Текст книги "Юстиниан"

«Подводя итог данного психологического этюда, можно сказать, что Юстиниан – личность неуравновешенная, полная контрастов и, несмотря на неоспоримые достоинства, скорее посредственная; чувства его – часто мелкие, воля – иной раз нерешительная и слабая. Кроме того, император отличался ребяческим тществием, завистливостью, деспотизмом, вел, несомненно, необходимую, но беспорядочную деятельность. И в этом весь человек? Если бы это была полная характеристика Юстиниана, то трудно было бы понять славу, окружающую его имя. На самом деле имелось нечто иное. Если характер у него посредственный, то ум – великий и возвышающий личность, этот македонский крестьянин, взойдя на византийский престол, был продолжателем и наследником римских императоров, он был достойным представителем двух великих идей: государственной и христианской, а этого одного достаточно для упрочения его славы.

Даже среди императоров высокого происхождения немногие обладали в большей мере, чем этот выскочка, чувством императорского достоинства и более благоговейно, чем он, преклонялись перед римской традицией. Прочтите его указы: Юстиниан беспрестанно обращается к воспоминаниям о Риме, черпая в них вдохновение. Как человек, он прост, почти скромен; как государь, он полон гордости и честолюбия…

Несомненно, исполнение замыслов никогда не оправдывало намерений императора. Одна часть его дела осталась неоконченной; иные дела оказались эфемерными… Но две вещи остаются и поныне: “Кодекс” Юстиниана и Святая София всегда будут защитниками дел великого императора перед потомством»⁴⁹⁸.

Г. А. Острогорский (1902–1976), профессор, академик Сербской академии наук:

«Наиболее сильным аргументом в пользу цивилизующей силы византийской столицы, который только можно помыслить, является то, что происходивший из балканского захолустья крестьянский сын Юстиниан становится самым образованным и эрудированным умом своего столетия. Бесспорным свидетельством величия личности Юстиниана является охватывающая весь мир широта его политических целей и исключительная многосторонность его деятельности. Весьма многочисленные и прискорбные слабости его характера бледнеют перед мощью его всеохватного ума. Конечно, не он, а Велисарий и после него Нарсес вели завоевательные войны, не он, а Трибониан провел масштабную кодификацию права, не он, а префект претория Иоанн Каппадокиец принимал важнейшие меры в управлении. Но тем не менее именно он был вдохновителем всех великих деяний своей великой эпохи. Восстановление всемирной Римской империи было вечным желанием византийцев. Этому желанию реставрационная политика Юстиниана дала грандиозное выражение. И потому для будущих поколений она является великим примером, даже несмотря на то, что дело реставрации оказалось недолговечным, а его неудача имела для Империи тяжелейшие последствия… При всех своих недугах все же неоспоримо, что Империя Юстиниана являет картину грандиозной мощи. Как будто желая вновь показать себя, старая Империя обнаружила все свои силы и как в политическом, так и в культурном отношении пережила последний крупный подъем. В своем территориальном протяжении она вновь достигла наивысшей точки, объяв весь средиземноморский мир. В литературе и искусстве старая культура пережила в христианском обличье невиданный расцвет, за которым уже вскоре должен был последовать период культурного упадка. Эпоха Юстиниана не ознаменовала собой, как он этого хотел, начала новой эры: она означала конец великой умирающей эпохи. Юстиниану не дано было обновить Империю. Он смог лишь на краткое время внешне восстановить ее, внутреннего перерождения состарившееся позднеримское государство при нем не испытало. Поэтому территориальное восстановление было лишено прочного основания, и именно поэтому последствия стремительного крушения реставрационных усилий Юстиниана были вдвойне тяжелыми. После всех выдающихся успехов Юстиниан оставил своим преемникам внутренне истощенное, экономически и финансово полностью расстроенное государство. Им оставалось лишь исправлять огромные упущения, чтобы спасти то, что можно было спасти.

Самый тяжелый удар обрушился на Империю в Италии, важнейшей области восстановленной Империи, отвоевание которой потребовало затраты огромных усилий и стоило тяжелейших жертв. Уже в 568 г. в нее вторглись лангобарды, и за короткое время значительная часть страны попала в их руки. В Испании началось контрнаступление вестготов. Важнейший византийский опорный пункт, Кордуба (Кордова), вновь занятый в 572 г., окончательно был утрачен Империей в 584 г., а еще через четыре года последние остатки завоеваний Юстиниана в южной Испании также были возвращены вестготами. Свое положение в Северной Африке, несмотря на продолжительную и изнурительную войну с местными мавританскими племенами, Империя отстаивала вплоть до большого арабского вторжения; также и в самой Италии значительные территории все-таки оставались в ее собственности в течение нескольких столетий. Эти остатки потерпевшего неудачу проекта реставрации Юстиниана составили основу, на которой в будущем зиждилась византийская власть на Западе. Однако вожделенная универсальная держава была уже в прошлом»⁴⁹⁹.

О. Иоанн Мейендорф (1926–1992):

«Вступив на императорский престол в 527 г. в возрасте 45 лет, будучи уже зрелым человеком и имея достаточный опыт управления в качестве главного советника своего дяди и предшественника Юстина, Юстиниан приступил к реализации гигантской программы возвращения имперских земель и реставрации империи. Впечатляющие успехи в отвоевании Африки, Италии и Испании не только свидетельствуют о военной мощи и политическом искусстве его правительства, но и являют необычайную популярность самой имперской идеи в глазах как местного населения отвоеванных областей, так и варваров-захватчиков. На протяжении всего своего царствования Юстиниан обнаруживал неизменное сознание этой популярности. Он был убежден, что сила империи заключена не только в военных успехах, но и в непрестанной борьбе против внутренних разрушительных сил. Пока его войска сражались на западе, севере и востоке, он постоянно занимался созиданием юридического, административного и экономического фундамента, благодаря которому надеялся обеспечить прочность империи, навсегда объединившей всю христианскую οἰκουμένη.

Его религиозная политика очевидным образом выражала то же самое стремление. Она была направлена, с одной стороны, на полное искоренение тех диссидентских групп – язычников, самаритян, христиан-еретиков, – которые были достаточно малы, чтобы можно было справиться с ними простыми административными мерами, а с другой, – на жесткое ограничение в гражданских правах тех, кого просто уничтожить было невозможно или нежелательно. К последней категории относились иудеи, но гораздо более серьезную проблему представляли монофизиты…

Так Юстиниан столкнулся с явно невыполнимой задачей примирения Рима, Константинополя и монофизитов.

Для достижения своей цели император использовал различные тактические приемы – от прямого принуждения до свободных богословских дискуссий с несогласными группировками. У него никогда не было ни малейшего сомнения в том, что Халкидонский собор должен был считаться неизменным выражением христианской веры: в 131-й новелле, изданной в 545 г., он провозгласил правила четырех соборов – Никейского, Константинопольского, Эфесского и Халкидонского – имперскими “законами”, а вероучительные определения этих соборов – “священным писанием”. Для Юстиниана верность Халкидону была делом не только богословских убеждений, но и крайне необходимой политической целесообразности…

Любое государство – а в особенности Римская империя, и тем более при Юстиниане, – естественным образом стремится установить во всех сферах человеческой жизни, которые оно способно контролировать, регулируемый законом порядок. Представляя себе империю и Церковь единым обществом, Юстиниан не мог обойти то, что для него было очевидной обязанностью, а именно распространение компетенции закона на религиозную сферу…

Политика формального компромисса с монофизитами, проводимая Зиноном и Анастасием, провалилась не только на богословской почве, но также по причине упорного сопротивления Рима. Даже если бы Юстиниан захотел реализовать ту же политику, он не мог бы себе этого позволить, потому что отвоевание Италии, Африки и Испании вынуждало его придерживаться той религиозной политики, которая была бы приемлема для христианского Запада. Именно на этом этапе его великая мечта о всемирной империи, единой в политическом и религиозном отношении, как и его личный богословский разум, который хорошо понимал причины разделения между халкидонитами и монофизитами, были поставлены на службу той религиозной политике, которая вела ко Второму Константинопольскому собору 553 г…

К несчастью для Юстиниана, Халкидонский собор стал для монофизитов, и особенно для египтян, символом и “несторианства” (каково бы ни было значение этого термина), и кровавых репрессий, обрушившихся на его противников. Некоторые из них примирятся, только когда веком позже халкидониты пойдут на действительно решающую уступку в монофелитском “Экфесисе” Ираклия (637 г.) и “Типосе” Констанса II (647 или 648 г.).

Таким образом, мечта Юстиниана о всемирной империи, которая объединяла бы Восток и Запад в “симфонию” и была бы основана на одной-единственной вере, оказалась неосуществимой. Религиозные проблемы оказались несводимы к правовой структуре государства. Соответственно, настойчивость утопического стремления Византии – как и в другой форме средневекового Запада – отождествить Церковь с государством, Царство Божие с земным царством, догматы с законом, политическую лояльность с религиозной истиной только множила и ужесточала разделения в христианском мире.

Но именно на фоне этой фундаментальной неудачи имперской идеи Юстиниана становятся заметными и его достижения. Один только перенос акцента с формул на содержание, который мы только что отметили в решениях 553 г., явился признанием со стороны самого императора, что богословские вопросы не могут решаться государственным законничеством. Это содержание христианского богословия Юстиниановой эпохи заслуживает, особенно в наше время, более высокой оценки, чем та, которую ему обычно дают»⁵⁰⁰.

«Юстиниана иногда обвиняли в забвении интересов экономически развитого Востока, центра ремесла и торговли, в угоду политике завоевания Запада. В этом видели не только основное противоречие царствования Юстиниана, но и причину недолговечности его успехов. Вряд ли эти обвинения справедливы. Более того, ни в один другой период истории Византии не поощрялось столь активно развитие ремесленного производства и торговых связей с самыми отдаленными странами, как в правление Юстиниана. Никогда, быть может, дипломатическая деятельность византийского правительства не была так тесно связана с торговыми интересами страны. В VI в. византийские дипломаты, являвшиеся одновременно купцами и христианскими миссионерами, в поисках новых торговых путей проникали вглубь Африканского континента, в страны Азии, на Кавказ и в Крым»⁵⁰¹.

Г. Л. Курбатов (1929–2003):

«Завоевания на Западе и реформы – части одной программы, направленной на стабилизацию позднеантичных отношений, ослабление внутренних противоречий и консолидацию общества.

Расчеты Юстиниана были достаточно реалистичными, но просчет “рабовладельца” Юстиниана – недооценка возможности союза недовольного италийского населения с остготами Тотилы, смело сделавшими ставку на поддержку италийцев, как и реакции массы населения Северной Африки на утверждение византийского владычества и возрождение прежних отношений. Завоевание произошло легко, но подчинение и восстановление “старых порядков” обрекло Византию на годы изнурительной борьбы. Византия оказалась втянутой в войну на два фронта.

Чума 542 г., которую никак нельзя отнести к факторам, которые можно было предвидеть, унесла значительную часть населения не только Константинополя, но и Византии, страшно подорвав экономический потенциал страны (о каких эффективных реформах можно говорить в этой ситуации?). Если же учесть растущую интенсивность набегов на Балканах, то о продолжении реформ не могло быть и речи. В той мере, в какой это виделось необходимым Юстиниану и его окружению, как принципиальный “комплекс” мер они уже были осуществлены в кодексе и последующих законах. С 545 г. правительству уже были нужны только средства и средства любой ценой. Не отставка талантливого инициатора Иоанна Каппадокийского, не “постарение” Юстиниана привели к падению законодательной активности, а совершенно новая обстановка. Юстиниан это понимал. Государство оказалось бессильным маневрировать, реально влиять на эволюцию социальных отношений. Выколачивать подати могли и его министры. И последствия болезни, и смерть Феодоры были, как и возраст, пусть немаловажной, но лишь частью факторов, влиявших на падение активности императора (бессмысленно заниматься проблемами, которые невозможно решить). Рост внимания Юстиниана к богословским проблемам также, по-видимому, нельзя объяснять только наступлением старческого маразма. Во-первых, они были действительно очень важны и значимость их, с ростом неудач, вероятно, тем более возрастала. Это была, пожалуй, единственная сфера, в которой еще оставались возможности маневрирования и достижения реальных результатов. “Мания богословствования” имела вполне реальные итоги. В поисках “примирительной формулы” Юстиниану на протяжении всех последних лет его правления разными методами, но в целом все же удалось обеспечить преобладание “компромисса”, избежать стремительного нарастания конфронтации, сдерживать три колоссальные по своим “подрывным” возможностям силы – “крайних” монофиситов, “крайних” ортодоксов в самой Византии и римский престол, противодействовавший поискам компромисса. Поэтому немаловажную заслугу Юстиниана следует видеть в том, что непрерывно объединяя и сплачивая все склонные к компромиссу силы внутри церкви, он смог серьезно притормозить разрастание конфликта, который тем более был неразрывно связан с развитием социальных отношений и, в свою очередь, стимулировал обострение социально-политических противоречий.

На наш взгляд, не столь уж бесспорна однозначная оценка итогов правления Юстиниана, его политики (как ввергшей империю в пучину уже необратимого кризиса и упадка). Естественно, он не мог дать “старому” обществу “новый расцвет”. Возможно, оптимизм и самоуверенность Юстиниана в этом отношении и все события второй половины его царствования действительно подорвали многое. Но остается открытым вопрос: а не отсрочило ли правление Юстиниана, его социальная политика и реформы внутренний упадок и нарастание социально-политического кризиса на несколько десятилетий?

При всех индивидуальных особенностях характера и личности Юстиниана, пожалуй, наиболее существенной была его способность улавливать важнейшие тенденции развития эпохи. В деятельности императора полностью отразилась уникальность его времени, благодаря чему Юстиниан сумел осуществить то, что не могло быть осуществлено ни до, ни после него… При Юстиниане ранневизантийское общество вступило в последнюю стадию своего позднеантичного развития, достигнув своих высших и наиболее завершенных форм»⁵⁰².

А. А. Чекалова (1943–2017):

«…Ранняя Византия, казалось, достигла наивысшего расцвета. Многое из типично византийского оформилось именно в эпоху Юстиниана, многое было сделано из того, что принесло ей известность… При Юстиниане завершается складывание многого, ставшего типично византийским в архитектуре, живописи, идеологии, а также эстетике Константинопольской школы (архитектуры. – С. Д.) в самом широком смысле этого слова… Блестящие завоевания на Западе были куплены дорогой ценой. Они не вызывались жизненными интересами Византии, пульс жизни которой бил на Востоке. Гигантски растянув границы от Херсонеса в Крыму до Гибралтара, завоевания Юстиниана крайне затруднили оборону державы. Правительство все больше увеличивало налоги и сокращало расходы на армию. Страна разорялась поборами и вымогательствами чиновников. Заговоры и возмущения стали обычным явлением… Юстиниан оставил своим преемникам страшное наследие. Следующие императоры – его преемник Юстин II (565–578), выдвинутый Юстином II Тиверий (578–582), зять Тиверия Маврикий (582–602) – унаследовали истощенную как в финансовом, так и в военном отношении империю и в то же время вынуждены были выдерживать ожесточенный напор авар, славян, лангобардов на севере и персов на Востоке»⁵⁰³.

В. В. Серов, доктор исторических наук:

«Исследователи называют главной отличительной чертой деятельности Юстиниана непоследовательность. Подобный вывод, основанный на данных источников, верен лишь отчасти, ибо старается объединить максимальное количество порой противоречивых сведений о личности Юстиниана. В соответствии с ними он получался принадлежащим одновременно к нескольким противоположным психологическим типам с взаимоисключающими свойствами. Теоретически такое явление может существовать, но в действительности – едва ли: несмотря на известные противоречия, свойственные всякому нормальному человеку, Юстиниан всё же был целостной натурой, с определенными представлениями о жизни и поведенческими модусами; иначе он не удержался бы у власти столь долго и не сделал бы того, что ему приписывается. Для характеристики его личности наиболее подходит тип интуитивно-логического интроверта. Основываясь на этом соционическом типе Юстиниана I, можно с большой степенью вероятности предполагать обоснованность принятых им решений, касающихся сферы финансов Византии. В большинстве известных нам 35 случаев император руководствовался не тщеславием, не сиюминутными порывами или жадностью, в которых его обвинял Прокопий, а разумом, осторожностью и стремлением достичь поставленной самому себе высокой государственной задачи»⁵⁰⁴.

М. В. Грацианский, кандидат исторических наук:

«Император Юстиниан Великий (527–565) является, без преувеличения, одной из масштабнейших фигур в мировой истории. Даже на фоне выдающихся личностей, стоявших во главе Римской империи вплоть до ее падения в 1453 г., – таких как Октавиан Август, Траян, Диоклетиан, Константин Великий, Ираклий, Василий II, Алексей Комнин, Иоанн Ватац, Михаил VIII Палеолог, – Юстиниан стоит особняком. Завершивший дело Октавиана Августа по развитию римского права, дело Диоклетиана как гражданского реформатора и дело Константина Великого как реформатора церковного, миротворец и завоеватель, не уступавший Траяну, Юстиниан, пожалуй, более всех претендует на то, чтобы стать символом и воплощением римского духа для всех времен существования Великой Империи.

После беспрерывных катастроф V в. на долю Юстиниана выпало вернуть Империи прежний блеск и престиж. Последовательно и планомерно Юстиниан возвращал и восстанавливал то, что оказалось потерянным или ослабевшим в предшествующее столетие. Оптимизированное административное устройство, лишенное рудиментов давно изжившей себя тетрархии, кодифицированное римское право, наконец-то приведшее к единообразию наследие золотого века римской юридической мысли и императорского законотворчества II–V вв., возвращенные под римскую власть обширные территории бывшей Западной империи, улаженные богословские споры и тяжелые церковные нестроения V в. – вот лишь самый общий перечень заслуг великого императора»⁵⁰⁵.

Приложение 2
По юстиниановым местам (путевые заметки)

Большую часть жизни император провел в Константинополе: строго говоря, основные «юстиниановы места» там и есть. Но при подготовке книги мне захотелось побывать не в столице, а там, где герой родился и вырос: в Дардании.

Сказано – сделано.

Таурисий (ныне Таор), где родился Петр Савватий, располагается близ македонской столицы Скопье (в древности Скупы). Прямых авиарейсов на октябрь 2017 года из Москвы до Скопье не было, потому был выбран путь через Белград.

Сербскую и македонскую столицы связывают все виды сообщений, кроме речного. Если ехать автобусом, то маршрут ведет мимо Ниша. Это означало, что на следующей после Ниша станции, в Лесковаце, можно будет посетить Юстиниану Приму. Отличная идея! Сразу оговорюсь: то, что городище Царичин град в окрестностях Лесковаца (точнее, недалеко от деревни Прекопчелица близ городка Лебане в окрестностях Лесковаца) и есть Юстиниана Прима, – высоковероятное, но не строго доказанное предположение. Точно так же, как и то, что Таор – это Таурисий, а соседнее село Бадер – Бедерианы.

Вечерний московский рейс приземляется в Белграде таким образом, что на очередной экспресс до Скопье в 0.45 успеваешь с запасом. Главное – снять в банкомате аэропорта местную валюту, сербские динары (по не то чтобы грабительскому, но достаточно неприличному курсу). Хотя билет от Белграда до Лесковаца был куплен заранее еще в Москве, опыт подсказывал, что ехать без местной валюты в глубинку не стоило – еще неизвестно, найдется ли в Лесковаце банкомат, а о работающем там ранним субботним утром обменном пункте не стоило и мечтать.

Автобусы «Ниш Экспресс» довольно комфортабельны. Дорога до Лесковаца занимает около пяти часов, можно и вздремнуть. По прибытии выяснилось (о чудо!), что местный автобус на Лебане ровно в шесть утра, то есть через десять минут. Тут сербские динары и пригодились.

До Лебане – не более 20 километров, доехали за полчаса. По-английски или по-немецки тут понимают с трудом, но благодарение Богу за славянскую языковую общность: добавление русского позволило выяснить, что автобус до Юстинианы Примы только в восемь утра. Интересно, что про Царичин град никто из мною спрошенных местных ничего не знал, а вот Юстиниана Прима – пожалуйста. Выяснив, что до нужного мне места «пять-шесть километров и можно идти по указателям», я решил, что пешком быстрее. Вот в чем минус отсутствия навигатора: забегая вперед скажу, что до Юстинианы Примы не пять-шесть километров, а около десяти. Причем догадался я об этом не сразу, потому как указатели дают расстояние не до Юстинианы Примы, а до некоего «визиторского центра» с незатейливым названием «Феодора».

В общем, автобус из Лебане обогнал меня, когда до Юстинианы Примы было еще километра три. Знал бы, что просвистевшее мимо темно-бирюзовое громыхающее и коптящее чудо без каких-либо опознавательных знаков – это он и есть, остановил бы⁵⁰⁶. В итоге шел около двух часов. С непривычки подустал и сбил ноги. Хорошо хоть, что на ногах были «берцы».

«Визиторский центр» «Феодора» оказался гибридом туристического офиса и ресторана, но в столь раннюю пору там были лишь рабочие, что-то строившие.

Юстиниана Прима расположена на холме, господствующем над окрестностями. Судя по всему, это был последний крупный город, основанный римлянами «как положено», когда населенный пункт планировался и возводился одномоментно: со стенами, банями, преторием и церквами. Чем-то этот город был дорог сердцу императора, и он даже пошел на конфликт с римским папой, учредив в первой Юстиниане митрополичью кафедру с крайне обширным подчинением – помимо собственно Дардании, еще несколько окрестных провинций. Лишь спустя несколько лет папа Вигилий узаконил решение императора.

В начале VII века Юстиниана Прима была разрушена и окончательно оставлена жителями после нашествия аваров. Сегодня по ее руинам вольготно бродят овцы местного старика, чей дом стоит прямо у бывших южных ворот.

Город неплохо раскопан, и по нему вполне удобно передвигаться: каждый комплекс зданий снабжен схемой и указателями. Археологи установили их предназначение, так что всё понятно и представимо. Туристы это место не жалуют – во всяком случае, в те несколько часов, что я там находился, никто из них не забрел.

То тут, то там высятся горы камня и плинфы от разобранных сооружений. На самой вершине холма идет интенсивный ремонт: на сохранившихся фундаментах возводится новодел, подобный тем, что, в угоду туристам, так много понастроили в Стамбуле. Ничего сложного в этой стройке нет: стены Юстинианы Примы не являли собой шедевр мастерства, возводились наспех, причем из местного, подверженного выветриванию, какого-то слоистого камня и плинфы. Единственное, что привело в недоумение, – это как рабочие перемежали ряды камней рядами из плинфы в четыре кирпича высотой: античные строители обычно укладывали плинфу рядами по пять.

Крепостные стены Юстинианы Примы нешироки: во всяком случае те, что видел я, у основания не более двух метров.

Проезд южных ворот выложен плиткой. Неровностью укладки она напоминает московскую, но претензий к строителям эпохи Юстиниана нет: все-таки более полутора тысяч лет это дорожное покрытие лежит без подновления.

Обратно к трассе решил выйти не у главного входа, что близ «визиторского центра», а срезав путь по холму и полям. Оказался даже ближе к Лебане, чем планировал, почти на окраине соседней деревни Прекопчелицы. Автобуса в обратную дорогу я так и не дождался, хотя стоял на остановке почти час. Слава богу, сжалился какой-то местный житель, оказавшийся студентом-теологом. Недостаток английского мы восполняли жестами, а потом он запел какой-то церковный гимн, и оставшиеся минут пять до Лебане я его слушал. Пел студент очень красиво. Расстались мы весьма довольные недолгим знакомством. Обратная дорога до Лесковаца прошла без приключений, автобусы ходят часто и быстро. Сесть на экспресс – тоже никаких проблем, расписание можно узнать в Интернете.

Несмотря на то, что от Лесковаца до Скопье по карте – километров сто, экспресс идет долго, не менее трех часов, заезжая в разные городки.

Таор расположен по соседству с железнодорожной станцией Орешане. Дорога от вокзала в Скопье до Орешане – пятнадцать минут. Правда, что туда, что обратно поезда ходят нечасто, расписание нужно узнавать заранее. Я ездил туда девятичасовым поездом.

Был в Таоре дважды. Первый раз впечатлил поезд: шумный и воняющий выхлопом дизель, разрисованный художниками-граффитистами снаружи, а внутри, похоже, сделанный еще при Тито. Обшарпанность удивительная. Остановки не объявлялись, пришлось смотреть на вывески. Поезд шел очень быстро, трясясь и издавая неприличные звуки: скрип, скрежет на поворотах, изменения тона работы мотора, стук колес на стыках – намного громче, чем в России.

Второй поезд оказался значительно лучше: современный, с «бегущей строкой». Но радоваться было рано: по дороге туда «бегущая строка» на каждой остановке уведомляла, что следующая станция Лисице (когда ехал обратно – что прибыли на конечную станцию и выходить нужно налево).

Добраться до городища не составляет большого труда. Дорога от пахнущего козьим навозом перрона занимает не более пятнадцати минут. Сначала нужно перейти мост через Вардар: там заканчивается Орешане и начинается современное село Таор. Дорога делает резкий подъем, и через сто метров, на повороте, висит стрелка-указатель с надписью «Тауресиум». Далее по этой стрелке нужно пройти метров триста, не более. Судя по внешнему виду домов, люди тут подобрались зажиточные. Оно и неудивительно – с таким-то земляком. Достаток не мешает таорчанам вести себя несколько свиновато: везде валяется пластиковый мусор; апофеозом дня оказалась свежеснятая шкура какого-то животного, брошенная людьми или вытащенная собаками прямо на проезжую часть.

В отличие от расположенного ниже современного Таора, древний Таурисий стоял на самом холме. Сто пятьдесят лет назад его раскопал сэр Артур Эванс (тот самый, что открыл знаменитый Кносский дворец). Со времен Эванса мало что изменилось: вскрытая часть городища представляет собой прямоугольник не более чем сто на сто метров. Взыскующий глаз не обнаружит здесь особых интересностей: остатки стен домов, несколько упавших расколотых колонн да их капители. Селение поднималось вверх: это видно по шурфам в виде террас, которые сделали археологи или «черные копатели». Остатки стен обнаружены и здесь. На самой вершине холма – раскоп, судя по всему, свежий, но здесь, кажется, следов построек нет. И вообще, такое впечатление, что самая вершина холма – это гигантский отвал археологической экспедиции, который кто-то решил покопать еще раз. Никаких следов Тетрапиргия (четырех башен), описанных Прокопием Кесарийским в четвертой книге сочинения «О постройках Юстиниана»: или камни растащили за полтора тысячелетия, или это все-таки не Таурисий.

Погода неустойчива. Тут, в Дардании, может одновременно светить солнце и лить как из ведра. Если встать между двумя холмами, прямо перед собой увидишь нестерпимый блеск наполовину скрытого в дымке солнца; справа переливается зеленью и желтизной осенний лес, а слева идет дождь, и вершины холмов на глазах словно покрываются серой вуалью.

Весной, после дождей, растения под ярчайшим средиземноморским солнцем приходят в неистовство – земля вокруг превращается в сплошной зеленый ковер. Почва в Дардании каменистая, светлая от известняка, но очень плодородная. Особенно хорошо на ней растут виноград, капуста, огурцы, тыквы и кабачки – как и полторы тысячи лет назад. А еще грецкие орехи: недаром же станция называется «Орешане». Природные ландшафты консервативны. Сегодняшний прохожий, расколов подобранный на дороге орех и положив в рот его нежное, ароматное ядро, наверняка, сам того не ведая, закусывает родственником орехов, которыми лакомился Петр Савватий.

Но туристов здесь нет совсем. Из объектов инфраструктуры – остатки «туалета типа сортир» без двери и с выбитой доброй половиной досок. Зато везде в изобилии растут какие-то особо занозистые тернии. Мне повезло: готовясь к походу, я надел старую брезентовую рубашку, поэтому через колючки продрался без особых потерь. Но любая более нежная одежда моментально превратилась бы в клочья.

Вид отсюда величественный. Кругом, в отдалении, высятся покрытые лесом горные гряды. До их подножий простирается ровная, как стол, прекрасно обозреваемая долина. По ней с севера на юго-запад бежит Вардар (древний Аксиос); здесь он холоден, быстр, мутен и уже довольно широк. Воздух всегда свеж – даже сейчас, когда человек изрядно уменьшил площадь окрестных лесов. Впрочем, создается впечатление, что как раз здесь вершины и ущелья остались такими же лесистыми, как и прежде. Очень далеко к западу высится покрытая снегом цепь гор Шар-Планина. На их фоне в хорошую погоду жители Тауресиума без проблем видели Скупы.

Из Тауресиума я сразу же отправился в Бедерианы. Не имея навигатора, идти по предполагаемой дороге напрямик не рискнул и воспользовался автостопом. Словоохотливый македонец довез меня до Катланова, а дальше мне следовало пройти километра два пешком, но никто из встретившихся людей не мог внятно показать направление. Оставалось добираться по асфальту, но идти по оживленной автостраде я не захотел и остановил попутку еще раз. В ней ехали бабушка с внуком, и оба сносно говорили по-английски. Они любезно согласились довезти меня до Бадара. Где-то километра через четыре я заподозрил неладное, особенно после того, как мы миновали отсутствовавший в этом месте на карте туннель. Подозрения, увы, подтвердились: бабушка понятия не имела, где этот Бадар: она думала, что я знаю сам. Делать было нечего, пришлось остановиться и двинуться обратно. Неприятность заключалась в том, что в этом самом месте автострада односторонняя, то есть поймать машину обратно нельзя. По обочине трассы идти очень некомфортно и, подозреваю, запрещено. Двигаться же снаружи металлического ограждения крайне трудно: то колючки, то камни, то бетонные блоки. И мусор, мусор, мусор – везде. Такое впечатление, что каждый уважающий себя македонский водитель считает своим долгом размахнуться посильнее и лихо швырнуть на обочину мешок с барахлом, пластиковую бутылку, пивную банку или коробку из-под сока.