Текст книги "21 история о жизни и о любви"

Провожали Славку на свободу всем отрядом. Сидельцы давали поручения с кем нужно связаться на воле, кому передать приветы, кому напомнить о том, что «братан мотает срок». Кто-то передавал малявы, чтобы Филипок их заныкал в потайные места, подсказывая в какие именно, и передал адресатам в Иркутске.

Пригласил его на прощальный разговор и начальник колонии полковник Федоренко. Он был в парадном мундире. На груди блестели государственные награды. Обстановка была торжественной, а его голос звучал по-отечески тепло.

– Слава, сынок, я тебе уже говорил слова напутствия, но хотел ещё раз с тобой повстречаться и поговорить о жизни на свободе. Ты хороший по своей натуре человек. Ты добрый и это главное. Наверное, тебе будет нелегко на свободе в первое время. Ярлык зэка может мешать устроиться на работу или учёбу. Но ты не сдавайся. Ты сильный и справишься с любыми трудностями. Люби свою маму. Дороже мамы нет никого на свете. Женщин много, а мама одна. Папа тоже важен, если он есть, конечно. Помни об этом всегда. И ещё я хочу тебе пожелать, чтобы ты никогда не возвращался на зону. Умей сдерживать свой огонь. Будь терпимее.

– Слава, а ты матери сообщил, что освобождаешься досрочно?

– Нет, гражданин начальник, ой, простите, Сергей Анатольевич. Если она узнает, то поедет меня встречать. А это денег стоит. Билеты, переезды и всё такое. А у неё и так материально не очень благополучно. Я уже сам доберусь и её порадую. Работать буду, помогать во всём. Женюсь на своей девушке, ребятишек заведу. Всё ей забота будет и внимание. Глядишь о болезнях она забудет, да помолодеет, нянчась с детворой. Я её, правда, очень люблю. А отца так и не знал никогда. Не интересовался он моей судьбой. Да, ладно, проехали. За то я буду хорошим и ответственным папой!

– Успехов тебе, сынок. До свидания, – седовласый полковник обнял молодого парня, его стараниями освобождённого от отбывания наказания по половинке уже отсиженного срока.

На этом они расстались. Но Славка не поехал к родной матери. Сыновьи чувства оказались слабее сил притяжения к возлюбленной женщине – его Анюте. Силы продолжение рода оказались главнее приоритетнее. Так уж сложилось, так уж устроена природа мужчины. А я опять вспомнил древнюю притчу: «Когда-то в древности молодой человеку безумно полюбил коварную и жестокую женщину. Она потребовала от него, чтобы в подтверждение своей любви, мужчина вырвал из груди и принёс ей сердце своей матери. Одурманенный любовью, он выполнил требование своей возлюбленной и побежал на встречу с ней, неся перед собой в своих руках сердце матери. Он торопился и не заметил препятствия. Запнувшись об него, он со всего маха упал и сильно ударился о землю, чуть не разбился. Он корчился от боли, а материнское сердце нежно и заботливо произнесло: «Сыночек, дорогой, а ты не сильно ушибся? Будь внимательнее, мой милый. Будь осторожнее, мой единственный».

Наш герой Филипок был совсем не таким ужасным, как в этой притче, но покинув колонию, направился первым делом к своей любимой женщине, к своей Анюте. Вот он уже на Тулунском железнодорожном вокзале, предъявив справку об освобождении – свой единственный на этот период времени документ, уже взял билет до Нижне-Удинска. Это совсем рядом. Там на попутке он доедет до посёлка Шумский. Он не предупреждал свою Анюту. Пусть это будет сюрпризом для любимой. Пусть это будет началом их новой, уже семейной жизни. С ней – Анютой, он связывал всю свою дальнейшую жизнь. С ней у него будет долгожданное и огромное семейное счастье. С ней у него родятся детки, которым он и посвятит потом всю свою жизнь. С такими мыслями он добрался на перекладных до посёлка, где его любимая была медицинским божеством, единственным врачом, пусть ещё не с оформленным дипломом об образовании, но нужным и уважаемым человеком. Она, как Айболит, помогала всем. Об этом он знал из писем Анюты и этим он гордился.

На окраине посёлка Филипок впрыгнул из кузова притормозившего грузовика. Отсюда он решил добираться своим ходом. Вся округа была заполнена дурманящим запахом черёмухи. Её бурное цветение в этот период времени было обычным делом. Но Слава ощущал это явление подарком природы, посвященном его освобождению из колонии. И никак иначе. Он наломал огромную охапку этих цветущих веток. Филипок шагал и весь светился от счастья. Ему казалось, что все птицы и вертлявые синицы, и хулиганистые воробьи любуются им – красивым и счастливым парнем, идущим навстречу своему счастью. Проезжающие мимо редкие машины, казалось, тоже улыбаются в ответ солнечной и сияющей улыбке Филипка. А собаки сворачивают шеи, оборачиваясь и любуясь цветущим парнем с роскошным букетом волшебной черёмухи. Он и вправду потом сыграл волшебную роль, защитив Славку от ножа.

Молодой мужчина считал уже себя неотразимым героем старинного умопомрачительного голливудского фильма о страстной и вечной любви. Он, как Ален Делон или, нет, даже, как Наполеон, шёл к своей Жозефине. И не беда, что у него короткая причёска. Через пару месяцев он уже будет лохмаче самого Карла Маркса. Вся природа вокруг пела вместе с нашим молодым героем. Коровы переставали жевать, когда Филипок проходил мимо них. Они устремляли свои печальные взоры в сторону проходящего мимо мужчины. И их глаза начинали светиться необыкновенным и божественным огнём вселенской любви. А бычки падали наземь, сраженные необыкновенной красотой молодого только что откинувшегося парня. Только два белых кучерявых барана встали в воинствующую позу, завидев Филипка. Они уже, как бы, приготовились к боевому прыжку, чтобы помешать Славе войти на его улицу. На ту, где снимала жильё его любимая девушка Анюта, на ту, которую после долгого ожидания он наконец-то нашёл. Бараны стали действовать согласовано. Один зашёл со спины Вячеслава, другой намеревался напасть спереди. Нападения было не избежать. Как вдруг из калитки двора двухэтажного дома вышла бабулька, видимо, хозяйка этих животных.

– Ах, вы ироды рогатые, закричала она на баранов. Вам бы всё драться, да задираться на хороших людей. Чё, не видите гадёныши, што у чилавека радость на лице. Ну-ка кыш отседова, окаянные, – и бабулька хворостиной погнала прочь баранье войско.

– А, ты, мил человек, к кому путь дорогу держишь? Не местный ты, однако, я вижу. Может подсказать тебе чаво? – начала интересоваться заботливая и сердобольная бабушка.

– Вот, бабушка, ищу дом, где проживает Ваша доктор – Анюта.

– А, ты, Солнышко, паря, ищешь. Так, вона, дом и её квартира номер шесть на втором этаже будет, – и бабушка показала на приоткрытые окна дома, из двора которого только что вышла сама.

Сердце Филипка забилось в бешеном ритме. Вот он уже поднялся на второй этаж. Дрожащей от волнения рукой звонит в заветную дверь Анютиной квартиры. Послышались шаги.

– Кто там? – журчит, как горный ручеёк, голос его Солнышка.

– Это я, Слава Филипок, – говорит в ответ, взволнованный «Ромео». Его трясёт от счастья, он на седьмом небе от своего неописуемого восторга, восторга чистой и непорочной любви.

– Ой, ура, как здорово, – кричит Анюта и дверь распахивается.

Она с размаху бросается в объятия своего любимого. Она целует его. Она плачет от восторга. Она ликует. Она не может поверить в своё счастье, обрушившаяся на неё как ураган, как водопад, как лавина. Славка заходит в квартиру. В одной руке он продолжает удерживать огромный букет черёмухи. Другой рукой он нежно прижимает к себе трепетное тело девушки. Он не может отпустить своё Солнышко. А Солнышко обжигает его своими жаркими лучами, погружая его в зной и пыл своей нерастраченной энергии.

Её необыкновенные сапфировой чистоты глаза искрились всем многообразием лучей счастья, преломлённых драгоценными гранями этого божественного ювелирного шедевра, созданного Всевышним. Как будто бы бриллиантовые волны Байкала осветились космической энергией человеческого восторга. И эти голубые брызги окутали всё существо нашего Филипка, покрыв его бархатной пеной душевного и телесного восторга, земного счастья. Счастья, о котором можно только мечтать.

Как, вдруг, Слава увидел, словно в зеркальном отражении этих нежных глазах, появившийся звериный оскал. В распахнувшуюся за спиной Филипка дверь, ворвался «чёрный демон разлуки». В спину нашего «Ромео» полетел стремительный удар ножа. Не простого ножа, а огромного тесака. С такими ходят на медведя. Таким можно рубить гвозди. А человека зарезать проще простого. Анюта попыталась молниеносно развернуть Славу. Она хотела спасти любимого, жертвуя своей жизнью. Она пыталась принять разящий удар холодного металла на себя. Но Слава оттолкнул её, и резко развернувшись, выставил навстречу смерти букет черёмухи. Энергия удара погашена. Нож запутался в мелких древесных стеблях. Слава отбил первую атаку. Но соперник был физически очень крепок. Он начал повторять свои атаки. Завязалась драка, переходящая в смертельную борьбу на полу квартиры с удушающими приёмами. Потом нападающий опять размахивал ножом. Он рычал как взбесившийся бультерьер и матерился.

А кто же этот агрессор и откуда он взялся? Всё оказалось очень просто. Это бывший уголовник и нынешний авторитет Нижне-Удинского района – Федя Палёный. Он сразу обратил свой хищный взор на молоденькую девушку врача. Девки ему не отказывали никогда, боясь за свою жизнь, отдавались бандиту.

– А, чё, с нас-то не убудет. Зато живыми останемся. Палёный мужик хоть и суровый, но не болтливый. Язык за зубами держать умеет. Когда-нибудь он всё равно нарвётся, найдёт на свою пятую точку приключение из-за своей любвеобильности, – так думали и продолжали терпеть надругательства над собой его жертвы – молоденькие женщины, проживающие в Нижне-Удинске и его огромном по протяженности околотке.

А Анюта его сразу послала подальше. Вот он и озверел. Начал преследовать девушку. Но не знал урка, что Филипок филигранно владеет боевой техникой, использующей силу удара нападающего против него же самого. Это помогло Славе выжить в карцере колонии, когда на него нападали Солёный и Копченый. Как-то даже клички у них у этих подонков оказались созвучными. Да и участь случилась аналогичная и не завидная. Сколько продолжалась драка, и борьба в этой квартире я не знаю. Как там развивались события, описать не могу. Об этом можно только догадываться. Только закончилось всё грустно и печально, как и у английского поэта и драматурга эпохи Возрождения Уильяма Шекспира в его пьесе о Ромео и Джульетте. Его повесть, написанная по мотивам поэмы-легенды и новеллы Артура Брука, Маттео Банделло и Луиджи Да Порто в ХV1 веке, была пронизана светлым чувством любви, которое побеждает не только многолетнюю вражду между людьми, но и саму смерть. Но смерть победить непросто, она сильна и коварна.

Летняя ночь в Иркутске была как обычно тихой и тёплой. Только соседские собаки отчего-то завывали. Их стоны были жалобны и тоскливы. Может быть, собакам было голодно, а может быть, они чувствовали чьё-то горе. Теперь уже не узнаешь.

Вере Ивановне было одиноко. С тех пор как посадили её любимого сыночка Славу, она плохо засыпала. Часто до полуночи она сидела у окна и грустно смотрела на дорогу. По этой дороге Слава ушёл на прогулку в центр города. По ней он и должен вернуться назад. Но не сейчас, а когда отсидит отмеренные ему судом шесть лет колонии общего режима за то, что заступился за незнакомую девушку и дал отпор матёрым упырям уголовникам – насильникам. Как же это не справедливо – сажать за благородный и смелый поступок. Мама и сейчас сидела, ссутулившись и смотрела, как лунные блики приплясывают, проникая сквозь раскачиваемые ветром кроны деревьев на тёмно-серый потрескавшийся местами асфальт. Вдруг она увидела перед собой лик своего сыночка. Он был светящимся, как слабая угасающая свеча и неотчётливым. Только печальные глаза высвечивались из ночной темноты

– Мамка, мамочка, прости меня, – послышался тихий шёпот Вячеслава. – Я не хотел умирать. Я хотел родить для себя сына и дочку, а для тебя внука и внучку. Чтобы они любили тебя и радовали, скрашивая твою одинокую старость. Но я не смог этого сделать. Почему так получилось, я не знаю, не могу объяснить ни тебе, ни себе самому. Я любил жизнь. Я любил тебя. Но я ещё и полюбил прекрасную девушку, встреча с которой изменила ход моей жизни, – и Слава горько заплакал, причитая, – мама, мамочка, родная моя, любимая моя, нежная моя. Прости меня, прости, прости-и-и-и. Анюта, родная, тоже прости меня, прости-и-и.

На оконный подоконник залетел белый голубь. Он перетаптывался с ноги на ногу и ворковал, ворковал. Как будто бы хотел что-то сообщить, рассказать пожилой женщине о чём-то трепетном и важном.

Вера Ивановна очнулась и пришла в себя от звука дверного звонка. Кто-то нажал на его кнопку и в прихожей послышалось: «Бим-бом, бим-бом». Пожилая женщина встала и шаркая ногами по полу медленно проковыляла к входной двери.

– Кто там в такой поздний час? – предчувствуя неладное, произнесла она. – Кого ночью Бог послал ко мне?

– Это почтальон, примите срочную телеграмму, – послышался из-за двери усталый женский голос работницы почтамта.

– Откуда может быть телеграмма? Мне и письма-то никто не пишет. Разве только раз в два-три месяца сынок Слава черканёт несколько тёплых строк. Он таким образом подбадривал свою маму. Как будто бы не он сидит на зоне, а она «мотает срок» в разлуке с любимым и единственным родным на всей Земле человеком.

Заскрипела дверь. Вошедшая, пожилая почтальонша грустно обвела взглядом хозяйку квартиры и, опустив глаза, протянула ей листок, сложенный пополам. Она знала содержание этого послания. Но заклеила этот лист, чтобы не видеть горя матери. Горя, которое должно обрушиться на хрупкие плечи женщины, одномоментно превращая её в старушку. Она – эта почтальонша, сохранила в памяти детские воспоминания о том, когда её мама получала похоронки с Великой отечественной войны на мужа и трёх сыновей. Как такие скорбные почтовые листочки вызывали боль и страдания у мамы и у соседок, которых такое горе тоже не обошло стороной. Женщины протяжно выли. Даже не плакали, а, именно, выли. По-звериному, страшно и жутко. Почтальон не хотела услышать вновь эти ужасающие звуки разрывающих душу эмоций. Она до смерти боялась возвращения боли утраты в свою жизнь. Даже в своих воспоминаниях она не могла перемещаться в то далёкое военное время, возрождающие эти неизлечимые и горькие чувства потери родных и близких людей.

– Распишитесь вот здесь. Спасибо, моя хорошая, – и почтальон спешно покинула квартиру, в которой должны были начать разгореться скорбные и печальные эмоции.

Но почтальон ошиблась. Ничего такого не последовало. Вера Ивановна раскрыла листок и стала читать текст телеграммы. Она перечитывала его снова и снова, и всё никак не могла понять сути содержания телеграммы. Там было написано: «Вере Ивановне Филипповой тчк Вам надлежит срочно прибыть в Нижне-Удинск тчк забрать тело своего сына Филиппова Вячеслава Сергеевича тчк находится два дня в морге железнодорожной больницы тчк Подпись главный врач Иванов В.А тчк Заверено печатью почтового отделения Иркутска тчк». От невозможности осознать и принять содержания телеграммы Вера Ивановна стала впадать в ступор. Она уселась на старенький диван в Славкиной комнате и почему-то начала жалобным голосом петь колыбельные песни. Голос её срывался и дрожал, но она продолжала петь:

 
«Ой, лю-лю,
Моё дитятко,
Спи-тко, усни,
Дитя материно!
Все ласточки спят,
И касатки спят,
Куницы спят,
И лисицы спят,
Нашему Славику
Спать велят.
Для чего, зачем
Славику не спать?
Ласточки спят
Все по гнёздышкам,
Касаточки спят
Все по кусточкам
Лисицы спят
Все по подкусточком
Куницы спят
Все по норочкам
Соколы спят
Все по гнёздышкам
Соболи спят
Где им вздумалось,
Маленькие детки
В колыбелях спят
Спи-тко, Славик,
Спи-тко, дитятко родное!
 
 
Ой, бай да побай,
Поди, бука, на сарай,
Бука, в избу не ходи,
Наше дитя не буди!
Баю-бай».
 

При этом она достала старый семейный альбом и стала под эти тёплые мелодии и звуки раскладывать фотографии. Вот Славику один месяц от рождения. Вот полгодика. Вот семь лет. Вот фотография класса по окончании восьмилетки. А с выпускного вечера десятого класса фотографий нет. Слава уже был под следствием. Вот фотография из зоны, это третий год отсидки.

– А-а-а, – взорвались мысли надежды в сознании матери. – Эта телеграмма ошибочная. Она, наверное, не ко мне. Мало ли Филипповых на белом свете. Мой-то Славик, моя кровиночка, сидит в Тулуне. Ему ещё три года отбывать наказание. А тут про Нижне-Удинск написано. Это точно ошибка. Да, по-другому и быть не может. Конечно, как же я сразу-то не догадалась, – начала сама себя окрылять робкой надеждой, уже было почти сникшая от горя, женщина. – Надо срочно бежать на почтамт, на телеграф и заказывать разговор с начальником колонии. – Точно. Бегу-у-у-у.

Ветер раздувал края косынки, спешно повязанной на седую голову пожилой женщины. Она целеустремлённо шагала по ночному Иркутску. Ей надо было срочно попасть в центр. Там возле здания цирка находится центральный телеграф с переговорным междугородним телефонным пунктом. Она спешила, чтобы скорее узнать радостную весть, о том, что её Филипок жив и здоров. Она очень надеялась на это. Что же произошло потом? Чуда не случилось. Послышался монотонный скрипучий и прокуренный женский голос оператора телефонной связи:

– Тулун заказывали. Абонент, пажаста, пройдите в кабину номер восемь. Тулун уже ответил. – Ну, чаво, Вы ждёте-то?

– Алло, алло, это Филиппова Вера Ивановна. Я с кем разговариваю? Представьтесь, пожалуйста, алло, – зазвучал взволнованный голос ожидающей чуда убелённой сединами пожилой женщины.

– Алло, это Сергей Анатольевич Федоренко, начальник колонии.

Слушаю Вас внимательно Вера Ивановна, – из трубки телефона послышался по-военному чёткий голос самого главного офицера Тулунского исправительно-трудового учреждения.

– Сергей Анатольевич, дорогой, мне пришла срочная телеграмма, чтобы я забирала тело моего сына Вячеслава из Нижне-Удинского морга. Как такое может быть? Он же отбывает срок в Вашем учреждении. Ему ещё три года осталось до окончания времени наказания, – голос мамы задрожал, из глаз полились слёзы.

Слёзы надежды на разрешение этого, как ей казалось, недоразумения. Воцарилась пауза. На том конце телефонного провода собеседник замолчал, тяжело дыша в трубку. Рыдания Веры Ивановны усилились. Она уже не могла сдержаться.

Наконец, Сергей Анатольевич начал говорить: «Вера Ивановна, Ваш сын Вячеслав Сергеевич Филиппов освободился из колонии три дня назад, как говорят, по половинке, досрочно, за хорошее поведение. Он был прекрасным парнем. Я к нему последнее время относился как к родному сыну. Конечно, на столько, насколько это позволяет моё служебное положение. Я сейчас расскажу Вам всё, что мне стало известно на этот час из оперативной информации. Так вот Слава завел переписку с заочницей родом из Тайшета. Она студентка выпускница Иркутского медицинского института. По переписке он узнал, или это выяснилось сразу, точно не знаю, что, именно, за эту девушку он попал под суд и получил наказание. У них завязалась трогательное чувство, которое быстро переросло в страстную любовь. Такое случается иногда. Такое бывает. Вот, освободившись, он и поехал к ней в гости в посёлок Шумский Ниже-Удинского района. Там она начала проходить преддипломную медицинскую практику. С места происшествия пришла информация, что в квартире, снимаемой Анютой Солнышко, так звали его возлюбленную, обнаружили три трупа. Один мужчина бывший уголовник, по-видимому, сам себя зарезал огромным ножом в сердце. На рукоятке ножа были только его отпечатки пальцев. К ножу никто другой и Вячеслав не прикасался. Это однозначно установила криминалистическая экспертиза. Анюта Солнышко умерла от асфиксии, то есть была задушена кем-то. Пока непонятно кем. Следов борьбы не установлено и сопротивления она не оказывала. Биологического материала под её ногтями, принадлежащего кому-то, обнаружено не было. Ваш сын Вячеслав умер от удара в сердце кухонного ножа. Рукоятка его была в правой руке самого Славы. На ноже было множество отпечатков пальцев, в том числе всех убитых, находившихся в комнате. Мне очень жаль. Если бы Слава продолжал отбывать свой срок и не вышел досрочно по половинке, он бы был сейчас живым. Что там получилось на самом деле, предстоит установить следствию. А может быть, этого с полной достоверностью мы уже не узнаем никогда. Я рассказал Вам, Вера Ивановна, всё, что знаю. Простите старика, если посчитаете меня вольно или невольно виноватым в гибели Вашего сына»

Голос дрожал, казалось, что у него тоже разрывается сердце.

Мир рухнул. Всё, что держало Веру Ивановну на этом свете, исчезло. Зачем жить, она уже не понимала. Соседи уговаривали её взять себя в руки. Ведь надо достойно придать земле, похоронить тело её сыночка. Уже ничего не вернуть, ничего не исправить. И Вера Ивановна смогла. Какие же сильные духом наши женщины!

Тела своих детей они вместе с мамой Анюты забирали из морга Нижне-Удинска. Они не разговаривали друг с другом. Каждая была подавлена и как будто бы потоплена в своём горе. Кого винить в смерти сыночка и дочки они не знали. Следователи отдали им все письма, которыми обменивались пылко полюбившие друг друга наши Роме и Джульетта. Это всё что у них осталось в память о детях. Да ещё кресты на их могилах напоминали им о безвременно ушедших детях. О Славке и Анюте.

Я уже почти дописал эти последние строки. Как вдруг, на моё окно приземлился белый голубь. Он прохаживался вдоль подоконника. Воркуя, переминался с ноги на ногу, приостановился у входа в мою комнату. Потом, уставив на меня взгляд своих проницательных глаз, осторожно вошёл в мой дом. Я зачарованно смотрел за продвижением этой птицы. Затем я взял буханку белого хлеба и накрошил его прямо на своём письменном столе. Голубь немного подозрительно посмотрел в мою сторону. Но голод оказался сильнее инстинкта самосохранения. Он начал суетливо и жадно клевать хлебные крошки. Потом через открытое окно к нему присоединился ещё один грациозный белый голубь. Наверное, это была супруга первого моего гостя. Которую он выбрал однажды на всю свою голубиную жизнь. Вслед за ней в мою обитель впорхнул белоснежный маленький голубок. Видать, это был сыночек или дочка этой милой птичьей пары. Я не мог оторвать свой взгляд от этого зрелища. На моих глазах навернулись слёзы. Наверное, это Филипок прилетел ко мне со своей Анютой и их маленьким ребёночком, чтобы попрощаться и потом вернуться в свою птичью жизнь. Время шло своим чередом. Жизнь на Земле продолжалась.