехал на север и прилетел на…

– Говори на своем языке. Я пойму.

Он наклонил голову так, что его пустая глазница заполнилась светом, и начал.

Три дождливых серебряных дня я ждал в горах дикого летуна, – повествовал он певуче на давно мертвом языке, – но у единственного, кого я сумел разглядеть в ненастье, крылья были истрепаны, брюхо с недавно проглоченным олененком раздулось, глаза слезились – он уже лет десять не мог летать. Тогда я подобрался к загону и заглянул в щель между досками… фу-у! Они дурно пахнут, когда их больше трех, пять голов воняют, девять смердят нестерпимо – что уж говорить про большое сборище. Но один сидел в стороне, отгонял сородичей чешуйчатым хвостом и ревел, что твой мул, – прекрасный, как небо, желанное нам обоим! Вот он, сказал я себе – а может, она: вдоль забора тянулся желобок для яиц, на удивление мелких, с кожурой наподобие сморщенной кожи. В ту же ночь я забрался туда. В Макалате говорят, что мужчины, воспылавшие страстью к юным драконьим наездницам с маленькими грудками, спящим внизу под горой, иногда проникали к ним, но мало кто выходил оттуда живым. Чудовища, добавляют добрые люди, говоря о таких мужчинах – и о девицах тоже. Они заслужили такую участь, поверь мне. Мои желания, однако, чудовищны в прямом смысле этого слова: сам я мал, но мелкого мне не надо. И все же, когда я накинул веревку на нефритовую шею, и хлопнул по чешуйчатому боку, и дракон, скрежетнув когтями по камню, обернулся посмотреть, кто хочет его оседлать, желание, признаться, немного угасло во мне. «Шевелись, крылатый червяк! – прошипел я. – Шевелись, четвероногий змей!» И снова похлопал его, как несговорчивого любовника. Засов с ворот я снял без труда, просунув между досками палку, но он упал с таким грохотом, что я замер: думал, стража сейчас прибежит. Но они, как видно, охраняли только своих сомнительных девственниц, которые были мне ни к чему. Седла и прочая сбруя хранились под длинным тростниковым навесом. Я постоял немного, не зная, как это делается, но опыт с лошадьми у меня был. Я наложил седло на спину с острым хребтом, затянул подпругу, вложил удила в клювастую пасть – а дракон норовил оторвать меня от земли, запрокидывая голову на длинной, выше моего роста, шее. Где же найти карниз, чтобы взлететь с него? Но дракон уже двинулся вперед, волоча меня за собой, будто знал, что теперь можно отправляться в полет. Я кое-как вскарабкался на него и увидел, что мы стоим на краю света, а вокруг уходят в облака освещенные луной горы: загон открывался прямо на выступ! Мы двигались к пропасти с той же неотвратимостью, с какой приходит к нам смерть. «Стой! – вскричала какая-то женщина, не иначе стражница. – Стой, говорю!» Внизу началась суматоха, и что-то, копье или стрела, просвистело мимо меня. Развалистая поступь, приближавшая меня к краю пропасти, теперь казалась мне чересчур медленной. Я бил дракона пятками, тряс поводьями, а он только башку ко мне поворачивал, не ускоряя шага: чего, мол, тебе? Разозленные стражницы уже мчались к нам. В меня снова метнули копье, и что-то задело драконью ногу, но его природная броня отвела удар. Еще шаг по узкой полоске камня между нами и небом – и мы взлетели!

Крылья развернулись, и ночь приняла нас в свои объятия. Я чуть не свалился от такого толчка! Злые ведьмы, высыпав на карниз, потрясали кулаками, метали копья, пускали стрелы, но достать нас уже не могли.

Внизу под луной лежал Элламон.

Теперь я снова задумался о своем путешествии, не зная, долго ли мы будем лететь. Я слышал, что драконы способны проделать не больше одной стадии в воздухе, да и то при условии, что их подхватит восходящий поток. Но я никогда не признавал границ и пределов. Я нарушал их всю свою жизнь и поклялся, что теперь тоже долечу куда надо, даже если придется махать собственными руками.

Крылья работали, ночь ревела вокруг.

Я едва осмеливался дышать.

Сколько минут или часов это длилось? Голова дракона стала подергиваться – мне рассказывали, что по таким движениям можно судить, на какой высоте он летит. «Поднимайся выше! – понукал я его. – Лети прямо к солнцу! Не смей снижаться!» Я выкрикивал все известные мне проклятья и лупил пятками уже не по бокам, а по крыльям. «Лети, говорят тебе!» Известно ли тебе, что одноглазый мужчина может проливать такие же горючие слезы, как женщина, у которой оба глаза на месте? Не знаю, где мы летели – через пустыню ли, через море. Я плакал, ругался и погонял. Однажды мы пересекли реку, и по берегам ее горело ровными рядами много огней, сотни и тысячи. Сперва я подумал, что здесь стали лагерем два огромнейших войска, и стал направлять дракона в темное место между огнями – в лес, где мы могли укрыться от великой грядущей битвы. К этому времени я совсем обессилел и мог только лежать на драконьей шее. Мы падали, верхние ветви терзали крылья. Дракон трубил и по-птичьи тормозил ими, пытаясь замедлить спуск… но меня сшибло с него, и я пришел в себя на земле, весь в синяках.

Он задрал полу куртки и показал мне свой избитый, изодранный коричневый бок.

– Зверя я не нашел, – сказал он, перейдя опять на английский. – Искал – его нет. Все равно он больше не полетит. Крылья… – Он показал, что они порвались. – Но я теперь здесь. Прилетел. Издалека… обратно пути нет. – Мы оба смотрели на Гудзон, на яркие огни Джерси. – Через реку. Ты веришь мне?

Я с улыбкой пожал плечами.

Мы посидели еще немного. Костер догорал. Он явно ждал, что я накормлю его или сделаю еще что-то.

– Как тебе наша странная и ужасная земля? – спросил я наконец. – Ты слышал, что у нас тут тоже чума?

Он посмотрел на меня, на реку, на город вокруг – и я мог бы покляться, что он больше не понимает меня.

Нью-ЙоркМай 1984

Постскриптум

Я очень прошу читатлей не принимать художественную прозу за факты. «Повесть о чуме и карнавалах», разумеется, вымышлена; документирует она разве что дезинформацию, сплетни и ни на чем не основанные догадки определенной части нью-йоркского населения между 1982 и 1983 годами – в основном до 23 апреля 1984, когда было объявлено об открытии т-лимфотропного вируса человека как вероятной причине СПИДа (теперь этот вирус принято называть ВИЧ, вирус иммунодефицита человека).

СПИД (синдром приобретенного иммунодефицита) – это болезнь, при которой иммунная система человека отказывает и организм подвергается нашествию различных инфекций; чаще всего это редкая, пневмоцистная, форма пневмонии и саркома Капоши, редкая форма рака капиллярных сосудов, проявляющаяся обычно в виде багровых пятен, в основном на ногах. За последние пять лет зарегистрировано 6500 случаев СПИДа. Выздоровлений не выявлено, и 45 % тех, у кого нашли СПИД, уже умерли.

Нет свидетельств того, что СПИД передается обычным путем (воздушно-капельным, через воду, пищу, прикосновения, чужую одежду или постельные принадлежности). Все указывает на половые контакты, когда различные секреции (сперма, слюна, моча, фекалии или кровь) передаются от партнера к партнеру, но пока не определено, каким путем эти продукты должны проникнуть в организм, чтобы произошло заражение: через рот, через кожу, через вагину или задний проход? На данный момент примерно 72 % зараженных составляют мужчины с гомосексуальной ориентацией. Большинство из них проживает (или часто бывает) в больших городах, первенство среди которых держат Нью-Йорк, Сан-Франциско, Лос-Анджелес и Чикаго. Еще одна группа риска – это наркоманы, вводящие наркотики внутривенно: нестерильные и зараженные иглы являются бесспорной причиной инфекции. Подавляющее большинство четырехсот заболевших женщин – наркоманки или партнерши мужчин-наркоманов. Симптомы СПИДа – это необъяснимая потеря веса, кровоподтеки или багровые пятна на теле (особенно на ногах), опухание лимфоузлов (особенно шейных), плохое самочувствие, общая слабость. При наличии одного или нескольких этих симпомов нужно немедленно обратиться за медицинской помощью, особенно если вы входите в одну из групп риска. На сегодняшний день никто из заразившихся взрослых не прожил со СПИДом больше трех лет, причем смерть может наступить и через полтора месяца после проявления симптомов в зависимости от того, какими оппортунистическими инфекциями сопровождается основное заболевание и как они лечатся.

Вот кое-что из того, что известно о СПИДе на текущий момент (октябрь 1984), хотя информация обновляется каждый месяц и будет обновляться, пока мы не получим вакцину. (Приведенная мной статистика трагически устареет ко времени выхода этой книги.) То, что последует дальше, можно считать разумными предположениями. Мужчинам-геям рекомендуется резко сократить количество сексуальных контактов вне моногамных отношений или ограничить их как можно более тесным кругом. Разумнее всего в данной ситуации было бы полное воздержание. При любых принятых вами ограничениях имейте в виду, что причину заражения определить очень трудно: инкубационный период СПИДа, согласно последним данным, составляет семь месяцев, а в некоторых случаях от момента заражения до проявления симптомов может пройти и три года. Невозможно точно определить, когда вы заразились и сколько времени продолжаете заражать других, а вот бессимптомные носители очень возможны.

Если вам нужна дополнительная информация, отправляйте свои кратко изложенные вопросы по адресу:

Gay Men’s Health Crisis

P. O. Box 274

132 West 24th Street

New York, NY10011

Горячая линия (AIDS Hotline): (212) 807–6655

Сентябрь 1987. Дополнение. С октября 1984, когда я это писал, количество заболеваний СПИДом в США перевалило за 42 тысячи. 57 % заболевших умерли. Незарегистрированных случаев, возможно, столько же, сколько зарегистрированных. Число бессимптомных носителей оценивается в три миллиона. «Повесть о чуме и карнавалах» и послесловие к ней – документы более наивного времени. Предложенное выше воздержание не работает. Я буду высказываться ясно, понятно и прямо – все остальное было бы просто безнравственно.

Самый большой риск – анальный секс. Никогда не занимайтесь им без презервативов – ни с мужчинами, ни с женщинами, ни активно, ни пассивно. Оральный секс считается менее рискованным, но не прибегайте к нему при кровоточащих деснах или язвах во рту. Пользуйтесь презервативами при всех видах секса и не глотайте чужие выделения.

Вот три лозунга безопасного секса:

1. Наружу, а не внутрь.

2. Любовь и привязанность – наша лучшая защита.

3. Это труднее всего, но, пожалуй, самое важное: поговорите с партнером о том, что вы будете делать.

Благодаря этим правилам и широкой образовательной программе процент заболеваемости в Сан-Франциско снижается год от года. В Нью-Йорке он тоже снизился.

Выучите это. Живите с этим. Рассказывайте об этом другим.

Адрес и телефон остаются прежними.

СРД

Сейчас, когда я работаю над корректурой «Побега» для издательства «Графтон» (июль 1988), в США зарегистрировано 75 тысяч случаев СПИДа, и половины заболевших уже нет в живых. Весной 1984 года я писал, что не знаю никого из больных, теперь СПИД косит моих друзей и знакомых напропалую.

Журнал «Ланцет» приводит отчет о полугодовом наблюдении за сексуальной активностью 2500 гомосексуалистов, показавших отрицательный результат на антитела к ВИЧ. «Согласно многочисленным анализам, – говорится в статье, – пассивный анальный секс был единственным значительным фактором риска для 95 мужчин, у которых в процессе наблюдения произошла сероконверсия, то есть развились антитела к ВИЧ». И еще: «Выявлено поразительное отстуствие риска сероконверсии при оральном сексе. У 147 мужчин, получавших пассивный оральный секс, ее не произошло, что совпадает с информацией о низком риске инфекции при таком способе. Нужно, однако, упомянуть, что у нас нет информации, были ли инфицированы партнеры этих мужчин. Возможно, 147 наблюдаемых никогда не занимались оральным сексом с ВИЧ-позитивными мужчинами, но это представляется нам маловероятным». Короче говоря, главным убийцей геев остается анал.

Я все еще придерживаюсь предыдущего набора правил, но если вы их время от времени нарушаете, «Ланцет» подсказывает, о чем надо беспокоиться больше всего.

Из трех человек, завтракавших со мной в главе 6.3 июльским утром 1983 года, один умер от СПИДа, но несколько месяцев назад я встретил на Восьмой авеню Джои. Он опирался на костыль и рассказывал, как выкинутая из окна бутылка приземлилась ему на ботинок – видишь, как распорола? Сказал еще, что работает подручным плотника в Бостоне, в Нью-Йорк приехал на уикенд и завтра едет автостопом обратно.

– Джои, – сказал я, – пойми меня правильно, но как случилось, что ты еще жив?

Он не спросил даже, что я имею в виду.

– Просто я ни с кем не делюсь иглами и не беру в задницу без кондома. А ты?

– Я не колюсь, а в задницу совсем не беру.

– Ври больше. Пошли лучше пива попьем – знаешь, что «Фиеста» закрылась?

– Знаю. Возьмем пивка и пойдем ко мне.

Так мы и сделали.

СРД

Возвращение в Неверион

Игра времени и боли

Именно в этот момент, пишет Лакан, аналитик выполняет свою работу не как отзывчивый собеседник, а как апатичный слушатель. Он должен сменить режим «голос – ухо» на образ, став, по выражению автора, «идеально гладким зеркалом». В сочетании с лакановским утверждением «эго неотражаемо» использование термина «зеркало» нельзя игнорировать. Именно в зеркале эго впервые формируется как идея, обретая в эхе символического голоса свою идентичность: аналитическое зеркало должно вытеснить – «вычесть» – эти «архаические прообразы».

Джульет Флауэр Макканнелл, Постигая Лакана

1

– В замке никого нет. – Босоногая старуха сидела на корточках перед ткацким станком. Кто-то сказал девочке-свинарке, что узоры, которые она ткет, волшебные – девочка уже не помнила, кто и когда. Может, это просто сказка, переходящая из двора в двор. – И не было никогда, и не будет.

– Но я его видела, – повторила высокая женщина, придерживая полный кувшин на плече – другой, пустой, она держала за дужку. – Большой, могучий, он ехал на высоком коне с кожаной, окованной медью сбруей, и таких доспехов в наших краях еще не видали. Это не простой офицер – плащ у него расшит как у богатейшего из баронов. Он спешился на заросшем дворе и вошел в замок – я из-за деревьев смотрела. – Тень кувшина скользила по утоптанной земле вокруг станка. – Будь уверена, это большой человек, и приехал он на завтрашние похороны барона Кродара. Не знаю, почему он без свиты. Всаднику на таком коне и в таких доспехах не пристало путешествовать одному. Раз он в замке ночует, его должен сопровождать целый караван, и слуги, и стражники – так ведь?

– Никого там нет. – Старуха продела сквозь нити основы один из многочисленных челноков, подцепила пальцем другой. – Ты сама играла там в детстве, среди пустых чертогов и переходов. И я в свое время играла. Всюду пусто – в чертогах, в башнях, на лестницах… – Она скрутила две нити вместе, продела, подбила бёрдом. – А ты говоришь, что там кто-то живет. Смех, да и только!

– Не живет, а остановился на одну ночь. Да что с тобой спорить, старуха! – Тени челноков перемещались куда быстрее, чем тень кувшина. – Нынче в замке ночует могучий воин – у него великолепный конь, великолепные доспехи и богато расшитый плащ. Погребальная процессия барона Кродара придет сюда еще до полудня, и ты сама увидишь его. Он будет сопровождать барона до самого Высокого Двора и непременно проедет мимо. Если оторвешься хоть на миг от своей работы, увидишь его сама!

– Я тоже играла в замке. – Одиннадцатилетняя свинарка держала в грязных руках кота. – Красиво разодетые женщины танцуют там с красивыми кавалерами, и слуги мигом исполняют все, что велишь. Там все так играют, и он тоже, наверно, будет. Когда играешь, замок уже не пустой.

Женщины пропустили это мимо ушей.

– Пусто там, – повторила старуха. – Сроду никого не было и теперь нет.

– Глупо же! – Женщина сердито взмахнула пустым кувшином. – Я нарочно пришла рассказать тебе, что видела своими глазами, а ты со мной споришь…

– Ничего там не пусто! – выпалила девочка. – Там полно дам и господ, а в темницах сидят их враги. Узников держат в цепях, пытают, казнят, а потом они являются, воют в чертогах и пугают детей – дети визжат и бегут вон сломя голову. – Она хихикнула. – А ты смеешься до упаду, идешь обратно и снова воешь. Там живут прекрасные королевы, и воины, и призраки, и колдуны. – Она, должно быть, стиснула кота чересчур сильно; он мяукнул, вырвался, отбежал, оглянулся и удрал со двора.

– Ясно, что там пусто, но я ж не об этом, – нахмурилась женщина. – Что ты, что она – обе глупые. Я сказала только, что нынче вечером туда кто-то приехал – и, по всему видать, заночует до похорон.

– А я говорю, никого там нет. Ты это не хуже меня должна знать. Кто в этой развалине станет жить, да хотя бы и остановится? Там не убрано, и мебели нет, и прислужить некому.

– У меня вот тоже прислуги нет, а я стою тут и болтаю с дурищей, что двух слов не может связать – и как ты только ткать умудряешься! – да с грязнухой, что мечтает о королевах, когда у самой работы полно…

– Я-то работаю! – огрызнулась старуха, продолжая орудовать челноками. – А вы стоите и мелете невесть что!

Женщина, отчаявшись, пошла прочь.

Девочка думала, что надо бы поискать кота – с ним лучше, чем со взрослыми, хоть он и царапается, – но не могла оторваться от зеленых, серых, голубых нитей, от работы старческих пальцев, от мелькания челноков…

2

Он проснулся и сел – давясь, задыхаясь, с жжением в горле. Мышцы живота отозвались болью. Влага струилась по лицу, по спине, по рукам.

Было невыносимо жарко. Вытолкнув изо рта жгучий воздух, он опасливо сделал новый вдох. Ожог вызвал попавший не в то горло желудочный сок, и человек взмок от пота. В комнатушке, выбранной им для ночлега (здесь, по крайней мере, имелась кровать), было нечем дышать.

Он ощупал меховое одеяло, на котором лежал. Не обмочился ли он вдобавок? Нет, это только пот. Дышал он с хрипом, как умирающий, но воздух теперь чуть легче проходил в легкие.

Он шагнул в темноте туда, где, как помнил, было окно. Руки постоянно натыкались на камень, но наконец он распахнул ставню. Светила луна. Когда он ложился, она еще не взошла, и ставня была открыта – должно быть, ночной бриз захлопнул ее.

Воздух теплой летней ночи хлынул в него, как ключевая вода. Он закашлялся, боясь, что снова начнет задыхаться, но нет: дыхание постепенно наладилось и стало тихим, без хрипов.

Он посмотрел вниз.

Под сухой веткой виднелся пруд, облицованный кирпичом, насколько позволяли разглядеть сорняки. Над водой шмыгала вверх-вниз то ли сова, то ли летучая мышь, вызывая легкую рябь. Пот стекал человеку в глаза, и пруд со всем его окружением казался ему огромным ткацким станком, где снует туда и обратно быстрый челнок.

Он снова встал лицом к комнате. Луна припорошила камень вокруг его тени. Воздух из окна холодил ему спину – отчего же в комнате такая жара?

В углу он видел свою котомку с погребальными дарами, меч в ножнах, шлем, перчатки, поножи.

Пот оставил темное пятно на меховой подстилке. Теперь на нее уж не ляжешь, притом в его возрасте, раз проснувшись, больше уже не уснешь.

Он снял с двери доску-засов, прислонил к стене. Здесь камень нагрелся так, что рука не терпела! Все больше удивляясь, он вынул две продольных дверных доски.

Из окна веяло холодом. Он вышел из комнаты, поеживаясь и убеждая себя, что летняя ночь не может быть такой холодной даже в этих заброшенных стенах. Свои жесткие, редеющие на макушке волосы он заплетал сбоку в косу на военный манер, но теперь она расплелась.

Он стал спускаться по лестнице, нащупывая неровные пыльные ступени босыми ногами и в десятый раз спрашивая себя, не вернуться ли наверх за оружием – хотя бы нож взять. Стены и здесь были теплые.

Внизу мерцал свет и что-то потрескивало.

Он выглянул в арку.

В огромном очаге горели дрова. На полу перед ним, примостив желтоволосую голову на согнутую руку, спал, лежа ничком, молодой парень.

Человек, спустившийся сверху, снова подумал, не вернуться ли за ножом, хотя спящий варвар был гол, как и он. Зачем было разводить такой огонь среди лета – неужто на дворе так сильно похолодало? Вот, значит, в чем дело: тяга из этого очага превратила его спаленку в раскаленную печь. Ничего похожего на поклажу он здесь не видел и решил, что оружие ему не понадобится; варвар может и под животом кинжал прятать, но у них это не в обычае – такого разве что от жителей пустыни ждать можно. Юноша, словно в ответ на его мысли, всхрапнул и повернулся на бок, доказав, что под ним ничего не спрятано. Поскреб, не просыпаясь, свою бородку и снова лег на живот.

«Будь у меня нож, парень только испугался бы, пробудившись», – подумал мужчина, садясь на корточки рядом со спящим.

Вверху что-то ухнуло, вызвав эхо в высоком чертоге.

Мужчина, задрав голову, потерял равновесие и уперся кулаком в пол, а юноша проснулся и сел рывком, озираясь по сторонам. Несмотря на бородку, ему было не больше шестнадцати.

– Что это было? – вскричал он. – Кто ты и что здесь делаешь? – Огонь освещал половину его лица, оставляя в тени другую.

Мужчина, помолчав на протяжении трех своих вздохов – и семи быстрых, мальчишеских – ответил ему:

– Думаю, это кто-то из местных богов, призраков или чудовищ, что являются в этих развалинах. Зовут меня Горжик. – Парень, услышав это, вскинул глаза. – Что я здесь делаю? Ночую, как и ты. Все лучше, чем в лесу: окрестные жители чужаков не любят. Завтра здесь пройдет похоронная процессия, и я поеду вместе с ней в Колхари. Я, чтоб ты знал, десять лет был министром при Высоком Дворе – ты, похоже, уже слыхал мое имя? Его многие знают, особенно варвары, поскольку многие из них были в рабстве. А я, возглавляя совет малютки-императрицы Инельго, справедливой и великодушной владычицы нашей, покончил с рабством в Неверионе. Меня героем почитают за это, – он усмехнулся, – и называют Освободителем.

– Правда? – нахмурился юноша.

– Согласен – столь пышный титул случайному соночлежнику лучше не называть. Я просто пришел погреться у твоего огонька, наверху-то холодно. – Горжик взял парня за подбородок и повернул к свету. Карие глаза уставились из-под длинных ресниц на шрам, сходящий по щеке Горжика в тронутую сединой бороду. – Скажи теперь, кто ты.

– Чего ты так смотришь?

– Приснилось что-то, наверно, – пожал плечами Горжик. – Это меня и разбудило. Так как же тебя звать?

– Я Удрог, Удрог-варвар. Зачем ты развел тут огонь, неужто на дворе так похолодало?

– Огонь развел ты – разве нет?

– Нет… Это ты сделал, пока я спал.

– Когда я спустился, огонь горел, – прищурился Горжик.

– У меня и огнива нет… да и зачем, лето ведь. Странный какой-то замок… непонятные звуки, огонь сам собой загорается…

– Мало ли в жизни странностей. Ты учишься с ними жить, вот и все.

– И не страшно тебе?

– С чего бы? Ничего худого с нами пока не случилось. Если б кто-то хотел навредить нам, то сделал бы это раньше, пока мы спали.

Настало молчание, которое многие сочли бы неловким. Мужчина смотрел на паренька, паренек примечал, как именно мужчина на него смотрит, мужчина понимал, что тот это видит. Удрог обвел чертог взглядом, усмехнулся чему-то, проворчал что-то, поковырял пальцем в ухе, почесал живот, встал, снова сел и посмотрел в глаза Горжику.

– Сидишь тут, молчишь, глядишь на меня… Ты сильный. Пока я спал, ты тоже смотрел?

– Да, – сказал Горжик.

Губы Удрога тронула улыбка.

– А больше ничем не хочешь заняться?

– Чем, к примеру?

– Сам знаешь. Сделать кое-что вместе для удовольствия.

– Отчего же. Тебе что по нраву?

– Все, что захочешь. Ты большой, ничего не боишься. Защитишь меня от чудовищ, богов и призраков. Я не против стариков, если они еще сильные и умелые. Может, и монетку мне потом дашь?

– Может, и дам, – фыркнул Горжик.

– Да ты не так уж и стар. Люблю больших, сильных мужчин. Ты делаешь это по-настоящему грубо?

– Могу и так. Иногда выходит до того грубо, что ни мужчины, ни женщины это и за любовь не считают. – Горжик засмеялся. – Этого хочешь?

– Ага, – ухмыльнулся Удрог.

– Ладно.

– В таких замках, в подземелье, иногда находят сломанные ошейники, за которые приковывали рабов. Я всегда их ищу, когда бываю в таких местах. И надеваю – сломанные-то всегда можно снять. Но здесь ни одного не нашел.

– Хочешь, чтоб я был твой хозяин, а ты – мой раб?

– Точно так! – заухмылялся Удрог.

Горжик, помедлив, встал.

– Погоди немного.

– Ты куда?

– Погоди, говорю.

– Только недолго, а то я боюсь!

Но Горжик уже поднимался по лестнице. У него и раньше бывали такие встречи, но непривычная варварская прямота возбуждала его любопытство. Притом этот варвар совсем еще юн, что всегда приятно. На ходу он то и дело трогал горячую стену. Этот очаг, видимо, использовался для зимнего обогрева покоев – летом он их попросту раскалил.

Жар хлынул ему навстречу из комнаты, где он спал. Лунная полоска на полу передвинулась, и Горжик не сразу убедился, что здесь ничего не тронуто. Шлем, доспехи, меч и котомка остались на том же месте.

Он порылся в мешке. Огниво, завернутое в промасленный трут, лежало на самом дне. Горжик достал два железных полукружия – рабский ошейник, о котором говорил Удрог – и перекинул через плечо почти уже просохшее одеяло. Меч он решил не брать, но, выйдя в коридор, показавшийся ему прохладным по сравнению с комнатой, снова загородил дверь досками – не плотно, а кое-как: в случае вторжения они с грохотом рухнут.

– Что ж ты так долго. – Удрог сидел сбоку от очага, где огонь был пониже. – Мне страшно было.

Горжик швырнул одеяло на пол.

– Ляжем здесь. Поди сюда – теперь ты мой раб.

Удрог, глядя как завороженный на ошейник, подполз к нему на коленях и положил руку ему на бедро.

– Да, хозяин.

Горжик защелкнул у него на шее железный обруч.

– Свяжи меня, если хочешь – я не прочь. Может, у тебя и веревка найдется. В замках даже цепи бывают…

– Ты мой раб и будешь делать, что я велю, – хотя бы малое время. Для начала помолчи. – Горжик, сев на одеяло, притянул парня к себе.

– А ты что будешь делать?

– Расскажу тебе кое-что.

– Лучше б связал меня. И побил. Я не прочь, даже если сильно побьешь… если уж очень больно будет, тогда скажу. Хотя иногда я только притворяюсь, что больно, – можешь не останавливаться. – Не дождавшись ответа, Удрог вскочил и потрогал ошейник. – Мы с тобой дурно делаем, да? Сам не знаю, зачем это мне. Но тебе ведь так тоже нравится, правда? Тут очень страшно, но, может, так даже и лучше? Огонь в самом деле не ты развел?

– Молчи, раб! – рявкнул Горжик так, что мальчишка вздрогнул. – Я расскажу тебе одну историю: ложись рядом со мной и слушай.