Текст книги "Юстиниан"

Как и в Африке, в Италии восстановили старые римские порядки и началось строгое и повсеместное взыскание налогов. Но, в отличие от Африки, завоевание Италии не стало полным: севернее По готы по-прежнему управлялись своей властью, и буквально сразу по отъезде Велисария начались вооруженные столкновения между ними и силами Юстиниана.

Что же касается налогов, то как раз в 538–539 годах Юстиниан издает несколько новелл, из которых видно, что для государства вопрос собираемости средств с населения стоял едва ли не на первом месте. Войны, стройки, выплаты варварам требовали денег, денег и еще раз денег. Этого же требовал император от своих чиновников. Поскольку при любой системе налогообложения конечным плательщиком является народ, финансовое бремя возрастало повсеместно. Разорялись торговцы, ремесленники, куриалы, крестьяне. Они, а также жители территорий, подвергавшихся набегам врагов, оставляли привычный уклад и переселялись в города, где легче было найти работу или благотворителей, обеспечивавших хотя бы бесплатной едой. Это являлось нарушением установленных правил (ведь, согласно законам того времени, ни колон не имел права перестать обрабатывать свою землю, ни ремесленник – покинуть свою коллегию), но происходило массово и повсеместно. Не следует сбрасывать со счетов и жителей окраин, диких гор и пустынь, стремившихся в центральные провинции, в города – просто за лучшей долей. Конечно же, главным магнитом для переселенцев был Константинополь. Еще в 535 году Юстиниан описал данное бедствие в одной из своих новелл и вместо ночного эпарха ввел должность народного претора, расширив его полномочия для наблюдения за новопереселенцами. Прошло четыре года, и наплыв обездоленных в столицу оказался таким, что пришлось вводить еще одну должность – квезитора, в обязанности которого входило следить за состоянием нравов: ведь пришлый элемент по-другому мыслил и вел себя. «Известно нам, что провинции постепенно лишаются собственных жителей, великий же этот наш город постоянно осаждается различными людьми, покинувшими свои города и бросившими земледелие»³³⁹, – писал император в преамбуле к соответствующей новелле (80-й). К тому же многие из пришлых людей были полуварварами, еле говорившими по-гречески, или вообще стопроцентными варварами. Жители Константинополя в этом смысле, наверное, переживали то же самое, что и мои московские современники на рубеже 2000-х годов: город менялся на глазах. Квезитор имел право суда и мог при необходимости удалить из Константинополя проштрафившихся. Ну и на всякий случай в 539 году император выпустил новеллу, усиливавшую ответственность за продажу оружия частным лицам (85-ю). При обнаружении оружия его предписывалось отбирать в пользу казны, а продавца наказывать. В том же году 79-й новеллой монахи и монахини были освобождены от подсудности гражданской власти по делам об имущественных исках, которые теперь надлежало рассматривать суду епископа.

* * *

В очередной раз напав на Фракию, гунны-кутригуры и славяне в 540 году дошли до предместий столицы, вызвав среди ее жителей небывалую панику. Небольшой отряд варваров сумел даже переправиться через Дарданеллы. Затем они опустошили Грецию (кроме Пелопоннеса) и ушли домой. Но и этот дерзкий набег померк в сравнении с тем, что творилось на восточной границе.

В конце зимы 540 года случилось то, чего Юстиниан опасался: Иран нарушил мир. Выставив в качестве предлога для войны несколько обстоятельств (в основном жалобы армян и арабов на притеснения со стороны ромеев), Хосров I Ануширван задержал императорского посланника Анастасия и, лично возглавив войска, переправился через Евфрат. Рассказывая об этом эпизоде, Прокопий в очередной раз сделал выпад в адрес Юстиниана (вложив отрицательную характеристику в уста врагов – армян, обращавшихся к Хосрову): «…тот, кто, о царь, на словах тебе друг, а на деле – враг, пренебрегая и друзьями, и врагами, разрушил и привел в беспорядок мир человеческий. В этом ты и сам скоро убедишься, когда ему удастся полностью подчинить себе западные народы. Чего он только не сделал из того, что было ранее запрещено? Чего он не подверг потрясению из того, что было хорошо устроено? Разве не обложил он нас податью, которой раньше не было? Разве не обратил он в рабов наших соседей цанов, бывших до того независимыми? Разве не поставил он римского архонта над царем несчастных лазов, совершив таким образом недостойный поступок, противоречащий самой природе вещей и нелегко объяснимый словами? Разве не послал он своих военачальников к жителям Боспора и не подчинил своей власти город, совершенно ему не принадлежавший? Разве не заключил он военный союз с царством эфиопов, о котором римляне никогда раньше не слыхали? Более того, он покорил и омиритов (химьяритов – С. Д.), завоевал Красное море, присоединил к Римской державе землю фиников. Не будем уже говорить о страданиях ливийцев и италийцев. Всей земли мало этому человеку. Ему недостаточно властвовать над всеми людьми. Он помышляет о небе и рыщет в глубинах океана, желая подчинить себе какой-то иной мир»³⁴⁰.

Штурмуя или грабя (вынуждая платить выкуп) сирийские города, персы неумолимо приближались к столице всего византийского Востока Антиохии. Военный магистр Армении Вуза, командовавший в тот момент ромейскими силами, увел часть армии с собой, рассчитывая воевать с персами методами партизанской войны, – что при слабости сил было вполне оправданно и предписывалось стратегиконами тех лет.

В город прибыл стратилат Востока патрикий Герман. Он нашел, что Антиохия укреплена хорошо, но в одном месте надо срывать скалу, близко подходившую к стене. Городские архитекторы отказались начинать работы, понимая, что закончить их до прибытия персов не успеют, а недоделанное покажет врагу место, где следует начинать приступ. Чтобы спасти не так давно отстроенный город, от наступавшего врага решили откупиться. Хосров потребовал десять кентинариев золота (327,5 килограмма) за то, чтобы оставить в покое весь Восток. Но переговоры затянулись. Герман, не дождавшись войск из Константинополя, покинул Антиохию. Однако в этот момент гарнизон получил подкрепление (шесть тысяч солдат) с запада Сирии, а прибывший для улаживания конфликта столичный уполномоченный, асикрит Юлиан, запретил горожанам самостоятельно вести переговоры. В итоге речь о выкупе более не велась, и антиохийцы приняли решение сражаться, опираясь на гарнизон и стасиотов – молодых бойцов партий местного цирка.

Но враги оказались сильнее, и город пал³⁴¹. Причем солдаты после взятия стены (в том самом месте, где не срыли скалу!) отступили организованно, а стасиоты бились на улицах, не имея полного вооружения, и в большинстве своем погибли. Город, кроме одного из самых значительных храмов, был сожжен. Лучших жителей – мастеров, купцов, архонтов – Хосров переселил в Иран, где для них был специально выстроен город «Антиохия Хосрова», во главе которого царь поставил христианина.

Иоанн Малала считал, что одной из причин сдачи Антиохии оказалась банальная коррупция: Герман так увлекся скупкой задешево у жителей Антиохии серебра, меняя его на золото (которое эвакуирующимся горожанам легче было унести), что пренебрег своими непосредственными обязанностями: «Ни о чем не заботясь, он жил в Антиохии, скупая у [ее] жителей серебро за две и три номисмы либру»³⁴². То есть родственник императора наживал 100–200 % дохода с операции: ведь в обычных условиях соотношение между золотом и серебром составляло примерно от 1:12 до 1:14, то есть около 6 номисм за либру.

Гарнизон Верои, сдавшейся Хосрову после осады, большей частью перешел к персам, так как казна задолжала солдатам жалованье за длительный период службы. Эдесса, Апамея, Константина и Дара откупились от врагов, причем в Апамее царь приказал устроить на городском ипподроме ристания и, зная, что Юстиниан благоволит венетам, «заказал» победу прасинов. Такая вот справедливость!³⁴³ Выкуп же с Дары он потребовал после неудачной осады, которую начал, когда уже согласился на привезенные из Константинополя условия мира. Фактически шах дважды оскорбил императора – и как человека, и как государя.

Война продолжилась.

Весной следующего года на театр военных действий прибыл «старый новый» магистр Востока Велисарий, приведя с собой контингенты из пленных готов.

Война сначала на два, а затем и на три фронта: 541—545

Восточная кампания 541 года была для ромеев не слишком успешной, хотя они разрушили одну крепость в Армении и пленили ее гарнизон. Персы напали на Лазику. Царь лазов Губаз, недовольный притеснениями со стороны византийских чиновников, перешел на сторону врага, а начальники крепостей Севастополиса (Сухуми) и Питиунта (Пицунды), боясь быть отрезанными наступавшим врагом, сожгли порученные им города и переправили своих людей в Трапезунд на кораблях.

Весной 542 года многочисленные отряды персов и союзных им арабов хлынули в Палестину. Византийцы заперлись в крепостях, предоставив неприятелю полную свободу действий. Юстиниан срочно послал туда Велисария с небольшим числом солдат на почтовых лошадях, и произошло чудо: иранские полководцы во главе с шахиншахом предпочли не искушать судьбу и увели свои полчища за Евфрат – во всяком случае, так об этом повествует Прокопий³⁴⁴. На самом же деле Велисарий прибегнул к военной хитрости: якобы случайно показал персидскому послу многочисленных оруженосцев, окружавших его лагерь. Перс, не зная, что это всё, чем располагал магистр, испугался и повлиял на решение царя уйти. Впрочем, и в этот раз враги увели множество людей и увезли с собой большую добычу.

Вдобавок к военным неурядицам в империи началась чума. За 542–544 годы эпидемия «черной смерти» привела к колоссальным людским потерям. Явившись полной неожиданностью для Юстиниана, это трагическое событие нанесло по его планам сокрушительный удар³⁴⁵. Города Средневековья, даже такие, как Константинополь (где были и коммунальные службы, и врачи, и больницы), в случае эпидемий становились рассадниками заразы. Чтобы представить себе масштаб бедствия, лучше всего взглянуть на них глазами очевидцев. Вот как описал чуму Прокопий: «Около этого времени распространилась моровая язва, из-за которой чуть было не погибла вся жизнь человеческая. Возможно, всему тому, чем небо поражает нас, кто-либо из людей дерзновенных решится найти объяснение. Ибо именно так склонны действовать люди, считающие себя умудренными в подобных вещах, придумывая ложь о причинах, для человека совершенно непостижимых, и сочиняя сверхъестественные теории о явлениях природы. Хотя сами они знают, что в их словах нет ничего здравого, они считают, что вполне достаточно, если они убедят своими доводами кого-либо из первых встречных, совершенно обманув их. Причину же этого бедствия невозможно ни выразить в словах, ни достигнуть умом, разве что отнести все это к воле Божьей³⁴⁶. Ибо болезнь разразилась не в какой-то одной части земли, не среди каких-то отдельных людей, не в одно какое-то время года, на основании чего можно было бы найти подходящее объяснение ее причины, но она охватила всю землю, задела жизнь всех людей, притом что они резко отличались друг от друга; она не щадила ни пола, ни возраста. Жили ли они в разных местах, был ли различен их образ жизни, отличались ли они своими природными качествами или занятиями или чем-либо еще, чем может отличаться один человек от другого, эта болезнь, и только она одна, не делала для них различия. Одних она поразила летом, других зимой, третьих в иное время года. Пусть каждый, философ или астролог, говорит об этих явлениях как ему заблагорассудится, я же перехожу к рассказу о том, откуда пошла эта болезнь и каким образом губила она людей.

Началась она у египтян, что живут в Пелусии. Зародившись там, она распространилась в двух направлениях, с одной стороны на Александрию и остальные области Египта, с другой стороны – на соседних с Египтом жителей Палестины, а затем она охватила всю землю, продвигаясь всегда в определенном направлении и в надлежащие сроки. Казалось, она распространялась по точно установленным законам и в каждом месте держалась назначенное время. Свою пагубную силу она ни на ком не проявляла мимоходом, но распространялась повсюду до самых крайних пределов обитаемой земли, как будто боясь, как бы от нее не укрылся какой-нибудь дальний уголок. Ни острова, ни пещеры, ни горной вершины, если там обитали люди, она не оставила в покое. Если она и пропускала какую-либо страну, не коснувшись ее жителей или коснувшись их слегка, с течением времени она вновь возвращалась туда; тех жителей, которых она прежде жестоко поразила, она больше не трогала, однако уходила из этой страны не раньше, чем отдаст точную и определенную дань смерти, погубив столько, сколько она погубила в предшествующее время в соседних землях. Начинаясь всегда в приморских землях, эта болезнь проникала затем в самое сердце материка. На второй год после появления этой болезни она в середине весны дошла до Византия, где в ту пору мне довелось жить. Происходило здесь все следующим образом. Многим являлись демоны в образе различных людей, и те, которым они показывались, думали, что они от встреченного ими человека получили удар в какую-нибудь часть тела, и сразу же, как только они видели этот призрак, их поражала болезнь. Сначала люди пытались отвратить от себя попадавшихся им призраков, произнося самые святые имена и совершая другие священные обряды кто как мог, но пользы от этого не было никакой, ибо даже и бежавшие в храмы погибали там. Потом они уже теряли желание слышать своих друзей, когда те к ним приходили, и запершись в своих комнатах, делали вид, что не слышат даже тогда, когда двери у них тряслись от стука, явно опасаясь, как бы зовущий их не оказался демоном. Некоторых эта моровая язва поражала иначе. Этим было видение во сне, и им казалось, что они испытывают то же самое от того, кто стоял над ними, или же они слышали голос, возвещающий им, что они занесены в число тех, кому суждено умереть. Большинство же ни во сне, ни наяву не ведали того, что произойдет, и все же болезнь поражала их. Охватывала она их следующим образом. Внезапно у них появлялся жар; у одних, когда они пробуждались ото сна, у других, когда они гуляли, у третьих, когда они были чем-то заняты. При этом тело не теряло своего прежнего цвета и не становилось горячим, как бывает при лихорадке, и не было никакого воспаления, но с утра до вечера жар был настолько умеренным, что ни у самих больных, ни у врача, прикасавшегося к ним, не возникало мысли об опасности. В самом деле, никому из тех, кто впал в эту болезнь, не казалось, что им предстоит умереть. У одних в тот же день, у других на следующий, у третьих немного дней спустя появлялся бубон, не только в той части тела, которая расположена ниже живота и называется пахом (бубоном), но и под мышкой, иногда около уха, а также в любой части бедра.

До сих пор у всех, охваченных этой болезнью, она проявлялась почти одинаково. Но затем, не могу сказать, вследствие ли телесных различий или же по воле того, кто эту болезнь послал, стали наблюдаться и различия в ее проявлении. Одни впадали в глубокую сонливость, у других наступал сильный бред, но и те и другие переносили все страдания, сопутствующие этой болезни. Те, которых охватывала сонливость, забыв обо всем, к чему они привыкли, казалось, все время пребывали во сне. И если кто-нибудь ухаживал за ними, они ели, не просыпаясь; другие же, оставленные без присмотра, быстро умирали от недостатка пищи. Те же, кто находился в бреду, страдали от бессонницы, их преследовали кошмары, и им казалось, что кто-то идет, чтобы их погубить. Они впадали в беспокойство, издавали страшные вопли и куда-то рвались. Те, кто ухаживал за ними, несли бремя непрерывного труда и страдали от сильного переутомления. По этой причине все жалели их не меньше, чем самих больных, и не потому, что они могли заразиться болезнью от близкого с ними соприкосновения, а потому, что им было так тяжело. Ибо не было случая, чтобы врач или другой какой-то человек приобрел эту болезнь от соприкосновения с больным или умершим; многие, занимаясь похоронами или ухаживая даже за посторонними им людьми, против всякого ожидания не заболевали в период ухода за больным, между тем как многих болезнь поражала без всякого повода, и они быстро умирали. Эти присматривающие за больными должны были поднимать и класть их на постели, когда они падали с них и катались по полу, оттаскивать и отталкивать их, когда они стремились броситься из дома. Если же кому-либо из больных попадалась вода, они стремились броситься в нее, причем не столько из-за жажды (ибо многие бросались к морю), сколько главным образом из-за расстройства умственных способностей. Очень трудно было и кормить таких больных, ибо они неохотно принимали пищу. Многие и погибали от того, что за ними некому было ухаживать: они либо умирали с голоду, либо бросались с высоты. Тех, которые не впадали в кόму или безумие, мучили сильные боли, сопровождавшиеся конвульсиями, и они, не имея сил выносить страданий, умирали. Можно было предположить, что и со всеми другими происходило то же самое, но поскольку они были совершенно вне себя, то они не могли полностью ощущать своих страданий, так как расстройство их умственных способностей притупляло у них всякое сознание и чувствительность.

Тогда некоторые из врачей, находясь в затруднении из-за того, что признаки болезни были им непонятны, и полагая, что главная ее причина заключается в бубонах, решили исследовать тело умерших. Разрезав опухоли, они нашли в них выросший там какой-то страшный карбункул.

Одни умирали тотчас же, другие много дней спустя, у некоторых тело покрывалось какими-то черными прыщами величиной с чечевицу. Эти люди не переживали и одного дня, но сразу же умирали. Многих приводило к смерти неожиданно открывшееся кровотечение. К этому могу еще добавить, что многие из тех, кому знаменитейшие врачи предрекли смерть, некоторое время спустя сверх ожидания избавились ото всех бед, а многим, о выздоровлении которых они утверждали, очень скоро суждено было погибнуть. Таким образом, у этой болезни не было ни одного признака, который бы мог привести человека к верному заключению. Во всех случаях исход болезни по большей части не соответствовал заключениям разума. Одним помогали бани, другим они в неменьшей степени вредили. Многие, оставленные без ухода, умирали, однако многие, сверх ожидания, выздоравливали. И опять-таки для тех, кто имел уход, результат был неодинаков. И если говорить в целом, не было найдено никакого средства для спасения людей как для предупреждения этой болезни, так и для преодоления ее у тех, кто оказался ей подвержен, но заболевание возникало безо всякого повода и выздоровление происходило само собой. И для женщин, которые были беременными, если они заболевали, смерть оказывалась неизбежной. Умирали и те, у которых случались выкидыши, но и роженицы погибали вместе с новорожденными. Говорят, что три родившие женщины, потеряв своих детей, остались живы, а у одной женщины, которая сама умерла при родах, ребенок родился и остался жив. Тем, у кого опухоль была очень велика и наполнялась гноем, удавалось избавиться от болезни и остаться живыми, ибо ясно, что болезнь разрешалась карбункулом, и это по большей части являлось признаком выздоровления. У кого же опухоль оставалась в прежнем виде, у тех проходил весь круг бедствий, о которых я только что упомянул. У некоторых, случалось, высыхало бедро, из-за чего появившаяся на нем опухоль не могла стать гнойной. Некоторым суждено было остаться в живых, но язык их и речь сильно пострадали: они либо заикались, либо в течение всей оставшейся жизни говорили с трудом и неясно.

В Визáнтии болезнь продолжалась четыре месяца, но особенно свирепствовала в течение трех. Вначале умирало людей немногим больше обычного, но затем смертность все более и более возрастала: число умирающих достигло пяти тысяч в день, а потом и десяти тысяч и даже больше. В первое время каждый, конечно, заботился о погребении трупов своих домашних; правда, их бросали и в чужие могилы, делая это либо тайком, либо безо всякого стеснения. Но затем всё у всех пришло в беспорядок. Ибо рабы оставались без господ, люди, прежде очень богатые, были лишены услуг со стороны своей челяди, многие из которой либо были больны, либо умерли; многие дома совсем опустели. Поэтому бывало и так, что некоторые из знатных при всеобщем запустении в течение долгих дней оставались без погребения. Мудрую заботу об этом, как и следовало ожидать, принял на себя василевс. Выделив солдат из дворцовой охраны и отпустив средства, он велел позаботиться об этом Феодора, который состоял при “царских ответах” и в обязанности которого входило уведомлять василевса об обращенных к нему жалобах, а затем сообщать просителям о том, что ему было угодно постановить. Римляне на латыни называют эту должность референдарием. Те, чей дом не обезлюдел окончательно, сами готовили могилы для своих близких. Феодор же, давая деньги, полученные от василевса, и тратя, кроме того, свои личные, хоронил трупы тех, кто остался без попечения. Когда все прежде существовавшие могилы и гробницы оказались заполнены трупами, а могильщики, которые копали вокруг города во всех местах подряд и как могли хоронили там умерших, сами перемерли, то, не имея больше сил делать могилы для такого числа умирающих, хоронившие стали подниматься на башни городских стен, расположенные в Сиках. Подняв крыши башен, они в беспорядке бросали туда трупы, наваливая их, как попало, и наполнив башни, можно сказать, доверху этими мертвецами, вновь покрывали их крышами. Из-за этого по городу распространилось зловоние, еще сильнее заставившее страдать жителей, особенно если начинал дуть ветер, несший отсюда этот запах в город.

Все совершаемые при погребении обряды были тогда забыты. Мертвых не провожали, как положено, не отпевали их по обычаю, но считалось достаточным, если кто-либо, взяв на плечи покойника, относил его к части города, расположенной у самого моря, и бросал его там. Здесь, навалив их кучами на барки, отвозили куда попало. Тогда и те, которые в прежние времена были наиболее буйными членами димов, забыв взаимную ненависть, отдавали вместе последний долг мертвым и сами несли даже и не близких себе умерших и хоронили их. Даже те, кто раньше предавался позорным страстям, отказались от противозаконного образа жизни и со всем тщанием упражнялись в благочестии не потому, что они вдруг познали мудрость или возлюбили добродетель (ибо то, что дано человеку от природы или чему он долго обучался, не может быть так легко отброшено, разве что снизойдет на него Божья благодать), но потому, что тогда все, так сказать, пораженные случившимся и думая, что им вот-вот предстоит умереть, в результате острой необходимости, как и следует ожидать, познали на время кротость³⁴⁷. Однако, когда они вскоре избавились от болезни, спаслись и поняли, что они уже в безопасности, ибо зло перекинулось на других людей, они вновь, резко переменив образ мыслей, становились хуже, чем прежде, проявляя всю гнусность своих привычек и, можно сказать, превосходя самих себя в дурном нраве и всякого рода беззаконии. Ибо, если бы кто-нибудь стал утверждать, что эта болезнь, случайно ли или по воле Провидения, точно отобрав самых негодяев, их сохранила, пожалуй, оказался бы прав. Но все это проявилось впоследствии.

В это время трудно было видеть кого-либо гуляющим по площади. Все сидели по домам, если были еще здоровы, и ухаживали за больными или оплакивали умерших. Если и доводилось встретить кого-нибудь, так только того, кто нес тело умершего. Всякая торговля прекратилась, ремесленники оставили свое ремесло и все то, что каждый производил своими руками. Таким образом, в городе, обычно изобилующем всеми благами мира, безраздельно свирепствовал голод. В самом деле, трудно было и даже считалось великим делом получить достаточно хлеба или чего-нибудь другого. Поэтому и безвременный конец у некоторых больных наступал, по-видимому, из-за нехватки самого необходимого. Одним словом, в Визáнтии совершенно не было видно людей, одетых в хламиды³⁴⁸, особенно когда заболел василевс (ибо случилось так, что и у него появилась опухоль), но в городе, являвшемся столицей всей Римской державы, все тихо сидели по домам, одетые в одежды простых людей. Таковы были проявления моровой язвы как на всей римской земле, так и здесь, в Визáнтии. Поразила она также и Персию, и все другие варварские земли»³⁴⁹.

Можно лишь догадываться, в каком напряжении пребывал все это время Юстиниан. Изнуряя себя тяжелой работой, он ослаб и в 542 году сам заболел чумой. Отличаясь отменным здоровьем, император выздоровел и не пострадал от ужасных осложнений, описанных Прокопием.

Однако болезнь Юстиниана повлекла за собой далеко-идущие последствия как для внешней, так и для внутренней политики. Армейские командиры, узнав о случившемся (ходили даже слухи о смерти государя), стали вести речи в том ключе, что они не допустят избрания нового василевса без их участия. Когда же тот выздоровел, наиболее расторопные поспешили донести на товарищей, среди которых были Велисарий и Вуза. Феодора, усмотрев в настроениях двух виднейших полководцев угрозу себе, вызвала их в Константинополь и подвергла опале. Вуза на несколько лет угодил в подземный застенок, откуда вышел полуслепым инвалидом. Велисарий же лишился имущества и дружины: его богатства были конфискованы, а букеллариев вместе с вооружением распределили между столичными военачальниками и придворными евнухами.

Когда же выяснилось, что подозрения беспочвенны, императрица объявила Велисарию о прощении, якобы вымоленном его женой Антониной. Полководец, и без того любивший супругу, стал ее просто боготворить. Императрица вернула ему все имущество кроме 30 кентинариев, которые подарила Юстиниану. Каковы же были богатства Велисария, если эти 30 кентинариев – почти тонна золота!³⁵⁰ – лишь часть их?! И как законным образом столь значительное состояние сумел обрести человек, не занимавшийся ничем, кроме военной службы?

Однако душевному состоянию Велисария был нанесен урон. К тому же даже после снятия опалы он уже не мог вернуться на Восток – там магистром армии был назначен его вчерашний подчиненный Мартин. Велисарий занял значительно меньшую придворную должность комита царских конюшен, comes sacri stabuli (в этом ранге он позже и отправился в свою последнюю италийскую кампанию).

Поскольку от эпидемии вымерло много людей, цены на рабочие руки поднялись и труд ремесленников и сельских батраков вздорожал. Не вполне понимая экономику происходящего, Юстиниан в эдикте на имя префекта претория Петра Варсимы с жаром бичевал корыстолюбие этих людей, требовал возврата к старым ценам и грозил штрафами. Снова началась продажа должностей с выплатой суффрагия; соответственно, появились и злоупотребления.

Занимаясь расстроенными финансами, Юстиниан тем не менее по-прежнему находил время для богословия.

Около 543 года в Иерусалим прибыла делегация египетских монахов, разделявших воззрения христианского богослова III века Оригена. Они стали жаловаться на притеснения, чинимые им в палестинских монастырях. Дело дошло до Юстиниана, и тот ревностно и с интересом вмешался. Полемика увлекла Юстиниана и даже побудила его написать против Оригена сочинение, адресовав его столичному патриарху Мине. В преамбуле император недвусмысленно изложил свои цели: «У нас всегда была и есть забота, – правую и неукоризненную веру христианскую и благостояние святейшей Божией кафолической и апостольской Церкви во всем соблюдать непричастными смятениям. Это мы поставили первою из всех заботою; и мы уверены, что за нее и в настоящем мире нам Богом дано и сохраняется царство и покорены враги нашего государства, и надеемся, что за нее и в будущем веке мы обретем милосердие пред Его благостию. Если враг рода человеческого и выискивает беcпрестанно различные случаи, в которых старается вредить душам человеческим, но человеколюбие Божие, сокрушая его лукавство и обличая сопротивных, не допускает стаду своему потерпеть вред или рассеяться»³⁵¹. Документ этот был направлен не только Мине, но и в Рим, Александрию, Антиохию и Иерусалим: всей Вселенской пентархии. Мина поддержал императора, учение Оригена было осуждено и на Поместном соборе 543 года в Константинополе, но конфликт между монахами-оригенистами и монахами православной традиции в Палестине не затихал без малого десять лет. Монахи, разделявшие взгляды Оригена, были вынуждены или отказаться от них, или уйти из монастырей (прежде всего из палестинской Новой лавры³⁵²).

Примерно в это же время в Малой Азии начинается миссионерская деятельность очень яркого человека – проповедника и церковного писателя Иоанна, много позднее (в 558 году) рукоположенного Иаковом Барадеем во епископа Азии (Эфеса). Будучи монофиситом, Иоанн тем не менее многие годы сохранял добрые отношения с императором, бывая в Константинополе или подолгу живя там.

В декабре 542 года император 117-й новеллой упорядочил правила разводов. Отныне окончательно ушла в прошлое практика расторжения браков по взаимному согласию: теперь разойтись можно было, только имея такие веские причины, как покушение на убийство, прелюбодеяние жены (не мужа!), открытое сожительство мужа с любовницей, непристойное поведение супруги (например, поход в баню, на вечеринку или на ипподром с мужчинами без согласия мужа). Ну и злоумышление второго супруга против императора!

В 543 году Хосров не вел активных боевых действий, опасаясь чумы едва ли не более, чем ромейских сил. Он встал во главе войска в Гандзаке, на озере Урмия, и ждал посольства от Юстиниана. Однако человек, ехавший к царю из Константинополя, заболел, и переговоры не состоялись. Ромейское войско, надеясь на неожиданность, совершило поход на Двин, но было отбито и потерпело большой урон.

Весной следующего, 544 года Хосров ответил, напав на Эдессу. Город выдержал осаду и штурм; персы ушли, получив 500 фунтов золота отступного. Мир с Ираном заключили только в 545 году, временно, сроком на пять лет, условившись потом договориться лучше. Хосров потребовал: «За перемирие на все это время римский автократор должен заплатить ему деньги и прислать врача по имени Трибун с тем, чтобы он оставался при нем назначенное время. Этому врачу удалось в прежнее время излечить его от тяжелой болезни, чем он заслужил его расположение и стал ему очень желанным человеком³⁵³. Когда об этом услышал василевс Юстиниан, он тотчас послал ему Трибуна и вместе с ним деньги – 20 кентинариев. Так между римлянами и персами был заключен мирный договор на пять лет, произошло это на девятнадцатом году самодержавного правления василевса Юстиниана»³⁵⁴.