Текст книги "21 история о жизни и о любви"

Вернемся немного назад по времени. В рутинной жизни сидельцев кроме телевизора были и другие развлечения. Я уже упоминал переписку с заочницами. Теперь раскроем эту тему поподробнее. Ведь она сыграла в жизни Филипка заглавную роль. Чтобы заполнить тягучее время отсидки, зэки зачастую вступают в переписку с незнакомыми женщинами. Зачем им это нужно. Во-первых, тоска по женскому теплу не даёт покоя мужикам. И времени для переписки хоть отбавляй. Во-вторых, если говорить о современности с сотиками и интернетом, то зэки ждут обнаженных изображений своих заох (заочниц) фото на смартфоны. Во времена отсидки Филипка интернета ещё не было. Поэтому этот пункт отпадает, т.к. он актуален только для сегодняшнего дня. В-третьих, заоха может делать денежные переводы. А это бесценно. Можно в местном магазинчике отовариваться жратвой, сигаретами. В-четвёртых, на своей заочной пассии можно жениться. Она будет приезжать к тебе на свидания, носить передачки. Это, вообще, высший пилотаж. Правда, от заочных отношений практически не бывает ничего хорошего в первую очередь для женщин. Браки распадаются почти сразу после освобождения мужчины из зоны. К заохам, как правило, относятся легко. Они нужны только на период отсидки, по крайней мере, в большинстве случаев. Сидельцы нередко обмениваются их адресами, фотографиями. Зачем нужны такие отношения женщинам, надо спрашивать у них. Может быть, от безысходности серых будней и отсутствия какого-либо маломальского праздника для души и для изнывающего тоскующего без мужских ласк женского тела. Может быть ещё чего. Но у нашего Филипка была совсем другая история. Она в корне отличалась от описанной мною выше. Она была сродни той из старинного романа.

В их отряде был грамотей – Ромка Лаптев с погонялом профессор. Он мотал срок за мошенничество. Был он человек образованный с высоким интеллектом. Он закончил иркутский политех и через год попался на какой-то афере. Если к Славке на свиданку могла приехать мама, она и передачки направляла единственному сыну. То от Ромки родители отреклись, они из профессорско-преподавательского состава. Их карьере такой сынок только мешал, да и не нужен он им был никогда. Они погрязли в своих доцентских научных делах по самые уши.

Ромка в колонии был востребован на все 299 процентов. Он диктовал любовные письма для зэков, вставляя в тексты стихи Пушкина. От этих писем женщины млели. Многие из них никогда в своей жизни не слышали в свой адрес столько теплых и поэтичных слов. Им хотелось, и они верили, что эти слова звучат в их адрес искренне, от всего сердца. Многие из-за этого попадались в ловушки. Их разводили на бабки, выкачивали все их возможности, а потом банально и просто забывали.

– Без лоха жизнь плоха, – пошучивали бывалые сидельцы.

По средам в вечернее время грамотей проводил коллективные занятия с зэками по написанию любовных писем своим заочницам. Многие из молодых сидельцев и двух слов не могли связать. А общаться с женским полом, ох, как охота. Сейчас такие уроки назвали бы мастер – классом. А тогда «профессор» просто сочинял тексты, а зэки их старательно записывали, а потом отправляли письма возлюбленным, тиражировали тексты и меняли на сигареты, сало или другие нужные вещи с заключенными из других отрядов, где громатеев не было и в помине. Приведу пример одного такого занятия.

– Так, пишем: Дорогая моя и любимая, дальше каждый вставляет своё имя, – начал свой урок грамотей Ромка Лаптев по кличке профессор, почёсывая клешнёй свою лысеющую башку.

Заскрипели авторучки, зэки старательно выводили буквы, соединяя их в слова. Каждый старался, как первоклассник.

– Слышь, профессор, а дятел Кулибердыев – мой сосед, написал имя Нурик. Он, вообще, получается тупорылый баран.

– Сам ты дятэл и баран, Сика. Провессар сказаль писат дальша своё имя. Я Нурик, панимашь, вот я писаль имя. Я же не Сика, понымашь. Нурик я, Нурик, чё, тут нэпонатного?

– Балбес ты, Нурик, чурка неотёсанная. Каждый пишет имя своей женщины. Чё, тут непонятного? Ты, чё, Нурику письмо пишешь. Нурику в любви признаёшься? Дебил ты конченный!

– Э, Чика, зачэм слёва абыдны гаваришь. Наша зона интернацианальный. Нильзя нацианальные мэншинства абыжат.

– Ладно, Хулибердыев, тебе хорохориться. Будешь мужикам любовные письма писать, быстро сексуальным меньшинством сделаешься. Кукарекууу. Кукареку-у-у. Кукареку-у-у.

Все «ученики» зашлись в истошном ржании, ну, прямо, как жеребцы. Нурик нахмурился и замолчал, сверкая глазами. Он, искоса и с обидой, поглядывая на своего обидчика – Чику.

– Пацаны, хорэ ржать. Давайте продолжим писать маляву, – прервал этот ураган смеха профессор Ромка. – Целая вечность тянулась в ожидании твоего, моя любимая, ответного письма. Наконец, я его получил. Ты спрашиваешь – за что я сижу? Я расскажу тебе свою грустную историю. Я боевой десантник, служил в горячей точке (где точно, сказать не могу, это военная тайна). Каждый день, рискуя своей жизнью, я отстаивал интересы нашей Родины. Во время отдыха в кишлаке местные шурави украли у меня автомат. Из-за этого, несмотря на то, что я ранее был представлен к боевому Ордену, меня отдали под трибунал. Хотя пацаны, разгромив на следующий день банду душманов, принесли взамен утраченного, восемь таких же автоматов. Но наш замполит Шестёркин был на меня зол за то, что я отправил его на три буквы, когда он не давая нам отдохнуть после боя, зазывал всех солдат на политинформацию. Вот он и воспользовался случаем, чтобы отомстить и подставить меня.

Скрип перьев заглушили всхлипывания. Плакал по-детски наивный Нурик Кулибердыев: «Какой казол этот Шыстёркин. Зачэм хароший пацан трибуналь отдаль. – Вах-вах вах, какой казол. Разви так можна»?

Пацаны снова зашлись хохотом. Они потешались над откровенной наивностью азиата Нурика Кулибердыева. А грамотей продолжил дальше диктовать текст: «Дорогая, я никак не могу забыть твой завораживающий взгляд, которым ты смотришь на меня с фотографии. Это взгляд Богини, которая даровала мне надежду на любовь, которая придала мне сил жить дальше и преодолевать все тяготы и лишения неволи. Твои письма согревают мне душу. Моё сердце оттаивает даже когда на улице сорокаградусный мороз, а мы валим лес в непроходимой тайге. Любимая, здесь в магазинчике есть сигареты, а мне их не на что купить. Если сможешь, пришли мне немного денег. Это будет очень кстати. Я в долгу не останусь. Я буду любить тебя всю свою жизнь. Ты будешь счастливой.

– Э, какой хароший дэвушка. Дажи дэнэг ей нэ жалко. Я её вапще палубиль ужэ. Таких лудэй паискать ещё нада. А он тут ужэ есть. Ах, какой дэвушка, Какой красавыц, – восхищенно бормотал добродушный балбес Нурик.

– Слышь, ты, чурка, заткнись нах. Не мешай писать. Это мы только просим денег, а дадут или нет, это ещё бабушка надвое сказала. Это ещё не свершившийся факт, – снова приземлил джигита саркастичный и грубый зэк Сика.

И всё продолжалось в таком духе. И смех, и грех.

Но наш Филипок в отличии от других заключённых по серьёзному переписывался с девушкой из Тайшета. Географически она была почти рядом. Их разделяли 271 километр. А объединяло многое. А начиналось всё так.

Как-то вечером в бараке профессор зачитывал имена и адреса будущих возможных заочниц. Славка, услышал адрес Тайшет, и имя Анюта. Это же чудо. Он затрепетал невероятным образом, обалдел, а потом обомлел. Сердце его ускоренно забилось в предчувствии чего-то необыкновенного. Он отобрал у грамотея Ромки Лаптева газету. Здесь в помятом источнике будущего счастья на последней странице в объявлении о знакомствах была маленькая заметка: «Стройная, голубоглазая девушка Анюта – студентка, незаконченное высшее медицинское образование, познакомится с надёжным парнем без вредных привычек для длительных и серьёзных отношений и далее её адрес: г. Тайшет…»

– Моя девушка Анюта, ну, из-за которой я сижу, тоже стройная и голубоглазая, она студентка мединститута и тоже родом из Тайшета. Что это? Подарок судьбы или случайное совпадение? Нет, таких случайностей быть не может, – подумал Слава и аккуратно вырезал текст объявления, чтобы тот никому из обитателей их барака никогда не попался на глаза.

Зэки смотрели на Филипка и посмеивались. Мол, что за конспирация такая? Штирлиц тут нашёлся!

Славку переполняли чувства, он в своем сознании снова видел ту девушку, брошенную насильниками в кустах полесадника у Драмтеатра в городе Иркутске три года назад.

Он видел сначала её остекленевшие от ужаса голубые глаза.

Он снова видел её обнаженную, упругую девичью грудь. Потом перед ним засияли лазурным светом лучики её сапфирового взгляда. Глаз такой голубизны он ещё никогда не встречал. Потом он услышал её крик в адрес ментов, скрутивших бесцеремонно Славку: «Отпустите его, я не позволю, я его не отдам. И что-то ещё, звучащее в этом роде». При этом он видел испуг в глазах Анюты. Она испугалась за него, за почти незнакомого парня – Филипка.

После отбоя в темноте наш герой сел писать письмо Анюте. Свет от раскачиваемого ветром уличного фонаря, периодически наезжал на шконку Вячеслава, вырывая из власти ночи огрызок бумаги – будущей малявы. Славка, как тот фонарь, тоже метался в периодически выскакиваемых образах и мыслях о той девушке, которую он видел всего несколько минут. В которую успел влюбиться и из-за кого попал на эту зону.

– Филипок, пойдём в каптёрку. Там есть свет. Там я тебе помогу составить текст малявы. Я напишу тебе всё, что ты только пожелаешь. За это возьму с тебя две пачки болгарских сигарет «Opal», которые в передачке тебе отправила мама.

– Хорошо, Рома, пойдём. Для меня очень важно написать это первое письмо. Только писать я буду своей рукой. Ты мне только поможешь с содержанием письма. Ты же имеешь жизненный опыт и лингвистические познания. Ты же профессор. Хорошо?

– Лады, бери сигареты и попёрли в каптёрку работать над письмом. Чё, тянуть-то. Вместе будем обкашливать текст.

Потом Славка рассказал Ромке всю историю своей любви от начала и до конца. Ничего не скрывая. Он доверился этому пучеглазому ботанику. А куда деваться-то? Тем более, что Ромка умел хранить чужие секреты и не слыл в среде зэков болтуном или балаболим. Его за это и уважали. Хоть и не принято в тюремном обществе раскрывать свою душу на показ, но это был особый случай. Да и не был он стрёмным этот рассказ. Скрывать-то особенно от любого общества здесь было нечего. Стыдиться тоже не приходилось. Жизнь как жизнь, ничего особенного. Они вместе обсуждали слова и словесные обороты, излагая текст малявы на листочке в клеточку старой школьной тетради. Ромка слямзил её из библиотеки. Не зря, значит. Вот и пригодилась. Наконец, стратегия согласована. Поехали…

«Здравствуй, Анюта. Пишет тебе Слава Филиппов. Может, помнишь Филипка. Три года назад (это было в Иркутске на улице Карла Маркса) в трудную минуту я пришёл тебе на помощь. За избиение твоих обидчиков я сижу на зоне в г. Тулун. Если ты меня узнала, ответь мне, пожалуйста. Буду ждать с нетерпением. До свидания, Филипок. Адрес на конверте».

Ромка говорил, что в первом письме много писать не надо. Вдруг это совсем другая девушка, не имеющая никакого отношения к той истории. А ты растележишься… И, чё, тогда? Конфуз. Тебе это надо? Да, уж. Разумные доводы.

Вот письмо уже в почтовом ящике. Начался период нетерпеливого ожидания ответа и ожидания свободу по половинке. Славку терзали сомнения. Правильно ли он поступил, написав письмо малознакомой девушке. А может Ромка прав и она, и вправду, совсем чужая, посторонняя, а он полез к ней в душу. Время тянулось, как назло, медленно. Зато у Филипка появилось новое занятие – ждать ответа. И это занятие захватило всю его сущность. Во сне он начинал видеть свет глаз своей возлюбленной. Во сне он целовал её глаза, губы и груди… Он грезил Анютой. И под утро она приходила к нему. Но не сама, конечно. А белый голубь, который, воркуя, на восходе солнца заглядывал в окошко барака. Раньше он – это голубь, никогда не прилетал. Только, один раз, когда он сидел в злополучном карцере, случилось такое видение. А сейчас это случалось каждое утро. Славка уже приноровился ночью насыпать на узенькую полоску за окном хлебные крошки. Иногда кто-то из заключённых приносил из столовки крупу. Филипок её тоже насыпал для прикормки этого белого божественного создания. Ему думалось, что это Анюта каким-то изотерическим способом передает ему привет с воли. И вот, спустя неделю, пришёл не мистический, а самый настоящий ответ от Анюты. Славка положил конверт в левый нагрудный карман своей робы. Он полдня таскал его по зоне, не раскрывал его, думая, что пусть сначала это письмо прочитает его взволнованное сердце, а уже потом глаза. Сердце действительно трепетало. От письма исходило волшебное тепло. Оно – это тепло, наверное, от Анюты, согревая душу Филипка, будоражило его сознание, заставляло сердце биться громче.

И вот конверт открыт. На Славу с листа бумаги смотрел ровный почерк. Некоторые буквы в отдельных строках были слегка размыты. Только потом наш герой догадался, что это были сделано слезами Анюты. Слезами его любимой на всю жизнь девушки. Славка читал и тоже плакал. Он не стеснялся своих слёз. Ведь он плакал от счастья. Значит, я не зря живу. Значит не зря мучаюсь и терплю лишения в ограничении свободы и унижении от вертухаев. Оказывается, я счастливый человек. Меня любит красивая девушка, и я её люблю тоже.

«Слава, – писала взволнованная Анюта. Ты нашёлся! Ура! Ура! Как я счастлива! Я искала тебя после случившегося на улице Карла Маркса. Я каждый день с девчонками прогуливалась там и на бульваре Гагарина. Я все глаза проплакала и проглядела в надежде снова увидеть тебя – моего спасителя и защитника, моего самого настоящего мужчину. Ты мой единственный, кому я могу довериться. Ты мой самый дорогой мужчина. Потом я, дура, послушала моих старших подруг. Они убеждали меня, что я тебе не нужна. Что я грязная, ведь меня изнасиловали. И мне не стоит искать счастья с тобой. Тебя всё не было, ты не появлялся. Я не могла даже представить себе, что тебя могут посадить. О, если бы я знала… Всё бы было иначе. Я бы пошла в милицию и суд. Я бы доказывала, что ты самый настоящий мужчина – защитник. Мы бы могли быть вместе. Мы бы могли быть счастливы. Ой, чего это я так расчувствовалась. Твоё письмо было достаточно сухим и сдержанным. Может мои чувства тебя не тревожат? Напиши мне, мой самый дорогой мужчина. Я буду очень, очень ждать твоего письма.

Обнимаю и целую, люблю, Люблю. Твоя Анюта».

От прочитанного текста наш Славка обалдел. От счастья он был на седьмом небе. Неужели он нашёл свою судьбу?

– Не зря ему было послано испытание тюрьмой. Иначе он бы не смог испытать столько радости и счастья, – ликовал наш светящийся от восторга влюблённый заключенный.

Больше грамотей Славке был не нужен. Он сам уже писал своей любимой. Может быть не очень умело, но писал чувствами и душой, а это намного важнее грамматики, пунктуации, орфографии и других лингвистических и литературных премудростей. Завязавшаяся переписка была бурной, как французский роман 18 века. Славка писал о том, как он любит Анюту, как мечтает об их встрече. Анюта писала о любви к своему Филипку и рассказывала о течении своей жизни. О том, что этим летом будет проходить практику в поселке Шумский, что рядом со станцией Уда-2. И совсем рядом с его колонией. Она писала, что будет ждать своего любимого, и будет любить его всю оставшуюся жизнь. Молодые люди были искренними, они верили в общее светлое будущее.

Анюта имела украинские корни. Дальние родственники когда-то были сосланы в Сибирь. Здесь они осели, ассимилировались с местными жителями – «бурундуками» старожилами и уже их потомки стали настоящими чалдонами с присущими сибирякам голубыми глазами. Её старшего брата Александра в семье называли Сашко. А фамилия у них была папина, оканчивалась она, как и многие другие украинские фамилии, на «ко». Только их фамилия была необычная, яркая и тёплая – Солнышко. Слава любил начинать свои письма к Анюте с обращения: «Здравствуй, моё любимое Солнышко». Сама Анюта и мысли о ней действительно согревали душу парня как настоящее ласковое небесное солнышко.

– Девушка – чудо, с волшебной фамилией. Какое счастье, что я её повстречал, – думал наш невольный зэк.

– Интересно, а когда мы поженимся, ты возьмёшь мою фамилию или останешься Солнышком, – спрашивал Слава.

– Я буду Солнышком Филипка, – в ответ в своём письме задорно смеялась Анюта.

А Филипок, читая строчки от девушки, действительно слышал её звонкий голос.

В Шумском, где она должна была проходить практику, а по-сути, быть настоящим врачом широкого профиля, её ждали. Ведь в медпункте была всего одна медсестра на весь околоток. Найти врача на постоянное место работы было трудно. Поэтому Анюту ждали с нетерпением и молили Бога, чтобы молодой специалист не передумал ехать в эту глушь, в далёкую провинцию. Но Анюта ничего такого и не думала. Она ехала в родной посёлок своих предков бабушки и дедушки. Там они родились и прожили всю свою жизнь, там они и похоронены на деревенском кладбище. Анюта вспоминала рассказы селян о том, как её дед Иван вернулся с Великой Отечественной войны. Вернее, не вернулся, а его нашла и привезла домой бабушка. Наверное, похожий сюжет лег в основу самого длинного советского сериала 1973 года «Вечный зов», где играл великолепный актёрский состав, вот там был такой герой – фронтовик Кирьян.

Иван был храбрым воином. За боевые заслуги был отмечен орденами и медалями. Но в 1943 году 4 сентября он получил многочисленные осколочные ранения. Было это под Смоленском. Наш рядовой солдат-связист восстанавливал телефонную линию связи, оборванную в нескольких местах разрывами вражеских снарядов. Без связи управление нашими войсками было парализовано. При выполнении боевого задания Иван был ранен, но продолжил свою работу, истекая кровью.

Он всё-таки связь восстановил, предотвратив тем самым большие потери живой силы Красной армии на этом участке фронта. Когда санитары под шквалистым огнем противника вынесли бойца-героя с поля боя, фронтовые врачи долго боролись за его жизнь. В результате жизнь-то спасли, а одну ногу пришлось отнять, иначе гангрена и смерть. Комиссовали Ивана и отправили домой в Сибирь. Ивану ещё повезло, он остался живым, а вот его младший брат Игнат погиб в бою 23 августа 1943 года, защищая Ленинград. Игнат был награжден Орденом Отечественной войны первой степени.

Но тогда Иван не считал себя счастливчиком. Как ему безногому инвалиду возвращаться в родной колхоз? В мирное время он был лучшим механизатором на всю округу. А сейчас он кто? Обуза всем и в первую очередь семье и его любимой жене. Не хотел он быть иждивенцем. Запил горькую и промышлял подаяниями в поездах. Ездил на на самодельной деревянной тележке по вокзалам вдоль стоянки поездов или на перегонах внутри пассажирских вагонов. Колёсики смастерил из подшипников, мастер он был на все руки. Ему подавали сердобольные люди. Денежки, кто, сколько мог, бросали в нагрудную сумку. Да не только ему одному. Таких бедолаг в послевоенное время было немало. А государственная машина ещё не имела механизмов социальной защиты. Государство и весь народ восстанавливали страну после военной разрухи. До одиноких инвалидов руки не всегда доходили. И не просили они – эти гордые люди, герои и простые бойцы, потерявшие здоровье на войне, к себе какого-то особого отношения. Они сами, пусть и попрошайничеством на людской жалости, но зарабатывали себе на хлеб.

Люди в деревне часто вспоминали Ивана. Уж больно приметным он был мужиком и в деревенской жизни нужным человеком для всех. Помощник, одним словом. А как он раньше плясал, просто загляденье. Все девки считали за счастье, если Иван брался их провожать до дома с вечеринок. Провожал он многих. А вот в жены выбрал Марью Иваненко – голубоглазую русскую красавицу. Жили они дружно, деток растили. Вот только проклятая война их разлучила. Марья после окончания войны искала своего Ивана. Глаза все проплаканы. Во все военкоматы и другие инстанции письма писаны, да переписаны. Никто не знает где Иван Тимофеевич Солнышко. Никто не видел его убитым. Следы солдата затерялись после госпиталя в 1945 году. А что там было, какое ранение, информация в архивах не сохранилась. Некогда было тогда писаниной заниматься. Людей надо было спасать. Время шло, а вестей от Ивана так и не поступало. Извелась вся Марья, да только ждала она своего мужа, надеялась, что свидятся ещё. Сердцем ощущала, что он живой.

– Похоронки-то не приходило. Значит живой наш Ваня, – думала жена и односельчане и не ошиблись они на самом деле.

Крутились вокруг неё мужички, но все получали от ворот поворот. Не было для неё мужика краше мужа Ивана. И вдруг «сарафанное радио» приносит информацию, что на станции Нижнеудинск по поездам просит милостыню безногий мужик очень похожий на нашего Ивана. Бросила Марья все дела и заботы и помчалась на перекладных в Нижнеудинск на железнодорожную станцию. Три дня она расспрашивала людей, проводников поездов о муже. Три дня ни ела толком и не пила. Три дня моталась из поезда в поезд. Отъезжала на одну две станции, и на встречном другом поезде снова возвращаясь назад. За билеты с неё денег не брали. Все и проводники, и контролёры относились к Марии с сочувствием и пониманием. И вот, наконец, ей повезло. Она измученная и разморённая сидела на лавочке в поезде Москва – Владивосток. От усталости глаза её закрывались. Очень хотелось спать. Как вдруг она услышала до боли знакомый голос, похожий как две капли воды на голос её Ивана. В сознании Марьи запели Львовские соловьи и, одновременно, закаркали Нижнеудинские вороны. Она как бы летела по небу над украинскими и сибирскими полями и лесами. Она очень хотела вернуться на землю, но ничего не получалось. Что-то неведомое не давало ей прийти в себя, очнуться.

– Люди добрые, подайте, Христа ради, герою войны, – снова зазвучал хрипловатый голос.

По проходу вдоль вагона на самодельной тележке ехал искалеченный безногий человек. На груди у него блестели боевые награды Ордена и медали. В руках он держал две деревянные колотушки, похожие по форме на гантели. Они служили ему как бы толчковыми инструментами. Руки и ладони были все изодраны, все в царапинах. А эти палки помогали отталкиваться, как будто бы на лыжах. Только они – эти палки, были короткими и толстыми, а вместо лыж маленькая тележка. Зато в толкучке никто ладошки не отопчет ненароком. Марья думала, что это ей только снится. Но голос звучал все ближе и ближе. Вдруг Марья из грёз вернулась на землю в горькую и одновременно радостную реальность. Она быстро соскочила со своего места. Она упала на колени, и так неуклюже на коленях поковыляла навстречу искалеченному войной мужу. Иван не сразу признал свою жену. Они некоторое время продвигались навстречу друг другу. Потом, увидев жену, Иван опешил. Затем они долго и пронзительно смотрели друг другу в глаза.

Небесной голубизны сапфировый взгляд Марьи были переполнены добротой, сочувствием, любовью и хрустальными слезами. Синий с бирюзовым отливом взгляд Ивана был напряженным и в то же время каким-то печальным. Они, встретившись, после долгой разлуки разговаривали друг с другом молча – одними глазами, только взглядом. Слова в этот момент были просто не нужны. Они были лишними. Весь вагон замер в ожидании развязки этого драматического события. Потом пронзительным навзрыд криком Марьи разметало, как взрывом гранаты, воцарившуюся в вагоне мертвую тишину. Тишину, которую модулировало безразличное к происходящему монотонное постукивание колёс железнодорожного состава, бегущего равнодушно по своему бездушному и неукоснительному к исполнению расписанию движения поездов.

– Иванушка, миленький, родненький мой. Живой. Живой. Ты живой и это самое главное. Мы с детками соскучились, истосковались по тебе. Я все глаза проплакала. Я за два года после окончания войны, разыскивая тебя, обошла все инстанции. Наконец, наконец, я тебя нашла. Дорогой ты мой, самый любимый и родной. Поехали домой, Ванечка. Тебя там все ждут не дождутся. Поехали, не противься, мой милый. Ванечка-а-а. Как я тебя ждала-а-а. Как я страдала-а-а. Любимый, дорого-о-ой.

Она прижала к груди своего Ивана и горько, горько заплакала. Прерывисто и жалобно рыдая от сбивающегося дыхания, она прижимала к груди своего Ивана. Рыдала она от боли разлуки и от радости встречи. Она была счастлива и не могла выразить свои чувства словами. Да разве можно найти нужные фразы в такую минуту. Её глаза, её слёзы, её объятия говорили больше, чем любые слова. Через минуту уже все женщины в вагоне рыдали. Эта сцена встречи двух людей, разлученных войной, не могла оставить равнодушными никого. Иван не выдержал и тоже разрыдался. Он крепко обнял свою жену и сквозь слёзы, срывающимся голосом прохрипел:

– Машенька, моя милая, я не хотел быть обузой никому. Лучше бы я погиб в эту проклятую войну. Кому я нужен такой калека безногий? Мне больно только от одной этой мысли. Я ни такой, каким был до отправки на фронт. Я друго-ой-ой.

Теперь уже и все мужчины в вагоне не выдержали и тоже стали тайком смахивать слезинки со своих глаз, отводя взгляд в сторону от этой пронзительной душераздирающей сцены.

– Ванечка, живой мой, живой, причитала Марья. Как ты можешь такое думать и говорить. Ты нужен мне, ты нужен детям. У нас ещё с тобой будут детки, мы же молоды. Ты сильный, мужественный. Ты никогда не сдавался и не пасовал перед трудностями. Мы научимся с тобой жить по-новому. Мы справимся. Давай попробуем, мой дорогой. Как я счастлива, что нашла тебя, Ванечка, Ванечка, мой любимый, мой родной.

Благодаря заботе и любви, царившей в их семье, Иван прожил долгую жизнь и умер в возрасте 81 года. Хоронили его всем посёлком. Любили Ивана односельчане, был он мастером на все руки, помогал всем безотказно. А ещё он шил тапочки для всех Шумовских, эти произведения его золотых рук были в каждом доме. Марья прожила потом еще с десяток лет, правда, уже последние два года она сильно болела. Стала терять память и уже не узнавала родных и близких. А отправилась она на небеса для встречи с мужем аж на 91 году жизни.

В совместной жизни Марьи Васильевна с Иваном Тимофеевичем, к имеющимся до войны двум деткам, добавилось еще четыре, в их числе и мама Анюты – Людмила. Потом и внуки пошли. Особенно Иван любил свою внучку Анютку. Она была необыкновенной. Эта голубоглазая девочка напоминала ему молодую Марью. А ещё она была доброй и нежной. Дед мог часами ей читать книжки. Анютка сидела, внимательно слушая сказки, у него на колене. Когда в книжке были страшные сюжеты, например, выходил из леса серый волк, Анютка прижималась к дедушке, как бы, ища защиту. А когда три поросёнка обдуривали волка, находясь в каменной избушке Наф Нафа, внучка звонко хохотала и зацеловывала деда. В эти моменты Иван был на седьмом небе от счастья. А ещё он научил маленькую Анюту полоть грядки, очищая их от сорняков. Он смастерил две табуретки. Одну побольше себе, не мог он, будучи на одной ноге, заниматься сельскохозяйственными делами, как обычные люди. Для внучки была сделана маленькая табуреточка. Так вдвоем они могли целый день заниматься на огороде. Если бабка начинала ворчать на деда Ивана, Анютка выходила вперёд, заслоняя деда своей детской спинкой, и подбоченившись, давала резкую отповедь бабушке.

– Бабуля, это мой дорогой дедушка. Я его сильно, сильно люблю. И никому его в обиду не дам, понятно! – глазки девочки блестели озорными огоньками, она бабушку любила тоже.

Мария Васильевна отступала, трогательно смахивая слезинки, непроизвольно наворачивающиеся на глаза. Дед умилялся. Он боготворил свою внучку, свою Анютку. Когда дед ушёл на небеса, весь мир перевернулся для Анюты. Она испытала вселенскую горечь своей первой и такой тяжёлой утраты самого светлого и горячо любимого человека – её дедушки Ивана.

Вот в этих места доктору Анне Николаевна Солнышко предстояло проходить свою преддипломную практику. Здесь она будет оказывать медицинскую помощь, лечить людей. Маленьких и взрослых, стариков и детей. Может быть и тех, кто ещё помнит её бабушку и деда. Здесь она во второй раз и повстречается со своим возлюбленным – Славкой Филипком, который когда-то заступился за неё, за её честь. Здесь и развернуться те события, которые потом уже не вернуть назад.

Время не остановишь, вспять не повернёшь, как ни старайся.