Текст книги "Дендра"

– И до какой степени?

– Наверное, должно наступить какое-то раздвоение жизни. Не знаю, как это могло б выглядеть на примере…

– Примеры мы сами знаем. Лучше скажи, что теперь делать? – несмотря на неординарность ситуации, Петрович уже не выглядел испуганным и потерянным. Страшно ведь только то, чего не понимаешь, а если существует теория, какой бы абсурдной она ни выглядела, это уже почва для анализа; сразу появляются варианты и, соответственно, возможность найти верное решение, – допустим, сейчас мы выбросим эту маску или, того лучше, уничтожим? Что произойдет?

– А вы попробуйте, – Василий хитро прищурился.

– Нет! Так не честно! – возмутился Петрович, – ты целый час кормишь нас всякими историями, а как дошло до дела, так попробуйте сами! Попробовать мы могли бы и без тебя. Знаешь, у себя в салоне я придумываю разные байки сотнями – про каждую фитюльку, которую должен продать. Все так красиво и складно получается!..

– А я, правда, не знаю, – Василий вздохнул, – мой отец срубил несколько тополей, и вы знаете, что из этого получилось. Откуда я могу знать, что будет, если уничтожить орешник, причем, не куст, а обретший свое лицо.

После этих слов воцарилась тишина. Каждый вдруг понял, что простого и единственно правильного решения эта задача не имеет, и оттого, что теперь они подкованы теоретически, абсолютно ничего не изменилось.

– Подозреваю, вам надо подумать, – подвел итог Василий.

– Пожалуй, да, – согласился Петрович.

– Тогда соображайте, а я пойду, полежу. Что-то неважно себя чувствую. Чайник на плите. Где постель, знаете; где туалет тоже, – он встал и не спеша направился к двери.

Петрович смотрел на его спину и думал, что, действительно, Василий изменился. И дело даже не в худобе или сутулости – создавалось впечатление, что внезапно он переметнулся из лагеря людей к противнику – точнее Петрович не мог объяснить своих ощущений.

Наконец, шаги Василия стихли, а маска продолжала лежать на столе, глядя в потолок невидящими, пустыми глазами.

– И что будем делать? – Петрович повернулся к Марине.

– Не знаю. Блин, зачем я только полезла в ту коробку? Это все Оксанка… – от собственного бессилия и глупости она шмыгнула носом.

– Только не плачь, – Петрович погладил ее по голове, – никто не может знать, что лучше, а что хуже. Даже наш друг Василий, – он улыбнулся и пытаясь ободрить, крепко обнял девушку. Марина бессильно склонила голову на его плечо.

– Слушай! – Петрович встрепенулся, – а если забить глаза?

– Как «забить»?

– Очень просто! Выстругать две пробочки и вставить в дырки, покрасить их черной краской – короче, сделать из маски снова барельеф, а? Это ж идея!

– Идея, – согласилась Марина.

– Не думаю, что Вася уже заснул. Пойду, спрошу, что он думает по этому поводу, – Петрович встал. Потеряв точку опоры, Марина сразу выпрямилась и уставилась в угол, где стоял самый обычный газовый баллон. В качестве модели для решения логической задачи, идея действительно казалась красивой и оригинальной, но…

…Все равно она остается маской, пусть и с закрытыми глазами, – подумала Марина, – когда-нибудь она сможет их открыть. Здесь нужно менять что-то другое… и более радикально… в ней или в нас…. Вот, если бы… Я ничего не хочу! Блин, я опять за старое – как трудно отвыкнуть от этого… Я ничего не хочу… – эта формула показалась ей спасительной, – не хочу сдавать экзамен по СМИ; не хочу, чтоб приезжал Миша… и, вообще, никого не хочу; не хочу новые сапоги…

С каждым «не хочу» она мысленно видела, как от нее будто отваливаются куски, постепенно превращая тело в ствол дерева, которое безразлично стоит на одном месте, подвластное любым непогодам, и ничего не хочет. …А вокруг пустота… Нет, вокруг другие деревья – пустота внутри!.. Только соки бегут по веткам, и больше ничего…

Марина не успела до конца проникнуться своими не радужными перспективами, потому что вернулся Петрович, растерянный и даже испуганный.

– Что случилось? – Марина с удовольствием вынырнула из мыслей. Ей показалось, что любая информация будет лучше того, что она вообразила себе.

– Он исчез, – Петрович развел руками, – его нигде нет. Я обошел весь дом. Но не мог же он уйти… – Петрович посмотрел на часы, – в половине двенадцатого?..

Все предыдущие рассуждения мгновенно вылетели из Марининой головы, а новые не появлялись. Она смотрела на Петровича и не знала, что сказать.

– Идем, покурим? – предложил Петрович от безысходности.

Они снова вышли в сени, попутно прислушиваясь к каждому звуку, но никаких звуков и не было, кроме их собственных шагов.

К ночи мороз усилился, и когда Петрович распахнул дверь на улицу, оттуда пахнуло таким холодом, что он сразу прикрыл ее, оставив узкую щель, через которую пробивался безразличный лунный свет. Однако даже он радовал, ведь в нем можно увидеть домики, в которых спят люди, и снится им, что завтра надо вставать на работу, готовить завтрак, провожать детей школу… и всё – они понятия не имеют, что у деревьев может быть лицо, что они умеют разговаривать, мстить; умеют творить чудеса и исполнять желания.

Курили они молча, и также молча вернулись на кухню.

– Чаю хочешь? – Петрович потер окоченевшие руки.

– Не хочу.

– А чего ты хочешь?

Мгновенно в памяти всплыла формула, родившаяся несколько минут назад и повергшая Марину в уныние, но получалось, что она все-таки самая удачная из всех возможных.

– Петрович, я ничего не хочу, – повторила Марина как заклинание.

– Ты не сможешь так жить, – он усмехнулся, – я тоже думал об этом, но зачем такая жизнь? Мы должны избавиться от этого, а не идти у него на поводу!.. Все-таки вариант с заделкой глаз мне очень симпатичен. Пойду, поищу деревяшку и инструменты.

– А его «монстры» еще там?

– Куда ж они денутся? Часть, правда, он перенес в вашу с Мишкой спальню – видимо, чтоб добраться до верстака.

…Наша с Мишкой спальня… Это было далекое прошлое, и потребовалось усилие, чтоб Марина сумела извлечь из глубин памяти хоть какие-то подробности, да и те получились очень бледными, не вызывавшими никаких эмоций.

– Я с тобой, – Марина встала, – чего мне одной сидеть?

Свет на кухне они выключать не стали, освещая себе путь в длинном пустом коридоре.

В отличие от предыдущего раза, работ в мастерской, действительно, поубавилось, и это обнажило стол с множеством ящиков. Петрович выдвигал их один за другим, обнаруживая десятки стамесок с самыми причудливыми лезвиями, куски наждачной шкурки и какие-то странные приспособления, назначения которых Марина не знала, но и не спрашивала. Ни одного кусочка дерева, ни одной заготовки или начатой работы – даже ни одной стружки они так и не нашли. Создавалось впечатление, что Василий не работал уже давно.

– Похоже, основное производство находится в другом месте, – предположил Петрович.

– Так, может, и он там? Типа, работает.

– Он же больной. Вася, где ж ты есть?.. – Петрович не знал, на кого выплеснуть свое бессилие, – слушай! А, может, этот скотина ушел, например, к соседям, а нас оставил, чтоб понаблюдать за продолжением? Ему ж, поди, тоже интересно.

– Я спать не буду, – предупредила Марина, – ты, как хочешь.

– Давай лучше спать по очереди. Будем присматривать друг за другом, – секунду подумав, Петрович добавил, – ох, ты и сволочь, Вася!..

Они вернулись на кухню и уселись по разным сторонам стола, но игра «в гляделки» стала быстро утомлять.

– Может, все-таки выпьем чаю? – спросил Петрович, – а то совсем скучно.

– Расскажи лучше что-нибудь. Ты ж много всего знаешь.

– Музыка не навевает, – Петрович наполнил чашки уже остывшей жидкостью, – время – час. Обратный автобус когда?

– Завтра, в половине двенадцатого.

– Вот, до этого времени мы должны во всем разобраться.

– Петрович, – Марина смотрела на него сонными глазами, – я уже не могу ни в чем разбираться; у меня голова идет кругом. Ты ж такой умный! Ну, пожалуйста, придумай что-нибудь!..

Петрович вздохнул. Он чувствовал себя примерно также, но не говорил об этом, чтоб окончательно не убить в Марине надежду. А маска лежала между ними и тоже ничего не предпринимала.

– Если оно придет, то все равно не спрячешься. Чего тут сидеть без толку? – сказал наконец Петрович, – пойдем, пошляемся по дому – может, придет какое озарение.

Марина решила, что если останется одна, то непременно уснет, ведь готовясь к экзаменам, она тоже старалась держаться до последнего, но часам к четырем всегда отключалась. Вот «проколбаситься» ночь на танцполе, это совсем другое дело!..

– Пойдем, – она поднялась первой.

Они вновь прошли по коридору, свернув теперь в другую дверь. Петрович включил свет, и первое, что бросилось Марине в глаза, была постель под красным одеялом.

…Какая же я все-таки я дура! – вспомнила она, – и что мне в том Мише? Неделю его не вижу и прекрасно себя чувствую. Ну, не совсем прекрасно…Но это уже по другой причине… Марина повернулась к барельефам, занимавшим треть комнаты, и столкнувшись взглядом с Осокорем, вдруг подумала, что не такой уж он и страшный.

Наверное, даже такие экстремальные чувства, как страх, имеют свойство притупляться, потому что самое страшное не то, что с нами происходит, а то, что мы пытаемся себе вообразить. Мы всегда воображаем худшее до невозможности, а когда сознание устает громоздить ужасы в гигантские бесформенные пирамиды, тогда и страх уходит сам собой. Тогда хочется одного – чтобы что-то случилось, и все наконец закончилось.

– Одно хреново, – Петрович нарушил уверенное течение Марининых мыслей, – я уже не помню, кто есть кто, кроме этого здорового урода, – он ткнул пальцем в Осокоря.

– Я еще помню Иву – вон, ее голова торчит; и Рябину – она не такая большая… но очень неприятная особа.

Петрович опустился на «трон друидов». Марина вспомнила, как сидела на нем с Мишей. Собственно, там ей и пришли крамольные мысли, которые, к счастью, не осуществились. …Интересно, их навеял «трон» или мне самой так хотелось?..

– Садись, – Петрович сдвинулся в сторону, и Марина послушно втиснулась рядом. Петрович обнял ее, потому что иначе пришлось бы повернуться боком, выставив вперед плечо.

Марина пыталась проследить изменение своего эмоционального состояния, но оно не менялось. Рука, лежавшая на плече, не вызывала никаких приятных желаний – она существовала как данность и ее просто не хотелось сбрасывать, потому то она не особо-то и мешала. Марина попыталась представить, что бы сейчас могло произойти – они одни в доме, Петрович обнимает ее все крепче, поворачивает к себе лицом… его руки… Закрыла глаза, напрягая воображение, но картинка не рисовалась – ей гораздо проще было представить даже «заколдованный лес».

…В голове послышался шум листьев, и из тумана стали прорисовываться толстые уродливые стволы, но обволакивавшее ее видение, прервал громкий голос:

– Марин! Не спи!..

– А, ну да… – она на секунду открыла глаза. Увидела нагромождение черных досок у белой стены; вздохнула, причмокнув губами, и снова склонила голову. Тяжелые веки опускались сами собой, и справляться с ними стало практически невозможно.

Петрович смотрел на девушку и понимал, что будить бесполезно – для этого надо, либо окатить ее водой, либо заставить двигаться …А стоит ли?.. Уже половина третьего – до утра не так далеко. Мы ж договаривались спать по очереди… Он осторожно вылез из тесного «трона» и под руки приподнял сонную Марину. Она, бормоча что-то невнятное и не открывая глаз, механически переставляла ноги, пока он вел ее до постели; потом, почувствовав свободу, рухнула на одеяло, вытянулась, и на лице появилась блаженная улыбка.

Вздохнув, Петрович пошел курить – теперь ему нельзя было спать ни в коем случае.

Он настежь распахнул уличную дверь, чтоб морозный воздух разогнал постепенно наваливавшийся сон. Ландшафт за эти несколько часов не изменился – та же луна, только отползшая немного в сторону с прежнего места; те же домики; тот же снег… картина уже ставшая привычной, и потому не привлекающей внимания. В голове уже не роились мысли в поисках хитроумного решения. Он поставил себе маленькую, но конкретную задачу – не уснуть, а дальше выход, либо найдется сам, либо кто-то его подскажет. Главное, не спать!..

Но Петрович не учел одного – когда человек возвращается из холода в тепло, организм попадая в комфортные условия, расслабляется. Докурив и вернувшись на «трон», он почувствовал, как голова тяжелеет и сама клонится на грудь. Встал; несколько раз бодрыми шагами прошелся по комнате. Сон, вроде, отступил, и он снова сел, внимательно изучая лицо Осокоря, которое как-то само собой изменилось – его кричащий рот закрылся, а уголки губ поднялись, сложившись в подобие ухмылки.

…Это уже глюки, – решил Петрович, резко вскинув голову, и… не увидел комнаты – только коричневые стволы и темно-зеленые кроны над головой, – но ведь я не сплю!.. Я сижу на «троне», а пять минут назад выходил курить и наблюдал ночную панораму!.. Оглядывался по сторонам и не смог понять, откуда пришел и как, вообще, он попал сюда в здравом уме и трезвой памяти? …Может, Осокорь взглядом перетянул меня в свой мир?.. Но спросить было не у кого – вокруг самый обычный лес и только солнце пробивалось сквозь листву тонкими лучиками. Петрович помнил, как происходило все в прошлый раз, поэтому первый шаг сделал очень осторожно; потом второй, но ничего не изменилось – даже воздух казался не таким тяжелым, как раньше.

Впереди, между стволами мелькнула чья-то фигура.

– Э-эй!!.. – крикнул он.

Фигура спряталась за деревом, и Петрович бросился туда. Терять ему было нечего и отсиживаться негде. Он уже знал, что выбраться отсюда можно только двигаясь вперед, причем, неважно в каком направлении.

За деревом, прижавшись к стволу, стояла Марина.

– Ты?!.. – он ожидал увидеть, кого угодно, но только не ее.

– Я, наверное, все-таки заснула? – спросила она неуверенно.

– Ты заснула, но я-то не сплю! Я покурил, потом сел обратно в кресло и… дальше не пойму, что произошло.

– Наверное, мы материализуемся, как говорил Василий.

– Зато нас теперь двое, – Петрович взял ее за руку, – идем.

– Куда?

– Не важно, но здесь всегда надо идти, и обязательно куда-нибудь придешь. Мне кажется, движением мы подтверждаем, что пока еще люди, что мы отличаемся от них, а если остановимся, то окончательно превратимся в деревья. Я – ясень, а ты кто?

– Говорят, рябина.

– Пошли отсюда, если не хочешь, чтоб на тебе настаивали коньяк, – он потащил девушку за собой так сильно и уверенно, что Марина едва поспевала за ним. Кусты хлестали по рукам, по лицу, но не очень сильно, и Петрович не останавливался.

…Куда мы так летим? – думала Марина, – мы же можем проскочить мимо цели, ведь никто не знает, где та цель!.. – она опустила взгляд на мелькавший под ногами ковер изо мха, с редкими островками травы.

– Стой, наступишь! – она резко остановилась, задержав Петровича на полушаге.

– Куда наступлю?

– Смотри, у тебя под ногами…

Тут и Петрович увидел маленькое… еще даже не деревце, а тонкую коричневую былинку с двумя странными, совсем светлыми листьями.

– Правда, интересное растение. Тут другого такого и нет, – Петрович присел на корточки. Потом поднял глаза верх, – слушай, Марин, а почему ты заметила его? Мы, наверное, уже столько растоптали всякой поросли!..

– Не знаю, – она присела рядом, – как-то бросился в глаза.

– Это серебристый тополь, – пояснил странный голос из глубины переплетенных крон, – он появился всего два дня назад.

Оба синхронно подняли головы, но никого не увидели.

– Черт, начинается, – Петрович с силой потер виски, – серебристый тополь! Это в противовес черному, что ли?.. В смысле, Осокорю?.. Слушай, а кто это с нами говорит?..

Лес внезапно зашумел так, что даже, если б кто-то и ответил, услышать было бы невозможно. Сверху стали падать сухие ветки; ветер понес сорванные листья, и Петрович почувствовал, что теряет равновесие под его напором. Падая, увидел солнечный луч, ударивший в глаза, а потом белую стену с проемом окна, за которым было совсем светло.

Петрович поднялся с пола. Марина по-прежнему спала на кровати, свернувшись калачиком. Он осторожно наклонился и обнаружил, что дышит она ровно и спокойно. …Интересно, что ей снится?.. – Петрович посмотрел на часы, – десять. Не удивительно, что солнце так высоко… Ведь скоро автобус!..

– Вставать пора, – он тихонько тронул Марину за плечо.

Та встрепенулась и резко открыла глаза.

– Заснула на посту? – Петрович улыбнулся.

– А сам-то? – забыв, что вечером не умылась, Марина потерла лицо, отчего под глазами появились ужасные черные круги, – ты ж тоже был там со мной.

– И что мы делали? – подозрительно спросил Петрович.

– Шли. Не знаю куда, но ты тащил меня, чуть не волоком; и мы едва не раздавили серебристый тополь, совсем прутик… В общем, бред какой-то, но не страшный. А я тебе не снилась?

– Нет, – Петрович решил не нагнетать обстановку, хотя для себя решил, что, похоже, они оба были там.…А если так, отрицать реальность бессмысленно, – решил он, – только непонятно, как это соотносится с законами физики… Ну и черт с ними, с законами! Кто сказал, что эти законы правильные? Законы могут меняться, по мере развития науки, а личное восприятие остается личным восприятием, и никуда от этого не денешься…

– Пойди, умойся, а то ты немного это…

– Да?.. – Марина покраснела, – сейчас.

Она соскочила с постели и направилась в ванную, а Петрович на кухню, по дороге заглянув в спальню Василия, чтоб лишний раз убедиться, что его там нет. Открыл холодильник, в котором сиротливо лежали три яйца – оттого, что они последние, совесть Петровича не мучила. …Небось, не помрет с голода – стрельнет у соседей, а нам еще до города ехать, – он повернулся к столу и увидел лежавшую на нем маску. Ночь прошла, а решение так и не появилось, – неужто Марина увезет ее обратно? Оставила б здесь, и пусть Вася сам придумывает, как закрывать ей глаза…

* * *

Максим курил, сидя в машине, потерянный и опустошенный. Здание, возводившееся с таким старанием, рухнуло, превратившись в груду камня, железа и искореженных оконных блоков, а ни сил, ни желания, чтоб начать все заново, уже не осталось. Часы показывали только десять, а день, который он скрупулезно распланировал до самого вечера, вроде, и закончился. Выбросил недокуренную сигарету. Завел двигатель, потому что бессмысленно продолжать стоять возле салона в надежде на чудо. Чудеса, оказывается, случаются, но не для него – его удел охмурять глупых девиц и зарабатывать деньги тупым трудом, меняя валюту одних стран на валюту других. Вот, и вся жизнь! Стало ужасно обидно – захотелось, чтоб оставался шанс, пусть крохотный, пусть не сиюминутный, а когда-нибудь, в перспективе… но шанс!

Максим поудобнее устроился в кресле, но не знал, куда ему теперь ехать; с сожалением вспомнил, в каком боевом настроении уходил от Оксаны, какие надежды возлагал на встречу с Мишей и совершенно не мог представить, что все произойдет, именно, так.

Еще только войдя в салон, Максим понял, что случилось нечто непредвиденное, не предусмотренное никакими планами. Если б у него в обменнике учинили такой погром, он бы, наверное, стучал кулаком по столу, звонил по телефону, подключая знакомых «братков», чтоб найти виновных, а Миша безразлично собирал с пола осколки стекла. Позже, начав разговаривать с ним, Максим решил, что это некая высшая форма нервного срыва – когда не бьешься в истерике, проклиная судьбу, а просто подводишь черту и осознанно признаешь, что жизнь кончена (сейчас и у него самого было примерно такое состояние).

– Маска? – переспросил Миша, – да, была. Ее принесла девушка… сам не знаю, зачем. Теперь ее нет – видимо, сгорела…

Максим осматривал черные пятна на обоях, веря, что все так и произошло. Не мог человек сжечь барельефы прямо на стене – значит, потусторонние силы одумались и решили уйти, уничтожая за собой все следы. В то, что Миша придумал роль, специально для обмана желавших заполучить маску, верилось с трудом. Он не мог ожидать визита и, соответственно, подготовиться к нему – слишком все натурально выглядело.

…Значит, это правда. Все было совсем рядом, только я не успел. А кто не успел, тот опоздал… Максим закурил новую сигарету, уже третью подряд. Возвращаться к Оксане не хотелось даже не потому, что она вызывала теперь ассоциации с несбывшейся мечтой, а просто – пусть девочка готовится к экзаменам. Потом они обязательно встретятся – если жизнь его ограничивается подобными развлечениями, то Оксана не самый плохой экземпляр.

Он отпустил сцепление и влился в общий поток. Теперь можно было просто кататься по городу – это успокаивало и одновременно отвлекало от назойливых мыслей.

* * *

– Домой я эту штуку не повезу, – заявила Марина твердо, – заклею пустую коробку, поставлю на место, а комнату все равно ж закроем. Если она такая волшебная, то могла и сама исчезнуть, правда? Пусть потом разбираются.

– Мне нравится ход твоих мыслей, – Петрович улыбнулся. Он думал, что ее придется долго уговаривать, а она, оказывается, умная девочка.

Марина собрала тарелки с ярко-желтыми следами яичницы и пошла к раковине.

– Брось ты, – Петрович махнул рукой, – сам помоет.

– Что ж мы, как свиньи, все бросим? Мне не трудно.

– Автобус через сорок минут, – напомнил он.

– А идти тут пятнадцать, сам знаешь.

– А билеты?

– Не волнуйся. Экипаж местный – я их знаю.

– Это радует, – Петрович взял маску, – ну, что? Отнесу ее к прочим произведениям искусства – пусть все в куче лежат.

Дом они покидали без сожаления. По крайней мере, теперь маска оставалась в надежных руках – владеющий нужными знаниями Василий, не позволит ей никаких вольностей. Он найдет способ нейтрализовать ее – теперь это в его интересах, ведь это его дом.

Они спустились с крыльца. Тропинка была слишком узкой, и Марина пошла первой. Не случайно ночью Петровичу казалось, что сильно похолодало – снег приятно скрипел под ногами, делая погоду какой-то радостной. За забором возилась женщина в телогрейке, и Марина крикнула:

– Здрасьте, баб Мань!

– Ой, Мариночка, здравствуй! Как твои дела? – женщина выпрямилась, и Петрович увидел, что она гораздо старше, чем могло показаться с первого взгляда.

– Нормально, баб Мань. Учусь.

– А это твой молодой человек или муж уже?

– Нет, пока не муж, – а что она могла ответить? Случайным знакомым он быть не мог по определению, а в понятие «друг» здесь вкладывалось совершенно не энциклопедическое значение.

Петровичу стало весело, и возникла коварная мысль небрежно обнять Марину, чтоб весь этот поселок три дня обсуждал свежую новость, но делать этого не стал.

– У матери-то были? – спросила баба Маня.

– Нет. Мы тут по делу, а сейчас уже на автобус опаздываем.

– По какому ж такому делу? – недовольно фыркнула баба Маня – видимо, в ее понимании не могло быть дел, способных помешать зайти к матери.

– Мы у Василия были…

– Акстись, девка! – баба Маня побледнела и опустив ведро, перекрестилась, – Василий-то третьего дня, как помер!

– Как помер?.. – Петрович первым пришел в себя, – мы ж его видели вчера вечером.

– Колдун проклятый, – пробормотала баба Маня, – и после смерти людям покоя не дает.

– Что он, по-настоящему умер?..

– Девка, я что, врать буду? – баба Маня строго посмотрела на Марину, – пол улицы хоронило. Прибрал его господь, а он, вишь, не хочет уходить, – взяв ведро, она скрылась в сарае.

– А с кем же мы вчера разговаривали? – Марина повернулась к Петровичу.

– Понятия не имею… Марин, поехали отсюда. Тут с каждым днем становится все смешнее.

До глобуса они дошли молча – там дорога стала шире, и Петрович догнал Марину. Даже мороз не мог победить ее бледность, а взгляд испуганно бегал по сторонам, словно ища призрак Василия.

– Марин, прорвемся, – Петрович обнял девушку, – думаю, самостоятельно до города маска не доберется, а Василия нет, чтоб привезти ее туда. Будут дом продавать, пусть новые хозяева с ней и гребутся. Я полагаю, тогда она должна будет на них переключиться. А, может, в какой-нибудь музей сдадут вместе с остальными работами – засунут под стекло и напишут, чтоб руками не трогали.

Марина молчала.

– Ты слышишь меня? – Петрович сжал ее плечо.

– Я думаю о деревце, появившемся два дня назад, то есть как раз «третьего дня». У тебя не возникает никаких ассоциаций?

– Да хрен с ним!.. – в сердцах воскликнул Петрович, но вдруг осекся, – если, конечно, исходить из его теорий… А, интересно, он какой-то конкретный серебристый тополь или в каждом тополе есть теперь его частица?..

Вопросов сразу возникло еще множество, но после того, как автобус тронулся, они приобрели некую абстрактную форму, поэтому всю обратную дорогу Петрович с Мариной обсуждали их спокойно, без душевного напряжения, будто прочитанную книгу, и время за разговорами летело гораздо быстрее.

* * *

Максим подумал, что не такой уж и большой у них город. Несмотря на задекларированный последней переписью миллион жителей, оказывается, пересечь его можно всего за час, и это притом, что в центре еще пришлось стоять в «пробке»! Зато за это время ощущение потери, первоначально захлестнувшее его, постепенно сгладилось. Человеку со здоровой психикой вообще не свойственно длительное состояние безысходности – ощущая свое неизменившееся физическое тело, сознание тут же выдвигает простой, но веский аргумент – жизнь-то продолжается!.. После этого открытия следует анализ, начинающийся с вопроса – а тогда что, собственно, произошло?..

Мысленно завершив «экспресс-тест», Максим пришел к выводу, что не произошло ничего страшного – он потерял лишь то, чего никогда не имел. Ну, так что? Он же прекрасно обходился без этого, живя весело и самодостаточно, пока Антоша не полез к нему со своими проблемами. Так можно ведь считать, что ничего этого не было – просто выбросить из жизни один-единственный день, благо, ничего другого, заслуживающего внимания, тогда не произошло; никто в тот день не обанкротил его бизнес, не обокрал квартиру, не угнал машину – так, о чем горевать? С таким же успехом можно сожалеть, что его не выбрали Президентом России. Такая химера, в принципе…

Сделав крюк по окружной, Максим снова въехал в город. За редким леском, чудом сохранившимся при застройке микрорайона, виднелся дом Антона. …Позвонить что ли этому придурку? – возникла несуразная мысль, но тут же отпала, – а зачем?.. По-моему, он уже забыл, и о Марине, и о том, с чего все началось. Пусть живет, как хочет… блин, брат слезно просил приехать, а он не соизволил найти время. Козел!..

Максим без сожаления проехал дальше, чтоб через полчаса выскочить к своему дому. …Просто перепланирую день, исходя из изменившейся ситуации, – подумал он, – а вечером позвоню Оксанке – может, она еще не села за учебники…

Антон в это время стоял у окна, но, естественно, не мог видеть «Ауди», мелькнувший за леском в направлении центра. Да он и не пытался что-либо разглядеть, решая очень важную задачу. На диване лежал учебник и объемистая кипа газет, которые отец подобрал ему к следующему экзамену, а задача заключалась в том, сумеет он осилить материал за два дня или надо приступать к его изучению уже сегодня.

На другой чаше весов лежала оборона Любека от орд захватчиков. Что это были за захватчики, компьютер не сообщал, а тратить время, чтоб лезть в энциклопедию и выяснять, с кем воевала Ганза, абсолютно не хотелось. Какая разница? Кем бы они ни были, у него достаточно сильная армия, чтоб справиться с любым противником – что для нее три сотни ребят с луками и какими-то допотопными стенобитными машинами?

…Успею я прочитать эти дурацкие газеты, поэтому сегодня еще можно заняться своими прямыми мэрскими обязанностями… Приняв решение, Антон со спокойной совестью уселся за компьютер. Ни гавань, ни корабли в данный момент его не интересовали. Он смотрел с городской стены на опушку леса, где суетились маленькие синие человечки. Оказывается, у них имелось еще и несколько пушек, которые они устанавливали, готовясь обстреливать крепостные башни.

…Ах, гады!.. – подумал Антон, и в этот момент экран погас.

Сначала показалось, что отключилось электричество, но огонек на мониторе продолжал светиться. Экран снова ожил, и на нем сначала расплывчато, а потом все четче проступили белые буквы: «Игра окончена. Вы умерли в возрасте 68 лет. Вы сделали для Любека все, что могли, и завтра граждане города устроят Вам пышные похороны. Поминовение продлится три дня, в течение которых будет съедено и выпито… (дальше шел длинный список продуктов). Товары уже безвозмездно переданы городу со складов Вашими душеприказчиками. Флот и другая собственность, в связи с отсутствием наследников, переходит в распоряжение Ганзы.

Да воздаст Господь за Ваши деяния! Пусть земля Вам будет пухом! Спасибо за игру».

Надпись пропала, оставив лишь черный, как неизвестная загробная жизнь, экран. Антон почувствовал, что, действительно, умирает. Перед мысленным взором, словно в калейдоскопе, завертелись корабли, стада овец на лугах, какие-то цеха, мастерские, кварталы жилых домов, которые он построил; лица людей, говоривших, что жизнь прекрасна… а потом все исчезло в одно мгновение, не оставив ничего, кроме черного экрана. Можно, конечно, было поставить курсор на флажок «новая игра» и щелкнуть «мышью», но это будет уже другая жизнь, к которой он не имеет никакого отношения. Он умер!..

Антон встал, но почувствовал, что ноги отказываются его держать. Плюхнулся на диван, тупо уставившись на страницы газет, пестревшие заголовками сиюминутной важности. …Зачем все это, если мы умрем, и ничего потом не будет? Все впустую! Для чего я строил, создавал, открывал новые земли, если все так бессмысленно?.. Он перевел взгляд на мертвый экран и заплакал.

* * *

На автовокзале Петрович с Мариной расстались. Выполнив совместную миссию, они возвращались каждый в свою индивидуальную жизнь. Правда, если Марина ушла сразу, то Петрович еще долго ловил взглядом ее шубу, мелькавшую в толпе; потом вздохнул по совершенно непонятной причине – хотя… после трех часов, проведенных в автобусе, организм просто требовал кислорода.

Салон был открыт. Светлана сидела на рабочем месте, а его зал отгораживала ленточка с листком, на котором красовалась надпись, сделанная Мишиным почерком: «Смена экспозиции». Сам Миша сидел в кабинете и перебирал документы; услышав шаги, поднял голову.

– Как самочувствие? – он протянул руку и даже улыбнулся.

– Нормально. Готов выполнить любое задание любого правительства, – бодро отрапортовал Петрович, хотя с гораздо большим удовольствием завалился б спать.

– Ну, и слава богу. Да, натворили они тут дел… – произнес Миша задумчиво.

Петрович не стал уточнять, кто «они» – возможно, он имел в виду грабителей, которых вынужден был придумать.