Текст книги "Юстиниан"

Всё это обсудив и посоветовавшись с данной нам Богом благочестивейшей супругой²⁸¹, и сообщив свое мнение тебе [префекту претория Востока Иоанну], мы издаем настоящий закон…»²⁸² Далее новеллой запрещался суффрагий – взимание денег за назначение на должность в пользу лиц, согласующих назначение, и оставлялись только строго определенные выплаты в три определенных ведомства (управление двора, императорская канцелярия и канцелярия префекта претория). Этим же документом Юстиниан вводил текст государственной присяги, которую должен был принести любой чиновник. Примечательно, что давалась она не только императору, но и императрице.

В тот же день был издан другой эдикт – на имя квестора священного дворца Трибониана – с правилами поведения чиновника, которые в наше время назвали бы «антикоррупционными». В том была нужда, ибо злоупотребления процветали, и Юстиниан выражал порой удивление долготерпению граждан. «Новости дошли до нас о столь значительных злоупотреблениях в провинциях, что их исправление едва может быть осуществлено одним человеком с большими полномочиями. И нам даже стыдно говорить, сколь неприлично ведут себя управляющие крупных землевладельцев, прогуливаясь с телохранителями, как за ними следует целая толпа людей, как они беззастенчиво крадут все подряд… Государственная земельная собственность почти полностью перешла в частные руки, ибо она была украдена и разграблена, включая все табуны лошадей, и ни один человек не выступил против, ибо уста всех были остановлены золотом»²⁸³, – возмущается император, очерчивая обязанности «Юстинианова проконсула» Каппадокии. Не случайно примерно в то же время наместникам запретили приобретать недвижимость в управляемых провинциях иначе нежели у родственников.

В том же 535-м и следующем годах отдельными новеллами василевс изменил систему управления целым рядом провинций. На момент его воцарения Византия делилась на две префектуры – Восток и Иллирик, – куда входили соответственно 51 и 13 провинций, управлявшихся согласно введенному Диоклетианом принципу разделения военной, судебной и гражданской властей. Начиная с 535 года некоторые провинции были переведены на иную систему управления: все их службы возглавлял один человек – «Юстинианов» дукс, претор, комит, модератор или проконсул. Одной из первых в таком ключе была реформирована провинция Европа, где располагались Константинополь и форпост его обороны – «Длинные стены», построенные еще при Анастасии от Силимврии на Мраморном море до Деркона на Черном. Василевс ввел для Европы должность «Юстинианова претора», объединившего в своих руках военную и гражданскую власть. Причиной тому во многом послужило раздражение императора существующим порядком дел. «Нам известно, – писал Юстиниан, – что при длинных стенах служат два викария: один отвечает за военные вопросы (ведь в этом районе расквартировано множество солдат), а другой – за административные. Они никогда ни в чем не соглашаются друг с другом, и хотя казначейство снабжает их всем необходимым раздельно, они тем не менее лезут в компетенцию один другого и знают только одну заботу – беспрерывно и неустанно вздорить друг с другом»²⁸⁴.

Некоторые провинции, расположенные на удаленных от Константинополя территориях, были слиты в более крупные. Поначалу непривычная для византийской иерархии, эта конструкция позднее легла в основу управления экзархатами (Карфагенским и Равеннским). Первой провинцией, в которой произошло такое укрупнение, стала Писидия: «Никогда бы, думаю, и старые римляне не были в состоянии составить свою обширную империю при посредстве малых и незначительных административных органов, и чрез них всю, так сказать, вселенную захватить и привести в порядок, если бы они системой снаряжения в провинции высших сановников не приобрели авторитетного и почетного положения и не предоставили гражданской и военной власти таким людям, которые оказались способны пользоваться той и другой. Такие начальники носили имя преторов, им предоставлялась и административная, и законодательная власть, почему и судебные учреждения стали называться преториями. Размышляя об этом, снова вводя в управление древние обычаи, воздавая почтение ромейскому имени и усматривая, что в необширные провинции назначаются ныне две власти и никоторая из них не отвечает своему назначению, почему в тех провинциях, где есть гражданский и военный начальник, всегда происходят между тем и другим раздоры и распри из-за широты власти, мы пришли к решению соединить ту и другую власть, т. е. военную и гражданскую, в одну схему и дать получившему такое назначение снова наименование претора, так что он и предводительствует военными отрядами, расположенными в этой области, и пользуется вышеупомянутым званием, и издает законы, что было издавна привилегией преторов, и пользуется содержанием, присвоенным той и другой должности, и полицейским отрядом в 100 человек. Так он поддержит свой авторитет и будет внушать страх разбойникам и обидчикам. Что он должен иметь чистые руки, об этом говорено в недавно изданном законе. Почему мы прилагаем этот закон прежде всего для Писидии, это потому, что у прежних хронографов мы нашли известие, что во всей стране господствовало писидское племя, и ныне, по нашему мнению, эта страна нуждается в большей и сильнейшей власти, поелику в ней находятся большие и многонаселенные деревни, которые часто между собой находятся в борьбе, и поставить твердую власть в этих разбойнических местах, где на одной вершине Лика находится убежище ликокранитов. В эту область нужно являться не мирным порядком, а военным.

Назначенный на такую должность чиновник (место жалуется всегда даром, дабы и он всегда был непричастен взяток и довольствовался казенным содержанием) должен относиться к своим подвластным справедливо, нелицеприятно и решительность растворять человеколюбием. Он заботится об изгнании из области проступков человекоубийства, блуда, похищения дев и об уничтожении всяческой неправды и должен наказывать по нашему закону тех, кто окажется виновным в этих преступлениях, и никому не делать поблажки, но по отношению ко всем соблюдать одинаковую справедливость, согласно нашим законам, и приучать наших подданных жить и управляться по законам. Так что не позволяется жителям провинции приходить сюда из-за неважных дел и утруждать нас, но прежде должен выслушать и разобрать дело сам правитель (§ 2). Обязанности его не ограничиваются вышеизложенным, на его попечение возлагается благосостояние городов. Он должен наблюдать за делами городов и не допускать, чтобы они терпели в чем ущерб: исправлять каналы для воды, наблюдать за исправностью мостов, стен и дорог; принимать меры, чтобы бывающие в области сборщики не обременяли в чем наших подданных, и не усваивать себе недавно укоренившегося дурного обычая издавать распоряжения насчет стеностроительства и исправления путей и других бесчисленных поводов…»²⁸⁵

Рассматривая управление Египтом и сетуя на то, что ответственные чиновники совершенно запутали дела, связанные с важнейшей проблемой – поставкой казенного хлеба в столицу, – император скрупулезно, как счетовод, перечисляет номисмы и их доли: «Твоя светлость, производя тщательное исследование о городе Александрии, сделала открытие акта из времени царя Анастасия, когда Мариан, стоявший во главе провинции, составил окладной лист города, в котором обозначил в отделе расходов на различные статьи расход в тысячу четыреста шестьдесят девять золотых, т. е. 492 золотых на общественные бани, 419 на так называемый антиканфар, 558½ – сборщику корабельной пошлины, всего 1469 золотых. По этой статье есть сбережение в пользу города 100 номисм, да за 36 жеребят, по обычаю жертвуемых августалием городскому ипподрому, 320 золотых. Но с течением времени, лет 15 назад, по нерадению одних, по преступности других и по мошенничеству большинства денежные взносы начали падать, так что и общественные бани лишились указанной выше суммы, и корабельная пошлина своей доли в 558½ номисм. Поводом для этого были разные изъятия, сделанные или нашим двором, или твоим приказом, вследствие чего начался беспошлинный вывоз посуды и других товаров, подлежащих вывозной пошлине, ради чего стали уменьшаться доходы (§ 15).

Повелеваем не делать никаких нововведений против прежних установлений и держаться порядка, бывшего до времени Стратигия (комит священных щедрот в 535 году. – Прим. пер.)… Но из всей суммы 1889 номисм сложить в пользу города 369 золотых и вносить по этой статье лишь 1520 золотых, из коих 320 золотых отсчитывается в пользу августалия за тех 36 жеребят, которых он по старому обычаю должен выдавать управлению александрийского ипподрома, остающиеся же 1200 номисм засчитываются ему же в содержание»₂₈₆.

Еще один пример экономической деятельности императора – закон того же, «урожайного» на новеллы, 535 года: «Чтобы никто, дав земледельцу взаймы, не владел его землей и чтобы брали с земледельцев [только] тот процент, который они должны.

Имп[ератор] Юстиниан Август Агерохию, светлейшему наместнику Эмимонта во Фракии.

Мы решили исправить ужасное дело, превосходящее всяческое нечестие и алчность, с помощью всеобщего закона, который мог бы соблюдаться не только в теперешней нужде, но и на все будущее время. Ибо мы узнали, что в провинции, во главе которой ты стоишь, отдельные лица, воспользовавшись неурожаем хлебов, осмелились давать некоторым взаймы незначительное количество плодов и за это забирать всю их землю, так что одни из колонов бежали, другие погибли от голода, и произошло великое бедствие, не уступающее набегу варваров.

Итак, предписываем, чтобы те, кто дает взаймы какое-либо количество каких бы то ни было сухих плодов, возвращали их себе без какой-либо дополнительной отдачи земледельцами [своих] участков и чтобы никто не осмеливался удерживать землю под предлогом условий займа, записаны они или нет. Но если кто-нибудь дает взаймы плоды, то пусть берет за полный год по ¹/₈ модия с каждого модия или, если одалживаются деньги, – по одному кератию с каждой номисмы в качестве годового процента. Впоследствии же заимодавцы, удовлетворенные ¹/₈ модия за каждый модий или кератием, в течение одного года или, согласно этому проценту, пока действует заем, возвращают [себе] всё или берут в залог землю или что-либо другое, будь то быки или овцы или рабы. И это – общий для всех закон, который одновременно человеколюбив и благочестив: он и заботится о потребностях нуждающихся и приносит заимодавцам умеренное возмещение.

Итак, пусть твоя светлость старается осуществить и исполнить то, что нам угодно. И пусть заимодавец знает, что если он осмелится сделать что-либо в нарушение этого [закона], то лишится [права] взыскания, а взявший [в долг] и затем потерпевший несправедливость будет иметь в утешение то, что сам он освобожден от забот и видит, как заимодавец терпит ущерб в своих делах»²⁸⁷.

Но в вечной войне с коррупцией и своеволием чиновников Юстиниан, как и многие его «коллеги», проиграл. «Если задаться вопросом, каковы были результаты великой реформы 536 года, то прежде всего поражает тот факт, что до конца своего царствования Юстиниан постоянно должен был возобновлять свои указы и повторять разные запрещения и предписания, из чего можно заключить, что реформа плохо прививалась. Император надеялся, что благодаря принятым им мерам он восстановил порядок, а между тем общественное спокойствие продолжало нарушаться; в официальных документах беспрерывно толкуется о разбоях и убийствах, губящих население деревень, о вооруженных стычках и восстаниях, волнующих страну. Чтобы положить этому конец, в 539 году решили запретить ношение оружия всем незачисленным в армию; несколько позже в некоторых провинциях пришлось установить настоящее осадное положение, и что особенно замечательно, это было сделано как раз в тех областях, в которых была введена реформа 536 года… Юстиниан надеялся своими указами изменить приемы общественного управления, а между тем лихоимство чиновников продолжалось по-прежнему. Императорские законы, обнародовавшиеся с удивительной медлительностью, соблюдались все хуже. Все пороки, так сурово осужденные в указах 535 года, сохранились и процветали… Финансовое управление притесняло выше всякой меры, а юстиция оставалась такой же, какой была до реформы, т. е. медленной, продажной и испорченной…

Можно удивляться, как такой государь, как Юстиниан, столь ревниво охранявший свою власть, оказался таким бессильным заставить повиноваться себе и что все его добрые и, по-видимому, искренние намерения не возымели совершенно никакого действия. А это происходило оттого, что, как сказал один из преемников императора, “недостаточно издавать указы, но нужно уметь настоять на их точном выполнении”. На это Юстиниан оказался неспособным: нужды управления заставляли его самого показывать пример нарушения законов, им самим обнародованных»²⁸⁸. В точку! Призывая громы небесные на головы провинциальных чиновников, император вполне мирился с хищничеством своего ближайшего окружения. Такие люди, как Герман, Велисарий, Трибониан, будучи на государственной службе, сколотили огромные состояния. Но свой ближний круг Юстиниан трогать упорно не желал. Даже в случаях, когда император наказывал подчиненных, это делалось относительно мягко, а для того, чтобы он строго покарал «своего человечка», тот должен был провиниться не только на коррупционном поприще, а как-то иначе, например, попасться на злоумышлении в отношении самого императора или принести государству какой-нибудь еще серьезный вред. Историками давно подмечено, что если обычно в Римской империи высшие сановники занимали должность год-другой (эта традиция шла еще со времен римских магистратов), то Юстиниан не менял их чуть ли не десятилетиями. То же касалось и магистров: при Юстиниане они перемещались с командования на командование, но не лишались своего ранга даже в случае поражений или каких-то не слишком значительных в глазах императора проступков типа не вполне честных заработков. Е. П. Глушанин отмечает лишь два таких случая²⁸⁹: Бесса, который просто-напросто зарвался в своей алчности, и Мартин, чьи подчиненные убили лазского царя.

Экономика, финансы и коррупция

Экономические мероприятия Юстиниана сводились в основном к полному и жесткому контролю со стороны государства за деятельностью любого производителя или торговца. Немалые выгоды приносила и государственная монополия на производство ряда товаров.

Однако налогами, пошлинами и монополиями способы извлечения доходов не ограничивались. Для извлечения средств император присваивал наследства богатых людей, использовал порочную практику возведения на состоятельных людей ложных обвинений, влекших за собой конфискацию, – если, конечно, верить Прокопию: «Когда он так без околичностей истратил общественное богатство, он обратил свои взоры на подданных и немедленно отнял у большинства из них имущество, грабя и притесняя их безо всякой причины, предъявляя обвинения тем, кто в Визáнтии и в любом ином городе слыли людьми состоятельными, хотя никакой вины за ними не было. Одних он обвинил в многобожии, других в неверном исповедании христианской веры, иных – за мужеложство, других – за связь со святыми девами или за какие-либо иные запретные сожительства, иных – за побуждение к мятежу или за склонность к фракции прасинов, или за оскорбление его самого, или предъявив обвинение в преступлении, носящем какое-либо иное название. Либо он самочинно оказывался наследником умерших или, случалось, и здравствующих, якобы усыновленный ими… Позднее он придумал и нечто другое, превосходящее все, о чем мы слышали… отыскав лиц, нанимающихся за плату, назначил их на должности, наказав им за жалованье, которое они получали, отдавать ему все, что они награбят. Те же, получая жалованье, совершенно безбоязненно обирали и тащили все со всей земли, и ходил кругами произвол наймитов, под личиной должности грабящих подданных. Итак, этот василевс со всей тщательностью, присущей ему, все время подбирал для этих дел поистине негоднейших из всех людей, всегда преуспевая в выслеживании таких злобных созданий, какие ему и требовались. Конечно, когда он назначал на должность тех первых мерзавцев, и злоупотребление властью явило на свет их [прирожденную] подлость, мы воистину удивлялись тому, как человеческая природа смогла вместить в себя столько зла. Когда же те, что со временем сменили их на должностях, сумели намного превзойти их, люди изумленно спрашивали друг друга, каким образом те, которые раньше слыли негоднейшими, теперь уступили своим преемникам до такой степени, что ныне казались по своему образу действия людьми прекрасными и добропорядочными. В свою очередь, третьи превосходили вторых разного рода пороками, за ними другие, с их новшествами в преступлении, явились причиной того, что их предшественники начинали слыть честными людьми. Поскольку это зло росло и росло, всем людям довелось узнать на деле, что испорченность человеческой природы не знает предела, но, вскормленная знанием об уже совершенном и побуждаемая дерзостью, которую вдохновляет полная вседозволенность к тому, чтобы причинять вред тем, кто попал к ней в руки, она неизменно достигает таких границ, судить о которых способно воображение лишь оказавшихся ее жертвой»²⁹⁰. Вполне вероятно, что Юстиниан, безусловно ставя интересы государства выше интересов частного лица и рассматривая себя как олицетворение государства, просто возвращал себе то имущество, которым это государство когда-то одарило того или иного сенатора: ведь основным источником богатств служилой аристократии Константинополя была как раз государственная служба²⁹¹. Находясь на ней, сколачивали себе баснословные состояния вчерашние щитоносцы или скромные писцы канцелярий. Они приобретали роскошные дома и даже целые кварталы в городах, поместья вне городов, мастерские, сады, посуду из золота и серебра, ложа из слоновой кости, шелка и т. п.

Нельзя сказать, что император не пытался бороться с коррупцией. Пытался, причем, в отличие от предшественников, делал это системно, особенно в первые годы власти. Так, согласно выкладкам российского исследователя В. А. Серова²⁹², количество конституций по данному вопросу нарастало: с двух в 528 г. до одиннадцати в 530-м. Затем – резкий спад. Исследователь также замечает, что «важной особенностью антикоррупционной политики Юстиниана были, впрочем, не сами многочисленные запреты и многообразные угрозы…а использование при этом риторических оборотов, которые в совокупности могли бы составить соответствующий раздел государственной теории» – то есть призывы императора к судьям судить по закону, чиновникам – работать бескорыстно, сентенции о несправедливости обогащения лиц, которые должны служить общественному благу.

Поскольку управлять коррупцией не удается даже гению, методы Юстиниана, вне зависимости от его целей, привели к образованию своего рода «вертикали растления». Легко представить, какие злоупотребления начались в византийском обществе и какие средства были расхищены при реализации мегапроектов Юстиниана!

Но гражданам всех сословий оставалось лишь нести на собственных плечах тяжкое бремя налогов. По этому поводу сам автократор откровенно высказывался в одной из новелл: «Первая обязанность подданных и лучшее имеющееся у них средство благодарения императора за попечительность – уплачивать с безусловным самоотвержением общественные подати полностью»²⁹³.

Одновременно с упорядочением гражданского управления император то же самое сделал и в отношении церкви, издав в 535 году две специальные новеллы, адресованные Вселенскому патриарху Епифанию.

5-я новелла регламентировала вопросы монашеской жизни. Было установлено, как должен основываться монастырь, кто может стать монахом, вводился трехлетний срок послушничества перед пострижением, были отрегулированы некоторые бытовые вопросы (например, строго заповедано, чтобы каждый лежал «на своей собственной подстилке»²⁹⁴). Император прописал имущественные вопросы – ведь при поступлении в монастырь человек передавал церкви свое имущество без права истребования назад, а у него могли быть дети и другие родственники, которых нельзя было лишать минимально установленной законом доли наследства (в те годы – четверти всего имущества), или жена, которой следовало возвратить приданое. Оставление монашеской жизни и обратный уход «в мир» наказывались присвоением за «непостоянство» статуса оффициала в штате наместника провинции. Если монах становился церковнослужителем в том сане, в котором для обычного клирика дозволялся брак, но надумал бы жениться, ему воспрещалась любая гражданская карьера.

6-я новелла посвящена скрупулезному перечислению того, что должно и чего не должно делать при поставлении в епископы или пресвитеры. Безусловно, это не стопроцентно оригинальный документ (в его основу легли «Правила святых апостолов»), но многое в развитие этих правил император внес от себя – совершенно в том же духе, что и в законы по гражданскому управлению. Так, поставивший епископа за суффраний, то есть за взятку, подвергался извержению из сана (29-е Апостольское правило), а выплаченные средства (или стоимость подарка) – конфискации в пользу церкви (это уже от Юстиниана). Аналогичным штрафом, но в двойном размере от полученного, наказывался и посредник в даче взятки из числа мирян. «И еще должен твердо знать тот, кто купил епископский сан за деньги или подарки, что, если он до этого был диаконом или пресвитером, а потом через подкуп (δωροδοκίαν) получил <епископское> священство, он не только лишится епископства, но и прежний его сан (schma) не останется за ним, как то: пресвитерский или диаконский. Таким образом, он лишится своего сана как недостойно возжелавший недолжного и к тому же будет исключен из всякого священного чина»²⁹⁵. Епископам воспрещались недозволенные отлучки: оставление епархии более чем на год по иной причине, нежели приказ императора, визит в Константинополь без разрешения вышестоящего архиерея (поскольку епископы путешествовали, как правило, со своим штатом, такие поездки недешево обходились или общине, или государству – если использовалась государственная почта). Куриалу или оффициалу рукоположение в епископы или пресвитеры затруднялось: куриалу, например, следовало отдать четверть имущества в казну. Воспрещалось (опять же во избежание лишних трат общины) рукополагать клириков в чрезмерном количестве. При поставлении епископа любой клирик или мирянин был вправе огласить то, что, по его мнению, препятствовало хиротонии, – и она останавливалась до вынесения результатов расследования, в противном же случае лишались сана и тот, кто рукополагал, и поставляемый. Любой житель империи мог пожаловаться властям на нарушение правил епископом или священником.

Юстиниан и рабство

Закономерным явлением, логично вытекающим из церковных установок того времени, стала отраженная в законодательстве тенденция к изживанию рабства как пережитка прошлого. Нет, император вовсе не был аболиционистом: рабы существовали до, остались и после него, – но именно при Юстиниане право стало максимально лояльным к рабам и было снято большинство сохранявшихся доселе в римском праве ограничений для отпуска этих людей на волю. Да, для полной ликвидации этого института потребовалось еще пять веков, но принципиальные изменения и в законодательстве, и в общественном сознании закрепились именно при Юстиниане. Огромным облегчением стала отмена закона Фуфия – Каниния (консулов 2 г. до н. э.), действовавшего в империи несколько веков. Согласно этому закону господин не мог отпустить на волю всех своих рабов, но только меньшую их часть (половину – если владел не более чем десятью рабами, треть – при числе рабов от 11 до 30, четверть – если их было от 31 до 100, и лишь пятую часть при большем количестве, но не более ста человек одновременно; владельцы одного или двух рабов из-под действия закона исключались). Конечно, милосердие императора переоценивать не стоит: бегство раба или вооруженный мятеж карались по-прежнему (бежавшему могли отрубить ногу, а вооружившегося против хозяина – казнить; хотя, если причиной бегства было жестокое обращение со стороны хозяина, таких драконовских мер не применяли).

А еще император приравнял всех вольноотпущенников, не различая их статуса, к римским гражданам. Важнейший шаг: теперь перед лицом закона вчерашние рабы могли отстаивать свои интересы без какого-либо ущемления. Нужно ли объяснять, каким благом оказалось это нововведение для сотен и сотен тысяч людей!

Правда, одновременно законодательство Юстиниана (конституция 534 г. и новелла 22-я 535 г.) фактически приравняло к рабам приписных колонов – вплоть до отказа признавать их браки (в том числе и со свободными женщинами) и даже наказания адскриптиция «умеренными ударами»: император заботился о том, чтобы земли не остались без рабочих рук, ибо потомство таких союзов следовало статусу матери. Юстиниан пошел еще далее, введя в 536 г. правило, согласно которому дети адскриптициев, принадлежащих разным хозяевам, могли быть поделены между последними. Впрочем, введя такую жестокую норму, император сам же ее и отменил (162-я новелла, 542 г.).

Итак, первые после «Ники» годы в плане внутренней политики оказались весьма насыщенными. Но Юстиниан не успокаивался: он готовился к реставрации Римской империи от Кавказа до Гибралтарского пролива. «Об одном умоляем мы святую и славную Деву Марию, – заявил по этому случаю император в законе, датируемом 533 годом, – чтобы по ходатайству Ее удостоил Господь меня, Своего последнего раба, воссоединить с Римской империей всё, что от нее отторгнуто, и довести до конца высочайший долг наш»²⁹⁶.

Иными словами, империю ожидали масштабные войны на западе. Но для этого нужно было обезопасить восточную границу. Василевс занимался и этим.

Мир с Хосровом империя, как это нередко делалось, купила. Договор был заключен в сентябре 532 года. Поскольку он не имел срока действия, историки прозвали этот мир «вечным». Таковым он, конечно, не оказался, но передышку на несколько лет Константинополь получил. Персам уплатили 110 кентинариев золота – примерно 3,5 тонны, что могло считаться достаточно скромной суммой, особенно если учесть, что в основном эти деньги, как утверждали иранцы, шли на содержание крепостей в Кавказских проходах. Обороняя их, Иран отражал набеги варваров (прежде всего гуннов), опасных для обеих стран, а империя не вкладывалась в эту «коллективную безопасность» уже более двадцати лет. «Казалось, звезды в небе плясали от радости», – вспоминал это событие Захария Ритор, житель какой-то из приграничных областей, страдавших от войны²⁹⁷.

Для начала Константинополь решил напасть на королевство вандалов в Северной Африке. Наверное, главной причиной этого стало поведение самих вандалов. Если в той же Италии готы вели себя по отношению к местному населению, в общем, дружественно, то в Африке, несмотря на почти столетнее господство вандалов, «слияния» не произошло. Ариане-вандалы периодически устраивали в отношении православного римского населения экзекуции, подчас весьма кровавые, а многих свободных прежде римлян обратили в рабов. На протяжении трех десятков лет начиная с середины V века Восточная Римская империя неоднократно пробовала влиять на вандалов с целью прекратить преследования. Немалых усилий потребовало и возвращение увезенной из Рима Евдокии, дочери императора Валентиниана II^I298. Грозный Гизерих, захватчик Африки и грабитель Рима, не брезговал и пиратством, приведя средиземноморское судоходство в совершенный беспорядок. Он оставил этот мир в 477 году, а его преемник Гонорих (Гуннерих) усилил давление на африканских римлян, доводя их существование до скотского. Правда, с Зиноном он предпочел сохранить мир. К моменту получения Юстинианом верховной власти этот мир длился полвека и, как писал Прокопий, вандалы «изнежились»: привыкли вкусно есть и пить, жить в удобных домах, ходить в дорогих одеждах. Это означало, что тяга к походной жизни и войнам у них резко снизилась. К тому же подобный образ жизни требовал средств, которые добывались эксплуатацией подневольного населения, соответственно среди подданных зрело недовольство.

В 523 году королем стал Ильдерих, внук не только свирепого Гизериха, но и Валентиниана III. Он резко сменил политику своих предшественников: прекратил преследование православных, слал богатые подарки Юстину и Юстиниану. Кроме того, он по обвинению в заговоре казнил бывшую королеву Амалафриду, вдову своего предшественника. Но Амалафрида была сестрой Теодориха Великого, и в Карфагене ее окружали прибывшие с ней знатные соплеменники. Их тоже предали смерти. Вандальское королевство теперь не могло рассчитывать на симпатию италийских готов – тем более что Ильдерих если и не порвал с арианством, то, во всяком случае, уравнял его на своей земле с православием. Все эти обстоятельства, несомненно, учитывались Юстинианом, который наверняка начал планировать африканскую кампанию задолго до ее фактического осуществления.

В 530 году власть в Карфагене захватил родственник Ильдериха, Гелимер. Это оказалось отличным поводом для конфликта! Послов нового короля вандалов Юстиниан выгнал и потребовал возвращения трона Ильдериху. Естественно, требование это удовлетворено не было. Более того, Гелимер демонстративно ухудшил условия заточения Ильдериха и его семьи. По тем временам это был достаточный casus belli.

Восстание «Ника» нарушило планы императора, да и начинать кампанию на два фронта, имея на Востоке Иран, государство не могло. Но к лету 533 года обе проблемы были решены. Тактическая ситуация также складывалась благоприятно для римлян: от вандалов отложилась Триполитания, восстание в которой возглавил некий Пуденций (судя по имени, римлянин), получивший поддержку из Константинополя. Аналогичный мятеж затеял и сардинский наместник вандалов Года (этот был уже готом).

Большинство сената и один из ближайших советников императора – префект претория Востока Иоанн Каппадокиец, – памятуя о неудачном походе при Льве I, высказывались решительно против этой затеи, приводя самые разные аргументы: «Когда он (Юстиниан. – С. Д.) объявил государственным мужам, что намерен собрать войско против вандалов и Гелимера, большинство их сразу отнеслось враждебно к этому плану и оплакивало его как несчастье; у них была свежа память о морском походе василевса Льва и о поражении Василиска; они наизусть перечислили, сколько тогда погибло солдат, сколько денег потеряла казна. Особенно печалились и горевали, полные забот, эпарх двора, которого римляне называют претором, и управитель казначейства, равно и все другие, на которых был возложен сбор государственных или царских доходов, предвидя, что им придется доставить на военные расходы огромные суммы и что не будет для них ни снисхождения, ни отсрочек. Из военачальников же каждый, кто думал, что ему придется командовать в этом походе, был охвачен страхом, ужасаясь огромной опасности стать, если им будет суждено спастись от бедствий морского пути, лагерем во вражеской земле и, высадившись с кораблей, сражаться с силами огромного и могущественного царства. И солдаты, только что вернувшиеся с долгой и трудной войны и еще не насладившиеся вполне радостями домашней жизни, были в отчаянии как потому, что их ведут на морское сражение, о чем они раньше даже слыхом не слыхивали, так и потому, что их посылают от пределов Востока к крайнему Западу на тяжелую войну с вандалами и маврусиями. Что же касается остальных, как это бывает при большом стечении народа, они хотели быть свидетелями новых приключений, хотя и сопряженных с опасностями для других»²⁹⁹.