Текст книги "Юстиниан"

Потом еще год в Константинополе пребывал персидский посол, и император ромеев, вопреки заведенному порядку, делил стол не только с ним, но и с его переводчиком. Кроме того, он издержал на посла и его свиту десять кентинариев золота. Все это давало римлянам повод обвинять своего правителя в заискивании перед чужеземцами. Юстиниан же делал то, что считал нужным.

На другом краю державы – в Африке – в 543 году снова начались беспорядки. Соломон, сменивший Германа, во-первых, прекратил выдачу маврам хлеба, а во-вторых, сделал протекцию двум своим племянникам. Их назначили начальниками областей Ливии: первого – в Пентаполисе, второго – в Триполисе. Один из братьев, некий Сергий, организовал переговоры с представителями мавританского племени левафов. По совету хорошо знавшего местные обычаи Пуденция (того самого, чье отложение от вандалов немало способствовало началу африканской кампании Юстиниана) старейшин племени не пустили в город Лептис Магну, но организовали встречу поблизости. Стороны, видимо, не доверяли друг другу, и когда один из варваров неосторожно схватил Сергия, византийский копьеносец заколол его. Началась свалка, в которой из восьмидесяти мавров уцелел лишь один. Случившееся стало поводом для осады города, во время которой Пуденция убили. На помощь своим выступил Соломон, но в одной из стычек в Бизацене погиб и он.

Юстиниан, ясно показывая, какую из сторон конфликта он считает правой, назначил Сергия преемником Соломона. Прокопий охарактеризовал этого человека крайне неодобрительно: «Все были недовольны его правлением; подчиненные ему архонты потому, что он, будучи крайне неразумным и молодым как по характеру, так и по возрасту, всех превосходил хвастовством, оскорблял их безо всякого основания и относился к ним с презрением, постоянно злоупотребляя при этом силой своего богатства и властью высокого положения; солдаты не любили его за то, что он был труслив и крайне малодушен; ливийцы – за то же самое, а также за то, что он был большим любителем чужих жен и чужой собственности»³⁵⁵. Недовольны оказались и мавры (Прокопий называет их маврусиями), для которых это назначение было актом явного неуважения. Их царь Антала даже написал в Константинополь соответствующее письмо: «Теперь мы отмщены: наш обидчик (Соломон. – С. Д.) получил наказание. Если тебе угодно, чтобы маврусии служили твоей царственности, выполняли всё, как они привыкли делать в прежнее время, то удали отсюда Сергия, племянника Соломона, вели ему вернуться к тебе и пошли в Ливию другого военачальника. У тебя нет недостатка в людях разумных и во всех отношениях более достойных, чем Сергий. Пока он командует твоим войском, не будет мира между римлянами и маврусиями»³⁵⁶. Но Юстиниан был упрям и, видимо, решил, как говорят сейчас, «не поддаваться давлению». Одной из причин такого поведения стало то, что Сергий был женихом внучки жены Велисария Антонины. Императрица Феодора покровительствовала Антонине, и, поскольку не только сегодня при автократических режимах начальники часто выдвигаются вследствие происхождения «из нужного круга», наглый и неумный Сергий остался на должности. Эта несгибаемость дорого обошлась государству: ее итогом стал «третий фронт», открывшийся на юге в самый разгар боевых действий в Италии и на Востоке. Повстанцы временно даже заняли Гадрумет – столицу провинции Бизацена.

Императорская чета отправила в Африку еще одного родственника – Ареовинда, мужа племянницы императора Прейекты (сестры будущего Юстина II). Но тот не имел опыта в военном деле, и мятежники разгромили один из приданных ему отрядов; правда, в этой стычке получил смертельную рану Стоца (545 год). Поскольку жалобы на Сергия не прекращались, Юстиниан все-таки заменил его на Ареовинда. Спустя пару месяцев случился новый солдатский бунт во главе с дуксом Нумидии Гонтарисом. Ареовинда схватили и казнили, а буквально через месяц был убит своими сообщниками и сам Гонтарис вместе с новой верхушкой мятежников; это произошло в мае 546 года. Лишь с предоставлением поста магистра войск Африки Иоанну Троглите в ее провинциях стало спокойнее.

В продолжение курса на доминирование строгого православия император, как и на заре правления, издавал в 541–545 годах новеллы, воспрещавшие еретикам свободу религиозных собраний и поражавшие их в гражданских правах. Все было в неизменной логике Юстиниана: раз императору дарована власть блюсти законы, он не может не пользоваться ею для пресечения столь омерзительной вещи, как инакомыслие в делах веры. Разумеется, он считал несправедливым то, что еретики будут пользоваться теми же правами, что и православные! И поскольку первые делают «работу дьявола», он, православный император, и возглавляемое им государство должны им всемерно противостоять. Сказанное не касалось монофиситов, которым, как мы помним, покровительствовала императрица. Они вольготно чувствовали себя не только в египетской Александрии, но и в столице. В их распоряжении по-прежнему был дворец Хормизда, а также большой монастырь в Сиках-Юстинианополе, на другом берегу Золотого Рога.

В этот самый момент кесарийский епископ Феодор Аскида предложил императору рассмотреть проблему, которой ранее не уделяли должного внимания. Столетие назад три епископа (Феодор, Феодорит и Ива) допустили в своих сочинениях высказывания, близкие к несторианской ереси. IV Вселенский собор не принял их точек зрения, но и не осудил этих людей лично (все трое были авторитетнейшими богословами своего времени). Аскида посоветовал Юстиниану написать сочинение и против этих «трех глав». Почему он это сделал – то ли искренне радея о православии, то ли стремясь отвлечь императора от полемики с оригенистами (к которым принадлежал сам), – уже вторично. Важно то, что Юстиниан «загорелся», принялся мыслить и писать. Он пришел к выводу о необходимости безусловного осуждения «трех глав» и издал в 545 году на имя патриарха Мины соответствующий эдикт («In damnationem trium capitulorum»). Осуждением «трех глав» Юстиниан готовил почву для компромисса с монофиситами: он хотел выбить почву из-под ног тех критиков, которые говорили, что Халкидонский собор потворствовал несторианам. Василевс жаждал единства – пусть даже ценой уступок «по икономии», в вопросах, которые он считал не главными. Быть может, он надеялся, что в таком «подправленном» виде монофиситы примут Халкидонский собор – или, по крайней мере, сделают к этому шаг.

В итоге все четыре патриарха (Константинополя, Антиохии, Александрии и Иерусалима) с колебаниями и под давлением, но поддержали Юстиниана. А вот западная церковь – нет. Против эдикта резко высказались папский апокрисиарий в Константинополе, ряд авторитетных западных епископов и богословов. К противникам императора присоединился Вигилий. Тотила в тот момент готовился штурмовать Рим. То ли сам, опасаясь готов, то ли принуждаемый византийцами, Вигилий еще до эдикта о «трех главах» отбыл на Сицилию в надежде пересидеть смутные времена. Узнав о письме императора, папа начал активно переписываться с западными богословами, включая африканских, – убеждаясь, что позиция Юстиниана и мнения этих уважаемых людей расходятся. В числе противников точки зрения василевса ромеев оказался диакон Фульгенций Ферранд, один из крупнейших богословов Африки и всего латинского Запада. В письме римским диаконам Пелагию и Анатолию он упрекнул Юстиниана в том, что он-де пытается, заручившись множеством подписей, придать собственной книге авторитет, подобающий только каноническим источникам. Иными словами, Ферранд считал, что Юстиниан просто использует административный ресурс для возвеличивания себя как богослова.

Спор о «трех главах»

Собственно говоря, отторгнутые IV Вселенским собором в Халкидоне сочинения нашлись только у Феодорита, епископа Кирского, и Феодора, епископа Мопсуестийского. Они были написаны в рамках полемики с александрийским архиепископом Кириллом – ныне признаваемым святым, – чьи идеи использовались монофиситами. Третий, епископ Эдессы Ива, имел неосторожность в письме похвалить труды Феодора. Все три епископа скончались в мире с церковью (то есть не были осуждены лично) и пользовались авторитетом у православных Востока. Западное духовенство, болезненно и непримиримо относившееся к монофиситству, усмотрело в трактате Юстиниана стремление умалить роль Халкидонского собора (что могло стать пробным камнем на пути к открытому монофиситству или компромиссу с ним на неприемлемых условиях). Монофиситы, в свою очередь, считали упомянутых епископов несторианами (с которыми расходились сильнее и противоборствовали яростнее, нежели чем с православными). Дело в том, что и Феодорит, и Ива были осуждены и низложены как несториане на Эфесском соборе 449 г., и как раз в 451 г. в Халкидоне их восстановили и приняли в каноническое общение (Феодор умер задолго до IV Вселенского собора). Феодорит, действительно бывший когда-то активным несторианином, являлся автором широко известной «Церковной истории» (текст сохранился до нашего времени).

Точка зрения, согласно которой инициатором осуждения «трех глав» был именно Феодор Аскида, разделяется многими историками, но есть и другое мнение, а именно: что еще раньше, в период прений с монофиситами в 532 г., сам Юстиниан впервые обратил внимание на данную проблему³⁵⁷.

Эдикт Юстиниана в отношении Феодорита, Феодора и Ивы не сохранился. До нас в сочинении епископа Гермионского Факунда дошли лишь названия трех глав этого документа – об осуждении каждого из них. Греческое «кефалайя» (κεφάλαια), «головы, главы», имеет, как и в русском языке, двоякий смысл. Поэтому когда речь идет о «трех главах», уже не ясно, что имеется в виду: сами епископы или разделы документа, хотя Юстиниан, говоря о «нечестивости трех глав», имел в виду первое.

А тем временем в Италии энергичный Тотила мало-помалу организовал сопротивление уже немногочисленным и плохо обеспечиваемым отрядам Юстиниана (ведь теперь основные ресурсы уделялись востоку).

Командование императорской армии было разобщено, и Тотила отметил свое вступление на престол переходом через По и разгромом византийских отрядов под Фаэнцей. Затем готы двинулись на юг. Миновав Рим, Тотила овладел Беневентом, осадил Неаполь и весной 543 года взял его. Назначенный императором префект претория Италии Максимиан, человек не очень опытный в военном деле, был неспособен противостоять Тотиле.

Новый король успешно применял особую тактику – разрушал захваченные крепости и стены в городах, дабы они не могли послужить в будущем опорой врагу, и тем самым принуждал имперские отряды к сражениям вне укреплений, чего они не могли делать из-за своей слабости. По отношению к пленным и мирным жителям, особенно к старой римской знати, Тотила вел себя предельно корректно. Напротив, «…начальники римского (византийского. – С. Д.) войска вместе с солдатами грабили достояние подданных императора; не было тех оскорблений и распущенности, которые они не проявили бы; начальники в укреплениях пировали вместе со своими возлюбленными, а солдаты, проявляя крайнее неповиновение начальникам, предавались всяким безобразиям. Таким образом, италийцам пришлось переносить крайние бедствия со стороны обоих войск. Поля их опустошались врагами, а всё остальное сплошь забирало войско императора. Сверх того, мучаясь муками голода, вследствие недостатка продовольствия, они же подвергались всяким обвинениям и издевательствам и без всякого основания – смерти. Солдаты, не имея сил защищать их от неприятелей, наносивших вред их полям, совершенно не считали нужным краснеть и стыдиться того, что делалось, и своими проступками они сделали варваров желанными для италийцев»³⁵⁸. Логофет императора Александр по прозвищу Псалидион («ножницы») требовал от римских сенаторов денег, якобы присвоенных ими во времена Теодориха, разорял их, и без того немало пострадавших. С населения взыскивались налоговые недоимки двадцатилетней давности!

Тотила между тем направлял в Рим прокламации, в которых противопоставлял умеренности готов жадность пришельцев и предлагал свою защиту. Все это, конечно же, не добавляло италийцам стремления к сопротивлению. Восстановление суровых по отношению к простому народу римских законов на территории Италии привело к массовому бегству рабов и колонов, непрерывно пополнявших войско Тотилы. В итоге к концу 544 года византийцы лишились значительной части своих завоеваний на Западе. Правда, Рим всё еще был у них.

Годы больших проблем: 545—550

Юстиниан принял решение отправить в Италию Велисария, не выделив подкреплений. Император запретил полководцу даже взять телохранителей (причиной тому были, скорее всего, неважные дела в Азии, где тоже не хватало солдат). Велисарий нашел италийские войска обескровленными длительным и малоуспешным противоборством с Тотилой, павшими духом и весь 545-й и даже 546 год набирал новых солдат и то отсиживался в лагерях под Равенной, то выезжал в Далмацию, ибо активные действия были невозможны. «У нас нет людей, лошадей, оружия и денег, без чего, конечно, нельзя продолжать войны, – обращался в Константинополь Велисарий. – Итальянские войска состоят из неспособных и трусов, которые боятся неприятеля, так как много раз бывали им разбиты. При виде врага они оставляют лошадей и бросают на землю оружие. В Италии мне неоткуда доставать денег, она вся находится во власти врагов. Задолжав войскам, я не могу поддерживать военного порядка: отсутствие средств отнимает у меня энергию и решительность. Да будет известно и то, что многие из наших перешли на сторону неприятеля. Если ты, государь, желаешь только отделаться от Велисария, то вот, я действительно теперь нахожусь в Италии; если же ты желаешь покончить с этой войной, то нужно позаботиться еще кое о чем. Какой же я стратиг, когда у меня нет военных средств!»³⁵⁹ Восточные отряды не смогли пробиться на помощь осажденному Риму, где кончилось продовольствие.

Прокопий несколько раз подчеркивает, что помимо голода в осажденной столице Италии свирепствовала коррупция: византийцы – от начальника гарнизона Бессы до простых солдат – обогащались, продавая умиравшим от голода жителям хлеб и выпуская их из города только за взятки. Люди же доходили до поедания экскрементов друг друга и каннибализма – ведь не у всех было золото. В конце осады Бесса откровенно саботировал попытки ее снять, так как каждый день голода приносил ему деньги (которые в итоге всё равно достались не ему, а готам)³⁶⁰.

17 декабря 546 года Тотила занял Вечный город, воспользовавшись предательством отряда исавров, охранявших одни из ворот. Считая население враждебным, король приказал беспрепятственно его грабить. Сокрушив часть стен и спалив некоторое число зданий, готы через полтора месяца сами ушли оттуда, уведя почти всех сенаторов и изгнав большинство жителей: 40 дней город стоял пустым. Затем Рим вновь подпал под власть Юстиниана, но ненадолго. Не получая, несмотря на постоянные мольбы начальника, ни продовольствия, ни подкреплений, византийцы не смогли его удержать.

Север Италии начали тревожить франки. Юстиниан требовал прекратить это «ползучее нападение», но новый король Теодабальд, сменивший Теодиберта в 547 году, не желал признавать условия договора, за который ромеи заплатили его предшественнику золотом, и открыто претендовал на север Италии.

На дунайской границе император решил применить обычный византийский прием: использовать одних варваров против других. Еще в 545 году он пытался договориться со славянами о передаче им оставленного жителями города Турриса на левом берегу Дуная в обмен на защиту местности от гуннов. От славян действительно прибыло посольство. Неизвестно кого точно оно представляло (по сообщениям византийских источников той поры, они не знали жесткой иерархии правителей), но в его составе был некий человек, выдававший себя за Хильвуда, павшего двенадцатью годами ранее. Обман раскрыли, и самозванца схватили. Дело с посольством разладилось, славяне начали бесчинствовать, и ромеям пришлось натравить на них герулов.

В 547–548 годах славяне в очередной раз разорили земли империи от верховьев Дуная до Диррахия. Нападавших было так много, что ромеи, располагавшие в Иллирике пятнадцатитысячной армией, не рискнули противостоять им в открытом бою.

Зато вдали от Европы все шло хорошо. В 548 году наконец-то окончательно была подчинена Африка: Иоанн Троглита подавил последние очаги сопротивления мятежников, прекратились набеги мавров. Византийские владения в Африке преставляли собой огромную строительную площадку. Евагрий говорит о 150 (!) городах и крепостях, основанных или подновленных в правление Юстиниана. Прокопий в «Тайной истории» пишет, что Ливия настолько обезлюдела, что трудно было встретить там человека на протяжении очень долгого пути³⁶¹. Однако археологические данные опровергли Прокопия, о чем писал еще Юлиан Кулаковский: «…современное изучение археологических памятников, которое ведут французские ученые со времени подчинения Франции части римской Африки, дает огромный материал в опровержение зложелательных слов Прокопия. Множество фортов и укреплений, уцелевших под занесшим их песком во время арабского господства, является свидетельством о живых заботах правительства на благо населения и процветания культуры и промысла»³⁶².

В том же году в Константинополь явились посланцы крымских готов и попросили поставить им епископа вместо скончавшегося ранее. Юстиниан такой шанс не упустил и отправил вместе с епископом строителей и солдат. В дополнение к Херсонесу Таврическому (его укрепления тоже обновлялись по воле Юстиниана) византийцы построили еще две крепости: Гурзувиты и Алустон. Крымские готы, сделавшись федератами империи, должны были выставлять императору три тысячи человек. В современном Гурзуфе от византийской цитадели не осталось почти ничего, а вот остатки стен и башен в Алуште сохранились (правда, в сильно перестроенном виде). Усиление византийского влияния в Крыму и северо-восточном Причерноморье означало возможность товарообмена с Востоком (в том числе – с Китаем) по путям, минующим персов: через север Прикаспия или Кавказ и далее до Хорезма.

В 545 году Юстиниан установил ранг пентархии патриархов. На первое место он поместил епископа Рима, на второе – Константинополя. Далее шли Александрия, Антиохия, Иерусалим.

В том же 545 году активная законотворческая деятельность Юстиниана закончилась. Подсчитано, что из его новелл три четверти вышли в период до 545 года, то есть фактически за 10–12 лет, а на оставшиеся 20 лет правления приходится только четверть³⁶³. Впрочем, это не означало прекращения реформ вообще. С 547 по 553 год, готовя финал западной кампании, император довершил реорганизацию войскового управления, максимально разграничив полномочия гражданских и военных властей. «Вторая волна административного законодательства 547–553 гг. еще отчетливее выявила то, что конституционные новации в значительной мере были подчинены целям завоевательной политики, и эта волна до известной степени довела до конца замыслы, лежавшие в основе начальной стадии реформ: контроль над локальными повседневными проблемами военного администрирования был уже практически полностью передан гражданским чиновникам, с тем чтобы ничем не отвлекать магистров от полководческой деятельности. Затянувшиеся боевые действия на Западе и на Востоке во многом содействовали ускоренному превращению региональных военачальников в боевых командиров. Войска из большей части восточных провинций были отведены вместе с не связанными местными управленческими проблемами магистрами на основные фронты», – оценивает действия Юстиниана в этом направлении историк нашего времени³⁶⁴.

Император все больше начинает обращаться к вопросам религии. В 545 или 546 году начался новый виток гонений на язычников в среде константинопольской аристократии. Кампанию эту Юстиниан поручил Иоанну, будущему митрополиту Эфесскому, отозвав его с Востока. В результате мероприятий этого умного, фанатичного и сурового человека ряд крупных чиновников были смещены, подвергнуты пыткам и конфискациям. В их числе оказался и бывший префект претория Востока Фока, вынужденный покончить с собой.

Другой эксперимент по управлению церковью кончился неудачно: по каким-то соображениям (то ли из-за голода, то ли из-за астрономических вычислений) император повелел передвинуть Пасху на неделю вперед. Поскольку таким образом сдвигался и Великий пост, мясникам приказали резать скот, а верующим разрешили есть мясо на неделю дольше. Многие мясники, боясь Бога больше, чем императора, скот резать отказались – и император привлек для убоя скотины палачей, заплатив им за работу из казны. Но и покупатели, кроме «нескольких обжор», несмотря на голод, отказались есть мясо в спорную неделю, и оно, видимо, испортилось.

В 546 году император издал 123-ю новеллу, на века заложившую правила управления церковью, в частности – как созывать поместные соборы и как поставлять епископов. Новелла развивала канонические правила и воспроизводила многое, установленное 5-й и 6-й новеллами, но более широко и подробно. Как и ранее (и по аналогии с гражданским управлением), запрещался суффрагий при возведении в церковный сан (это трактовалось как взятка). Оставалась только синифия в определенном новеллой размере: за патриаршество – 20 либр, за епископский или митрополичий сан – от 400 номисм до 28, в зависимости от дохода епархии. Впрочем, если доход составлял менее двух либр в год, поставляемый вообще освобождался от выплаты. С пресвитеров и диаконов синифия бралась в размере ожидаемого годового дохода от должности. Штраф за превышение – трехкратная сумма взноса. Были разъяснены и отрегулированы различные вопросы применения 6-го и 8-го Апостольских правил о невозможности сочетать священство и мирскую должность. Епископа нельзя было привлечь к даче показаний в суде или доставить туда против его воли. Любому клирику под страхом трехлетнего запрета на служение воспрещалось играть в кости, общаться с игроками или посещать зрелища. Епископам воспрещалось драться: тут Юстиниан повторил 27-е Апостольское правило, но почему-то не коснулся священников и диаконов, о которых в этом правиле тоже говорится. Любой оскорбивший клирика в храме во время священнодействия подлежал телесному наказанию, а сорвавший службу или отправление таинства – смертной казни. Помимо уже установленных 5-й новеллой бытовых ограничений и повторов ее положений, Юстиниан запрещал создание монастырей с разнополыми монахами. Был также дан запрет на использование образа монаха или вообще любого священного чина мирянами, особенно теми, кто играет на сцене, и «продажными женщинами»: переодевшийся в одежду монаха или клирика актер рисковал быть выпоротым и отправленным в изгнание.

В конце января или начале февраля 547 года папу Вигилия привезли в Константинополь: император желал закончить вопрос о «трех главах». Добровольным был этот визит или нет – мнения историков расходятся. Но не подлежит сомнению одно: в столицу империи папа явился как особа, за которой признавался высокий сан. Мастер внешних эффектов, Юстиниан встретил своего протеже с пышностью, граничившей с подобострастием. У входа в собор Святой Софии властелин империи и папа поприветствовали друг друга поцелуями, а затем под пение латинского гимна Ecce advenit dominator dominus («Се шествует Господь») римский епископ вступил в храм. Скорее всего, вошел он через Вестибюль воинов, где сегодня организован туристический выход, прошел через пронаос и повернул направо, в огромные Царские врата. Папу поселили во дворце Плацидии, окружив почетом и роскошью. Однако, по сути, дело пошло совсем не так, как хотел Юстиниан. Во-первых, Вигилий отказал патриарху Мине в братском общении – как раз по причине признания им императорского эдикта о «трех главах». Патриарх ответил тем же. Надо полагать, император был не просто раздосадован, но и по-человечески обижен: он наверняка рассчитывал на бо́льшую уступчивость со стороны человека, ставшего папой исключительно благодаря действиям Константинополя. Странно выглядела принципиальность Вигилия и с учетом семи кентинариев золота, ранее полученных им от Феодоры. Видимо, император и императрица не постеснялись напомнить строптивцу о некоторых забытых им вещах, и тот 29 июня принял в общение Мину³⁶⁵.

Страх оказался серьезным аргументом: Вигилий начал действовать. Он собрал около семидесяти западных (включая африканских) епископов, прибывших в восточную столицу империи, и поскольку общее согласие в вопросе достигнуто не было, потребовал от каждого из них письменного мнения. Изучив их, папа принял решение все-таки встать на сторону Юстиниана. 11 апреля 548 года Вигилий написал на имя Мины послание, сохранившееся в истории под названием «Judicatum» (решение). Этот документ был разослан по провинциям империи для чтения в храмах. А вот авторитетный африканский богослов, епископ Гермианы Факунд, написал на имя Юстиниана обстоятельный полемический трактат в защиту «трех глав» – и, судя по всему, еще до Judicatum’а³⁶⁶.

Так начался 548 год, который лично для императора оказался проклятым. После долгой и продолжительной болезни, нестерпимо страдая от раковой опухоли, 28 июня умерла его любимая жена и муза Феодора. Это стало для Юстиниана сильнейшим ударом.

Поглощенный горем, Юстиниан погрузился в апатию – во всяком случае, по отношению к военным делам. Поэтому когда Антонина приехала в Константинополь просить об отставке мужа, Юстиниан спокойно на это согласился. Таким образом, Велисарий прекратил военную службу и вернулся в Константинополь.

Затем император организовал в Константинополе собор восточного духовенства (монофиситствующего). Неясно, выполнял ли он этим последнюю волю императрицы (да и была ли на то ее воля?), но очередной шаг к примирению православных с монофиситами сделал. Собор (или, точнее, совещание епископов и монахов) работал в столице год. И, несмотря на горячее желание императора и даже личное его участие в ряде заседаний, завершился без результата.

Закончился злосчастный 548 год раскрытием заговора некоего Артавана. Армянин из царского рода Аршакидов, Артаван был тем самым человеком, который смог ликвидировать захватившего власть в Карфагене Гонтариса. В Восточной империи Артаван сделал хорошую карьеру, дослужившись до поста комита федератов и консульского сана. Еще при жизни Феодоры он планировал жениться на племяннице Юстиниана Прейекте (сестре будущего Юстина II), но императрица расстроила брак, несмотря на страстное желание обеих сторон: выяснилось, что у Артавана в Армении была супруга. Артаван затаил на императора и его жену обиду, а уже после кончины Феодоры судьба предоставила ему возможность отомстить: еще один обиженный армянин, Аршак, задумав убийство императора, внушил Артавану соответствующие мысли. Аршак же имел зуб на императора за наказание: его выпороли и для позора провезли на верблюде за связь с агентами персидского шаха Хосрова (что, с учетом проступка, разумнее считать милосердием).

Если верить Прокопию, заговорщики пытались привлечь к делу Юстина (сына Германа) и самого Германа: «…у кого есть хоть капля разума, не должен отказываться от участия в убийстве Юстиниана под предлогом трусости или какого-либо страха: ведь он постоянно без всякой охраны сидит до поздней ночи, толкуя с допотопными старцами из духовенства, переворачивая со всем рвением книги христианского учения. А кроме того, – продолжал он (Аршак. – С. Д.), – никто из родственников Юстиниана не пойдет против тебя. Самый могущественный из них – Герман, как я думаю, очень охотно примет участие в этом деле вместе с тобою, а равно и его дети; они еще юноши, и телом и душою готовы напасть на него и пылают против него гневом»³⁶⁷. Рассчитывали они, видимо, на то, что Герман тоже недоволен родственником-императором и станет мстить: ведь незадолго до тех событий Юстиниан изменил завещание умершего брата Германа, Вораида, и уменьшил долю имущества, доставшуюся Герману и его детям. Впрочем, сделал Юстиниан это не в свою пользу, а выделив предусмотренные законом средства на содержание единственной дочери Вораида, то есть совершив вполне справедливое и по-человечески понятное деяние.

Герман, узнав о планах, рассказал всё комиту экскувитов Марцеллу, еще одному племяннику Юстиниана (брату Юстина и Прейекты). Родственники императора организовали провокацию, вынудив одного из сообщников Артавана разглагольствовать о заговоре перед занавеской, за которой прятался соглядатай. Выходило так, что Артаван и Аршак планировали устранить как Юстиниана, так и Велисария, а престол должен был получить Герман.

А дальше стало твориться нечто странное. Высшие должностные лица государства, члены императорского дома, будто принялись соревноваться в том, кто донесет последним. «Узнав обо всем этом от Леонтия, Марцелл даже и тогда решил не докладывать императору; он еще долго медлил, чтобы поспешностью опрометчиво не упустить из рук Артабана. Герман же сообщил об этом деле Бузе и Константиану (еще два крупных военачальника, бывший консул Вуза и Константиан – магистр. – С. Д.), боясь, как это и случилось, чтобы от этого промедления не возникло какого-либо подозрения.

Спустя много дней, когда было дано знать, что Велисарий уже близко, Марцелл доложил императору все это дело. Император велел тотчас же арестовать и заключить в тюрьму Артабана и его соучастников и приказал некоторым из начальников произвести допрос под пыткой. Когда стал ясен весь этот заговор и уже был точно записан в протоколах, император назначил заседание полного сената во дворце, где обыкновенно бывают разбирательства по спорным пунктам. Сенаторы, прочтя всё, что удалось выяснить следственной комиссии, тем не менее хотели привлечь к ответу Германа и его сына Юстина, пока наконец Герман, представив в качестве свидетелей Марцелла и Леонтия, не смыл с себя этого подозрения. Они, а вместе с ними и Буза с Константианом под клятвой подтвердили, что ничего Герман не скрыл от них по этому делу, но передал им все так, как я только что рассказал. Тотчас все сенаторы освободили от обвинения его и его сына, как не совершивших никакого преступления против государственного строя. Когда все явились во внутренние покои императора, то сам император был очень разгневан; он негодовал и особенно был раздражен против Германа, ставя ему в вину задержку осведомления. Какие-то двое начальников, подслуживаясь к нему, подтвердили его мысли и вместе с ним делали вид негодующих. Этим они еще больше усилили гнев императора, стараясь на чужих несчастьях заслужить у него себе милость. Все остальные молчали, подавленные страхом и своим непротивлением предоставляя свободу проявлению его воли. Один только Марцелл своей прямой и открытой речью мог спасти этого человека. Беря вину на себя, он настойчиво заявлял, что Герман давно и усиленно предлагал сообщить императору об этом факте, но он, Марцелл, очень тщательно разбирался во всех мелочах и поэтому так медлил с сообщением. Этим он утешил гнев императора. За это Марцелл получил великую славу среди всего народа, так как он в минуту, самую трудную для Германа, проявил всю свою душевную доблесть. Император Юстиниан отрешил Артабана от занимаемой им должности, не сделав ему, помимо этого, ничего дурного, а равно и всем остальным, если не считать того, что всех их держал под арестом, но без бесчестия, во дворце, а не в обычной тюрьме»³⁶⁸.