Текст книги "Юстиниан"

По инициативе Феодоры сразу же по окончании сооружения собора Святой Софии была начата перестройка пятикупольного храма Святых Апостолов, где погребали императоров. По легенде, августе во сне явились апостолы и предложили не просить на постройку денег у мужа, но выйти к берегу Золотого Рога за Дексиократовыми воротами (ныне ворота Aikapi) и покопать землю в поисках дюжины сосудов, наполненных золотом. Феодора так и сделала, в результате чего деньги были обретены. Императрица, правда, умерла до того, как постройку закончили. Этот грандиозный храм обветшал и в османское время был разрушен. Однако сам принцип пятиглавого собора пережил свой прототип в многочисленном храмовом зодчестве Руси. Грандиозное же европейское подражание собору Святых Апостолов восхищает миллионы людей и сегодня – это всемирно известный Сан-Марко в Венеции.

В Антиохии на средства Феодоры возвели собор Михаила Архангела и некое общественное сооружение, называвшееся «базиликой Анатолия», – колонны для него по приказу императрицы привезли из Константинополя⁴⁵⁵.

Для себя лично василисса приказала выстроить дворец на азиатском берегу Босфора, в Иерии (ныне полуостров Фенербахче в районе Кадыкёй). Там она любила отдыхать в пору летней жары.

У Юстиниана и Феодоры не было детей. Существует легенда о том, что когда в Константинополь прибыл почитаемый на Востоке старец, монах Савва Освященный, Феодора попросила его помолиться о даровании сына. Кирилл Скифопольский, автор Жития Саввы Освященного, так описал эту сцену: «Император приблизился к Савве, поклонился и с радостью и со слезами облобызал божественную его главу. Потом, получивши от него благословение, принял из руки его палестинские просьбы и просил его посетить и благословить императрицу Феодору. Старец пришел и к ней. Императрица приняла его с радостью, поклонилась и сказала ему: “Помолись о мне, отец, чтобы Господь дал мне сына”. Старец в ответ на сие сказал ей: “Бог славы да сохранит Ваше царство в благочестии и в победе”. Услышавши сие, императрица опечалилась, потому что он не удовлетворил ее прошению. Посему, когда он от нее вышел, то бывшие при нем отцы укоряли его и говорили: “Для чего ты опечалил императрицу и не помолился о ней, как она просила тебя?” Старец сказал им: “Нет, отцы, из чрева ее не произойдет плода, ибо сын ее напитался бы догматами Севера и возмутил бы Церковь хуже Анастасия”»⁴⁵⁶.

Влияние Феодоры при дворе не ослабевало до самой ее смерти 28 июня 548 года, когда после страшных мучений императрица скончалась в Константинополе от рака.

И много лет после ее смерти Юстиниан, если хотел подчеркнуть торжественность своего обещания, подкреплял его клятвой именем Феодоры. А в вечное ее поминовение он возвел постройку, дошедшую до наших дней и знакомую едва ли не каждому православному: монастырь Святой Екатерины на Синае.

ТРИБОНИАН

(до 500 – после 542)

Трибониан, родом из Памфилии, начал свою юридическую службу в Константинополе и за счет немалых способностей быстро достиг поста начальника скринии. В 529 году он получил должность квестора священного дворца и до 534 года сначала участвовал на высоких должностях в работе комиссии по составлению «Сorpus Juris Civilis», а затем и руководил ею.

Не только великолепно эрудированный, но и не чуждый светским манерам, он пользовался при дворе авторитетом. «Трибониан был талантлив от природы и достиг высокой степени учености, не уступая в этом никому из современников, но он был безумно корыстолюбив и ради выгоды всегда был готов торговать правосудием; с давних пор он ежедневно одни законы уничтожал, а другие создавал, продавая их просителям в зависимости от нужды… Был он обходительным и во всех прочих отношениях приятным, а благодаря своей высокой образованности он очень умело скрывал болезненную страсть к корыстолюбию»⁴⁵⁷. Впрочем, данная характеристика, скорее всего, – завуалированная критика Юстиниана: ведь главным потребителем «подправленных» законов был сам император, а делались эти искажения прежде всего при составлении Кодекса и Дигест.

Одним из требований восставших в 532 году была отставка Трибониана. Смещенный с поста дворцового квестора, в ноябре 533 года он был назначен магистром оффиций и исполнял эту должность до весны 535-го. Затем император восстановил его в прежней должности, которую Трибониан и занимал до самой смерти (скорее всего, во время большой эпидемии чумы, около 542 года).

Сам Юстиниан отзывался о Трибониане весьма похвально: «Он равно замечателен в деле, слове и составлении законов и ничего не ставит выше наших приказаний»⁴⁵⁸. Трибониан не остался в долгу: однажды он заявил Юстиниану, что всерьез опасается, как бы за свое благочестие император не был бы вознесен прямо на небо.

Хорошее отношение Юстиниана к своему главному юристу не помешало конфисковать часть его имущества после смерти, уменьшив долю законных наследников, – то ли в наказание за неосновательное обогащение (то есть взятки), то ли потому, что Юстиниан мог расценивать богатство Трибониана как государственную награду – и считать себя вправе после смерти вернуть ее назад.

В более поздние времена имя Трибониана стало нарицательным для обозначения способного, но продажного юриста.

ИОАНН КАППАДОКИЕЦ

(до 500 – после 548)

В течение длительного времени финансовую политику Византийской империи при Юстиниане определял Иоанн из Кесарии Каппадокийской. Он занимал должность префекта претория Востока⁴⁵⁹ в 531 и 532–541 годах. Новейшие историки считают этого человека, поднявшегося до высот власти из самых низов благодаря своим талантам, истинным автором административных преобразований Юстиниана. Не случайно из новелл, изданных после 534 года, «три четверти их, адресованные по большей части непосредственно ему, относятся ко времени его пребывания на посту префекта претория Востока и лишь четверть – к оставшимся 25 годам правления Юстиниана»⁴⁶⁰.

Прокопий Кесарийский, крайне отрицательно относившийся к Иоанну, отзывался о нем как об исключительно дурном, хотя и небесталанном, человеке. «Он ничему не научился, посещая грамматиста, разве что писать письма, да и это делал из рук вон плохо. Но из всех известных мне людей он был самым одаренным от природы. Его отличала необычайная способность постигнуть необходимое и умение найти выход из самых затруднительных обстоятельств. Самый скверный из всех людей, он использовал свои способности исключительно на дурное. До него не доходило слово Божье, и не было у него человеческого стыда. Ради наживы он погубил жизни многих людей и разрушил целые города. Награбив за короткое время большие деньги, он предался не знающему границ пьянству. Грабя до полудня имущество подданных, остальное время он пил и предавался разврату. Он никогда не мог обуздать себя, ел до пресыщения и рвоты и всегда был готов воровать деньги, но еще более же был способен расточать их и тратить. Таков был Иоанн»⁴⁶¹. Прокопию вторит Иоанн Лид, обвиняя Иоанна в самых разнообразных прегрешениях: разрушил государственную почту, развалил управление, пытал должников и т. п. В отличие от Прокопия Лид при этом выгораживал императора: дескать, тот и знать не знал о преступлениях своего префекта, а чиновники в страхе перед могуществом последнего молчали⁴⁶².

Под влиянием Иоанна в 531 году была проведена реформа государственного имущества, завершившаяся тем, что с этого момента собственность фиска (казны) и императорская уже не различались.

Вторым направлением экономических реформ Иоанна было установление монополий на те или иные товары. Императоры прошлого применяли эту практику, однако к Юстинианову времени она сошла на нет. Помимо монополий на шелк и производство пурпурных тканей Прокопий говорит о хлебе: «Но я скажу, что он (Юстиниан. – С. Д.) все время жесточайше грабил при продаже хлеба, не покупать который не могли ни ремесленники, ни бедняки, ни пораженные всяческими недугами люди. Для того чтобы всякий год получать отсюда по три кентинария, он допускал, чтобы хлеб был дороже и полон золы. Ибо этот василевс без колебаний отваживался даже на столь нечестивое деяние позорного корыстолюбия. Те же, на кого была возложена эта обязанность, прикрываясь данным предлогом, заботились о собственной выгоде и легко достигали великого богатства. Невероятно, но постоянно, даже в урожайные годы они создавали для бедняков сотворенный человеческими руками голод, поскольку было строжайше воспрещено завозить зерно откуда бы то ни было, но все обязаны были покупать и есть этот хлеб»⁴⁶³.

Как и Иоанн Лид, Прокопий неоднократно упрекал Каппадокийца в том, что, экономя на всем, он буквально разорил государственную почту, прекратил выплаты за выслугу лет старым военнослужащим или чиновникам. С негодованием вспоминал Прокопий случай, когда стремление Иоанна к экономии стало причиной гибели многих во время вандальской войны: «Эпарх двора Иоанн был очень скверным человеком и настолько способным изыскивать пути для пополнения казны за счет людей, что я никогда не смог бы достаточно подробно сие описать. Но об этом я уже говорил и раньше, когда порядок моего повествования привел меня к этому. Здесь же я расскажу, как он погубил солдат. Хлеб, которым приходится питаться солдатам во время лагерной жизни, необходимо два раза сажать в печь и тщательно пропекать для того, чтобы он сохранялся как можно дольше, а не портился в короткий срок; выпеченный таким образом хлеб, естественно, становился более легким по весу и поэтому при раздаче хлебного пайка солдатам обычно сбрасывается четвертая часть установленного веса. Поразмыслив над тем, как бы не сокращая вес хлеба, меньше тратить на дрова и меньше платить пекарям, Иоанн сделал следующее: он приказал хлеб, еще сырой, нести в общественные бани [носящие имя] Ахиллеса и положить на то место, где внизу горит огонь. И когда он становился похожим на печеный, он распорядился класть его в мешки и отправлять на корабли. После того как флот прибыл в Мефону, эти хлебы рассыпались и вновь обратились в муку, но уже не здоровую, а испортившуюся, загнившую и издававшую тяжелый запах. Заведовавшие этим раздавали этот хлеб солдатам не по весу, но выдавали хлебный паек мерками и медимнами. И вот солдаты, питаясь таким хлебом летом в местах с очень жарким климатом, заболели, и из них умерло не менее пятисот человек. Так случилось бы и с большим числом, но Велисарий запретил питаться этим хлебом и велел доставлять им местный хлеб. Он донес об этом василевсу; сам он получил от василевса одобрение за свое распоряжение, Иоанн же не потерпел никакого наказания»⁴⁶⁴.

Главным же источником поступления средств в казну как тогда, так и сейчас были налоги. Иоанн проявлял доходившее до свирепости рвение не только во взимании существующих, но и в придумывании новых. Начал он, впрочем, аккуратно: предельно строго взыскивая старые недоимки и применяя эпиболу. Затем постепенно появились новые поборы.

Существовал налог («диаграфэ»), который взимался в чрезвычайных случаях, увеличивая поземельную подать. Его стали брать все чаще и, в конце концов, сделали постоянным. Введенный при Иоанне новый сбор «аэрикон» приносил доход до трех тысяч фунтов золота в год. Историки по сей день спорят о том, что это было, но, вполне вероятно, – штраф с тех домовладельцев, которые, в нарушение законов Льва и Зинона, строили здания, не выдерживая установленного расстояния от других сооружений (не менее 15 футов от общественного здания, 12 футов – в других случаях), или с высотой, превышающей допустимую (100 футов).

Пополняя императорскую казну, Иоанн не забывал и о себе. Жил он, утопая в роскоши и позволяя себе любые удовольствия, часто появлялся на людях в богатых одеждах, сопровождаемый распутницами. Чревоугодию он был предан настолько, что, по слухам, мог вознаградить важной государственной должностью повара, приготовившего ему вкусное блюдо. Иоанн Лид в описании этого человека не жалеет самых черных красок и грубых деталей: «Но Каппадокиец… обрушившийся на магистрат (префектуру претория. – С. Д.), древнее и таким образом священное магистрата помещение фалангам своих слуг предоставил, сам же на верхнем этаже валялся в постели, в то время как моча и испражнения виднелись по спальне, голым на ложе растянутый…»⁴⁶⁵ Сходным образом отзывался о нем и Прокопий, также лично знавший этого человека: «…был он груб и несносен, раздавая удары всем, кто попадался ему на пути, и без всякого основания грабя сплошь все их имущество» ⁴⁶⁶.

Отличаясь крайним суеверием, Каппадокиец занимался магией; подозревали даже, что он – тайный язычник.

Смещенный вместе с Трибонианом, Иоанн спустя пару лет вновь стал префектом претория Востока, а в 538 году был возведен в ранг патрикия и сделан консулом⁴⁶⁷. Отмечая заслуги Каппадокийца, Юстиниан писал: «Он радеет о благе императора и возрастании общественных доходов»⁴⁶⁸. Это был один из немногих высших чиновников империи, который позволял себе открыто критиковать императрицу. Феодора, соответственно, ненавидела Иоанна. Страх перед ее местью превращал его ночи в ад – по крайней мере, если верить Прокопию: «Когда он, собираясь ложиться спать, входил в свою спальню, он каждую ночь опасался, что встретит тут какого-нибудь варвара, посланного убить его, выглядывал из своего покоя, осматривал входы, проводя бессонную ночь, хотя он имел при себе тысячи копьеносцев и щитоносцев, чего, по крайней мере раньше, не бывало ни у одного из эпархов двора»⁴⁶⁹.

В 541 году жена Велисария Антонина в угоду Феодоре спровоцировала Иоанна на опасные высказывания в адрес императора. Юстиниан, разгневавшись, приказал арестовать его, постричь, рукоположить в священники и сослать в Кизик. Когда-то Иоанну предсказывали, что он удостоится одежды августа. Так и произошло – иерея, отдавшего новопостриженному свое облачение (так как в спешке не нашлось другого), звали Август470. В Кизике Иоанна спустя какое-то время обвинили в соучастии в убийстве местного епископа, пытали и, лишив имущества, сослали в Египет. Один из когда-то богатейших людей империи добирался к месту ссылки в грубом плаще ценой в несколько фоллисов и питался тем, что давали на стоянках добрые люди. Впрочем, он еще легко отделался: другие обвиняемые по этому делу пострадали значительно сильнее.

После смерти Феодоры Юстиниан позволил Каппадокийцу вернуться в столицу, но прежнего влияния тот уже не имел. Под именем Петра он умер в монастыре.

Константин Багрянородный приводит две приписываемые Демодоку едкие эпиграммы на каппадокийцев:

 
Каппадокийца некогда укусила злая ехидна и сама,
Вкусив крови ядовитой, умерла…
 
 
Каппадокийцы всегда негодны – скопив кошелек
Еще худшие: от прибыли же самые негодные,
Если же дважды и трижды доберутся до большой
колесницы (богатства. – С. Д.),
То делаются худшими из худших…⁴⁷¹
 

ВЕЛИСАРИЙ (ВЕЛИЗАРИЙ)

(ок. 505 – март 565)

Все свои войны Юстиниан вел не лично, а через полководцев. К VI веку это уже стало традицией, даже если император и имел боевое прошлое. Последними государями, присутствовавшими на театре военных действий, были Феодосий Великий и (возможно) Зинон в период своего противостояния с Василиском. Следующий василевс ромеев, который не просто отправится на войну, но станет лично водить латников в атаку – Ираклий, – вступит на престол только в 610 году.

Велисарий, крупнейший полководец Юстиниана и один из самых богатых и влиятельных его придворных, был родом из Фракии и по происхождению варвар: то ли германец, то ли славянин. Начав карьеру простым солдатом, он в возрасте, когда «только что показывалась первая борода», сначала стал дуксом Месопотамии (526), воевал в качестве начальника войск в Лазике (неудачно), а затем (527) возглавил вместе с полководцем Ситой поход в Персармению⁴⁷². В 25 лет Велисарий стал стратилатом Востока, впервые как крупный военачальник проявив себя во время персидской кампании: в 530 году он разгромил при Даре войска шаханшаха Кавада. Правда, тут же проиграл персам второе сражение.

Наш соотечественник Е. П. Глушанин, отмечая эту неудачу и комментируя то обстоятельство, что в советниках у Велисария были два опытнейших чиновника, Руфин и Гермоген, замечал: «Профессиональным военным старшего поколения, заслужившим известность до интронизации Юстиниана, отводилась второстепенная роль советников молодых офицеров юстиниановой “команды”. В самом деле, на фоне того, что прежде офицеры достигали армейских магистериев путем долгого, “правильного” cursus honorum, служа нередко магистрами при разных императорах (Аспар, Ардабур, Иоанн Скиф, даже Зенон), а нетрадиционные карьеры (прямое назначение магистрами войск без длительной предварительной службы) были характерны для членов правящих фамилий (Василиск, Ипатий), “старт” всей первой генерации юстиниановой военной элиты являет собой значительное отступление от сложившихся традиций чинопроизводства. Велизарий и Сита совершили просто головокружительную карьеру, превратившись из дорифоров Юстиниана в региональных магистров. Факт, что Велизарий некоторое время был дуксом Месопотамии, лишь подтверждает это, поскольку в подавляющей массе офицеры пограничной и походной армии могли выслужиться только в одной из категорий войск»⁴⁷³. Такая критика имеет право на существование, но нужно заметить, что «выскочки» Велисарий и Сита сделали не просто хорошую карьеру; они в конечном итоге обеспечили Византии десятилетия побед.

Из столицы прибыла для расследования обстоятельств дела комиссия во главе с Константиолом. По итогам ее работы Велисарий был снят с должности магистра Востока. Прокопий, правда, считал, что Юстиниан просто схитрил, желая утаить сведения от иностранных шпионов: вызов Велисария в Константинополь якобы для снятия с должности был лишь предлогом; на самом же деле магистр оказался в столице для разработки плана предстоящего похода против вандалов⁴⁷⁴.

В тревожные дни января 532 года Велисарий не подвел Юстиниана, сыграв одну из важных ролей в подавлении восстания «Ника».

В 533 году он отправился в Африку и за несколько месяцев подчинил королевство вандалов константинопольскому престолу. Тогда Велисарий имел неограниченные полномочия стратига-автократора. По окончании кампании недоброжелатели написали в Константинополь донос: мол, тот желает захватить власть в Африке. Юстиниан письмо получил, но клевете не поверил и предложил полководцу выбор: остаться в Африке или лично сопроводить Гелимера и прочих знатных пленников в столицу. Велисарий выбрал второе. Вернувшись, он справил пышный триумф, а в ознаменование заслуг в 535 году стал консулом.

Вскоре последовало назначение на Сицилию. Под командой Велисария был взят Панорм (Палермо), а 31 декабря 535 года, в последний день своего первого консульства⁴⁷⁵, он торжественно вступил в Сиракузы, разбрасывая жителям и войску золотые монеты.

С Сицилии Велисарий спешно отплыл в Африку, где силой своего авторитета и умелой организацией войск заставил отойти от Карфагена взбунтовавшиеся отряды византийской армии.

Активные боевые действия против остготов Велисарий начал летом или осенью 536 года (после возвращения из Африки и подавления мятежа в собственных войсках на Сицилии), имея в наличии всего 7500 солдат и федератов и около четырех тысяч личной дружины. В начале декабря готы сдали Рим. Вскоре военачальнику, спешно укрепившему стены города, пришлось сражаться с огромной армией Витигиса⁴⁷⁶. Готы обложили Рим, но, умело сопротивляясь, византийцы пресекли все попытки овладеть городом, а в апреле 537 года получили подкрепление – 1600 федератов, славян и гуннов.

Однако этим помощь Константинополя и ограничилась – итальянская армия вскоре осталась без денег и провианта. В городе ели траву, началась чума. Лишь в декабре жене Велисария Антонине и его секретарю, историку Прокопию, удалось закупить в Кампании хлеб и, наняв корабли и охрану, пробиться в Рим с продовольствием и подкреплением – тремя тысячами исавров, 800 фракийцами и 500 ратниками, набранными в Кампании⁴⁷⁷.

В марте 538 года Витигис, получив известия о высадке в районе Остии десанта войск Юстиниана и рейдах византийских отрядов, нападавших из Рима на Центральную и Северо-Западную Италию, снял осаду и ушел на север. Лишь в начале лета к Велисарию с семитысячным отрядом прибыл евнух Нарсес. Между двумя начальниками возникли мешающие делу трения, однако, в конце концов (весной 539 года), Нарсес был отозван. Византийцы захватывали в Италии крепость за крепостью, готы отступали. В разоренной стране начался голод, ужасы которого описал Прокопий: «Время шло, и вновь наступило лето. На полях сам собой стал вызревать хлеб, но совсем не в таком количестве, как в прошлом году, а гораздо меньше. Так как зерна его не были скрыты в бороздах, проведенных плугом или руками человека, а им пришлось лежать на поверхности земли, то лишь небольшой части их земля могла сообщить растительную силу. Еще никто его не жал, но уже задолго до созревания он вновь полег, и в дальнейшем ничего отсюда не выросло. То же самое случилось и в области Эмилиевой дороги. Поэтому жители, покинув тут свои жилища и родные поля, ушли в Пиценскую область, думая, что там они будут меньше страдать от голода. По той же самой причине не меньший голод поразил Этрурию; те из ее жителей, которые обитали в горах, вместо зерна питались желудями с дубов; они пекли себе из той муки хлебы и их ели. Вполне естественно, что большинство из них было поражено различными болезнями; лишь немногие уцелели. Говорят, в Пиценской области погибло от голода не менее пятидесяти тысяч римских землевладельцев и еще гораздо больше по ту сторону Ионийского залива. Я сейчас расскажу, так как я сам был очевидцем этого, какого они были вида и как умирали. Все были худы и бледны; плоть, не имея питательной пищи, по древнему выражению, сама себя поедала, и желчь, властвуя над оставшимся телом, окрашивая его, придавала внешнему его виду свой собственный цвет. При продолжении этого бедствия вся влага уходила из тела, кожа страшно высыхала и была похожа на содранную шкуру, давая представление, что держится она только на костях. Их синий, как кровоподтек, цвет лица постепенно переходил в черный, и они были похожи на сильно обожженных факелами. Выражение лица у них было как у людей, чем-либо пораженных, и их глаза смотрели всегда страшно и безумно. Одни из них умирали от недостатка пищи, другие же от чрезмерного ею пресыщения. Так как у них потух весь внутренний жар, который природа зажгла у них, то если кто-либо давал им есть сразу досыта, а не понемногу приучая к пище, как своевременно рожденных детей, то они, уже не имея сил переваривать пищу, умирали еще скорее, чем от голода. Некоторые, страдая от ужасного голода, поедали друг друга. И говорят, что две женщины в какой-то деревне, севернее города Ариминума, съели 17 мужчин. Случилось, что они одни только уцелели в этом месте. Поэтому проходившим по этой дороге иноземцам приходилось заходить в тот домик, где они жили. Во время сна они их убивали и поедали. Но говорят, что восемнадцатый гость проснулся в тот момент, когда эти женщины собирались наложить на него руки; вскочив с постели (по другому чтению: «разобрав и разузнав все это дело». – Прим. пер.), он узнал от них все это дело и обеих их убил. Вот что, говорят, произошло там. Большинство жителей, понуждаемые голодом, если где-нибудь встречалась трава, стремительно бросались к ней и, став на колени, старались ее вырвать из земли. А затем, так как вырвать ее они не могли, вся сила покинула их, они падали на эту траву и на свои руки и умирали. И никто нигде их не хоронил: ведь не было никого, кто бы мог позаботиться о погребении. И ни одна из птиц, которые обычно питаются трупами, не коснулась их, так как на них не было мяса, которое бы они могли взять себе. Все их тело, как я выше сказал, было уже раньше поглощено голодом»⁴⁷⁸.

С севера на позиции готов стали нападать франки, решившие в условиях войны грабить всех, кого получится. В конце 539 года Велисарий, следуя собственному плану войны, осадил и в мае следующего года взял Равенну. Город пал благодаря хитрости командующего: готы предложили Велисарию стать императором Запада, и тот для вида согласился, но оговорил условие, что клятву даст Витигису лично. Когда же византийцы вошли в Равенну, сопротивляться было уже бессмысленно.

Велисарий был очень красив, строен, высокого роста. Предположительно, именно он стоит за правым плечом Юстиниана на мозаиках апсиды собора Сан-Витале в Равенне. Доброжелательное выражение лица и мягкая речь располагали к нему любого собеседника⁴⁷⁹. Храбрый воин, он отменно владел разным оружием (особенно отличался в стрельбе из лука) и, случалось, бился среди простых солдат, воодушевляя их личным примером. Так, однажды, во время осады Рима готами, он вместе со своим приметным, особенной масти конем оказался главной мишенью их стрел и копий, но храбро сражался лично и не был даже ранен⁴⁸⁰. Как полководец Велисарий был достаточно опытен и удачлив, сведущ в военном деле, хотя не все битвы завершал победой. К своим обязанностям он относился весьма тщательно, всегда был подтянут и трезв. Во время италийской кампании он проявил себя и как грамотный инженер, не только уничтожая чужие и применяя свои военные машины, но и искусно соорудив, например, мельницы на лодках посреди Тибра (готы разрушили водопроводы, снабжавшие водой римские мельницы, город мог остаться без муки)⁴⁸¹.

Жалость и бессмысленная жестокость равным образом были Велисарию чужды, а в интересах дела он не останавливался ни перед чем: нарушителей дисциплины и сторонников вандалов во время африканского похода, случалось, сажал на кол, но, как правило, не позволял расправляться с мирным населением или пленными. Оправдывая эту жестокость (а на кол посадили двух «массагетов», то есть гуннов, напившихся и убивших своего товарища), он, по словам Прокопия, говорил следующее: «…хорошее состояние тела, умение пользоваться оружием и всякие другие меры предосторожности на войне надо считать значительно менее важными, чем справедливость и выполнение своего долга перед Богом. То, что может оказать помощь нуждающимся, должно, конечно, быть особенно чтимым. Первым же доказательством справедливости является наказание убивших несправедливо. Если необходимо судить о том, что справедливо и что несправедливо, и исходить при этом из поступков по отношению к ближним, то для человека нет ничего дороже жизни. И если какой-либо варвар считает, что он заслуживает прощения за то, что он в пьяном виде убил ближнего, то тем, что он пытается оправдать свою вину, он, конечно, еще более усиливает необходимость признать его виновность. Ведь и вообще напиваться пьяным настолько, чтобы недолго думая убивать близких, нехорошо, а тем более в походе, ибо и самое пьянство, даже если оно не соединено с убийством, заслуживает наказания; обида же, нанесенная сородичу, в глазах всех, кто обладает разумом, заслуживает гораздо большего наказания, чем обида постороннему. Вот вам пример, и вы можете видеть, каков результат таких поступков. Нельзя беззаконно давать волю рукам, похищать чужое имущество: я не буду смотреть на это снисходительно и не буду считать своим товарищем по боевой жизни того из вас, кто, будь он страшен врагу, не может действовать против своего соперника чистыми руками. Одна храбрость без справедливости победить не может»⁴⁸².

Полководец отличался богобоязненностью: Прокопий постоянно вкладывает в уста Велисарию упоминания Бога; есть, по крайней мере, одно упоминание о том, что перед опасным сражением тот помолился.

Авторитетом у народа и армии Велисарий пользовался огромным, и навряд ли кто-то в столице решился бы не подчиниться этому человеку. Юстиниан даже взял с него клятву, что он никогда в жизни не попытается захватить престол. Личные телохранители Велисария, численностью до пяти тысяч человек, были готовы выполнить любой приказ своего начальника и кумира. Он не жалел денег для солдат, нередко платя им жалованье из собственных средств, не обделял вниманием больных и раненых. Реквизируя у населения необходимое войску, он исправно (пока была возможность) за все платил и старался не допускать мародерства. Захария Ритор, писавший свой труд во времена, когда Велисарий и свидетели его походов в Иран вполне еще здравствовали, обратил на это внимание (правда, объясняя это дополнительным влиянием другого человека): «Он не был жаден к подаркам, любил крестьян и не допускал войско их обирать, так как за ним следовал Шлимон, евнух, из крепости Идрабт, муж рассудительный…»⁴⁸³

Однако часто Велисарий бывал легковерен, чем пользовалась Антонина, обманывавшая мужа буквально у него на глазах. Во всяком случае, именно таким глупым рогоносцем изображает его в «Тайной истории» Прокопий. Вовсе не чужд был Велисарий и стяжательства: говорили, что после италийского похода он присвоил себе значительную часть военной добычи.

Прокопий в «Тайной истории» открыто обвинял Велисария в том, что тот упустил случай взять Ктесифон и освободить пленных антиохийцев, переселенных в Иран Хосровом, – и все лишь потому, что вернулся с полпути, захотев поймать Антонину с любовником.

Благодаря роли Антонины в деле свержения Иоанна Каппадокийца (именно она спровоцировала префекта на опасные речи) Велисарий после 541 года получил дворец опального вельможи, что отнюдь не характеризует его с лучшей стороны, – вряд ли полководцу было негде жить.

В конце своей последней италийской кампании Велисарий отправил в Константинополь Антонину (а она нередко сопровождала мужа в походах). Возможно, при ее посредстве он надеялся получить то, в чем ему упорно отказывал император, – солдат и денег. Но Антонина прибыла в Константинополь, когда Феодоры, ее покровительницы, уже не было в живых, и эта миссия не удалась.

В конце 549 года Велисарий получил отставку и долго жил в столице бездействуя. Закат его карьеры оказался неважным из-за бесславного возвращения: «…за пять лет он нигде не стоял твердой ногой на земле Италии и нигде не прошел по ней сухим путем, но все это время скрывался в бегстве, постоянно переплывая от одного приморского укрепления к другому вдоль берега. И поэтому враги могли более безбоязненно поработить Рим и, можно сказать, все другие города»⁴⁸⁴.

Лишь в 559 году, когда орда славян и гуннов-кутригуров подошла к Городу и угроза взятия ими Константинополя оказалась вполне реальной, Юстиниан поручил Велисарию оборону. Забытый полководец полностью оправдал доверие императора, отразив набег, но Юстиниан не выразил ему никакой особой благодарности.