Текст книги "Юстиниан"

Начало взрослой жизни: 489—518

Итак, с семи лет мальчик обретал общественный статус. Рожденный в семье бедной (с доходом менее 50 номисм в год)⁸¹ начинал участвовать в тех видах деятельности, которыми его родители зарабатывали себе на жизнь. В городе это могла быть лавка, мастерская-эргастирий, а если отец трудился адвокатом или нотарием – скрипторий, контора. На селе круг занятий мальчика оказывался несравненно шире. Во-первых, это была работа в поле: копать, сажать, пропалывать, обрабатывать виноград, собирать урожай. Помимо зерновых (прежде всего пшеницы и ячменя) византийцы выращивали множество огородных культур: лук, зеленый салат, чеснок, свеклу, морковь, капусту, огурцы, кабачки, тыквы, а если природа позволяла – арбузы и дыни. Немало времени и сил отнимал уход за домашними животными. Даже если сами работы выполнялись рабами или поденщиками и Петру Савватию не приходилось лично брать в руки лопату, серп или скребницу, он помогал домашним в управлении подчиненными. Насчет «управления подчиненными» – не преувеличение. Для наемных рабочих-мистиев или рабов он был хозяином!

В девять-десять лет мальчик мог заниматься и более серьезными делами, например, служить оруженосцем в военном подразделении или даже нотариусом.

Петра Савватия могли даже просватать. Брачный возраст наступал рано (для девочек – с девяти лет, для мальчиков – годом-двумя позднее; став императором, Юстиниан установит брачный возраст для девочек 12 лет, для юношей – 14). Однако помолвка была разрешена с семи лет. И хотя девочка при этом уходила в дом будущего мужа, брачное сожительство до свадьбы запрещалось.

Византийские семьи с более или менее сносным достатком старались отдать детей в школу. В античное время образование очень ценилось и признавалось исключительно полезным для человека любого происхождения. Муниципальная школа являлась непременным атрибутом каждого города, как площадь или баня. Но в IV–V веках античная система ценностей начала постепенно заменяться христианской, где образованность значила уже меньше. Кроме того, во времена варварских вторжений и государство, и муниципии беднели – вне зависимости от того, куда тратились средства: на отступные захватчикам или (что, как правило, обходилось дороже) на собственную армию. Постепенно полис или сельская община – митрокомия – переставали заниматься школой, и на их место в лучшем случае приходила церковь или семья, а в худшем не приходил никто. Впрочем, в империи V века детей еще учили достаточно массово. Даже в этот непростой период Византия предоставляла своим гражданам качественное и доступное образование. Престиж преподавателей был высок. Несколько законов IV и V веков избавили грамматиков, ораторов, философов и врачей от всякого рода податей и повинностей⁸².

Учить и учиться старались еще и потому, что у человека образованного в Византии было гораздо больше возможностей. Как уже ранее упоминалось, для карьеры на государственной службе происхождение человека не играло определяющей роли, а вот невежество препятствовало ей однозначно.

Носителем знания в семье довольно часто бывала женщина. Грамотная мать или бабка (особенно на селе, если школа далеко) вполне могла оказаться первым учителем.

Школа разделялась на несколько ступеней. За первые два-три года учебы ребенок под руководством дидаскала (или «педагога») обучался письму и несложному счету. Маленький Петр Савватий, как и его сверстники, получил от родителей несколько дощечек для письма, покрытых с одной стороны воском, металлический или костяной стилус и деревянную табличку с прорезанными в ней буквами. Водя по этой табличке стилусом или тростниковой палочкой, ребенок учился воспроизводить контуры букв алфавита. Историки, с насмешкой рассказывавшие о том, как неграмотные Теодорих и Юстин I точно так же водили пером по прорезям в табличке с буквами legi («прочел»), преследовали цель уподобить этих владык неразумному младенцу.

Система обучения детей была достаточно консервативной. И приемы, и учебники заимствовались из прошлого. Это не значит, что образование не развивалось. Так, именно в V веке Марциан Капелла написал знаменитое сочинение «О браке Филологии с Меркурием», где тщательно изложил теорию «семи свободных искусств»⁸³. В том же веке появились: учебники Феодосия Александрийца по греческой грамматике; учебники Менандра по греческой риторике; объяснявшие значения слов и их происхождение лексиконы Кирилла Александрийского, Ора или Ориона из Фив; новые греко-латинские словари.

В эпоху христианства не только начальное, но любое светское образование базировалось на языческой традиции. Византийцы совершенно не считали это неуместным. Напротив, они были убеждены, что знание древней культуры помогает христианину в доказательстве истин православной веры – хотя бы потому, что грамматика позволяет читать, а риторика обучает инструментам поиска истины. Один из отцов церкви, архиепископ Кесарии Василий Великий посвятил даже специальное сочинение вопросу о том, как молодым людям извлечь пользу из языческих книг⁸⁴. По сохранившимся до нашего времени тетрадям школьников-христиан Египта IV века видно, что дети еще пользовались языческими учебниками, но уже появились псалмы, обращение к Богу в начале записей и крест в начале каждой страницы⁸⁵.

Правда, со временем язычников перестали допускать к преподаванию (в Византии с конца IV века государство утверждало кандидатуры школьных учителей, даже если это были школы местные, организованные куриями). Пройдет примерно полстолетия, и именно Юстиниан нанесет по системе образования довольно мощный удар, изгнав оттуда не только язычников, но также иудеев и неортодоксальных христиан. Но пока Петр Савватий усердно штудирует языческое знание, пересаженное на христианскую почву.

Впрочем, сколько людей, столько и мнений. Августин Блаженный (по «Исповеди» которого реконструируются многие аспекты жизни ребенка в ранневизантийское время) много и обстоятельно жалуется на бесцельно потраченное время. Став взрослым, он сетовал, что ребенком тратил время, заучивая «блуждания какого-то Энея», плача «над умершей Дидоной, покончившей с собой от любви» или произнося «речь Юноны, разгневанной и опечаленной тем, что она не может повернуть от Италии царя тевкров», – вместо того чтобы заниматься душеспасительным обращением к Богу и изучением его истин. «Наградой была похвала; наказанием – позор и розги. Я никогда не слышал, чтобы Юнона произносила такую речь, но нас заставляли блуждать по следам поэтических выдумок и в прозе сказать так, как было сказано поэтом в стихах. Особенно хвалили того, кто сумел выпукло и похоже изобразить гнев и печаль в соответствии с достоинством вымышленного лица и одеть свои мысли в подходящие слова. Что мне с того, Боже мой, истинная Жизнь моя! Что мне с того, что мне за декламации мои рукоплескали больше, чем многим сверстникам и соученикам моим? Разве все это не дым и ветер? Не было разве других тем, чтобы упражнять мои способности и мой язык?»⁸⁶

Августин не случайно упоминает розги. Античная педагогика не находила в телесных наказаниях ничего особенного, а потому римских детей, если они занимались дурно, учитель мог высечь. Этой участи порой не удавалось избежать и самым высокопоставленным школярам: так, святой Арсений Великий за какие-то огрехи бивал уже носившего императорский титул Аркадия.

Если у родителей было не очень хорошо с доходами (особенно в сельской местности), начальной школой всё и заканчивалось. Для более благополучных детей учение продолжалось.

Наступал период знакомства с классическими образцами литературы в школе второй ступени, у грамматика. Длился он не менее пяти лет. Грамматика являлась основой последующего знания, в ее курс входили также начала ораторского искусства, риторики. Дети привыкали не только читать, но и трактовать древних авторов (во времена Петра Савватия – в благочестивом, христианском духе), учились правильно говорить, ставя в нужном месте придыхания и ударения. Для понимания древних текстов требовалось много знать, поэтому грамматик, в дополнение к литературным текстам, знакомил своих питомцев с историей, мифологией, объяснял происхождение тех или иных слов. Постепенно тексты усложнялись. При обучении на латинском языке в качестве исходного материала использовали Вергилия, Теренция, Плавта, Катона, для греческой словесности начальным уровнем был Гомер. Далее степень сложности определялась лишь пониманием учеников и образованностью учителя. Трудно предположить, что юный Петр Савватий читал хоть что-нибудь из Платона или Оригена, но он точно мог знать труды латинского историка Саллюстия или грека Плутарха, отцов церкви IV века или любимого за простой, но сочный и образный язык Иоанна Златоуста.

Много текстов приходилось заучивать наизусть, а потом произносить вслух, соблюдая при чтении правила. Ошибаться было нельзя: ведь огрехи в ударениях, в долготе или краткости слога (не говоря уже о грамматических неточностях) служили признаком неотесанности и столь презираемого образованными византийцами варварства.

Как уже говорилось, родным языком Петра Савватия была латынь. Будучи взрослым, Юстиниан обнаруживал и свободное владение греческим – во всяком случае, многие сохранившиеся его письма написаны по-гречески. Если предположить, что Петр Савватий ходил в школу, то изучать греческий он начал именно там. Тут уместно снова привести цитату из Августина, которому, как и Петру, приходилось учить незнакомый, трудный, но такой нужный впоследствии язык. Может быть, и Петр Савватий в начале овладения греческой словесностью думал о чем-то подобном: «В чем, однако, была причина, что я ненавидел греческий, которым меня пичкали с раннего детства? Это и теперь мне не вполне понятно. Латынь я очень любил, только не то, чему учат в начальных школах, а уроки так называемых грамматиков. Первоначальное обучение чтению, письму и счету казалось мне таким же тягостным и мучительным, как весь греческий…

Почему же ненавидел я греческую литературу, которая полна таких рассказов (о языческих богах и героях. – С. Д.)? Гомер ведь умеет искусно сплетать такие басни; в своей суетности он так сладостен, и тем не менее мне, мальчику, он был горек. Я думаю, что таким же для греческих мальчиков оказывается и Вергилий, если их заставляют изучать его так же, как меня Гомера. Трудности, очевидно обычные трудности при изучении чужого языка, окропили, словно желчью, всю прелесть греческих баснословий. Я не знал ведь еще ни одного слова по-гречески, а на меня налегали, чтобы я выучил его, не давая ни отдыха, ни сроку и пугая жестокими наказаниями. Было время, когда я, малюткой, не знал ни одного слова по-латыни, но я выучился ей на слух, безо всякого страха и мучений, от кормилиц, шутивших и игравших со мной, среди ласковой речи, веселья и смеха. Я выучился ей без тягостного и мучительного принуждения, ибо сердце мое понуждало рожать зачатое, а родить было невозможно, не выучи я, не за уроками, а в разговоре, тех слов, которыми я передавал слуху других то, что думал»⁸⁷.

Наш современник византинист Сергей Иванов полагает, что латинский и древнегреческий языки оказывают разное влияние на развитие личности. По его мнению, латынь, будучи языком логичным, дисциплинирует ум, правильно «настраивает мозги». А вот греческий, язык трудный и «другой», приучает человека постигать сложность мира. Иными словами, человек, выучивший древнегреческий, меньше склонен к соблазну простых решений, его взгляд на мир становится масштабнее и шире⁸⁸.

Вот маленький Петр Савватий делает дома уроки – пыхтя, прикусив от усердия кончик языка, чертит крест и выводит неумелой еще рукой, стараясь и мучаясь, по-гречески:

«Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных и не сидит в собрании развратителей…»

С тоской и завистью глядит мальчик в окно, туда, где внизу, за виноградником, на берегу Аксиоса (нынешний Вардар) играют в мяч его менее богатые, но куда более свободные сверстники. Гомонят птицы, которых так славно ловить, намазав клеем веточки! Пахнет дымом от печи, свежим хлебом. К этим ароматам примешивается слабый, но различимый запах лошадиного пота – значит, где-то неподалеку стоит отцовская кобыла. Вот бы бросить всё и на ней покататься! Мальчик вздыхает, опускает голову и продолжает чертить не вполне еще понятные, трудные и такие красивые в своей торжественности слова:

«…Но в законе Господа воля Его, и о законе Его размышляет он день и ночь!»

Тем, кто успешно преодолел ступень грамматики, предстояло (опять же при наличии средств) ознакомиться с искусством риторики. Это был значительно более сложный предмет, но для человека, собиравшегося делать гражданскую карьеру, искусство владения словом являлось жизненно необходимым.

Риторику (если только не нанимался специальный учитель) уже вряд ли можно было освоить на дому, только в школе. Была ли такая в Скупах или разоренном походами готов Наиссе, мы не знаем. Но в Константинополе риторская школа существовала совершенно точно, и не одна. Семью, отправлявшую сына на учебу в столицу, ждали значительные траты: помимо расходов на уроки ритора и жилье (что само по себе недешево), нужны были книги – а стоили они очень дорого.

Высшей ступенью обучения считалась философия. Преподавали ее только в крупных городах – Афинах, Александрии и Константинополе. Вместо философии юноша, стремящийся сделать карьеру, мог заняться юриспруденцией, но для этого, опять же, следовало ехать в Константинополь или Александрию, а может, и еще дальше – в ливанский Верит (Бейрут).

С естественными науками, физикой и архитектурой были проблемы. Византийцы отделяли «свободные искусства» от «ремесел», требовавших физического труда. Парадокс, но еще в глубокой древности ученые римляне и греки к ремеслам относились свысока – ведь трудиться физически считалось зазорным, это было не господское дело.

Преподавание ремесел и инженерного дела велось, видимо, мастерами в кругу своих учеников. На сей предмет существовали писаные правила: согласно закону 344 года (между прочим, Юстиниан оставил его в своем Кодексе), «механикам, геометрам и архитекторам, которые следят за соблюдением всех планов и чертежей и применяют все измерения и расчеты в строительстве… предлагаем мы… проявлять одинаковое усердие к тому, чтобы учить других и учиться самим. Итак, пусть они будут освобождены от общественных повинностей, и те, кто способны учить, пусть берут к себе в обучение»⁸⁹. То есть, с одной стороны, государство понимало ценность таких мастеров, а с другой – подобного рода профессии стояли ниже риторики или философии. До нас дошли имена выдающихся архитекторов и механиков, того же Витрувия или Аполлодора из Дамаска, прилежно переписывались и изучались труды талантливых технических специалистов (примером тому служит сочинение Юлиана Аскалонита о правилах городского строительства – между прочим, Юстинианова времени⁹⁰), но в плане престижа даже самые яркие представители этих профессий были ниже блестящего оратора или успешного адвоката.

Устраивая будущее своих детей, родители во все времена старались использовать любой шанс, любое способствующее успеху обстоятельство, что естественно. В семье Петра Савватия таким «обстоятельством» стала успешная карьера брата матери Юстина. Вот что поведал нам о Юстине Прокопий Кесарийский в «Тайной истории»:

«В то время как в Визáнтии (Прокопий, архаизируя текст, называет Константинополь древним именем. – С. Д.) власть автократора находилась в руках Льва, трое юношей-крестьян, родом иллирийцев, Зимарх, Дитивист и Юстин из Бедерианы, чтобы избавиться от нужды и всех сопутствующих ей бед, с которыми им вечно приходилось бороться дома, отправились на военную службу. Они пешком добрались до Визáнтия, неся за плечами козьи тулупы, в которых у них по прибытии в город не находилось ничего, кроме прихваченных из дома сухарей. Занесенные в солдатские списки, они были отобраны василевсом в придворную стражу, ибо отличались прекрасным телосложением.

Впоследствии Анастасий, перенявший царскую власть, начал войну с народом исавров, поднявшим на него оружие. Он направил против них значительное войско во главе с Иоанном по прозвищу Кирт (Горбатый. – Прим. пер.). Этот Иоанн за какую-то провинность заточил Юстина в узилище с намерением предать его смерти на следующий день, но совершить это помешало явившееся ему между тем видение. По словам стратига, во сне к нему явился некто громадного роста и во всех прочих отношениях гораздо более могущественный, нежели обычный человек. И это видение приказало ему освободить мужа, которого он в тот день вверг в узилище. Поднявшись ото сна, он не придал значения ночному видению. С наступлением следующей ночи ему показалось, что он во сне вновь слышит слова, услышанные им ранее. Но и тогда он не подумал исполнить повеление. И в третий раз явившись к нему во сне, видение грозило уготовить ему страшную участь, если он не выполнит приказанного, и добавило при этом, что впоследствии, когда его охватит гнев, ему чрезвычайно понадобятся этот человек и его родня. Так довелось тогда Юстину остаться в живых, а с течением времени этот Юстин достиг большой силы. Ибо василевс Анастасий поставил его во главе придворной стражи. Когда же василевс покинул этот мир, он сам в силу власти, которой располагал, достиг царского престола, будучи уже стариком, близким к могиле. Чуждый всякой учености, он, как говорится, даже не знал алфавита, чего раньше у римлян никогда не бывало. И в то время, когда в обычае было, чтобы василевс прикладывал собственную руку к грамотам, содержащим его указы, он не был способен ни издавать указы, ни быть сопричастным тому, что совершается. Но некто, кому выпало быть при нем в должности квестора, по имени Прокл вершил все сам по собственному усмотрению. Но чтобы иметь свидетельство собственноручной подписи василевса, те, на кого это дело было возложено, придумали следующее. Прорезав на небольшой гладкой дощечке контур четырех букв, означающих на латинском языке “прочитано” (legi. – С. Д.), и обмакнув перо в окрашенные чернила, какими обычно пишут василевсы, они вручали его этому василевсу. Затем, положив упомянутую дощечку на документ и взяв руку василевса, они обводили пером контур этих четырех букв так, чтобы оно прошло по всем прорезям в дереве. Затем они удалялись, неся эти царские письмена.

Так обстояло у римлян дело с Юстином. Жил он с женщиной по имени Луппикина. Рабыня и варварка, она была в прошлом куплена им и являлась его наложницей. И вместе с Юстином на склоне лет она достигла царской власти (Юстин привык к ней, освободил, официально женился, но смешно звучавшее имя Луппикина императрице поменяли на более пристойное – Евфимия. – С. Д.).

Юстин не сумел сделать подданным ни худого, ни хорошего, ибо был он совсем прост, не умел складно говорить и вообще был очень мужиковат»⁹¹.

Для описания жизни Юстина до его восшествия на трон Прокопию хватило буквально нескольких абзацев. Других сведений о Юстине немного: как и в случае с Юстинианом, его биографию мы более или менее достоверно знаем только на период правления. Несмотря на свою «мужиковатость», Юстин, пусть и не вкусивший плодов учености, отличался сообразительностью и способностями. Скорее всего, для зачисления на службу с оружием в руках, тем более близ особы императора, юноша проходил какое-то собеседование и проверку. Свое влияние на положительное решение вопроса мог оказать тот факт, что Юстин был не «варваром» наподобие готов, а давно романизированным и почти земляком императора (Лев I происходил из фракийского племени бессов).

Мы не сильно погрешим против истины, если предположим, что дело обстояло примерно так. В один из приездов Юстина на родину родители Петра Савватия попросили дядю взять племянника с собой и помочь ему. Неизвестно точно, когда Петр прибыл в столицу. А. Васильев предполагал, что он приехал к дяде двадцатипятилетним, то есть примерно в 507 году, Г. Л. Курбатов давал десятилетие ранее⁹². В любом случае произошло это на рубеже V и VI веков. Для нас важно одно: когда Петр Савватий приехал в Константинополь, его дядя уже давно «делал карьеру» в столице и немало на этом поприще преуспел⁹³. В Константинополе тогда царствовал уже Анастасий. Правление его было долгим и насыщенным разного рода событиями. Именно при дворе Анастасия будущий император Юстиниан досконально познакомился со сложностями государственного управления и воочию увидел, как должен (или не должен) действовать государь.

Анастасий был человеком дальновидным, осторожным, думающим (что отмечали даже его враги), но и у него случались ошибки. На троне римских владык он оказался весьма неожиданно. Его предшественник Зинон умер 9 апреля 491 года. Согласно одной из версий, когда император-варвар в очередной раз упился вином, его выдали за мертвого и похоронили. Через некоторое время из каменного саркофага в ектирии храма Святых Апостолов стали доноситься вопли. Об этом доложили жене, императрице Ариадне, но та не торопилась вскрывать гроб, и «покойник» успел задохнуться.

Рассказанное – выдумка в духе тех, которыми изобилует античная история, но возникла она не на пустом месте. Зинона не слишком любили в народе прежде всего потому, что римляне изрядно тяготились варварским засильем. События на Западе, походы вроде бы подчиненных империи готов на Константинополь, своеволие горцев-исавров и гигантские суммы, собиравшиеся с подданных на общественные нужды, но уходившие варварам (как заграничным, так и своим), – все это вызывало отторжение у романизированного населения страны, особенно в столице.

Власть об этом, бесспорно, знала. В Византии существовал целый ряд каналов «обратной связи». Одним из самых действенных были аккламации – ритмические хоровые выкрики собравшейся в одном месте толпы. Таким местом становился цирк или ипподром (театр), на худой конец – городская площадь.

Сегодня искусством аккламаций владеют лишь футбольные фанаты, но им далеко до ромеев, которые были способны выкрикивать хором достаточно длинные тексты. Более того, в византийское время аккламации являлись своеобразным способом диалога: руководители заинтересованных групп (в V–VI веках, как правило, цирковых партий, димов) готовили своих сторонников, и те выучивали тот или иной вариант крика, выдававшийся в зависимости от ответа глашатая на предыдущий. Это не только не запрещалось, но даже поощрялось властью: еще в эдикте Константина Великого (331) говорилось: «Мы предоставляем всем возможность прославлять в общественных местах наиболее справедливых и усердных правителей, с тем чтобы мы могли соответствующим образом вознаградить их, и, напротив, предоставляем право обвинить несправедливых и негодных правителей путем возглашения жалоб, с тем чтобы сила нашего контроля воздействовала на них, ибо, если эти восклицания действительно отражают истину, а не являются инспирированными возгласами клиентов, мы тщательно будем расследовать их, причем префекты претория и комиты должны доводить таковые до нашего сведения»⁹⁴.

Безусловно, лучшие возможности влиять на решения правителей имело население Константинополя. Требования предъявлялись императору или сановникам на ипподроме, в дни ристаний или собраний по такому важному поводу, как смерть властелина. Соответственно, после смерти Зинона народ, собравшийся, по обыкновению, на ипподроме, начал хором выкрикивать, обращаясь к высшим сановникам и императрице Ариадне: «Дай государству православного императора! Дай государству императора-римлянина!» – то есть, натерпевшись от Зинона, цирковые партии не хотели ни варвара, ни человека, нетвердого в православии. В итоге императором стал чиновник не слишком высокого ранга, силенциарий Анастасий родом из Диррахия. Последующее правление продемонстрировало его немалые административные способности. Кроме того, он, возможно, нравился императрице.

Официально засвидетельствованного принципа наследования власти в Византии первых веков не было. Это не мешало правившему императору назначать преемника (доказательством чему были несколько династий), но формально носителя верховной власти избирали⁹⁵. Законы, регламентирующие порядок таких выборов, до нас не дошли. Из сохранившихся описаний церемонии венчания мы можем сделать два вывода. Во-первых, процесс включал в себя две части: собственно избрание, то есть определение кандидатуры, и провозглашение – публичное одобрение этой кандидатуры сенатом, народом, войском, а со временем и церковью. Во-вторых, сама церемония не имела канонически установленного порядка проведения и от венчания к венчанию менялась⁹⁶. Одних императоров провозглашали в пригородах Константинополя на поле, называвшемся «Евдом» (месте проведения армейских торжеств), других – на столичном ипподроме, третьих – во внутренних помещениях дворца. До VII века непременным атрибутом венчания было поднятие провозглашаемого на щите; при этом на его голову возлагали золотую шейную цепь офицера-кампидуктора. Знаменосцы наклоняли к земле штандарты, народ выкрикивал приветствия и пожелания в форме тех же хоровых аккламаций. Новый император должен был назвать размер донатива (денежного подарка) солдатам. С середины V столетия в церемонии венчания обязательно участвовал константинопольский патриарх, позднее он требовал от провозглашаемого клятвы в верности православию и собственноручно подписанного исповедания веры.

Вот как рассказал о воцарении Анастасия один из крупнейших российских византинистов Юлиан Кулаковский, опиравшийся на труд византийского императора X века Константина Багрянородного:

«Вечером в день смерти Зенона в портике пред большой обеденной залой дворца собрались высшие сановники, члены синклита (сената. – С. Д.) и патриарх. Одновременно с тем на ипподроме собрался народ и занял обычные места, распределившись по партиям. Туда же явились войска и встали на своем месте. Из толпы раздались крики с требованием поставить нового императора на опустевший престол. По совету сановников императрица Ариадна сделала выход на кафизму ипподрома. Она была облечена в царскую порфиру и вышла в сопутствии обоих препозитов, магистра оффиций и других высших чинов, которым полагалось смотреть на ристания с царской кафизмы, и некоторых кубикуляриев. Вместе с царицей вышел также и патриарх Евфимий. Остальные чины двора стали лицом к императрице пред решеткой и на ступенях подъема к кафизме, где во время ристаний полагалось стоять скороходам. Гражданские чины (χαρτουλαρικοί) стояли направо, военные – налево, и все распределились по своим чиновным рангам. Появление августы было встречено возгласами: “Ариадна августа, твоя победа” (σύ νικậς), пением “Господи, помилуй”, многолетиями и криком: “Православного царя для вселенной!” Царица встала на ступени пред троном и через глашатая, читавшего по заранее приготовленному тексту, обратилась к собравшимся с речью, в которой объявила, что, предваряя просьбы народа, она заранее отдала приказание, чтобы сановники и синклит, в согласии с войском, избрали императором христианина, прирожденного римлянина, украшенного царской доблестью, свободного от корыстолюбия и других страстей, свойственных человеческой природе. Верноподданнические возгласы покрыли голос глашатая. Когда тишина опять водворилась, глашатай стал читать дальше о том, что в обеспечение безупречности избрания и угодности его Богу высшие сановники и сенат должны, в согласии с суждением войска, произвести выбор в присутствии патриарха, пред святым Евангелием, и все участники совещания должны помышлять только о благе государства, отложив всякие личные помыслы и счеты. В заключение царица просила народ не торопить избрания, чтобы дать возможность совершиться в должном порядке и благочинии погребению почившего императора Зенона. Из толпы раздались возгласы: “Славная Пасха миру! Порядок и благочиние городу! Многие лета царице! Прогони вон вора префекта города! Многие лета царице! Храни, Боже, ее жизнь! Все блага да будут тебе, римлянка, если ничто чужое не умножит род римлян! Царство твое, Ариадна августа! Твоя победа!”

В ответ на эти приветствия императрица, вознеся благодарение Господу Богу за свое единение с народом, возвестила о назначении префектом города Юлиана. После благодарственных криков толпы царица повторила обещание избрать на царство человека православного и безупречного (ἀγνόν) и речь ее закончилась словами: “Да не будет места вражде, и да не смутит она течение этого прекрасного единения и благочиния”.

Выход был закончен. Царица вернулась во внутренние покои, а сановники и синклит с патриархом составили заседание, расположившись на скамьях пред Дельфаком (внутренний двор или зал Большого дворца, украшенный колоннами, привезенными из Дельф. – С. Д.), и стали обсуждать вопрос о кандидате на престол. Начались споры и препирательства. Тогда препозит Урбикий предложил собранию предоставить выбор императрице. По поручению собрания патриарх Евфимий передал Ариадне это решение собрания. Царица избрала силенциария Анастасия. Выбор был одобрен всеми сановниками, и немедленно вслед за тем магистр оффиций приказал комитам доместиков и протекторов отправиться на дом к Анастасию и привести его во дворец. Его поместили в зале консистория.

На следующий день совершилось погребение Зенона, а вечером того же дня были сделаны распоряжения о назначении на утро силенция и конвента сановников. Все собрались в парадных белых одеждах. Туда же явился патриарх Евфимий. Анастасий приветствовал входивших и затем, в сопутствии всех собравшихся, вышел в портик, примыкавший к большому триклинию. Анастасий стал посредине портика. Сановники и члены сената предложили ему дать клятву, что он не сохранит ни против кого раздражения и злобы и будет править по чистой совести. Анастасий дал требуемую клятву. Шествие направилось из портика в триклиний, где обыкновенно сановники приветствуют императора при его выходе на ристания. Анастасий был облечен в императорские одежды: белый с золотыми клавами дивитисий, поножи, τουβία, и пурпурные башмаки, и с открытой головой прошел на кафизму.

Войска, стоявшие на своем месте под кафизмой, держали опущенными на землю копья и знамена. Народ стоял на скамьях, с которых обыкновенно смотрел на ристания. Из толпы раздавались возгласы в честь императора. Анастасий встал на щит. Кампидуктор полка ланциариев возложил на его голову свою золотую цепь, сняв ее с шеи. Щит был поднят кверху. Одновременно с тем поднялись копья и знамена при громких криках солдат и народа. Сойдя со щита, Анастасий прошел назад в триклиний. Здесь патриарх совершил молитву, облек императора в порфиру и возложил на него украшенную драгоценными камнями царскую корону. После того Анастасий появился опять на кафизме, уже в короне и порфире. Народ и войска приветствовали его восторженными криками, а император посылал рукой поцелуи народу. Затем ему подали “ливеллярий” с текстом обращения к народу, и он передал его глашатаю, который стал читать во всеуслышание следующее: “Ясно, что человеческая власть зависит от мановения свыше. Всемилостивейшая августа Ариадна по собственному решению, выбор блистательных сановников и сената, согласие победоносных войск и ‘святого’ народа принудили меня, против воли и вопреки отказам, принять на себя заботу о римском царстве, вручая себя милосердию Святой Троицы. Какое бремя за общее благо легло на меня, это я знаю. Молю Вседержителя Бога, чтобы мне оказаться в моей деятельности таким, каким в вашем единодушном избрании надеялись вы меня видеть. Ради торжества моего счастливого воцарения я дам вам на человека по пяти номизм и по фунту серебра⁹⁷. Да будет с вами Бог”. Эта речь была неоднократно прерываема восторженными возгласами толпы в честь императора и императрицы. Среди многолетий раздавались крики: “Как ты жил, так и царствуй! Безупречных правителей миру! Подними свое войско! Сжалься над своими рабами! Изгони доносчиков! Царствуй, как Маркиан!” По окончании выхода император в сопутствии всех сановников направился в Софийский храм. В нарфике он снял корону и передал ее препозиту; взойдя затем в алтарь, возложил ее на престол и поднес дары на храм. Вернувшись в мутаторий, он надел на себя корону и направился во дворец. Церемония закончилась отпусканием сановников, а затем был обед, на который были приглашены избранные.