Текст книги "Алеманида. Противостояние"

– Я знаю твоё самое главное желание, но ты ведь понимаешь, что это невозможно?

– Неужели его нельзя наказать? – произнёс Эмрес дрогнувшим голосом. – На его совести сотни загубленных жизней. Когда придёт расплата?

Харольд пожал плечами.

– Понимаешь, как бы Аттал и Агарес не спорили, конунг доверяет ему, – елейным голосом произнёс советник. – Я более сдержан в оценке талантов твоего наставника и считаю его отработанным материалом. Всё, что можно было сделать, он сделал, и большая благодарность ему за все деяния. Ты бы хотел ему отомстить?

Эмрес молча кивнул.

– Атталу плевать на ваши разборки. Он сам когда-то был родителем и понимает, как бывает непросто, когда в семье бунтует чадо. Давай начистоту – сейчас тобой одолевают два желания. Первое – столкнуть Агареса с проторенного пути, а второе – овладеть Анаит. Я ведь прав?

Эмрес промолчал.

– Одно зависит от другого, и порядок целей нельзя менять, иначе ничего не выйдет. У меня слишком мало сведений, за которые я мог бы уцепиться. Что Агарес сделал такого, о чём не знает Аттал?

– Ты хочешь его убить?

– Всего-то поставить на место. Даже если он умрёт, кто расстроится?

Эмрес уставился в потолок и заговорил:

– Он с каким-то особым пристрастием допрашивал меня и всех причастных о поисках Ирманда. Он ненавидел его. Почему? Не знаю. Я думал, что мы искали не в том месте, а на самом деле Калваг нас просто водил кругами. Думаю, у Кулака был свой интерес.

– Если бы он хотел спасти Ирманда, то это хорошо. А так. Убили алеманна и лишились союзника. Не за что зацепиться.

Взгляд Эмреса прояснился. Он приподнялся, но тут же поморщился от боли.

– Это же проще простого! Как я сразу не догадался!

– Не тяни.

– Мы ведь больше гнались не за Ирмандом, а за его дочерью. Верно? Что скажет конунг, когда узнает, что дочурка парфянского посла прячется в этой крепости?

– Перегрелся? Или хлыстом по голове получил?

– Нет же, – скривившись от боли, Эмрес уселся на кровать. – Мне известно, что Агарес тайком вывел из драки одного легионера для своих целей. Потом мы искали Киаксару по приказу конунга, но не нашли. Мне еще тогда показалось, что бессмысленно искать девчонку вдоль реки и тракта. Но сплетня – лучший помощник лазутчика. Молва гласила, что в темнице помимо римлянина сидит какая-то девушка. Я думаю, это Киаксара.

Харольд злорадно хлопнул в ладоши.

– И чего ты раньше молчал?

– Я ведь не знал, что всё так сложится. Да и о ней узнал только вчера.

– А ты предусмотрительный плут. Мне нужно убедиться, что в темнице действительно Киаксара, а потом отправить послание Атталу.

– Не забудь поставить своих людей возле темницы. У Агареса везде уши, вдруг пронюхает и переведет её в другое место.

– Дельный совет, юноша, – похвалил Харольд. – Последний вопрос. Как разрешить эту вселенскую загадку: понять, что это и в самом деле Киаксара?

– Агарес знает, как она выглядит. Он таких промашек не допускает. Это точно дочь Ирманда. Если всё сложится не в пользу наставника, то как конунг с ним поступит?

– Калваг обманул доверие конунга, когда пытался спасти Киаксару. Помнишь, что с ним случилось? Она – главное оружие войны. Она – суть всего происходящего в грядущей алеманиде Аттала. Едва он получит девчонку, как все его сомнения развеются. Она словно большой порог в дельте реки, что не позволяет течению разойтись во всю мощь. Войско уже идёт, топот ног доносится до юга Нарбонна, его слышат даже в Карфагене. Я позову лекарей и выставлю охрану. С этой минуты ты не ходишь один. Понял?

Харольд уже выходил, когда Эмрес бросил вдогонку:

– А что же с малым советом?

– Твоя служба будет высоко оценена конунгом. Я распоряжусь, чтобы в совете рассмотрели твою кандидатуру. Калваг мёртв, место освободилось раньше срока.

Лазарет окружили пять личных стражников Харольда. Эмрес считал часы, когда до Агареса дойдут сведения о предательстве. В скором времени прибыл крепостной лекарь. Он осмотрел Эмреса и сказал, что у него сломано два ребра. Лазутчик после озвученного диагноза очнулся от дрёмы и только тогда почувствовал острую боль в боку. Ему наложили шину, затёрли рану множеством пахучих трав, перемотали бинтами и оставили отдыхать.

Побитый Эмрес вспомнил, как в детстве нырнул в воду и ударился руками о дно. Всплыл уже с повисшей рукой и торчащей костью. Какой-то нетрезвый лекарь неправильно срастил кости, и руку пришлось ломать во второй раз. После такого насилия над телом правая рука обрела невообразимую гибкость. Именно поэтому Эмрес мог отгибать тетиву на луке чуть ли не на два фута, а его стрелы летели дальше, чем у остальных дальнобоев в войске Аттала. И всё же Эмрес долго не понимал, зачем Агаресу нужен такой долговязый следопыт? Даже когда он сворачивался в три погибели, его всё равно было видно из-за холма.

Поначалу Агарес набрал много учеников, но не каждый дожил до обряда инициации. Тогда Перс раздобыл дюжину сирот, половина из которых померла после первого цикла обучения. Недовольный Агарес жаловался, что галльские юноши необычайно нежны и слабы, хотя каноны Аваним Афарот не совсем подходили под окружающие условия. Если в Ктесифоне провинившийся мог простоять на ногах двое суток в декабре, то в Галлии уже к обеду человек покрывался льдом.

Перс пересмотрел свод своих правил воспитания и набрал со всей Галлии более пятидесяти парнишек. В новой школе Агареса не было системы поощрений и наказаний, набора и выпуска. Следопыты теперь обучались единым потоком, а наставник становился отцом и не занимался подготовкой других адептов. Агарес сам решал, кого наказывать, кого миловать, а кого не замечать. Так и возрос Фелан, имевший множество привилегий, с которыми Бельфор в силу своего бунтарского нрава никак не мог смириться.

Эмрес с содроганием вспомнил, как однажды Агарес со злости нанёс пощечину юному гельвету, и тот умер, неудачно ударившись затылком. После смерти Матайеса Галлию как по волшебству захлестнул мор, который привезли африканские мореплаватели. Агарес удачно списывал смерти подопечных на разбушевавшуюся болезнь.

Справедливости ради стоило отметить, что случайно перс убил лишь гельвета, остальные же получили за дело. Раньше Эмресу казалось, что за каждую слезинку, пролитую ребенком, Вотан воздаст угнетателям, однако со временем сам ожесточился сердцем и забыл эту заповедь, сказанную его сестрой перед тем, как она заснула навеки от моровой язвы.

За время похождений в Галлии Эмрес копытами коня затоптал не один десяток детей и многих – умышленно. В первый раз это произошло ненароком, и всю последующую неделю следопыту снилась девочка с пробитой головой. Но после Эмрес вошёл в кураж и во время дальних рейдов уже не кричал, чтобы толпа расступилась в стороны. Он испытывал неподдельное удовольствие, когда слышал предсмертные крики и треск ломаемых костей.

Эмрес не чувствовал за собой вины, ведь к такой страшной забаве его приучил Калваг, который после ранения помешался на войне и крови.

Эмрес прикидывал возможные последствия для Агареса. Перс вновь показал своё высокомерие, считая окружающих глупцами. Агарес мог ещё долго скрывать Киаксару, в том числе и от Харольда, если бы не его эгоизм, испортивший отношения с учеником. Эмрес запустил цепочку событий, которая по логике вещей должна была на нём и замкнуться.

Харольд убедился, что Эмрес не солгал. Он проследил, чтобы марш белгов, которые использовали бург как перевалочный пункт, отправился к гарнизону Хлора, что находился в одной лиге пути. Сам же советник остался в крепости Германика, которая по воле Аттала досталась ему в наместничество.

Харольд целый день принимал поручения от дружественных конунгов и ждал появления Аттала. Тот собирался с делегацией на свадьбу к Гренну, конунгу вандалов, а после к иберам. Аттал лично отправился к вандалам и силингам, так как надеялся переманить их на свою сторону. Его путь пролегал через аквитанский тракт, от которого шла дорога в бург.

Харольд понимал, что Атталу не до встреч с родней, но предполагал, что Киаксара заинтересует конунга больше, нежели Гренн со своей свадьбой. Харольда не заботила судьба девушки. Он видел в ней смертельное оружие, что может помочь отвести от дел неугомонного наставника следопытов.

Аттал прибыл ближе к вечеру и распорядился о пире. Харольд, скрупулезно подсчитывавший каждое зернышко, был вынужден закатить пиршество, яствами которого можно было кормить и поить тысячу алеманнских солдат целый месяц. Когда конунг пьянел, то он становился самым расточительным человеком на свете. Он устроил настоящий праздник.

Народ пел и плясал, вливал в себя галлоны серваза, медовухи и чуть ли не купался в чанах с пивом. Агарес сидел по левую руку от Аттала: захмелевший конунг простил наёмнику все прегрешения. В один миг они даже разговорились, и Харольд подумал, что неприятель временно перехватил инициативу. Бритт дождался благоприятного момента и вышел на середину зала перед конунгом.

– Я видел много даров, что сегодня поднесли нашему владыке, но наиболее ценный дар, как правило, самый неожиданный.

– Я люблю подарки! – подтвердил Аттал, потирая руки.

Советник указал на дверь, где стояла девушка со связанными руками. Харольд пригласил её, и она встала напротив Аттала. Конунг долго разглядывал девицу, догадываясь, кого привёл Харольд. Агарес сидел с безразличным лицом, хотя внутри него всё грохотало.

Даже впервые видя Киаксару, конунг сходу понял, что это она: на её лице отпечатался лик Ирманда. Аттал только единожды видел Фанису, но оцепенел от сходства Киаксары одновременно с отцом и матерью. От Ирманда ей достался глубокий и умный взгляд, а от Фанисы – смуглая кожа, овал лица и вздёрнутые брови. Аттал поманил её пальцем и приказал разрезать путы.

– Пока не понимаю, что происходит: ближайший советник пытается задобрить, а главный головорез вдруг погрузился в раздумья. У меня отличное настроение, и я не хочу тратить его на насилие, если вы вдруг подумали об этом, – конунг поднялся с трона-кресла и подошёл к девушке. – Меня зовут Аттал. Если ты не знаешь, я твой дядя. Твой единственный родственник. Тебя хорошо кормили, не трогали?

Киаксара кивнула. Она смотрела в одну точку и вздрагивала, когда огромная ручища Аттала задевала её.

– Не буду терзать тебя расспросами здесь и сейчас. Собралось слишком много ненужного люда. Но я с удовольствием побеседую с тобой завтра перед уходом к иберам. Поверь, нам есть о чём поговорить. Тебя проводят в мои покои. Только прошу, не вздумай бежать! Тебя сразу же убьют и не посмотрят, что трон за моей спиной принадлежит тебе по праву наследия.

Аттал махнул, и Киаксару увели. Он от души поблагодарил Харольда за действительно ценный подарок и продолжил пирушку. Бритт с удивлением уставился на конунга, ожидая другой реакции на племянницу.

Утро Аттала наступило в обед. Он еле оторвал голову от стола и обнаружил, что соратники последовали его примеру. Ликующие солдаты так напились, что вповалку уснули прямо в зале. Оказалось, что привратники пытались добудиться до конунга, но тот послал их удить рыбу на пару с Локи и снова уснул. Аттал с трудом поднял грузное тело и отправился к колодцу.

Он не забыл про данное обещание. Перед дальней дорогой ему хотелось поговорить с Киаксарой, которую он искал столько времени. Девушку привели к конунгу и усадили за стол, что находился на летней веранде у бывшего принципия. Киаксара увидела блюдо с креветками, хлеб, вино и фрукты. Виночерпий Аттала налил девушке вина, и конунг взглядом потребовал, чтобы она выпила.

Киаксара пригубила из кубка порцию и взяла дольку красного апельсина. От вина у неё тотчас закружилась голова.

– Знаешь, что меня больше смущает, а иногда и пугает во всей этой истории? – обратился к ней Аттал. – Иногда мы намеренно, со всем тщанием, прячем что-то или кого-то, но недруги быстро находят это. Ты же свободно разгуливала у меня под носом, а я и знать не знал. Тебя, видать, оберегали боги или глупость людей. По-другому я не могу объяснить твою живучесть.

Киаксара взглянула на дядю столь дерзко, что у того внутри всё похолодело.

– Ох уж этот презрительный отцовский взгляд. Ирманд всегда взирал на меня свысока, несмотря на моё старшинство. Отец тоже относился к нему так, словно это он был первенцем, а не я. Помню день, когда ты родилась. Брат прыгал от восторга, я никогда не видел его таким счастливым. Он сказал, что тебя назвали в честь бабки Фанисы. Вижу в твоих глазах не только высокомерие, но и неплохую смекалку – прямо как у отца. Скажи мне на милость: когда ты оказалась в руках римлян, то почему не назвалась другим именем? Тогда бы мы точно искали тебя, словно синего зайца с зелёным хвостом. Хотя нет, – запротестовал Аттал. – Избавь меня от объяснений. Твоя ли это оплошность или явное желание – какая разница? Вотан привёл тебя ко мне через столько терний, что отцу Игнатию с его Плотником и не снилось.

Аттал в ожидании умолк. Киаксара долго чистила креветку, словно хотела оттянуть разговор с дядей.

– Меня убьют? – спросила она наконец.

– Жизнь иногда поражает хитросплетениями. Ты здесь, в моих руках, но мне некогда вершить твою судьбу. Я больше получу от союза с иберами, нежели от смерти незнакомой мне девицы. Я понял, что гнался за маревом. Убить стоит лишь тех, кто обманул меня пустым пророчеством. Это будет истинно справедливым поступком.

– Сейчас, значит, важнее иберы, а два года подряд – моя семья? Кто ответит за смерть второго сына Матайеса?

– Узнаю батюшку, – прокряхтел Аттал. – Он мне так же дерзил. И жил с обострённым чувством справедливости. Всё у него не так! Кругом лжецы и лицемеры. В этом весь он. Прав или не прав – всё равно дерзил! Убийца твоего отца был закопан в лесу. Теперь, наверное, выкопан и съеден волками. Предателям одна дорога: к мерзавке Хель.

– Кровь его моего отца на тебе и твоих предках. Убийца – обычный исполнитель, человек невольный. Кто натравил его на нас?

– Это была ошибка, Киаксара. Мне правда очень жаль, что всё закончилось так трагично.

– Ах тебе жаль? Почему же ты не хочешь завершить главное дело твоей жизни? Едва ударили заморозки, как римляне всколыхнулись в ожидании нападения. Но твои солдаты пьянствовали, а ты искал любителей почесать языками. Когда Агарес сказал, что ты изменил планы ради меня, я впала в ступор. Не знаю, гордиться ли мне своей значимостью или рыдать от горькой участи?

– Вот об этом я и хотел поговорить, – Аттал посуровел. – Я объездил всю Галлию и Кельтику в поисках ответа на вопрос. Мне задали загадку, и я пошёл на принцип: разгадать её, даже если на это уйдут годы и я проиграю войну…

– Не льсти себе, дядя. Ты же победитель по жизни. Для тебя поражение хуже смерти. Так отец говорил, – сказала Киаксара.

– Если бы на месте исполнителя был я, то моя рука бы не дрогнула. Я бы и ухом не повёл, вынимая перед тобой меч. На войне нет места кровным узам, ведь ставки очень высоки. Но чем дальше я погружался в погоню, тем больше понимал, что моё внимание лишь отвлекают правдивой сказкой, – Аттал кивнул в ответ на приветственный жест Харольда, который подобострастно кланялся на крыльце претория. – Видишь того мужчину, который размахивает руками и делает вид, что раздаёт слугам указания? Ты с ним знакома?

Повернувшись, Киаксара нашла в толпе Харольда и пересеклась с его холодным взглядом.

– Нет, впервые увидела этого человека лишь здесь. Либо видела раньше, но не обращала на него внимания.

– Допустим, если пустить двух коней наперегонки: один побежит прямо, другой будет петлять зигзагами. Кто победит? – спросил Аттал.

Киаксара долго думала, высчитывала и прикидывала варианты, пока Аттал не выругался:

– Будь я проклят Таранисом! Ты как отец! В простейшем деле видишь подвох! Всё же просто: победит конь, мчащийся напрямик. Логично же? По пути ему будут попадаться ухабы, болота и низины, кои его соперник ловко обойдёт стороной, петляя позади, однако тот потратит массу времени и с большой вероятностью запутается или того хуже – подвернёт ногу. Итог один: кто первым бьёт в морду, тот имеет преимущество и предсказуемо победит.

– К чему такие сравнения?

– Я наблюдаю за приближёнными и вижу, как они посмеиваются надо мной. Называют глупеньким, наивным, недостойным отца. На все колкости можно закрыть глаза! Пусть смеются, я потом посмеюсь над их трупами. Обидно, что меня считают человеком, которому повезло попасть в струю. Я так могу сказать об Агаресе. Ирманд прогнал его поганой метлой, а у меня он пришёлся ко двору. Приди Перс на неделю раньше, я бы его тоже спровадил, а потом ещё и батюшка бы твой ему наподдавал. В те дни мой сын был ещё жив, к чему мне месть? Агарес явился точно в срок. Будто сам сначала убил моего отпрыска, а после предложил поймать убийц. Но я не просто оказался в нужном месте и в нужное время. Да, я сын Матайеса, но мне пришлось премного потрудиться, чтобы стать первым среди равных. За моей спиной стоит сотня конунгов, и каждый ждёт провала. Каждый считает, что умеет править лучше. Им кажется, что они лучше понимают галльскую душу.

– Но ты же сам не галл.

– Здесь тысяча народностей и в десять раз больше диалектов. Нас окрестили галлами, а мы и привыкли. Ты ведь тоже из алеманнов, Киаксара. Мать твоя была парфянка, а вот отец – чистокровный алеманн с юга Германии. Я не об этом говорю. Все мои приближённые просты и бесхитростны, однако один человек настораживает меня. Вот уже три года я слежу за Харольдом и, как оказалось, он не совсем чист на руку. Он плетет интриги, словно паук. По моей голове утром прошелся верблюжий караван, а этот плут заявился с жалобами, дескать, это Агарес припрятал племянницу. Якобы ультиматум хотел мне выдвинуть. Даже если бы я хотел убить тебя больше всего на свете, то сделал бы это вчера. А утром с похмелья не до убийств! Поэтому, возвращаясь к нашему примеру с лошадьми, в забеге победит третья кобыла: та, что будет мчаться то рысью, то иноходью. Будет подсматривать за петляющей лошадью и бегущей прямо, выбирая наилучший путь. А перед финальным отрезком рванёт так, что у соседей жилы порвутся.

– Отец говорил, что ты любишь рассказывать притчи и вспоминать детство, – подметила Киаксара.

Аттал улыбнулся.

– Пока Харольд причитал, какой Агарес плохой, я вспоминал слова Перса, которые он обронил полгода назад. Да, сказанное им надо делить пополам, но чаще всего его слова обоснованы и в скором времени сбываются. Он бросил фразу мимоходом, словно садовник обронил семя возле дерева. Сейчас же выросло другое дерево и даже дало плоды. Оказывается, Харольд неоднократно был у иллергетов до меня.

Аттал торжественно откинулся на стуле, а Киаксара с кислым лицом взяла виноградинку. Она ждала пояснений, а конунг – оваций.

– Я никогда не верила в выдумки иллергетов, – произнесла девушка. – Их придумали этфириады, дабы тешить нас иллюзиями.

– Ты уже на верном пути, дитя моё. Что ты знаешь об иллергетах? Твой отец ведал о них больше меня и тебя вместе взятых, но уверен, что и ты от него не отставала.

– Ничего особенного, – Киаксара пожала плечами. – Я знаю, что до них в Кирисхани жили баски. После прибыли пуны, переженились с басками, и получились иллергеты. Их народ сравнительно молод, но со временем они стали истыми галлами. Хотя Светоний говорил, что у них больше общего с малоазиатами, нежели с латинянами. Потом явились этфириады с севера и написали за них историю.

– Этфириады? – переспросил Аттал. – Значит, я правильно читал.

– Все сказания об иллергетах, кои имеются в книгах и хрониках, написаны полулегендарными этфириадами. Где правда, а где вымысел теперь уже не сказать.

– Харольд из тех самых этфириадов, коим некогда покорились иллергеты. Точнее, продались, как проститутки за горькое пойло ради изувеченной культуры наслаждений и золотых побрякушек. Именно тогда и было придумано знаменитое пророчество.

– Одно время про него говорили на каждом углу. Я впервые услышала о нём от отца. Выходит, оно лживо?

– Пророчество уже придумано, значит, нет. Люди подведут свои преступления под любое пророчество, Киаксара. По себе знаю. Да упокоит Вотан душу твоих невинно убиенных родичей. Пока я как очарованный слушал сказку об убийстве братца, Харольд носился по северу и якобы искал союзников, хотя на самом деле устраивал в советники к конунгам своих родичей – этфириадов. Истина и ложь настолько переплелись, что я порядком запутался.

– Как же быть? Вы его убьёте?

– Нет, посмотрю, что будет дальше. Если убить одного предателя, то появится новый. Пока не убить матку, они будут лезть изо всех щелей.

– Он по-прежнему смотрит, – Киаксара искоса взглянула на Харольда.

– Этот засранец примчался с Британских островов и бил себя в грудь, мол, его мозги мне пригодятся. Но он слишком далеко зашёл. Нет хуже людей, чем те, что кричат: атакуй, но сперва обожди! Я поддался на его посулы, но в итоге маленький каструм разросся чуть ли не до размеров Массилии. Сейчас к римлянам и вовсе пришло подкрепление.

– Как ты узнал про этфириадов, дядя?

– Из писем римского легата. Там описывались похороны Максимиана с перечислением гостей. Среди них был некий Дориамид из Килосса. Слышала о нём?

– Смутно.

– Хронист описал приезд этфириадов и поделился их историей.

Киаксара тяжело вздохнула.

– Тебя интересно слушать, дядя, но позволь узнать, что мне делать после твоего отъезда?

– Ты вольна остаться тут. Никто тебя и пальцем не тронет.

– Мой друг находится здесь. Агарес держит его в тюрьме. Его нельзя отпустить?

– А потом по иронии судьбы этот проходимец отсечёт мне голову в бою. Ну уж нет! Это дела Агареса, и я в них не лезу.

– Я боюсь этого Харольда с его подобострастным взглядом, Агареса – вообще всех. А ещё тут бродит Филипп, который напивается до беспамятства и гоняется за Горгонами. Он вообще с головой не в ладах. Моя б воля, я бы его к кресту прибила, – Киаксара стиснула зубы.

– Человек он скверный, но свою работу выполнил превосходно. К сожалению, на войне зарабатывают земли, власть и золото, – Аттал поочередно загибал пальцы. – Ни одна война не начинается во благо других или ради упреждения. Ни од—на!

– Это и так понятно. И какие у тебя сейчас планы, дядя?

– Я ненавижу зиму и тем более воевать зимой. Там, где был брод – теперь пойменная яма. Не знаю, кто её выдолбил за зиму, но теперь только мост нам поможет. Я иду в Иберию, к конунгу Гренну. Соберу кавалерию и возьму инженеров.

– Я бы уже ударила пять раз.

– А я, как видишь, ждал благоприятного момента. Ты уже знаешь почему. Дипломатия женщинам неподвластна.

– В самом деле?

– Есть разница: идти в бой пятью десятками тысяч или выждать зиму и получить семикратное преимущество?

– Я тебя поняла, не злись. Кто останется за главного?

– У этого бурга есть наместник, поэтому все вопросы к Харольду.

– С голода помру, но не подойду к нему.

– Парфяне, видать, те ещё гордецы? Ты дерзишь не годам. В тебе много непокорства, Киаксара.

– А в тебе, дядя, много желчи.

– Приятно, что мы понимаем друг друга.

– Ты и правда убил бы меня?

– Годом ранее – да. Убил бы, да ещё и с особым цинизмом. Я был зол на братьев, особенно на твоего отца. С возрастом мне всё сложнее сдерживать вспышки гнева.

Конунг предложил покинуть веранду, Киаксара последовала за ним.

– Я выдвигаюсь завтра на рассвете. Если будет что-то срочное, то отправляй вести с моими посыльными. Не вздумай пользоваться следопытами Агареса или людьми Харольда. Они – два змея. Лучше подождём, когда один перегрызёт глотку другому.

– Что будет со мной после твоего приезда?

– Посмотрим, не встречу ли я по пути друида, который скажет мне, как быть с тобой дальше, – съязвил Аттал. – Я пошутил, не воспринимай всерьёз. Нужно завершить начатое, а дальше – воля Вотана.

Киаксару проводили, а Аттал отправился в преторий. Возле распахнутых врат его поймал Харольд. Советник долго присматривался к конунгу, пытаясь понять его настроение, и все же спросил:

– Как быть с Агаресом?

– Что с ним не так?

– Он утаил девчонку, пытался использовать её в своих целях. Неужели великий конунг оставит это безнаказанным?

– Поёшь ты складно, ничего не скажешь. Да, ты прав. Я не могу оставить его грешок без внимания, – Аттал задумался. – Пусть на месяц останется без жалованья.

– Он ведь наёмник. Если денег не будет, то мигом перейдёт к римлянам. Надо что-то посерьёзнее. Калваг за меньшую провинность оказался в тюрьме.

– Я в ту пору иначе смотрел на жизнь, Харольд. Я вернусь, и разберёмся. Ты слишком волнуешься о вещах, кои тебя не касаются.

– А Эмрес?

– С ним что не так?

– Я просил рассмотреть его, как наилучшего кандидата в малый совет.

– Губы у него треснут от прожорливости. Ловок ты, Харольд. Он блестящий лазутчик и, пожалуй, первейший лучник в Галлии. Он мне нужнее в лесу или на передовой, чем в малом совете, отращивающий живот и задницу. Что-то ещё?

– Тогда разрешите обеспечить безопасность лучшему лазутчику. Агарес точит на него зуб.

– У тебя за спиной целая сотня головорезов ходит, от меня тебе что нужно? В моё отсутствие постарайтесь не порвать друг другу глотки. Не лезь к Персу. Он так может огрызнуться, что мало не покажется. Агарес и не взглянет на твоих мальчиков – всех перебьёт. Есть вести о Брадане?

– Агарес его не нашёл.

– Знаю, что не нашёл. Почему он должен исправлять твою оплошность? Ты пропихнул Брадана в начальники, вот и разбирайся с этим.

Харольд скрипнул зубами и поклонился конунгу. Аттал удовлетворенно кивнул. Привратники закрыли дверь, оставив советника на улице.

III

После потери Кемнеби гоплиты выдвигали теории, каким способом с ним расправятся галлы; после гибели Кеннета – размышляли о нехватке опыта; после потери Протея – задумались, доживут ли до следующей зимы.

За бегством римлян с тракта последовала череда неприятных событий. Поражение на тракте в довесок к дезертирству Филиппа ввели Теренция в бешенство. Он вконец обезумел и принялся угрожать легионерам убийством. Теренций выздоровел спустя четыре дня после бегства Македонца, но не оставил затею о децимации.

От непоправимого шага спасло появление Цезаря Тигго, который сказал, что сейчас на счету каждый человек и нецелесообразно угождать амбициям одного легата. Он также напомнил Теренцию, что у галлов возле тракта было десятикратное преимущество, посему вердикт «бегство» следовало заменить на «вынужденное отступление». Теренций ругался, рубил стол в претории и строчил письма Домициану, но ничего не мог поделать, ведь с Тигго было трудно поспорить.

Тем временем Тит провёл смотр своего легиона и отправил вередария в гарнизон, чтобы тот предложил обменяться пленниками. Наместник крепости сказал, что пятеро римских солдат отравились грязной водой, а ещё одного увезли в гарнизон Гая Германика. Имя уцелевшего легионера наместнику не было известно. Прокл предположил, что это Протей, однако не все разделили его радость из-за живучести соратника. Многие склонялись к тому, что фракиец просто сбежал, раз уж его не оказалось среди убитых и пленных.

Гоплитов поставили в караул. Не хватало Кемаля и Эфиальта. Первого сразила лихорадка после ранения, а второго отправили чистить навоз, ведь немой в карауле был бесполезен. Теренций по-прежнему считал, что человеку с таким увечьем не место в легионе, но по необъяснимым причинам уступал центуриону Леониду. Многие считал, что Эфиальт играл роль придворного шута.

Гоплиты сидели в комнате караульной башни и обсуждали насущные дела.

– Протей всю весну был сам не свой, – сказал Прокл. – Думаю, на него повлияла смерть Вирсавии и Кустодиана.

– Повлияла, да не так, как ты думаешь, Патрокл, – подметил Стиракс. – Он был разгильдяем только по одной, всем известной причине – Кустодиан всё спускал ему с рук. Да, они ненавидели друг друга, но наставник увидел в нём потенциал бога Ареса. Неправда! Воин он отменный, спору нет. Но над ним тяготеет рука Фортуны, а не Ареса.

– Иногда везение важнее умений, – сказал Анион. – Ты за одну минуту обесценил все достижения побратима.

– А они разве были? Гадостей он натворил сполна, и если встретит Кемнеби, то тот с него кожу спустит и обтянет ею стул. Да простят меня боги за кощунство, но смерть Кустодиана всем пошла на пользу. Сейчас Протей не может показать свою значимость, ведь теперешнему легату плевать на его таланты и умения. Да, Прокл, я, как и ты, молюсь за него Хорсу и Митре. Пусть боги спрячут его подальше от галлов, а лесные друиды накормят и напоят. Глядишь, человек переродится.

– Я согласен, что с Теренцием особо не побалуешь, – вмешался Прокл. – Кустодиан тоже хорош: дал волю человеку, для которого флагрум, словно гроздь винограда. Протей в любом случае немного остепенился. Он уже не такой наглец, каким был в Лутраки. Там жизнь протекала спокойно, без лишних встрясок. Здесь же каждый день происходит какая-то дьявольщина. Время идёт, мы становимся старше. Да, война изменила его, сделала чуть сдержаннее, но попомните мои слова, когда нашего брата захлестнёт очередная жажда крови, вы поймёте, что он остался прежним.

– Ты про Кемнеби тоже говорил, что он хороший парень, – съязвил Стиракс. – Что в итоге? Ох, как же хорошо было в Греции! Этот промозглый климат из меня скоро вышибет лёгкие.

– А что Кемнеби? – сказал Анион. – Мне кажется, всё логично. Протей его за человека не считал. Если он и в самом деле в плену, то пусть теперь расплачивается.

– Хочешь сказать, что ты бы тоже перешёл на сторону галлов? – спросил Стиракс. – Ну да. Ты же галл! Какой с тебя спрос?

– Я вырос в Риме, хоть и родился в Галлии. Я не впитал традиции предков с молоком матери. Рим дал мне кров, еду, возможность жить и зарабатывать. Люди не делятся на галлов и римлян, они просто выбирают, где им лучше. Кемнеби посчитал, что ему лучше там, у галлов Аттала. Ну и пусть! Ну и Вотан ему в паруса, Гунн! Ежели нет угрызений совести, то о каком предательстве идёт речь? Скажи, Прокл, в вашем Писании, кажется, есть какой-то вселенский предатель. Он горевал?

– Он удавился. Горевал или нет – не знаю. Он мне ничего не говорил.

Стиракс прыснул и произнёс:

– Допустим, наш фракиец вернётся, что дальше? Ему одна дорога – Аппиева. Обмен не предусмотрен. Протей даже не центурион. Да, на один день он стал примипилом, но после всё вернулось на свои места.

– Хватит уже трепаться, Гунн, – сказал Анион. – Вернётся – хорошо, не вернётся – тоже неплохо. Я тебя понимаю, друг. Он слишком сильно влиял на нас, поэтому мы не можем враз замолкнуть и горевать о его смерти.

– Много болтаете, – донесся голоса Леонида.

Центурион поднялся на караульную башню, чтобы посмотреть, чем легионеры занимаются на посту.

– Благодарите Цезаря, что у вас появилась возможность молоть языком часами напролёт. Наш Антигон прочитал трактат какого-то афинского стратега и теперь пытается внедрить пары возлюбленных.