Текст книги "21 история о жизни и о любви"

21. Сын с Мамой и Божественный свет

Был февраль 1986 года. Завывала метель. День ещё не закончился, но юный город Усть-Илимск рано погружался в густые сумерки. Северная ночь, которая сродни полярной, своей мглой медленно наползала и захватывала в объятья всё, что попадалось на её пути. Она окутывала дома, смирно стоящие вдоль дорог с их освещенными изнутри экранами задремавших окон. Автомобили медленно пробирались сквозь пелену темноты. Они стремились доставить своих хозяев к домашнему очагу, но мгла перегораживала им дорогу. Ветер гнал позёмку. Ударял в спину. А мы с Наташей Левкун шли в родильный дом. Нам предстояло познакомиться с маленьким мальчиком – отказником, брошенным своей биологической мамой. Я сильно волновался.

– Как пройдёт эта встреча. Как отреагируют её участники, воспримут ли друг друга, – переживал я.

Мысли об этом, предстоящем событии, были тревожными. Это у меня, а у Наташи. Я даже боюсь представить – сколько ей пришлось пережить. Идти на такой серьёзный шаг было, ой, как не просто. Но она была не одна. Рядом крепкое мужское плечо. Рядом друг, который проверен в боях, который не бросит в трудную минуту.

– У-у-у, – подгонял нас ветер. Идите вперёд, шевелите булками, – кричала позёмка. – У-у-у, – завывала им в такт метель. – Вас ждут необыкновенные события и перемены в жизни, – продолжал свой буйный натиск демон непогоды.

– Откуда Вы всё это знаете? – спрашивал их я.

В ответ метель осыпала нас замысловатыми кристаллами снежинок, переливающимися бриллиантовым блеском.

От этого мы становились нарядными. Наша одежды принимали вид сказочных мантий. Мои усы и ресницы покрылись инеем. А от выдыхаемого воздуха наши поднятые кверху каракулевые воротники из чёрных превратились в серебристо белые, заснеженные. Вот уже мы на месте. Вовнутрь к детям решили сразу не заходить, а полюбоваться возможным будущим сыночком Наташи через окно на первом этаже, где и располагалось детское отделение. Медики пошли нам на встречу. Карантин карантином, но увидеть ребенка всё же нужно. И вот, мы у вожделенного окна переминаемся с ноги на ногу. Мороз минус сорок семь градусов по Цельсию, но мы его не ощущаем. Мы поглощены ожиданием самой первой волнительной и необыкновенной встречи. И вот в большую комнату, у окна которой со стороны улицы мы и расположились, заносят ребёночка. Его посадили на огромный стол для пеленания детей и оставили один на один с неизвестностью. Мальчик был худеньким, у него была белая кожа, он, молча стал оглядывать пустую комнату. Он не испугался, не заплакал, видно, ему не впервой оставаться одному. Видимо, он уже привык к тому, что все вокруг заняты неотложными делами. Плачь, не плачь, толку всё равно не будет. Придёт время, к тебе подойдут, накормят, поменяют пелёночки, и ты опять останешься один на один со своими мыслями. А какие они эти мысли у маленького мальчика, который начал свою жизнь в родильном доме. Его приняли в этот мир тёплые женские руки врачей. А продолжилась его жизнь не в счастливой семье с восторженными родителями, а в тех же стенах, где он и родился? Мальчик уже научился сидеть, но говорить не умел, рано ещё. Но мне казалось, что глаза его кричали: «Я хочу маму. Я хочу прижиматься к её груди. Я хочу почувствовать её тепло. Я хочу её любить. Ох, как я сильно этого хочу. Мама, мамочка, родная моя, где ты? Мамочка, мне очень одиноко здесь без тебя, забери меня скорее отсюда, забери, прошу тебя. Нет, я умоляю. Я хочу в свой дом. Я буду радовать тебя. Нам будет очень хорошо вдвоём. Мамочка, приди ко мне, приди». Его глаза обследовали своим грустным и даже тоскливым взглядом комнату, в которую его зачем-то принесли и оставили одного. Потом его печальный взор устремился к окну. За окном была темень, он ничего не мог увидеть, но он смог что-то почувствовать. Что-то заставило его присмотреться в это немного заиндевевшее окно. Вдруг в его сознании зажурчал озорной ручеёк, запели весенние птицы. Природа преобразилась. Там за окном он увидел распускающиеся бутоны цветов подснежника. Там на деревьях птички вили свои гнёзда. Там начиналась новая жизнь. Его огромные голубые глаза смотрели сквозь оконные стёкла пристально и внимательно. И вдруг его взор засветился как космический прожектор лазерными лучами тёплого и искрящегося света. Этот Божественный свет струился мягко и нежно. Он согрел своей необъятной энергией любви и добра, озябшую на морозе, женщину и вошёл в её сердце. В этот момент мне показалось, что высшие силы направили на нашу грешную землю маленького белого ангела, который вселился в этого мальчика. И сразу же он столкнулся с трудностями, испытав земную боль и горечь. В силу сложившихся тяжелых обстоятельств он не мог нести людям энергию света и добра, она у него была слишком слабой. Он сам нуждался в человеческой поддержке, материнской тепле и ласке. Но высшие силы не спешили к нему на помощь. Они дали ему самому пройти все земные испытания, почувствовать всю тяжесть начавшейся жизни.

Наталья смотрела на мальчика и не могла оторваться. Она уже стояла как вкопанная. Она не могла даже шелохнуться. Эта сцена продолжалась довольно долго. Когда ребёнка унесли, я не сразу смог привести в чувства свою подругу. Она просто потеряла дар речи.

– Наташка, очнись, ведь ты можешь замерзнуть, так и не став мамой этого прекрасного малыша, нам надо идти, чтобы действовать дальше – теребил я застывшую на месте очарованную женщину.

Её голубые глаза были наполнены слезами, слезами умиления и счастья. Слезы катились по лицу, оставляя ледяные дорожки на щеках. Они не успевали падать вниз, замерзали на своём пути и уже льдинками скатывались в перину снежного сугроба. А мне казалось, что сугроб не выдержит эмоционального тепла и растает, выпустив на волю фиолетовые соцветия северного подснежника. Того подснежника образ, которого предстал в видении нашего маленького мальчика. И ещё мне подумалось, что именно Наташа может стать мамой этого задумчивого пацана. Что именно она сможет разжечь огонек неиссякаемого тепла. Глядя на эти события морозного вечера, наверное, высшие силы дали развиваться событиям по сценарию, который напишет сама жизнь. Который будет построен исходя из душевных качеств тех людей, кто будет участвовать в развитии этих событий. Событий, начертанных на небесах и воплощаемых на Земле. Наташа долго не реагировала на мои призывы очнуться. Она была просто заворожена и заколдована этим небесным взором мальчика, устремленным на неё как бы из глубин Вселенной. Потом мы пили чай у меня дома. Моя супруга Лена угощала гостью вареньем и домашними пирожками. Мне было тогда тридцать три года, и я не мог в полной мере понимать и осознавать чувства зрелой женщины в такой не простой и трогательной ситуации. Наташе было сорок два года. Она была одинока. Приехав из Ленинграда на полгода, она так и осталась жить в полюбившемся ей городе на Ангаре. С возрастом поднакопилось немало разных болезней: гипертония, панкреатит в последней стадии. При таком наборе «ласты завернуть» можно в любой момент. Очередное обострение и всё – кранты. Взять ребёнка из роддома это не только гражданский подвиг одинокой женщины, но ещё и серьёзный риск, и огромная ответственность. Риск оставить мальчишку второй раз сиротой. Но Наташа решилась на этот шаг. Время показало, что не зря. Не зря потому, что их отношения стали драйверами жизни и развития, как для мальчишки, так и для самой мамы. Очередь на усыновление детей была большой, желающих усыновить или удочерить оставленных в единичных случаях в роддоме юных Усть-Илимцев было много. Все документы мы оформили быстро. При этом меня начали терзать сомнения насчёт целесообразности и правильности этого усыновления. И я направился к своему другу Николаю Алексеевичу Наумову – главному врачу железнодорожной больницы: «Коля, нужна твоя помощь, твои связи в медицинских кругах Усть-Илимска, – и я изложил суть своих сомнений. А заключались они в том, что мы не знали возможных скрытых или явных родовых патологий ребёнка. Попробуй, как медик, узнать, не будет ли этот ребёнок по жизни обузой для своей новой мамы. Может быть, есть какие-нибудь скрытые медицинские противопоказания для такого усыновления? Может быть, мальчик будет отставать в развитии»? При этом о своих сомнениях я Наташу не информировал, разведку проводил по собственной инициативе. Через некоторое время я вновь встречаюсь с Николаем Алексеевичем Наумовым,

– Ну, чё, Коля, узнал чего-нибудь по моей конфиденциальной просьбе? – с нетерпением спрашиваю я.

– Конечно, Сергей, я имею полную и достоверную информацию, – ответил мне Николай Алексеевич.

– Тогда говори мне побыстрее, я как бы тоже несу ответственность за этот выбор, – затараторил я.

– Ну, слушай, Сергей, – начал свой рассказ Н. А. Наумов.

Он говорил, произнося какие-то замудрёные латинские фразы. Называл какие-то эпикризы и диагнозы.

– Коля, а ты можешь мне на простом советском языке объяснить суть того, что ты сейчас произнёс? – взмолился я.

– Конечно могу. У мальчика при родах была зажата голова. Он сейчас уже отстаёт в развитии от своих сверстников. Дальнейшее предсказать трудно, но нельзя исключать возможность развитие слабоумия. Вот, значит, такие дела, Сергей Алексеевич. Всякое может быть, – заключил Николай Алексеевич Наумов.

Я был сильно расстроен. Но посчитал своей обязанностью довести до сведения Наташи эти медицинские доводы. Она должна знать о возможных неблагоприятных вариантах развития событий. Нет, я не отговаривал её от уже намеченного шага. Я только хотел предостеречь. Как же я был неправ, усомнившись и заколебавшись. На мою информацию Наташа ответила твёрдо, не секунды не сомневаясь, её глаза излучали голубой огонь: «Ты, Серёжа, мне ничего нового не сказал. Та, февральская встреча с ребёнком была для тебя первой. Я же впервые увидела своего мальчика двумя месяцами ранее, 31 декабря 2007 года мне позвонили из роддома и предложили в канун празднования Нового года познакомиться с ребёночком. Я была дома одна, праздновать не собиралась, мне было тоскливо и грустно. Конечно, на это предложение откликнулась сразу. Сижу в палате и никак не могу дождаться, когда же мне принесут заветный живой комочек. Наконец время настало. У меня на руках свёрток, а в нем смеющийся мальчик. Ему было около десяти месяцев от роду. Он был истощенным и ослабленным. Но он почему-то задорно смеялся. Моё недоумение разрядила санитарка. Она сказала, что ребёнок смеётся от радости. Его взяли на руки и это уже необыкновенное счастье для этого малыша. В роддоме им уделяется мало внимания. На руки берут редко. А долго не выносили лишь потому, что он был весь многократно обкаканным, его отмывали. После этой встречи я зачастила в роддом. Учила этого малыша сидеть, ходить. Укрепляла гимнастикой его опорно-двигательный аппарат. С тех пор я уже сроднилась с ним и уже, наверное, навсегда».

Я слушал внимательно и не мог найти слов, чтобы выразить своё отношение к этой трогательной ситуации.

– Серёжа, этот мальчик мой и ничто меня уже не сможет остановить, понимаешь никто и ничто. Я сделаю всё возможное и даже невозможное, чтобы мой мальчик был счастлив, чего бы мне это не стоило. Он – этот ребёнок, стал смыслом моей жизни. Отказаться от него, значит отказаться от своей жизни. Спасибо, что ты предупредил меня о возможной опасности, но я трудностей не боюсь. Тем более, меня поддержали мои родители: папа Алексей Трофимович и мама Александра Степановна. Они очень хотят иметь внука. Как же она оказалась права. Её жизнь преобразилась. Но я осознал это уже спустя несколько лет. А сейчас. Что тут можно ответить. Мы все будем помогать! Но за помощью Наталья никогда не обращалась, не помню я такого. Но без нашего внимания и скромного участия уже не обходилось. Дружеская поддержка и внимание молодой семье на Усть-Илимской земле оказывались, безусловно. Как сложилась их жизнь в дальнейшем, расскажу кратко. Мне было присвоено звание крестного отца. Наташа так распорядилась. Хотя в тот период времени мы были членами КПСС и к Богу никакого отношения не имели. А вот привел к Богу свою маму уже маленький сын. Рос он как электровеник, был шустрым и даже гиперактивным. Но вот в свои три года он высказал необычное для ребёнка желание: «Мама, пойдём креститься в церковь». Мама недоумевала, с чего вдруг у пацана такая потребность. Пропустила мимо ушей такую необычную просьбу сына. Иван, так назвала Наташа сыночка, проявил настойчивость, и упорство тоже несвойственное этому нежному возрасту. А почему мама дала сыну такое имя, это отдельная история.

У Наташиного отца было два брата. Один из них Иван был активным участником революционного движения на Украине. Служил в руководящем составе армии Котовского. Потом рос по карьерной лестнице до уровня командного состава СССР, пока не попал под репрессии. Был он полпредом в Китае. На востоке было не спокойно. Вот и нужны там были опытные и проверенные в боях большевики. Иван нес службу добросовестно и честно, подвергая свою жизнь ежедневной опасности. Но опасность пришла не с Востока, откуда её следовало ожидать в первую очередь. Нашлись люди, для того времени это было не в диковину, оболгавшие Красного командира – полпреда Сталина. Когда Ивана вызвали на доклад в Москву в 1939 году, Лаврентий Берия – комиссар госбезопасности СССР, его не принял. Сказал, что пусть Иван Трофимович отдохнёт, поправит здоровье в Грузии. А потом уже будут доклады и всё такое прочее. Спустя некоторое время, из газет родственники узнали, что Иван вместе с женой попали в дорожно-транспортное происшествие. В автомобиле они упали в горное ущелье. Их с воинскими почестями вроде как похоронили в Тбилиси, но родных на траурное мероприятие не допустили. Потом из неподтвержденных источников стало известно, что Иван Луганец (так называли Ивана) по пути следования на Кавказ в поезде перенёс покушение. Ему и жене молотком разбили головы. Жена умерла, а выжившего Ивана, тайно отправили скитаться по лагерям ГУЛАГА. Те, кто видел его в качестве узника ГУЛАГА, давая об этом показания, потом от них отказывались. Ведь по официальной информации он погиб в ДТП на Кавказе. Почему же его приёмная дочь стала членом комитета репрессированных граждан остаётся загадкой. Наташин отец Алексей Трофимович – кадровый военный, пытался узнать судьбу брата, но сам чуть не попал из-за этого под «бульдозер» репрессий. Такая судьба была.

Наташе же казалось, что душа её дяди Вани красивого светлого и заслуженного человека, вселилась в её сыночка Иванушку. Наверное, это так и было. Вернусь к просьбе Ивана Левкун младшего. И снова трёхлетний пацан потребовал, чтобы мама его покрестила в церкви. На этот раз Наталья со всей серьёзностью отнеслась к просьбе сына. Она пошла в церковь, что была временно обустроена в бывшей столовой строителей в одиннадцатом микрорайоне. Пришлось преодолевать разные бюрократические препоны. Запись была на много дней вперёд, Наташу футболили. Потом выяснилось, что мама сама не крещёная. В итоге крестили маму вместе с сыном, как брата и сестру. С этого времени у Наташи началось общение с Богом, которое продолжается до сих пор. А тогда после крещения случилось чудо. Все её болезни ушли. Иван стал её ангелом хранителем. Он взрослел, радуя маму своими познаниями.

– Мама, мамочка, посмотри какая красивая икона. На ней изображен Сергий Радонежский. Мне про неё мой крёстный рассказывал. Это его любимый и почитаемый святой.

– Мамочка, а это икона Святой Богородицы: «По церковным канонам первое слово о Пресвятой Деве Богородице, произнесено, ещё в раю. Оно сказано самим Богом в обетовании об Искупителе павших прародителей наших. Это обетование, называемое у изъяснителей Св. Писания «первоевангелием», находится в словах Божьих, обращенных к змию – обольстителю: «вражду положу между тобою и между женою, между семенем твоим и между семенем ея: оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пятку».

– А, что это значит, мамочка? – Не знаю точно, сынок, наверное, здесь говориться о борьбе добра со злом.

Жизнь шла своим чередом. Рос Иван, духовно взрослела его мама. Теперь они уже давно живут в Санкт-Петербурге. Общение с Богом помогало им быть дружными, крепко любить друг друга, любить окружающий мир. Много испытаний пришлось пройти, больших и маленьких. Сейчас Иван уже сам глава семьи. У него двое детей дочка и сыночек. А Наталья Алексеевна посвятила себя бескорыстному служению людям. Она продолжает, и сейчас работать волонтёром в благотворительной организации.

Иван всем своим сердцем любит мамочку, ставшую ему самым родным и близким человеком на пути его становления как личности. А мама любит своего сыночка и благодарна ему за то, что он подарил ей жизнь, долгую жизнь. Да, это именно так. Благодаря Ивану и для Ивана она не поддалась болезням, они вместе победили коварную смерть.

Анатолий Ипполитович, я тут с недосыпу формулу жизни вывел:

«Жизнь – это путешествие во времени по просторам бытия». Вопрос к тебе, как к профессору философии: «Нужно ли еще чего-то добавлять к этой формуле»?

И второй вопрос: «Может её – эту формулу, уже до меня изобрели?

Помнишь, как у Остапа Бендера конфуз с классиком получился»…

Моя спальня была заполнена сизым туманом. Тусклый свет старинной восковой свечи еле-еле пробивался сквозь плавно сползающие кудрявые локоны тумана. За окном жутко заухала одинокая сова. Где-то вдали жалобно завыла испуганная собака. Внезапно воцарилась сказочная и таинственная атмосфера надвигающегося чуда. Вокруг всё неожиданно замерло.

Я был заворожен видением, внезапно возникшим передо мной.

В моём кресле, о, Боже, неужели это он? Видеть рядом легендарного человека и не попытаться поговорить с ним?

Нет, я бы такого себе не простил. Это точно. И я взволнованно зашептал, боясь спугнуть видение: «Вот Вы, Александр Сергеевич, писатель поэт и прозаик. Вы много трудились, работали над текстами, их драматургией: рифмами. Выверяли и взвешивали каждое слово. Мне довелось видеть копии Ваших рукописей с многочисленными авторскими правками. Читая Ваши произведения, невольно ощущаешь своё присутствие в гуще описываемых событий. Сопереживаешь и живёшь вместе с героями этих произведений. Как будто бы ты сам находишься там в их жизни, являясь невидимым и неописанным участником повествования. Я рос на этих произведениях. Маленькому мне читали Ваши сказки, это помогало формироваться моему мировоззрению. Ваши стихи и проза помогали в становлении характера юноши. В зрелые годы я обращался к Вашему творчеству и открывал для себя всё новые и новые горизонты. Вы известны и почитаемым в высшем обществе и в народе. А как быть остальным? Тем, кто тоже пишет и не прорвался пока к признанию. Что им делать для этого? Бытует расхожее мнение – для того чтобы литературному творцу стать всемирно известным, чтобы его произведения стали сверхпопулярными, а он бессмертным, автору нужно самому „завернуть ласты“ или „крякнуть“, как говорится в народе? Как Вы к этому относитесь»? И я пытливо уставился на корифея литературного фронта и волшебника слова: чернила и пера. Клубы загадочного дыма стали подниматься вверх. Они огибали, очерчивая облик моего задумчивого собеседника, как кисть сказочного художника, и расплывались в полутьме. Воцарившуюся паузу прервал голос гения: «Ну, кря». Он даже не задумывался, ответил влёт. Ай да Александр Сергеевич. Я смотрю на классика заворожено и думаю: «Как же иронично и чутко он уловил эту глубочайшую сакральную мысль. Эту вселенскую тоску многих по собственной популярности и признанию».

Я об этом чувстве знаю не понаслышке из соответствующего круга общения. На моём окошке внезапно возникла световая проекция из недавнего прошлого. Как будто кто-то стал крутить старое чёрно-белое кино о творческих встречах на берегу реки Ангара. Ранее мне приходилось знавать много самобытных поэтов и художников. Об этом и было старое волшебное кино. Один из таких непризнанных гигантов читал свои стихи на Усть-Илимском взморье. Он держал граненый стакан с водкой в дрожащей руке и, устремив свой взор на всплывшие со дна водохранилища деревья, пафосно декламировал: «Ветер, ветер, ты ветрило, ты не дуй мне прямо в рыло… Чтоб стишище писануть, надо малость бухануть».

Потом впадал в рыдания и причитал: «Нет, пока я не умру, моя поэзия не смогёт штурмануть заоблачные дали. Только потом человечество будет взахлёб читать мои стихи и ругать себя за то, что при жизни не чтили сибирского поэта, что не уберегли его.

Они будут горько плакать, что не смогут соприкоснуться с новыми моими произведениями, которые я уже никогда не напишу по причине своей безвременной кончины».

– Так, чё, тянуть-то? Давай, грохни ещё пару стаканов и в омут безмерно талантливой головой… Может, и моя скромная личность войдёт в мировую историю, типа Дантеса, как человека, укокошившего великого Николашку Румянцева гения поэзии, – начал прикалываться над поэтом я. Нет, это не глумление. Я просто прикалывался за то, что он придуривался и балдел надо мною, читая какие-то подзаборные строчки. При этом я на всякий случай приготавливал на корме нашего судёнышка спасательный круг и длинную верёвку (вдруг понадобятся). От дополнительной порции водяры поэт отказываться не стал. Но прыгать в студёную ангарскую воду и тонуть там ему не захотелось. Он с хитрицой поглядывал на меня? Да и в женском общежитии девчонки уже заждались. Они очень уважали молодых писателей и поэтов из делегации иркутского обкома комсомола, участников фестиваля «Молодость, творчество, современность», проводимого совместно с газетой «Советская молодёжь».

Клубы сказочного туманного облака переливались разными световыми оттенками и опускались вниз, освобождая мою комнату от тех неуклюжих молодых поэтических энергий, которые только что пробежали рядом. Вот моё сознание из путешествия в прошлое вернулось назад, где я продолжил разговор с великим литератором. Поэт сидел, откинувшись в моём кресле, его окутывали кудри серебристого тумана, клубящиеся откуда-то из-под пола, как из бездны веков. Они снова начали заполнять помещение.

– Сергей Алексеевич, дорогой, почему Ты всё время меня называешь на Вы? Даже обращаясь к Богу, верующие говорят Ты:

«Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь». Александр Сергеевич, прочитав молитву, с грустной улыбкой посмотрел на меня. А я нервно залепетал: «Мне, право, неловко. Я чувствую какое-то неудобство».

– Если ты меня боготворишь, то и обращайся ко мне, как к Богу на Ты, – назидательно произнёс великий поэт.

– Мне это трудно делать. Я Вас действительно боготворю. Но я попробую, однако, – пропел как молитву: как заклинание я.

– Александр Сергеевич, а всё-таки, как Ты думаешь, какова роль писателя, поэта, вернее, его личности, в создании художественного произведения. Как, вообще, происходит творческий литературный или поэтический процесс? – начал взволнованно вопрошать я, в надежде прикоснуться к таинству рождения литературного действа.

Александр Сергеевич отвечал: «Без ложной скромности скажу следующее, что я однозначно думаю никакой или почти никакой роли не играет» Литературный Геракл, почёсывая свои кучерявые бакенбарды продолжил свои Мысли: «Тебе я знаю, популярность не очень нужна. Ты уже прошёл огонь и воду, и медные трубы. Ты пишешь для своих детей, внуков и потомков. И ответ на этот вопрос, думаю, Тебе известен не хуже, моего. Понимаешь, Сергей Алексеевич, Ты ведь сам описал в истории под номером три во второй части этой своей книге „Путешествие в чужие души“ беседу с внуками Сергеем и Алексеем про энергоинформационное живое околоземное существо. По всей видимости, это всё написано правильно. Оно – это живое существо, несёт в себе информацию обо всем, что происходило при создании Земли, формировании жизни и обо всех исторических процессах, и, конечно же, о взаимоотношениях людей, об их переживаниях и эмоциях. Эта информация сохраняется, модулируя гравитационные волны и энергии молекул воды в океанах, озёрах, реках и ручьях. Она – эта информации, в своем первозданном виде находится везде вокруг нас и в далёком космосе в галактической и вселенской базе данных, одновременно. Заслуга творческого человека, лишь, в том, что он способен воспринять корпускулу или энергоинформационную капсулу информации некого жизненного слоя, который извещает о событиях давно минувших лет или о действии, которому ещё суждено произойти. Эта информация как бы оплодотворяет фантазию и воображение писателя, поэта, художника: композитора. Далее происходит процесс изложения полученных сведений маслом на холсте, чернилами с помощью гусиного пера на бумаге, на нотном стане как в моё время в восемнадцатом веке или на компьютерном носителе как в Ваши дни. При этом пишет текст не сам писатель, а через человека высший разум нашего околоземного уровня этого самого энергоинформационного существа. Поэтому писатель никогда заранее и доподлинно не знает, как будут в произведении развиваться события, что произойдёт, чем всё закончится. Сюжетная нить направляется силами свыше. Это относится и к художнику, и к поэтам, и к композитору, ко всем людям творческих профессий и устремлений. В моё время говаривали: „Меня посетила муза“, эдакий волшебный воспеваемый женский поэтический образ, который мог вдохновлять на художественное творчество. А на самом деле устанавливался контакт с околоземным разумом. При этом писатель или поэт из того, что может сделать лично сам – это лишь орфографические, пунктуационные и другие лингвистические ошибки. Он может вообще исковеркать нисходящий на него творческий посыл и в результате на бумаге не получится ничего стоящего и значимого. Вот, так, всё просто происходит на самом деле. И совсем неважно при этом для восприятия произведения людьми „крякнул“ ты или нет. Если процесс написания происходил по названному мной сценарию, то люди оценят работу творца. Если же процесс написания текста был выдавлен нечистой силой из дьявольской помойки или твоя голова дурная, то и судьба такому произведению соответствующая. Вот ведь я стал известным ещё при жизни. Наверное, потому что я не противился природе чувств». Речь великого литератора стихла. Комнату стал заполнять сиреневый свет. Когда туман рассеялся, лунный лик в окошке померк. С улицы стал снова доноситься тревожный вой соседских собак. Где-то проснулись заполошные петухи. Их одинокие хриплые голоса изредка разрывали полотно ночной мелодии покоя.

Тут я проснулся и открыл глаза: «Оказывается, сон может многое поведать. Сейчас сяду и изложу с помощью ноутбука всё, что мне преподнесло провидение и опять окунусь в сон. Ведь еще утро не наступило. На моих часах 4:18. Серая сибирская кошка по имени Клеопатра, мирно посапывала рядом со мной. Потом она, потянувшись, громко и протяжно замурлыкала. Она пела свою кошачью песенку, которую ей навеяли, наверное, её собственные сновидения. Может она мне о них расскажет, и я напишу следующую книгу. А может, уже и не буду больше браться за перо. Может обо всём уже и так много понаписано. Это как в Камасутре новое придумать почти невозможно, как ни старайся.