Текст книги "Юстиниан"

Венеты молчали не просто так. Ни Иоанн, ни Каллимах, ни большая часть сидевших с ними на трибунах не знали, что еще с утра императорский спафарий Нарсес сумел переговорить с некоторыми влиятельными «голубыми». Что им пообещал хитрый евнух, помимо золота, так и осталось загадкой. Но – подействовало: верхушка венетов, а вместе с ними и те, кто привык слушаться указаний старших, перестали активно участвовать в дальнейшем ходе восстания.

Молчание венетов казалось Ипатию зловещим, но ничего с этим он поделать не мог. Располагая лишь немногим более чем парой сотен вооруженных людей, он тянул время, пока прасины лихорадочно собирали в Городе оружие. За несколько столетий запрета на владение им частными лицами у граждан его поубавилось – и теперь Ипатию оказалось нечего дать в руки сторонникам!

Иоанн так и не понял, что же произошло, почему вдруг на трибунах прасинов в панике заметались люди, а вместо аккламаций оттуда донеслись беспорядочные вопли.

– Гляди, гляди! – Каллимах вскочил, обернулся назад и затеребил брата рукой.

Иоанн посмотрел вверх и ахнул.

На фоне светлого неба темнели фигуры лучников и охранявших их меченосцев в тяжелой броне. Прямо сверху лучники стреляли вниз, засыпая трибуны прасинов градом стрел. Другая часть солдат, подняв мечи, с криками ринулась вниз, рубя направо и налево. Это, с трудом пробравшись в обход через сгоревшую часть Города мимо Карцеров, на ипподром ворвался отряд Велисария. Получасом ранее магистр и его люди пытались выйти в кафисму прямо из дворца, но им не открыли: охранявшая проход стража решила выждать, «чья возьмет», и не вмешивалась в схватку.

Тем временем через Ворота Мертвых²⁵⁸ прямо на беговую дорожку ринулись, строясь на ходу в несколько шеренг лицом к трибунам и выставив вперед копья-менавлы, бородатые солдаты без шлемов и доспехов, в одних грубых подпоясанных рубахах. Если бы Иоанн умел различать знаки на щитах, он бы понял, что это вступил в дело последний резерв василевса, трехтысячный отряд герулов Мунда: не имевшие тяжелого вооружения, они вышли из дворца в Город, быстро, почти бегом, обогнули Сфендону и проникли на ипподром с запада.

Там, где еще неделю назад потешали публику мимы, разыгрывался кульминационный акт куда более страшной пьесы: за щитоносцами встали лучники и тоже принялись стрелять. Но эти уже целились не только влево, по прасинам, но и вправо, туда, где сидели Иоанн с Каллимахом.

Стоявший рядом старик откинулся назад и страшно то ли завыл, то ли заклекотал низким, утробным стоном, сгибаясь и дергаясь, – стрела попала ему в грудь. Каллимах схватил брата за руку, чтобы тащить за собой, но вдруг дернулся и беззвучно осел: над его левым ухом расползалась страшная кровавая рана, из которой торчало древко. Рука Каллимаха разжалась. В ужасе Иоанн сделал то, что спасло ему жизнь, – втиснулся под скамью²⁵⁹, оказавшись сразу за упавшим братом.

Кругом слышались крики, лязг оружия, жуткие громкие звуки ударов мечей по живому телу. По скамьям с тупым звуком стучали стрелы и плюмбаты, метались люди, пытавшиеся спастись. Рядом с Каллимахом рухнуло еще чье-то мертвое тело…

«Господи, Иисусе Христе, помилуй нас. Господи, Иисусе Христе, помилуй нас. Господи, Иисусе Христе, помилуй нас…» – Иоанн торопливо молился, ибо ни на кого надеяться не мог, кроме Христа. Вдруг тело откатилось в сторону и сверху показалась бородатая рожа. Солдат-герул внимательно смотрел на Иоанна.

– Господи, помилуй, Господи, помилуй, – зачастил Иоанн, глядя в лицо страшному варвару.

– Гоэсподэ, поэмилуй, ха! – передразнил, ломая греческие слова, варвар и мерзко ухмыльнулся. Изо рта его пахло вином, чесноком и зубной гнилью, словно из пасти Аида. Герул внимательно посмотрел на мальчика и исчез. Мертвое тело вдвинулось обратно. Иоанн закрыл глаза и потерял сознание.

* * *

По итогам резни этого дня на трибунах, арене и во внутренних помещениях ипподрома осталось около тридцати тысяч мертвых тел, многие из которых похоронили тут же, на ипподроме. И как Юстиниан ни молил потом Бога, ни строил храмы, ипподром, незыблемый и огромный, стал вечным памятником его жестокости. Впрочем, со временем ипподром исчез, а Святая София стоит. Бог простил?

Двоюродные братья василевса Вораид и Юст схватили Ипатия и Помпея прямо в кафисме, приволокли к императору и бросили к его ногам. Помпей угрюмо молчал, а Ипатий, еще на что-то надеясь, пытался оправдаться:

– Но государь, люди восстали без нашего ведома! Мы же привели всех на ипподром, как раз чтобы с собранными в одном месте злодеями вы могли сделать то, что сочтете нужным!

Юстиниан возразил:

– Отлично! Но если толпа слушалась ваших приказаний, почему же вы не сделали этого до того, как был сожжен весь город? Мой город?

На следующий день обоих братьев обезглавили. Император велел бросить их тела в море. Казнили также некоторых чиновников не слишком высокого ранга. Примкнувшие же к мятежу сенаторы остались живы, хотя имущество у них конфисковали, а их самих сослали. Правда, уже через год наиболее видным из них – брату Ипатия и Помпея Прову, а также Оливрию, родственнику императоров династии Феодосия (сыну Юлианы Аникии и Ареовинда), разрешили вернуться из ссылки; отдали им и часть имущества. Спустя много лет Юстиниан выдал за сына покойного Ипатия свою племянницу Прейекту, помирившись окончательно.

Жестокость, с которой была подавлена «Ника», надолго устрашила ромеев. Вскоре Юстиниан восстановил на прежних постах смещенных в январе царедворцев, не встречая заметного сопротивления. Однако наученный горьким опытом император велел на территории дворца выкопать цистерны для воды, устроить хлебопекарни и склады продовольствия на случай осады.

До 537 года в Константинополе не проводилось ристаний, подъем активности димов наблюдается лишь в конце 40-х годов VI столетия.

Однако ошибкой было бы думать, что, расправившись с мятежом и убив едва ли не каждого двадцатого жителя столицы, василевс обеспечил себе легкую и беспроблемную жизнь. Как отмечала А. А. Чекалова, «после восстания Ника Юстиниан принял ряд мер по укреплению режима, но вместе с тем попытался ослабить недовольство различных групп населения, сделав ряд серьезных уступок – в первую очередь сенаторской аристократии и торгово-ростовщической верхушке столицы. Конечно, император не отказался ни от своих широких внешнеполитических планов, ни от мер по регламентации экономической жизни империи, но его политика утратила ту жесткую определенность, которая была свойственна ей в первые годы его правления. Она стала более гибкой, в ней обнаружились колебания и лавирования между различными группами населения. Само законодательство стало более многословным и менее четким.

Тем не менее, несмотря на все его попытки, Юстиниану не удалось до конца привлечь на свою сторону ни сенат, ни торгово-ростовщическую верхушку, ни тем более народные массы. С 547 г. волнения вспыхивают с новой силой и следуют одно за другим. Поэтому значение восстания Ника заключается не в том, как это принято считать, что Юстиниан, разгромив все виды оппозиции, окончательно укрепил собственную власть, а скорее в том, что он так и не смог установить ту автократию, к которой стремился в первые годы своего правления»²⁶⁰.

От «Ники» до завоевания Италии: 532—540

После «Ники» Юстиниан стал куда более осторожен в плане внутренней политики²⁶¹. Можно сказать, что империя двигалась в сторону упорядочивания своих внутренних дел. Увеличилось количество новелл, посвященных сбору налогов, в 535–536 годах была проведена административная реформа, сократился штат местных чиновников. Иоанн Лид, не замеченный в плохом отношении к императору, свидетельствовал, что в страхе перед налогами люди отказывались владеть недвижимым имуществом, «…и сборщики податей не могли доставлять государям подати, потому что не было плательщиков»²⁶².

Не остались без внимания и вопросы веры. Весной 533 года василевс попытался решить дело с противостоянием православных и монофиситов не насилием, а переговорами. По его распоряжению в столичном дворце Хормизда (фактически – в личной резиденции царя) были назначены прения о вере. И хотя формально императора на них представлял комит царских щедрот Стратигий, сам Юстиниан через него принял в мероприятии живейшее участие. Это неудивительно: зная греческий и латынь, искушенный в вопросах логики, риторики, церковного предания, Юстиниан жаждал показать миру, что стал монархом не по воле Рока, но сообразно достоинствам. Увенчайся этот диспут победой, это была бы его, Юстиниана, победа. Его, которого многие члены синклита считали выскочкой и чуть ли не варваром.

В каком-то смысле победа случилась, только маленькая: один из шести монофиситствующих епископов (Филоксен Дулихийский) изменил свои взгляды. Через несколько дней диспут продолжился уже в присутствии государя, который все-таки не вытерпел и прибыл сам. Епископ Маронеи Иннокентий, чьи записи об этом событии сохранились, восхваляет речь императора, в которой были явлены качества известных любому средневековому человеку персонажей: «кротость Давида, терпение Моисея и благость апостолов». Подобная характеристика звучит по меньшей мере странно: кротким, терпеливым и благостным Юстиниана можно было назвать лишь в припадке безудержной лести. Впрочем, это мог быть просто риторический прием. Или изощренное издевательство – не случайно Иннокентий говорил именно о словах императора.

Юстиниан принял самое горячее участие не только в прениях. Свои мысли о природе Христа он изложил в письменном виде и, придав им обязательный статус, обнародовал.

26 марта императорским рескриптом миру было сообщено о новой вероисповедальной формуле, на сей раз включившей в себя оборот «един из Троицы плотью пострадал». Монахи столичного монастыря «Неспящих» («Акимитов») усмотрели в ней измену догматам Халкидонского собора и отписали в Рим, папе Иоанну II. Юстиниан тоже обратился к папе, прислав ему письмо в сопровождении двух епископов. Дело рассматривалось почти год, и Рим признал правоту василевса, хотя отсутствие необходимости выходить из церковного общения с акимитами оговорено было специально. Примерно тогда же император написал специальное послание епископам крупнейших городов империи (Рима, Иерусалима, Антиохии, Александрии, Фессалоники и Эфеса), текст которого сохранила «Пасхальная хроника»:

«Император Цезарь Юстиниан Благочестивый Победоносный Триумфатор Величайший, всеми почитаемый Август, своим гражданам. – Мы желаем во всем поклоняться Спасителю и Господу всего, Иисусу Христу, истинному Богу нашему, и подражать его снисходительности, насколько человеческий разум способен постичь Его. Поиск некоторых людей, зараженных болезнью и безумием Нестория и Евтихия, врагов Бога и самой святой католической и апостольской церкви, и отказавшихся назвать святую и славную Приснодеву Марию как Богородицу, справедливо, и поистине, мы стремились, чтобы они были научены правильной вере. Но они безнадежны и скрывают свою ошибку, они идут, как мы узнали, к встревоженным и скандализованным простым душам, выступая в оппозиции к учению святой католической и апостольской церкви. Поэтому мы сочли необходимым опровергнуть ложь еретиков и сделать простую для всех доктрину святой и апостольской церкви Божьей и преподавания ее основ священниками, которых мы ясно принимаем, надеясь сохранить истинное, не делая новшеств в вере – не дай Бог, – но демонстрируя безумие тех, кто выступает за преподавание идей нечестивых еретиков, как мы уже сказали в преамбуле нашего правления и сделали очевидным для всех. Мы верим в единого Бога, отца всемогущего, и во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, и в Дух Святой, поклоняясь одной сущности в трех ипостасях, одному Богу, одной державе, единосущной Троице. В последние дни мы исповедуем Иисуса Христа, единородного Сына Божия, Сына Бога Истинного, рожденного от Отца прежде всех веков, соединого с Отцом, от кого и через кого все вещи имеют их бытие, спустившегося с небес и воплотившегося от Святого Духа, славного, и Приснодевы Богородицы Марии и, став человеком, претерпел крест за нас при Понтии Пилате, и был похоронен, и воскрес на третий день. И мы знаем чудеса и страдания, которые он пережил, во плоти был один и тот же Христос. Ибо мы знаем, что Бог Слово и Христос нераздельны; один и тот же единосущный нам по человечеству; и мы принимаем и признаем единство в ипостаси. Троица остается Троицей, даже когда одна часть Троицы, Слово Божье, стало плотью. Святая Троица не допускает добавления четвертого человека. Поскольку это так, мы предаем анафеме всякую ересь, особенно несториан, человекопоклонников, и тех, кто согласился или сейчас согласны с ними, кто делит нашего единого Господа Иисуса Христа, сына Божия, и нашего Бога, и не исповедующие справедливо и воистину святую, славную Приснодеву Марию, Богородицу, то есть Матерь Божию, но кто говорит, что есть два сына; один будучи Богом Словом от Отца, а другой родился от Приснодевы Богородицы Марии, и отрицает, что он был зачат по благодати и связи и отношению с Богом Словом и Самим Богом; и кто не исповедует, что Господь наш Иисус Христос, Сын Божий и Бог наш, который воплотился и создал человека и распят, является одним с единосущной Троицей. Ибо только те, кто поклоняются, прославлены вместе с Отцом и Святым Духом. Мы анафематствуем также Евтихия, который не в своем уме, и тех, кто договорились или сейчас с ним согласны, кто несет бред, и кто отрицает истинное воплощение святой Приснодевы Богородицы Марии Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа, то есть нашего спасения, и кто не признает, что Он единосущен Отцу в божественности. Точно так же мы предаем анафеме Аполлинария, разрушителя душ, и тех, кто согласился или сейчас с ним согласен, кто говорит, что Господь наш Иисус Христос, сын Божий и Бог наш есть только человек; и тех, кто вносит путаницу и беспокойство в воплощение Единородного Сына Божия, и всех, кто согласился или согласен с ними»²⁶³.

В самом же Константинополе единоверием и не пахло. Осенью 533 года, во время землетрясения, напуганная толпа собралась на форуме Константина, славила Юстиниана и одновременно призывала сжечь акты Халкидонского собора.

Юстиниан же сочинил тропарь «Единородный сыне Божий, безсмертный сый…». Петь его в храмах было предписано в 535 году: желающих спорить с авторитетом императора не нашлось, тем более что он нашел удачную формулу, подходившую православным и не претившую монофиситам. И вышло так, что сам Юстиниан умер, прах его утрачен, а тропарь исполняется и сегодня. Можно прийти в любой православный храм, где служат на церковнославянском, и услышать в урочное время:

«Единоро́дный Сы́не и Сло́ве Бо́жий, безсме́ртен Сый, и изво́ливый спасе́нiя на́шего ра́ди воплоти́тися от Святы́я Богоро́дицы и Присноде́вы Марíи, непрело́жно вочелове́чивыйся, распны́йся же Христе́ Бо́же, сме́ртию сме́рть попра́вый, Еди́нъ Сый Святы́я Тро́ицы, спрославля́емый Отцу́ и Свято́му Ду́ху, спаси́ нас».

Впрочем, личное авторство императора – лишь вероятное предположение. Но то, что инициатива принадлежала именно ему, сомнения не вызывает. Во всяком случае, если верить Феофану:

«Первый год епископства Агапита Римского.

В этом году пострадал от гнева Божия Помпейополь Мисийский. Ибо земля расселась от землетрясения и провалилась половина города с жителями. И очутились они под землею и слышны были голоса умоляющих о помощи. И много денег давал царь для того, чтобы раскапывали и спасали заживо погребенных, и награждал трудившихся в раскопке.

В том же году Юстиниан заповедал петь в церквах: Единородный Сыне и Слове Божий. Устроил также часы на Милие»²⁶⁴.

О, как горяч был этот человек!

Нужно отметить, что такая бескомпромиссная, жесткая позиция по отношению к инакомыслящим была вовсе не обязательной в раннем Средневековье. Представления людей о вещах менее важных и менее сложных разнятся – чего уж там говорить о таких трудных темах, как богословие! Со всей отчетливостью это высказал младший современник Юстина Евагрий Схоластик, подкрепив мысль свою ссылкой на вполне канонический текст: «Никто из изобретателей ересей у христиан первоначально не имел желания богохульствовать, [ни один] не пал, намереваясь обесчестить Божество, но проповедуя свое [учение], скорее думал, что говорит лучше того, кто ему предшествовал. Главные же и надлежащие [догматы] исповедуются сообща всеми. Ибо мы почитаем Троицу и прославляем единое – прежде веков родившегося Бога Слово, воплотившегося во втором рождении из сострадания к Своему образу. Если и случалось какое-то нововведение относительно чего-то другого, то это происходило, потому что Бог Спаситель допускал полную свободу в этих [вещах], чтобы святая кафолическая и апостольская Церковь и тут и там как можно скорее брала в плен сказанное, превращая его в необходимое и благочестивое, и чтобы она выходила на одну чистую и прямую дорогу. Поэтому и апостолом было очень точно сказано: “Надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные”»²⁶⁵. А еще по этому поводу завуалированно укорил императора Прокопий, написав как бы невзначай и совершенно по другому поводу: «…прибыли из Византии к римскому архиепископу послы, Гипатий, епископ Эфесский, и Деметрий из Филипп в Македонии, для установления догматов, из-за которых христиане, держась различных точек зрения, спорили между собою. Хотя я лично хорошо знаю все эти разногласия, но я менее всего хочу здесь говорить о них. Я полагаю, что это некое недомыслие и безумие – исследовать природу Бога, какова она может быть. Я думаю, что для человека недоступно понять даже и то, что касается самого человека, а не то, чтобы разуметь, что относится к природе Бога. Да будет мне позволено, не подвергаясь опасности обвинения, обойти молчанием все это с единственным убеждением, что я не оказываю неверия тому, что все чтут и признают. Я лично ничего другого не мог бы сказать относительно Бога, кроме того, что он является всеблагим и все содержит в своем всемогуществе. Пусть же всякий и духовный и светский человек говорит об этих вещах так, как, по его мнению, он это разумеет»²⁶⁶.

Одновременно с богословскими штудиями император не бросал и труды юридические. Завершилась работа по кодификации права. Уже в конце 533 года Трибониан и его советники закончили «Дигесты Юстиниана»: сборник норм права, сформулированных авторитетными юристами прошлого²⁶⁷. На создание пятидесяти книг, в которых было собрано около 9200 фрагментов, ушло менее трех лет! 16 декабря Юстиниан специальным эдиктом («Tanta») утвердил Дигесты (или «Пандекты»), придав им силу закона с 30 декабря.

В дополнение к Дигестам (но месяцем ранее – так получилось) были изданы «Институции Юстиниана» – «наставления», учебник для правоведов в четырех книгах, причем император в этих «наставлениях» выступил в качестве рассказчика, лектора. При подготовке книги ее авторы сделали обширные заимствования из трудов корифеев римской юридической мысли, но без ссылок на источники, – видимо, подразумевалось, что при дальнейшем изучении Дигест студенты все ссылки найдут сами.

Работа по созданию Дигест и Институций потребовала внесения изменений в сам Кодекс, поэтому в конце 534 года появилось исправленное издание, которое и дошло до нас. В качестве же временного средства между первым и вторым изданиями Кодекса правоведы из конституций императора по наиболее важным вопросам собрали книгу «Пятьдесят решений».

Рассказывая о создании Дигест, Юстиниан не мог удержаться от самолюбования:

«…Мы поручили выдающемуся мужу Трибониану, а также светлейшим мужам Теофилу и Дорофею, проявившим себя деятельнейшими преподавателями права, чтобы они все те книги, которые составили древние и которые содержали в себе введение в законы и назывались институциями, собрали отдельно и чтобы всё из них, что было полезного, пригодного и во всех отношениях обработанного, а также из (юридических) институтов, которые в настоящее время находятся в употреблении, они постарались извлечь и разместить в четырех книгах и (тем самым) заложить первоосновы и начала всего образования. Опираясь на эти (первоосновы), юношество смогло бы справиться и с более тяжелыми и совершенными местами законов. Мы также указали им, чтобы они учитывали Наши конституции, которые Мы обнародовали ради улучшения права, и чтобы они не забывали руководствоваться тем (методом) улучшения при составлении Институций, благодаря которому станет ясным то, что ранее было зыбким, а затем и будет упрочено. Труд этот был ими завершен так, как нами и было поручено. Мы прочли его (! – С. Д.) и приняли благосклонно, и сочли, что этот (труд) не противоречит нашим мыслям, и приказали, чтобы вышеупомянутые книги имели силу конституций, о чем еще более открыто декларируется в той Нашей речи, которую Мы поставили в начале этих книг.

Итак, приведение в порядок всего римского права совершено в трех томах, то есть составлено в Институциях, в Дигестах, или Пандектах, и в Конституциях, и в три года завершено, что, как поначалу думали, и за целое десятилетие не было надежды завершить. Но вместе с всемогущим Богом и с благочестивыми душами Мы предложили это в пользование людям и воздаем глубокую благодарность великому божественному вдохновению, которое помогало Нам и войны вести счастливо, и добиться достойного мира, и не только для Нас самих, а навечно установить наилучшие законы как для современников, так и для потомков.

Таким образом, Мы постигли, что этот нерушимый закон необходимо сделать понятным для всех людей, чтобы им стало ясно, от сколь значительной путаницы и абсолютной неопределенности к какой умеренности и согласной с законами истине они пришли. И на будущее они имеют законы не только прямого действия, но и сокращенные и доступные для всех, в книгах, удобных благодаря их легкости для пользования, чтобы люди могли не посредством траты огромных богатств приобретать тома с излишним множеством законов, а чтобы за самые малые деньги облегченное собрание этих книг стало доступным как богачам, так и беднякам, дабы великая мудрость приобреталась по минимальной цене»²⁶⁸.

То есть, если верить указу, император лично читал по крайней мере Институции. На это ему потребовалось какое-то время, выкроить которое было непросто: ведь император занимался много чем еще, кроме чтения учебника для юристов. Что ж, право похвалить себя он заслужил.

Кодекс второго издания Дигесты, Институции, а также вышедшие в период с 535 года до смерти Юстиниана более полутора сотен новелл (написанных в основном не по-латыни, а по-гречески²⁶⁹) составляют Corpus Juris Civilis²⁷⁰, «Свод гражданского права», – не только основу всего византийского и западноевропейского средневекового права, но и ценнейший исторический источник. По окончании деятельности упомянутых комиссий Юстиниан официально запретил всю законотворческую и критическую деятельность юристов. Разрешались лишь переводы «Корпуса» на другие языки (в основном на греческий) и составление кратких извлечений оттуда. Комментировать и толковать законы отныне также воспрещалось. Но жизнь брала свое, и комментаторы появлялись. Как отмечали позднейшие исследователи, «Дигесты породили столь огромную литературу, как никакая другая книга со времени Библии»²⁷¹.

Из былого обилия юридических школ в империи остались две – в Константинополе и Верите (современный Бейрут)²⁷², причем одновременно с утверждением Дигест (конституция «Tanta») Юстиниан в конституции «Omnem» ввел изменения в процесс обучения юристов, добавив к четырем годам пятый и кардинально поменяв программу. Теперь она включала в себя не изучение отдельных книг «древнего» права, а в основном ориентировалась на Институции, Дигесты, новый Кодекс и была продуманной, системной. Поражает, с какой подробностью император прописывает буквально каждый год пятилетнего курса. Он уделил внимание даже таким деталям, как прозвища студентов того или иного года обучения или запрет на «постыдные» шутки и испытания, принятые в юридических школах (особенно те, которым старшекурсники подвергали учеников). Судя по всему, эту сторону жизни император знал не понаслышке.

Отношение самого Юстиниана к праву вполне соответствовало его идее о том, что избранный народом в соответствии с Божественной волей император являет собой олицетворение государства. Высказывания Юстиниана на этот счет говорят сами за себя: «Если какой-либо вопрос покажется сомнительным, пусть о нем доложат императору, дабы он разрешил таковой своей самодержавной властью, которой одной лишь принадлежит право истолкования Закона»; «сами создатели права сказали, что воля монарха имеет силу закона»; «Бог подчинил императору самые законы, посылая его людям как одушевленный Закон»²⁷³. Впрочем, точно так же находилось место и совершенно иным установкам: «Если бы и царский закон²⁷⁴ освобождал императора от установлений права, то даже и тогда ничто не является так исключительно присущим власти императора, как жизнь по законам»²⁷⁵. Сохранил император в своем Кодексе и соответствующее высказывание предшественников, Феодосия II и Валентиниана III: «Прилично величию правящего открыто объявить своей основой связанность себя законами; уважение нас именно от уважения права получает вес. И в самом деле выше императорской власти есть подчинение императора законам»²⁷⁶. Византийцы воспринимали эту причудливую смесь идей как то, что обличенные в форму законов конституции императоров становились одним из источников норм права (в VI веке – основным), а вовсе не как дозволение императору творить всё, что ему вздумается! В полном соответствии с этой доктриной при составлении Дигест и Кодекса эксцерпты из юридических трудов и даже цитаты из древних законов подправлялись в угоду потребностям нового времени. И по сей день историки права разбираются в том, где в Дигестах оригинальный текст корифеев юридической науки II века Ульпиана или Модестина, а где – редактура Трибониана и его коллег. Или находят много любопытного, сличая вариант закона о рабах из «Кодекса Феодосия» с таким же законом из «Кодекса Юстиниана», где те же самые нормы, ссылка на ту же императорскую конституцию – но уже о колонах! Понятное дело, с точки зрения сегодняшней Юстиниан и его юристы занимались подделкой документов – но вряд ли император испытывал по данному поводу угрызения совести. А что тут неправильного? Во-первых, во благо, а во-вторых, император – «одушевленный закон»!

Но как бы то ни было, василевс считал своим долгом призывать всех к уважению законов. Обращаясь в самом начале Институций к «любящему законы юношеству», он поучал: «Императорскому величеству подобает быть украшенным не только победными трофеями, но также вооруженным законами, дабы во всякое время – в военное и мирное могло надлежащим образом управляться и дабы римский император был победителем не только в сражениях с неприятелем, но также и гонителем, посредством законных путей, неправды недобросовестных людей; и явился бы, таким образом, и благочестивейшим блюстителем законов, и победителем над разбитыми врагами.

Обе эти цели мы достигли с Божьей помощью, благодаря неустанным трудам и заботливости. Воинские наши успехи знают приведенные под нашу власть варварские народы, – свидетельствуют о них и Африка, и другие бесчисленные провинции, снова подчинившиеся, после долгого промежутка времени, владычеству римлян и вошедшие в состав нашего государства благодаря победам, одержанным по воле небес. Все эти народы управляются законами, отчасти уже давно обнародованными, отчасти же вновь составленными.

И когда мы привели в удовлетворительную систему священные императорские постановления, бывшие дотоле разбросанными, то мы обратили наше внимание и на бесчисленные тома древней юриспруденции и с Божьей помощью выполнили труд сверх всякого ожидания, как если бы нам предстояло идти через пропасть»²⁷⁷.

Нет сомнений в том, что Юстиниан самостоятельно разбирался во многих вопросах, выслушивал жалобщиков, и если Кодекс, Дигесты и Институции – это коллективная работа (хотя император в спорных случаях выносил решения), то конституции за своей подписью (включая новеллы) он в той или иной части создал сам. Прокопий даже обвинял его в связи с этим: «То, что он желал издать от своего имени, он не поручал составить тому, кто имел должность квестора, как это было заведено, но считал допустимым делать это по большей части самому, несмотря на то, что у него был такой [грубый] язык… Так называемым тайным секретарям не вменялось в обязанность вести тайную переписку василевса, ради чего издревле учреждена их должность, но он, можно сказать, все писал сам, особенно когда возникала необходимость дать распоряжение городским судьям, как им следует истолковывать то или иное решение. Ибо он никому в Римской державе не позволял выносить решения по собственному суждению, но своевольно и с какой-то неразумной прямотой сам подготавливал соответствующее решение, которое предстояло принять…»²⁷⁸ За строками юридических формул действительно угадывается личность автора – дотошного, любознательного, властного, но при этом самокритичного и богобоязненного, искренне стремящегося исправить²⁷⁹ (даже «излечить» – Юстиниан порой употреблял соответствующий греческий глагол: θεραπεύω) «неустройства» юридической регламентации жизни. И человека, образование которого сформировало стиль, типичный для своего времени. Недаром один из современных русских переводчиков не то чтобы жаловался, но отмечал, что император в новеллах был подчеркнуто риторичен, насыщал текст образными фигурами, игрой слов – в общем, работа над ними стала «испытанием для переводчика»²⁸⁰. В подтверждение сказанного можно привести только что упомянутое слово «θεραπεύω» – глагол, помимо «излечивать» означающий еще и «служить», причем (в древнем значении слова) не рабским образом, но так, как это делает один свободный человек по отношению к другому. А ведь мы знаем, что служение подданным считалось одной из главных целей императорской власти в Византии. Образованный ромей это речевое изящество прекрасно «считывал».

Вот пример новеллы против продажи должностей (16-я новелла от 1 мая 535 года). Здесь всё: и экспрессия, и намек на собственную «бессонность», и как бы невзначай упомянутая обязанность подданных платить налоги, и даже роль Феодоры. «Случается, что целые ночи и дни мы проводим без сна и в заботах о том, чтобы доставить полезное нашим подданным и вместе угодное Богу. И не напрасно это бодрствование, ибо оно ведет к планам дать счастливую жизнь, свободную от всяких попечений, нашим подданным и принять на себя заботу обо всех. Прилагая всяческое изыскание и тщательное расследование, мы придумываем способ, каким бы можно было освободить их от всякой тяготы и обременения, исключая те обязанности, какие налагает казенная перепись и справедливое обложение. Ибо находим в делах большую несправедливость, которая с недавних пор стала теснить людей и приводить их в бедственное положение, так что они подвергаются опасности впасть в крайнюю нищету и не быть в состоянии уплачивать обычные и установленные по казенным описям подати. Ибо в то время, как бывшие прежде нас цари, а в подражание им и епархи стали пользоваться производством в должности и чины как доходными статьями, как могли плательщики, вместе с возникшими отсюда поборами и излишним обременением, находить средства к уплате законных и справедливых взносов? Итак, мы стали обдумывать, как бы нам изменить к лучшему то вредное, что замечается в наших провинциях, и нашли решение вопроса в том, чтобы иметь в лице администраторов, носящих гражданские должности в епархиях, людей с чистыми руками, уклоняющихся от всяких взяток и довольствующихся казенным содержанием. Этого не иначе можно достигнуть, как если сами они будут получать свои места бесплатно. Приняв во внимание, что хотя царство наше лишается немалого дохода, но что, вместе с тем, приобретается большая польза для наших подданных, если они не будут подвергаться поборам со стороны своих ближайших начальников, мы нашли, что и царство, и казна выиграют от того, если будут состоятельными наши подданные, и что если будет принята одна и та же система, то произойдет великая и невыразимая польза. Разве не ясно для всякого, что получивший должность за деньги дает не только то, что называется правом на должность, но должен приложить и другое, что входит в многообразное соприкосновение как с дающим, так и с получающим должность… Деньги даются не свои, а полученные заимообразно, а то, что получается в долг, соединено с ростом; итак, следует расчет, что получивший за деньги должность должен возвратить поборами с провинции все, что он издержал на заем, на капитал и на проценты, равно как на все издержки, соединенные с этим займом, присчитать и ту сумму, какую он заплатил начальнику и его окружающим, и что он должен оставить про запас себе на будущее время, когда он уже не будет у власти. Так что ему необходимо будет собрать с подчиненных не втрое против того, что он сам дал, а в десять раз больше. Вследствие этого терпит ущерб казна, ибо, что должно было бы поступить в казну, если бы чиновник имел чистые руки, он употребляет это в собственную пользу, делая плательщика нищим и относя на нашу ответственность его скудость, хотя сам виноват в ней. Сколько и других нелепостей происходит от этих взяток? Ибо занимающие провинциальные должности, если они берут взятки, освобождают виновных в подобном же преступлении, а невиновных присуждают к наказанию, чтобы сделать угодное виновным. От этого идет повальное обращение из провинции в столицу, бегут сюда с плачем иереи, члены городских курий, военные, ктиторы, димоты и землемеры, жалуясь на взятки и притеснения властей, но этим зло не ограничивается, от этого происходят смуты в городах и движение димов…