Текст книги "Алеманида. Противостояние"

– Ты о чём? – внутри Киаксары всё похолодело.

– Думаешь, от хорошей жизни я решилась на такое? Нет. Я униженная, обесчещенная. Недавно из моего чрева извергся очередной сгусток мяса, чей отец мне неизвестен, и скоро я снова стану убийцей…

– Кемнеби не сумел. Ты недавно разрешилась бременем – так не бывает. Против природы не попрёшь.

– Поверь мне, я знаю своё тело лучше прочих. Я сама себе противна. Я ненавижу мир, ненавижу себя, ненавижу Протея. Даже ты мне неприятна, хотя и прошу тебя о помощи. Я просила Протея – он отказался. Убей меня, Киаксара! Я больше не жилец. Сегодня-завтра я отдам дух небесам, а столько страдать не хочется. Боже, какое странное ощущение. Я не чувствую ног и рук. Мне кажется, я давно утратила все чувства. Господь наказал меня, – Вирсавия застонала. – Теперь и шеей пошевелить не могу. Даже моё лицо мне не принадлежит. Я знаю, ты любишь Протея, видела со стороны, как ты на него смотришь. Он тебе незнаком, но ты привязалась к нему, словно собачонка. Ваша связь – не просто игра. Фракийский гордец спас тебе жизнь, и знаю, ты отплатишь ему преданностью.

Вирсавия умолкла. Они просидели в тишине четверть часа, прежде чем страдалица произнесла:

– Почему вы такие жестокие? Никто не хочет протянуть руку помощи. Протей мерзок, врач не дает яд, а ты сидишь и хлопаешь глазами. Убей меня! Что ты смотришь? Облегчи мои страдания.

– Твой Бог запретил людям лишать себя жизни, – еле вымолвила Киаксара.

– Бог ничего не запрещает. Он только направляет. Каждый сам делает свой выбор. Я бы сама себя прирезала, да только мои руки – не мои. Если боишься видеть, как после смерти из меня будет извергаться жижа, то найди склянку с ядом.

Киаксара не могла решиться. Она потянулась к подушке, чувствуя, что руки её не слушаются. В своей жизни девушке приходилось убивать людей, дабы защитить себя, но ещё никто не просил её о смерти.

Девушка положила подушку на лицо Вирсавии и легонько надавила. Едва дыхание умирающей участилось, как Киаксара налегла всем телом. Вирсавия не сопротивлялась. Парализованное тело даже не дрожало. По щекам Киаксары градом катились слёзы. Она сильнее придавила подушку, боясь увидеть лицо под ней.

Наконец дыхание Вирсавии прервалось. Киаксара подняла подушку и увидела мёртвые открытые глаза и раскрытый рот. Девушка закрыла веки усопшей и, в ужасе пошатываясь, покинула палатку.

Киаксара шла словно впотьмах. В голове из раза в раз повторялись отзвуки ее собственных слов: «Твой Бог запретил людям лишать себя жизни». Бог назореев запретил отнимать жизни других и лишать жизни себя – это девушка уяснила, но что дозволял ее собственный бог? Киаксара верила в Вотана, как и отец, хотя он так сильно любил жену, что участвовал в ее обрядах.

В размышлениях она не заметила, как набрела на деревянную постройку, которую возвели за санитарным корпусом. До Киаксары доносились отголоски песнопений и, как ей казалось, заунывных бормотаний. Она не сразу поняла, что ее занесло в христианский храм, но какая-то сила словно манила внутрь. Девушка знала, что подобные храмы в лагерях в основном строили христиане из римлян и италийцев, которые вот уже больше сотни лет служили в легионе на этих землях.

Киаксара вошла внутрь и увидела темную залу, в которой трещали и пылали коптящие пучки свеч. Блики от огня освещали потолки, расписанные грубыми рисунками, в которых с трудом узнавались люди.

Самая большая роспись была отведена внушительной фигуре мужчины с окладистой бородой. Хоть изображение и казалось топорным, художник уделил большое значение глазам – они словно пронзали. Киаксара подумала, что перед ней был изображен Бог христиан. Она слышала множество иудейских причт и нравоучений, знала многих назореев, но доселе не сталкивалась с их Богом. Вотана изображали точно так же, только от его фресок и статуэток не исходил такой магнетизм.

Возле алтаря ходил пожилой мужчина с дымящимся блюдцем. Он громко читал молитвы, на которые откликались женщины из маленького хора.

Киаксара вышла из оцепенения и осмотрелась. В храме почти никого не было, за исключением двух легионеров, стоящих на коленях и нескольких галльских женщин. В полумраке Киаксара бы и не поняла, что это были за солдаты и только странная прическа одного из них привлекла внимание. Это был Эфиальт.

Она решила не отвлекать его от молитвы и встала позади. Киаксара следила за богослужением, совершенно не понимая и не вникая в происходящее. Мужчина с блюдцем громко оглашал храм, и присутствующие как по сигналу делали странный жест – касались пальцами лба, плеч и живота. Киаксара повторила жест, пытаясь понять его смысл.

Служба очень скоро закончилась, и присутствующие потянулись к мужчине с блюдцем. Он благословлял паству, после чего те оставляли храм. Киаксара заскучала и снова отвлеклась на потолки, как вдруг кто-то её окликнул.

– Заблудилась?

Девушка очнулась от дремы и увидела Прокла. Она тут же поняла, кто стоял рядом с Эфиальтом.

– Замерзла. Зашла погреться, – выпалила Киаксара.

– Тут такой мороз, что впору греться на улице.

К ним подошел Эфиальт и улыбнулся. Киаксара даже в полумраке увидела его воспаленные глаза.

– Что-то случилось?

– Ничего, – отозвался Прокл, взглянув на товарища. – За исключением мелкой порки и вселенского унижения.

– Я слышала, – ответила Киаксара. – Порка еще не так страшно. Главное, что жив остался.

При словах Киаксары Эфиальт широко улыбнулся, Прокл же рассмеялся.

– Даже если бы наш бледный демон умер, он бы нисколько не расстроился. Ему больнее всего от того унижения, которое ему пришлось испытать от Теренция.

– Ты про волосы? – до Киаксары только дошло. – Невелика беда, отрастут. У нашего Эфиальта такие волосы, что даже женщины завидуют.

Она посмотрела на него с такой надеждой, думая, что грек сейчас откроет рот и крепко ответит, но тот лишь посмотрел на нее взглядом полным печали.

– Ты права – волосы со временем отрастут, но у нашего друга, видимо, есть незаживающие раны, которые не излечит и время.

– Хотела бы я знать, – пробубнила Киаксара.

– Не ты одна. Но это не наше дело. Мы в ответе лишь за свои поступки. Перед престолом Всевышнего будем отвечать за себя.

– А какое наказание для плохих? – Киаксара вспомнила, что случилось полчаса назад.

– Никто не знает. Но у каждого есть возможность для исправления и покаяния.

– Для этого обязательно становиться назореем?

– Нет, но можно жить по заповедям. Пойдем на улицу, храм закрывают.

– Зачем закрывать храм в лагере? – не поняла Киаксара.

– Тут нечего красть, но есть что осквернять. В легионе много христиан, но приверженников Митры и Марса по-прежнему больше.

– Неужели Бог не может наказать их?

– Может, но Он не сделает этого сейчас. Наш Бог не есть справедливость, Он – есть Любовь.

– Ваша религия чудна.

– А твои боги готовы тебя простить?

– Я ничего не делала, – огрызнулась Киаксара, точно её поймали на месте преступления.

К тому времени они вышли в притвор и остановились. Киаксара заметила, что Эфиальта с ними нет.

– Куда он делся?

– Пошел к отцу Игнатию за благословением.

– Мы говорим не о том Игнатии, который…?

– Да, он проводит службы сначала здесь, а потом идет в стан алеманнов. Мы помолимся, после выйдем на битву, порубим друг друга, – Прокл вздохнул. – Затем побежим к отцу Игнатию и расскажем скольких убили, покалечили и сколько трупов обнесли в поисках наживы.

– Ваша религия чудна, – повторила Киаксара. – Нет, она безумна!

– И таких безумцев с каждым днем становится все больше.

– Почему же ты обратился к их вере? Странно, когда люди выбирают настолько гонимую веру.

– Обычно истина гонима. Почему я обратился к Богу христиан? Я сделал худое. Долгие дни не находил себе места, пока провидение не завело меня сюда.

– Прямо как меня, – подумала Киаксара.

К ним снова присоединился Эфиальт, втроем они побрели к преторию.

– Даже не представляю, что худого мог сделать такой человек как ты.

– Я убил человека.

– Вы на пару с этим извергом убили, наверное, больше сотни человек. У вас небось уже притупились чувства, и ты переживаешь из-за одного человека?

Эфиальт прыснул. Он коснулся груди и показал на небо.

– Что это значит?

– Можно убить и тысячу, и десять тысяч, – сказал Прокл. – На то был приказ. Но больше всего гнетет то, на что приказа не было.

Эфиальт потрепал Прокла по плечу и запротестовал.

– Да, ты прав. Приказ был, но командование в тот день оказалось бездарным.

Немой тяжело вздохнул, словно соглашаясь.

– Как ты его понимаешь? – поинтересовалась Киаксара.

– Это несложно. Просто будь с ним почаще, смотри на его лицо и руки.

– Никогда не представляла себя в компании ахейцев.

Девушка вспомнила свою первую встречу с Эфиальтом и содрогнулась. Прокл словно прочитал ее мысли.

– Среди прочих наш Эфиальт самый добродушный и прямолинейный. Он никогда не лжет, и не держит кинжал за спиной. Это мы кривим душой и изворачиваемся. Я понимаю, о чем ты думаешь, но все несколько сложнее. Эфиальт отправил в иной мир, наверное, не одну сотню человек. Когда наш славный воин пронзает мечом врага, он умудряется зевать, но мелкое недоразумение иногда выбивает из колеи. Я про легата. Звучит глупо, но Эфиальт очень ранимый…

К ним подошел имагинарий и обратился к Проклу:

– Тебя ищет центурион. Рвет и мечет.

– Ох, уж этот сотник, – вздохнул Прокл.

Эфиальт взял свой крест на груди и дернул его.

– Он имеет в виду, что центурион злится не из-за моего отсутствия, а из-за моих убеждений. Еще увидимся, – Прокл поклонился Киаксаре и удалился.

– И как мне тебя понимать без него?

Эфиальт пожал плечами, поправил пряжку на худой талии и ушел в противоположную сторону. Киаксара смотрела ему вслед, думая, как такой замкнутый человек, неспособный произнести и слова, уживается с другими легионерами?

– Они просто боятся тебя, а не твоего Бога, – бросила девушка.

Киаксара вспомнила о Вирсавии. Ноги сами потащили ее обратно в храм. Она увидела, что женщины запирали дверь. Девушка указала на притвор, и ей без лишних слов отворили ворота. Киаксара вошла в залу, взглянула на проницательный образ и заплакала.

Глава III Россыпь малахитов

I

Декабрь 314 – апрель 315

Римские проповедники донесли до Галлии учение Плотника. Количество его приверженцев среди галлов и алеманнов росло с каждым днём. Сначала Матайес пытался переубедить адептов нового течения, но после начал искоренять идею любви и прощения грубой силой и пытками. Однако сопротивление верующих только усиливалось, а их количество возрастало. Тогда Матайес отступился.

Аттал первое время с кислым лицом наблюдал за службой христиан, но постепенно начинал понимать их взгляды. Он не разделял учение Иисуса из Назарета, однако с возрастом постиг значимость идеи.

Глубоко в душе Аттал мечтал, чтобы приближённые разделили его убеждения насчёт пророчества иллергетов. Из-за различий во взглядах ему приходилось изощряться, врать и направлять своих же подчиненных по ложному следу. Аталлу казалось, что Харольд смеется над глупыми предрассудками, кои поселил в душе конунга друид Калиматар. Конунг уже не помнил точные слова друида. Иногда ему казалось, что он додумал часть пророчества и гоняется за призраком, которого нет.

После уничтожения деревни Ирманда Аттал немного успокоился. Когда в лагере алеманнов появился Филипп, конунг узнал, что его племянница уцелела. Мардоний лишился головы, а Калваг получил хорошую взбучку.

Казалось, что после смерти Ирманда страсти должны утихнуть, но горн войны раздувался заново. Только сейчас Харольд понял, что Атталом двигало отнюдь не желание избавиться от римского гнёта. Первоначально так оно и было, но после конунг стал одержим идеей преследования сородичей из дома Матайеса. Все неординарные решения Аттал принимал, руководствуясь не советами приближенных, а слепой верой в слова друида из Кирисхани.

От Филиппа Аттал узнал, что гоплиты нашли в деревне неизвестную девушку. В душе конунга зажглось пламя. Аттал поверил в предначертанное и волю Вотана, ибо изворотливость и удачливость девицы могла объясняться только божественным заступничеством. Теперь Аттал понимал, что идею из головы не выдернуть и раскалёнными клещами. Он разумел стойкость христиан, которые не отказывались от идей Плотника даже тогда, когда им ломали ребра и раскатывали их лёгкие.

Аттал в последнее время избегал общениями со звездочётами, ибо их витиеватые предсказания можно было трактовать по-разному. Он прислушивался только к мудрёным речам Калиматара, однако старик всё твердил про убийство племянницы.

Пастухи рассказали, что близ Лютеции жил друид-отшельник Артахасис, который славился прозорливостью. Вместе со своим оруженосцем Аттал добрался до непроходимого болота, где жил друид.

Путники спрятали лошадей возле пасеки, надеясь, что найдут их на том же месте, и двинулись в лес. Конунг ещё никогда доселе не забредал в настолько непроходимую чащу. Он хмуро гадал о том, почему все чудаки и аскеты, выдающие себя за мудрецов, норовят залезть в самые безлюдные и дикие места?

По болоту путники продвигались крайне медленно. В пределах Арелата конунг не видывал таких топей. Прежде чем сделать шаг, следовало десяток раз воткнуть палку в зыбкую почву, ибо дно было крайне непредсказуемым. Аттал решил, что убьёт друида, если тот не скажет ему ничего нового. Стоило ли терпеть такие хождения ради уже сотни раз услышанных слов?

Вдалеке задребезжал огонек, до которого, казалось, рукой подать. Однако Аттал и его верный спутник ещё час бродили зигзагами, прежде чем ступили на твёрдую землю. Уставшие и взмокшие от пота, они без сил рухнули.

Путники оказались на небольшом клочке земли в бескрайнем болоте. Посередине островка стояла убогая землянка, утеплённая мхом. Перед входом горели свечи – единственный источник света.

– Мой господин, чем же он питается? – спросил оруженосец.

– Видимо, древесной корой. Или летает по воздуху, что больше похоже на правду. Хлеб взял?

– Взял, господин. Но как прожить на подачки? Неужели к нему ходят каждый день?

Конунг промолчал. Они не встретили на протяжении пути ни одного человека или животного, не услышали щебета птиц. Они не видели ни ягод, ни плодов – ничего. Как старик выживал в этом лесу, для Аттала оставалось загадкой.

Конунг подошёл к полугнилой двери и постучал – ответа не последовало. Аттал отворил дверь и вошёл внутрь.

– Мне остаться здесь? – неуверенно спросил мальчишка.

– Нет, пойдёшь со мной, – конунг поманил его за собой.

Полупустое помещение освещалось маленьким костром, огонь от которого не давал дыма. Землянка не имела окон, на стенах едва держались врезанные полки. Не было видно ни еды, ни предметов быта, ни одежды. Землянка источала жар, словно печь. Возле стены сидел старик, который взирал на пришельцев блестящими, точно жуки, зеницами. Он перемешивал угли палкой и смотрел на гостей так равнодушно, словно их и не было.

– Заплутали, братцы? – спросил Артахасис. – Давненько ко мне не заходили люди в броне.

Аттал медленно подошёл к костру. Теперь он мог разглядеть седого старичка с окладистой ухоженной бородой. Артахасис был облачен в пастуший плащ и добротные башмаки. Его бодрое, жизнерадостное лицо выглядело чуждо на фоне обшарпанной хижины. Двигался друид проворно, без старческой медлительности, и Аттал на миг подумал, что перед ним ряженый шарлатан. Артахасис пошевелил палкой в углях, перевернув глиняные лепешки.

– Принесли еды?

Аттал передал хлеб, серваз, небольшой кувшин вина и сушёные фрукты. Артахасис поблагодарил гостей.

– Прекрасно, теперь есть всё для отличного ужина. Останетесь?

– Хлеб с сервазом я и у себя выпью, – отмахнулся Аттал.

– Так уж и сервазом питается конунг алеманнов? – плутовато произнёс Артахасис.

– Разве ты меня знаешь, друид?

– Впервые вижу. Но нетрудно узнать по твоим косам человека, о котором твердит вся Галлия и Лютеция.

Аттала удовлетворило объяснение.

– Кажется, вы не против, если старик перекусит?

Артахасис вытащил глиняную лепешку из огня и расколол её. Внутри лежала запеченная сардина. Старик подковырнул тушку ножом и принялся её смаковать, запивая сервазом.

– Прекрасный напиток. Малость передержали – перебродил. Неужто жарко?

Аттал уже обливался потом.

– Так пусть твой слуга отворит дверь. Был конунгом, а в моей яме вдруг перестал им быть? А ну-ка, младшой, открой дверь!

Слуга распахнул дверь, и в землянке запахло прелым болотным воздухом.

– Часок-другой, и вас залихорадит, ребята. Воздух здесь пропитан болезнями и миазмами. Ежели вернётесь обратно, то недельку проваляетесь без памяти.

– Как же ты здесь живёшь?

– А я привык. К тому же постоянно греюсь у костра. Огонь убивает все недуги. Наши предки знали это, мы же почему-то забыли. Утерянное знание.

– Это ты – друид, о котором говорит вся Лютеция?

– Разве я похож на оного?

– Ты похож на старого белга из моего войска. Они воевали ещё при отце, а теперь трясут бородами и учат молодняк, как жить и сражаться.

– Они научат всему, кроме смерти. Смерти, увы, не научиться от кого-то. Так зачем пожаловал?

Артахасис кинул кости на угли, вытер руки о плащ и уставился на конунга.

– Обычно я даю советы о делах приземлённых. За кого сосватать, убивать дитя или оставить, когда пшеницу сеять. А иногда советую просто подумать головой. Глядя на тебя, хочу сказать последнее. Ты же не глуп, способен и сам разобраться в своих проблемах. Люди странные: они усложняют там, где нужно просто подождать. Ты не похож на человека, который хочет избавиться от плода или безответно влюблён в простушку. Ты вообще староват для женских объятий, Аттал. Может, думаешь, куда пристроить сына? – он кивнул на слугу.

Аттал долго обдумывал свои вопросы. Ему хотелось развернуться и уйти, но усталость от пройденного пути вытеснила обиду. На болоте Аттал даже не мог злиться. Если Калиматар говорил сходу, словно знал и чувствовал, то этот старичок на первый взгляд не знал ничего. Он больше походил на пастуха, но не на прославленного кельтского друида.

– Чем докажешь свой дар провидца?

– Значит, такова молва обо мне в Лютеции? Ах лжецы, ах мерзавцы! Оклеветали Артахасиса! Всем подавай чудеса и знамения.

– Значит, это неправда и я зря пробирался через дебри?

– Если ты ищешь чуда, то здесь его не найдёшь. Могу угостить рыбкой и проводить в добрый путь. Покажу дорогу попроще. Кабан вроде тебя утонет после одного неверного шага, – Артахасис добродушно улыбнулся. – Всё-таки заплутал.

– Нет, мы тебя сразу нашли.

– Да я не об этом, – пропел старик и положил палку в огонь. – Как ты достигнешь цели, если не знаешь, что бежишь за собственной тенью? Зачем пожаловал? Ежели чуда не увидел, почему до сих пор сидишь?

– Калиматар сказал, что дочь моего брата – есть зло. И я пошёл на принцип, дабы исполнить предначертанное.

Аттал вкратце рассказал о первом походе в Кирисхани, о пророчестве и преследовании брата.

– Старик просто играется с тобой. Ну выполнишь, а дальше? Ты ничем не отличаешься от иллергетов. Им тоже больше нравится идти к цели, чем достигать её. Они отвергают дары, потому что не знают, что делать с тем, кто принесёт просимое. В этом суть людей, которые не знают, чего хотят. Скольких друидов ты посетил? Сотню, две? Мудрость не является совершенством. Она точит логику, как вода камень. Может, иногда стоит просто подумать головой, чтобы после не насиловать ноги, прыгая по болоту?

– Да, старик, – Аттал опешил от такого напора. – Калиматар по сравнению с тобой прост и кроток…

– Это Калиматар прост? Ха. Будь добр, возвращайся к коням без палки. Когда утонешь в грязи, твоя смерть даст волю логосу. Ты меня не слышал? Я сказал: подумай головой! Иллергеты напускают на себя таинственность, а сами торгуют с иберами. Они все не—до—но—ски! Нечего было спариваться друг с другом. Мне было бы гадко покрыть родную сестру. А им нет! Друиды всегда делили власть с вождями – такова их суть! Калиматар говорил, что ты конкретно должен сделать?

– Нет, он только сыплет загадками.

– И правда! Откуда же он тогда узнал, что надо пролить родную кровь? И как твои успехи? Полагаю, что плохо, иначе бы не пришёл. Ты знаешь, владыка алеманнов, что исполнению пророчества нельзя помешать? Ведь тогда теряется их смысл. На то воля логоса. Ежели не можешь додуматься сам, то давай подумаем вместе. Ты очень многое на себя взял. Да, кому-то дано везде успеть, но ты не из их числа. Будь размеренным.

– Ты меня ещё и обвиняешь?

– Нет, но если тебе и винить кого, то только себя. Ты мыслишь в одном направлении. Ходишь по одной дороге каждый день. Все деревья на твоём пути, тропки и изгибы – привычны и очевидны, но только для тебя. Взгляд со стороны всегда полезен. Ты с кем-то поделился своими переживаниями?

– Нет.

– Боишься прослыть слабым? Или, может, трусливым? Знаешь, Калиматар славился широтой рта, но не широтой суждений.

– Ты знаешь его?

– Конечно знаю, ведь я тоже из Кирисхани. Я тебе неприятен? Тогда уходи, вождь. Долгая жизнь научила меня терпению, смирение – мудрости, но нежелание людей принимать логос не вызывает ничего, кроме раздражения, – прокряхтел старик. – Если бы ты раскрыл глаза шире и поговорил с кем-то близким, то тебе не пришлось бы идти ко мне. Калиматар только строит из себя загадочного мудреца, однако стал друидом случайно, и его знания посредственные. Я понимаю, почему ты ищешь и не можешь найти. Этот пройдоха – любитель всё вывернуть в свою пользу, – Артахасис потряс кулаком. – У твоего пути может быть сто исходов, и каждый совпадёт с пророчеством. Ты не там ищешь, конунг алеманнов. Твоему отцу вручили Свод законов, написанный ещё сотню лет назад. Римляне его называют Манускриптом Танитаиссы. Его ищи, будет больше пользы.

– Не слышал о таком.

– Поэтому ты и топчешься на месте. Калиматар слышал о манускрипте, но не придал ему большого значения, ибо так и не научился читать на языке пунов. Старик побратался с этфириадами и променял логос на место возле вождя иллергетов. И к чему золотые монеты, ежели душа утеряна навеки…

– Что в манускрипте?

– Законы, взятые из традиций иллергетов. Там перечислено всё, что связано с запретом покидать Кирисхани. В манускрипте многое говорится про убийства правителей при взрослении их наследников, про поддержание численности, про запрет на вступление в легион и ещё множество всякой всячины. И конечно же, там говорится о пророчестве, которым они потчуют наивных глупцов вроде тебя.

– Мне ни к чему твоя бумага. Недостающие крупицы я собрал из хроники легатов гарнизона Хлора. Эту крепость возвели в Галлии одной из первых – она помнит мир со времён диктата.

– Тем более! – воскликнул Артахасис. – Ко мне какие вопросы, раз уж ты всё нашёл?

– Я прочитал о быте иллергетов в дневнике Веспасиана. Он тогда ездил в Аквитанию с инспекцией. Текст изложен простым и непринуждённым языком, однако едва заходит речь о некоем Дориамиде из Килосса, как появляется налёт таинственности. Что это за человек?

– Пришелец с севера. Ничего хорошего он иллергетам не принёс. Один лишь обман.

– Он мой современник?

Артахасис пожал плечами.

– Этого я не знаю. Полагаю, он ровесник твоего отца. Я знаю не больше твоего, Аттал. Этот Дориамид создал современных иллергетов, наделил их гордыней. Ты читал о быте иллергетов со слов наместника, но Манускрипт написан самим Дориамидом. Пергамент пронизан духом севера. О чем говорить, если даже байку о дарах, которые поднесёт Филин, написал приспешник Дориамида.

– Каких дарах?

– Разве у тебя не требовали дары?

– Требовали, – Аттал вспомнил о трёх дарах Калиматара. – В письмах Веспасиан размышляет о природе даров, однако всё упирается лишь в догадки. Он приходит к выводу, что дары – предметы нематериального мира.

– Это предметы. Материальные предметы, вождь. Знаешь ли ты, что все три дара были у твоего отца? Дочь Асимотуа отдалась Матайесу, как последняя падшая женщина, и передала дары. По крайней мере, так мне говаривал Калиматар. Думаешь, друид умён? Он хитёр, как лис – это правда, но этим его умения и ограничиваются. Если кто и был умён, так это Дориамид.

– Зачем он пришёл к иллергетам?

– Полагаю, в них он увидел чистый сосуд, в который можно влить прокисшее вино. Ныне среднее по галльским меркам племя превратилось в тёмных язычников. Можно согрешить против себя или богов, но использовать в кознях простых детей – это выше моего понимания. Не понимаю таинств Вотана, в коих он призывает к ответу детей. Сотни вождей слышали вопрос Калиматара: как спасти тысячи жизней, отняв эту жизнь у невинной девочки? Чем согрешило дитя? К чему эта жестокость?

– Ты говоришь так же, как Калиматар, только другими словами. Неужели нельзя сказать прямо?

– Знаешь, Аттал, когда оса выбирается из соты, ей никто не помогает. Иначе ей будет труднее в жизни. Хочу, чтобы ты сам всё понял. Я тебя не тороплю, не прогоняю, не жду воссоединения луны и солнца. Но ты должен сам убедиться – догнать тень невозможно.

– Я не понимаю, чего ты от меня хочешь? – прошипел Аттал.

Артахасис засмеялся.

– Это я тебя должен об этом спрашивать. Чего хочешь ты? Мы долго говорим, а вопроса я не услышал.

– Мне стоит продолжать искать дочь своего брата?

– Спроси самого себя. Что ты получишь, когда убьешь её?

– Спокойствие.

– Которое у тебя отнял Калиматар. Убил ли ты брата или его дочь?

– Убил младшего брата.

– А дочь?

– Нет, живая, паршивка.

– Значит, её уберегли боги. А брат у тебя один?

– Нет.

– Так может, ты искал не там?

Аттал задумался. Он совершенно забыл про Эрамуна.

– Его отпрыски не несут для меня опасности, ведь Эрамун не так влиятелен.

– Значит, когда надо, ты руководствуешься логосом, а когда нет – веришь в чудеса? Не спокойствие ты ищешь, конунг, а укрепляешь власть. Настанет миг, когда собственная ложь ударит по тебе. Можно мастерски обманывать других, но когда пудришь мозги самому себе – это смерти подобно.

– Не забывай, что твоё болото в моей власти, – не выдержал Аттал.

– Может, и воздухом дышать нельзя? – Артахасис шумно поводил ноздрями. – Уверен в своей исключительности, вождь? А братец твой, небось, бастард?

Аттал ничего не ответил. Он отвернулся и сжал кулаки. Аттал слишком поздно понял, что Матайес заронил своё семя в Аквитании.

– Выходит, мой брат наполовину иллергет?

– Тут и дары никакие не нужны. И дочь у него, наверное, за пазухой сидит?

– Может, и сидит…

Аттал задумался об Эрамуне и его семье. Он вспомнил, что при разделении наследства Эрамун скрежетал зубами, ибо ему не досталось никаких земель. По этой причине третий сын Матайеса ушёл на север, к бриттам. Аттал ещё тогда пытался понять, почему отец так обделил младшего отпрыска, поделив Галлию между старшими сыновьями. Эрамун отправился в Британию с завязанным мешком, содержимое которого никому не было известно.

– Ежели мне досталась Нарбоннская Галлия, то Эрамуну, значит, власть над иллергетами? – прошептал Аттал.

Он не хотел, чтобы Артахасис его слышал, но друид всё же уловил слова конунга.

– Калиматар всегда говорил, что им нужен человек кровей древних иллергов, – произнёс друид.

– Ты не сказал ничего толкового, старик, но открыл мне глаза. Я словно прозрел.

– Уже хорошо, что по топи вы бродили не напрасно. Зачем же тогда кого-то убивать, ежели тебе не суждено подчинить иллергетов? Нет, Аттал, у них всё распределено. На трон хотят посадить девицу, устроить мракобесие и лишить людей выбора. Да и Эрамун тут на самом деле ни при чём – он лишь проводник, очередной сосуд.

– В пророчестве сказано о девушке?

Артахасис кивнул.

– Многие вещи там нельзя воспринимать буквально, однако в предсказании о Филине очерчены четкие границы. Там сказано о девушке с невероятной красотой. Полагаю, ты бегаешь за опаловыми глазами, а нужно искать малахитовые, – Артахасис щёлкнул пальцами. – Черным по белому написано! Такую женщину в толпе сразу заметишь, над ней природа поиздевалась – прокляла красотой и взглядом демона. Посему тебе и остальным отказали, ведь у Калиматара уже есть на примете девица, которая подходит под описание. Самое главное для иллергетов – доказать принадлежность к их роду. Ежели твои предки не прятались в рощах Кирисхани, то никакие дары не помогут. Они жаждут вложить Скипетр Милосердия в женские руки, однако по логике вещей миром должен править мужчина. Открыто перед людьми или в тени – уже другой вопрос.

– Я даже не знаю, сколько детей у Эрамуна. И где они? Молва гласит, что его вообще убили где-то в Аквитании.

– Какое совпадение. Сначала ты не знал, кого искать, сейчас же не знаешь где. Вот мы и вернулись к началу. Если не знаешь, где искать, то живи спокойно и в гармонии с совестью. На твоём веку испепеляющей войны не случится.

– То есть всё это время я впустую бегал за Ирмандом? – с горечью заключил Аттал.

– Если будешь так считать, значит, так оно и есть.

– Мне отступиться от преследования племянницы?

– Знаешь, вождь, ты разберись: за кем бегаешь и зачем? А то начнешь резать всех за цвет глаз. Я ведь тоже смертен и тоже ошибаюсь, а вы, владыки, любите винить в прегрешениях своих советчиков.

– Клянусь, я не буду тебя винить.

– Так ты проблему не решишь, Аттал. Лучше разыщи Манускрипт, он всё прояснит лучше, чем разговор со мной или Калиматаром.

– Чтобы после прочтения я ударился в поиски Дориамида?

– Искать лжеца, дабы отрезать ему язык, всё же лучше, нежели желать смерти своему роду. Это глупо, Аттал. Таким способом ты не власть оберегаешь, а копаешь яму самому себе.

Аттал долго смотрел на безмятежное лицо Артахасиса, гадая, что у того на уме. Наконец конунг произнёс:

– Старик, а ты сам веришь в пророчество?

– Его написали этфириады и их предводитель Дориамид. Из-за них я и залез через кусты чертополоха в непролазное болото. Всё происходит согласно их планам. Они – превосходные стратеги…

– Кто это, Вотан их подери? – ругнулся Аттал.

– Люди, что стоят за нашими спинами. Они наблюдают со стороны и решают, как нам жить. Если всё пойдёт по их плану, то пророчество сбудется. Но любой план может поменяться по ходу дела. Почему вы, люди, вечно жаждете приоткрыть дверцу будущего? Живите и радуйтесь, не усложняйте логосу работу, а себе – жизнь. Ведь судьба так прекрасна своей непредсказуемостью.

– Наверное, ты прав, старик, но покоряться проще моим соплеменникам. А я ведь конунг, сын Матайеса, и обязан подчинить судьбу.

– Что ж, попробуй, – улыбнулся старец.

– Ты на многое открыл мне глаза. Как же я был слеп.

– Как странно, что о будущем громче всех говорят лжепророки. К сожалению, это тоже часть логоса. Сколько крови ты пролил во имя убеждений Калиматара? Ты не за свои идеи страдаешь и бьёшься. Тобой управляют чужие мысли. Подумай хорошенько ещё раз, чего же хочешь? Думаю, более нам разговаривать не о чем. Ступай.