Текст книги "Алеманида. Противостояние"

Протей задумался над словами Миргалима. Они ввели его в ступор. Фракиец хотел знать свою судьбу, но пока не понимал для чего ему, простому легионеру, сохранили жизнь.

Миргалим вышел из тени и, тяжело ступая, направился к выходу. Протей окончательно убедился, что старик слеп.

– Меня будут кормить? – крикнул вслед ему фракиец.

Миргалим не ответил.

Через час в темницу пришёл галл-карлик, который положил у решетки еду и убрался. Протей гордо не смотрел в сторону баланды, которой римляне кормили молоссов, но чувство голода росло, и он, не жуя, проглотил кусок отсыревшего хлеба с зелёной каймой плесени и запил его собачьими помоями. Он уселся возле стены с сильной тошнотой, прикидывая, на какой день изойдёт от кровавого поноса.

Старик вернулся перед самым закатом, зажёг свечи и поставил на стол луцерну. Фракиец отметил, что его мысли прояснились, страх исчез, а душой завладело странное смирение. Протею казалось, что с помощью старика он выберется из передряги или по крайней мере узнает, как спастись.

Миргалим долго не начинал беседу, но и не покидал узилище. Они смотрели друг на друга, наверное, целый час, пока Протей не выдержал:

– По приезду в Галлию я только и слышал среди легионеров молву об Агаресе. Его имя упоминают с трепетом. Ты же оказался его наставником, о чьём существовании многие даже не подозревали. Кто ты такой, Миргалим?

– Сперва расскажи о себе, юноша. Я тебя послушаю и соберусь с мыслями.

– Я римский легионер из фраков. Ты уже знаешь об этом. Таких, как я, ты небось много повидал.

– Я многое повидал на своем веку, юноша. И таких, как ты. Ходит один такой возле меня уже сорок зим, советы клянчит. Когда он тренировался, то считал себя великим дэвом, а едва вкусил жизнь – потребовал грудь матери в свой молочный рот.

– Почему украли меня, а не Прокла? – тихо произнёс Протей. – Он бы точно нашёл с вами общий язык.

Миргалим засмеялся. Его смех походил на крик селезня в брачный период.

– Если я тебе в тягость, прости. Я могу уйти.

– Лучше останься. Наедине со своими мыслями я схожу с ума.

– Ты единственный мужчина, с которым я могу поговорить, Протей. Злой царь увёл всех на войну, а Агарес его поддержал, посему в деревеньке пустота. Одни убогие, старики да невесты.

– Где я нахожусь?

– Если верить ведомостям, которые составлял некий Гай Луций Эмилий, то мы находимся в гарнизоне имени Германика Юлия Цезаря Клавдиана. О несравненный Ахурамазда, зачем же римлянам столько имен?

– Проклятье! – выдохнул Протей. – Это другая цитадель.

– В крепости живут женщины, дети, старики и инвалиды, коих до сих пор привозят из соседнего бурга. Этого количества людей вполне достаточно, чтобы сутки держать оборону, если взбалмошные римляне вдруг сунутся сюда. Вы бы давно это сделали, если бы знали, что гарнизон не обороняется. Агарес предлагал злому царю взять стан на притоке Большой реки, да тот не согласился, дескать, сейчас это его не интересует. Люди странные создания, Протей. Они начинают войну, а потом ропщут, что всё пошло не по плану. Злой царь теперь сомневается в себе и в приближенных. Он вправе сомневаться в других. Да хоть в собственных детях. Но ежели в душе растёт сомнение в своём предназначении, то стоит на время податься в брахманы. Значит, мирская жизнь тебе не принадлежит и не подчиняется.

– Кто этот злой царь?

– Аттал, конечно же.

– Почему злой?

– Как иначе назвать вождя, который грабит свой народ? В мирные времена господа отнимают у подданных слитки золота, а во дни войны возвращают пару монет.

– Зачем он это делает?

– Не воспринимай все серьёзно, я говорю образно. Если в войну обносить своих, то не успеешь дойти до врага, как свои же дубиной по голове огреют. Аттал – прекрасный пример мо́лодца, что пытается поспеть за всеми и везде, но в итоге не успевает ничего. Сколько полей вытоптали его солдаты, сколько пожгли посевов и убили невинных? Он отнял у людей сотни повозок с зерном, а зимой, когда в Аквитании ударили морозы и начался голод, вернул малую часть. Думаешь, помогло? Конечно нет! Весь ужас стал заметен лишь весной, когда оттаяла земля. И так не только с зерном. Таковы уж методы у нашего Аттала. Он хочет даровать независимость горстке людей, искоренив при этом в тысячу раз больше. Не знаю, каков по характеру твой царь, но по большей части они все одинаковые.

– Я не знаю нашего царя. Никогда его не видел.

– Мне доводилось лишь общаться с отцом вашего правителя. Если сын такой же, как отец, то волноваться вам не о чем, латиняне.

Протею пришла в голову мысль:

– Если ты был Агаресу наставником, значит, руководил Аваним Афарот?

– Было дело.

– Что есть Афаним Афарот? Наставник рассказывал об этом, но я так и не понял суть учения.

– Если римлянин знает о придворной школе убийц, значит, я хорошо их учил. В Аваним Афарот готовили гвардейцев для охраны шаха, но со временем они настолько отточили навыки, что стали использоваться для устранения врагов. Так царские осведомители перевоплотились в убийц. Убийство стало необходимым для защиты от неприятелей.

– Школы больше нет?

– Есть, но стала чуть меньше, – Миргалим показал мизинец. – Нет, в Ктесифоне и сейчас полно бездомных и сирот, посему у братства камней, кое высокопарно именуется Аваним Афарот, всегда будут последователи. Но от нас отвернулся шахиншах, и лишение его поддержки дорого нам обошлось.

– Значит, в школе готовят обычных наёмников?

– Сейчас – да. Раньше ученика допускали к ножу по достижению десяти лет. Это были шустрые лазутчики-осведомители, которые умели вживаться в любой образ и занимались сбором сведений. Позже царский спахбед увидел возможности подобных навыков. Так в руках приспешников братства оказались кинжалы, – Миргалим минуту помолчал и продолжил: – Это за стенами Ктесифона школу называют пристанищем наёмных убийц. В самой же столице её называют Обителью серых камней: по одеждам родоначальников школы.

– Это как палестра?

– Не самое удачное сравнение, но в целом ты прав. Это место со своими секретами. Там можно найти и знание, и умение отнимать жизни. Всё зависит от тебя.

– Странные вы люди.

– Знаешь, юноша, сила братства – в его последователях. Люди из Аваним Афарот пролезли всюду, где ступала римская калига или сапог иного человека. Чтобы ты понимал: Агарес тоже должен был ждать в Никомедии своего часа.

– Какого часа?

– Представь, что спустя десять лет к власти придёт правитель, которому пожелают перерезать глотку озлобленные граждане? Даже сейчас господа устанавливают такие неподъёмные поборы, что ого-го! И вот захочется народу не только прирезать наглеца у власти, но и кое-что у него отрезать! Как это сделать, если к злому царю не подобраться и на лигу? Тут и поможет скорняк Агарес, который долгие годы внедрялся в местный быт. А если неугодный человек окажется в другом месте? Его и там ждут.

– Выходит, по одному щелчку можно убить самого Августа?

– Можно, но нужен веский повод. Даже золото не заставит рядового адепта положить жизнь на алтарь кодекса Афаним Афарот. В каком городе Греции ты жил?

– Лутраки.

– А-а-а, – улыбнулся Миргалим. – Коринфская колония. Там живут три наших человека. Один уже сорок три года ведёт жизнь добропорядочного гражданина, а двое почти десять лет рубят мясо у одного господина.

– Они просто сидят и ждут? – недоумевал Протей.

– Да. За сорок лет сожгли один дом и успокоились.

– Не понимаю. Покуситься на жизнь царя – кощунственно для простого жителя, но почётно для убийцы. Чем же поможет сожжение дома? Они и без убийц неплохо горят.

– Важно всё, юноша. Для братства все жизненные обстоятельства имеют одинаковую силу. Если сожжение дома способно подсобить обратившемуся за помощью, то адепты сожгут его трижды. Не забывай, что последствие – иногда лишь повод скрыть другое, более коварное преступление.

– Откуда ты знаешь о своём братстве, старик? Быть может, оно уже сгинуло. Ты сидишь здесь, за тысячу лиг, без глаз…

– Мой ученик теперь возглавляет братство в Ктесифоне и по-прежнему мне пишет.

– Вот как. Почему же ты ушёл?

– Я стал причиной гнева шаха. Грозились убить всех учеников, и я покинул город. Аваним скрылись в трущобах Ктесифона.

В словах наставника древнего братства Протей слышал подлинную мудрость, которую хотелось впитывать часами. Миргалим имел дар проникать в умы людей, умиротворять и чувствовать их. Хоть фракиец пока и отвергал идеи старика, но чувствовал, как желудок, наполненный отвратительной едой, сделал его ум податливым.

– А где же сам Агарес? Если я для него так важен, то почему он до сих пор не навестил меня?

– Полагаю, сейчас он занят другими делами. Он всё меньше делится со мной секретами. Раньше лез настырно, а теперь окружил себя тайнами. Но ежели спрятал тебя и красавицу подальше от глаз Аттала, значит в самом деле задумал пакость. Агарес – тот ещё интриган, хоть и утверждает обратное. Он противится этому, но его главное оружие – двигать фигуры нитями, а не руками. Он не столько владеет клинком, сколько распределяет роли людей подле себя.

– Ты сказал – красавицу? – оживился Протей. – Она жива?

– Она сетует на богов через стену от тебя. Агарес просто тобой интересуется, Атталу же девица нужна, как Ахурамазде жертва. Она для него подобна Ифигении, смерть которой дарует попутный ветер. Но руку он на неё не поднимет, не переживай. Злой царь не опустится до такого скотского поступка.

Протей постучал по стене и крикнул:

– Киаксара!

– Сейчас поднимешь шум, сюда сбегутся привратники и прервут наш разговор навсегда. Она тебя не слышит, стены здесь добротные, прочные. Римляне строили на века. Полагаю, её и в темнице уже нет. Агарес сказал, чтобы в клетку бросил только тебя. Твоя подружка вольна ходить, куда пожелает.

– Весьма опрометчиво с их стороны.

– А куда она денется? Говорю же: кирпичи здесь добротные. Да и к ней приставлен человек, посему никакой опрометчивости. Сейчас девица может разве что со стены в ров нырнуть, да духу не хватит. И Аттал, как бы ни храбрился, убивать племянницу пока не собирается. Когда заключит все нужные союзы, тогда и пустит кровь перед битвой. Однако его старания бессмысленны: стены Квадратного города сметут люди с головой Аттала, но хваткой Калвага. На руинах Рима возведут сотни царств. Попомни мои слова, юноша. Лишь Рим и войдёт в века.

– Я не отношу себя к Риму, хоть и жил там, поэтому мне трудно рассуждать о его величии на века. Мне ближе греки: они высекли историю, в которой Александр предстает во всей славе.

– Глупо сравнивать достижения человека и государства. Греческий владыка был непостижим в своём величии, но его заслуги случайны. Римляне же на протяжении веков укрепляли идею своего могущества и умудрились донести её до завоёванных провинций. Победам юного царя благоволили боги – они тогда пребывали в отличном настроении. Римляне же – прагматики, они веками оттачивали искусство войны.

– Мне показалось, или ты восхищаешься латинянами?

– Нет, тебе не показалось. Правда с одной оговоркой, – Миргалим пригрозил пальцем, – соперника нужно уважать и ценить. Презрением его, увы, не победить.

– Не понимаю.

– Невозможно удержать покорённые народы силой. Природа устроила мир, где всё должно пребывать в равновесии. Она посадила нас в комнату, дала нам ведро воды и горсть песка. И что бы ты ни делал, не потеряешь ни одной песчинки, не расплещешь ни одной капли.

– Слишком сложно.

– Сегодня у римлян ведро песка, у галлов – две песчинки. Через сотню лет всё может поменяться. Неизменным останется лишь количества песка.

– Кустодиан преподавал нам философию, но она больше смахивала на риторику, – сказал Протей. – Он не любил философствовать, но иногда углублялся в размышления. Наверное, поэтому Афины и Спарта не понимали друг друга.

– Тебя воспитали на греческий манер. У вас одна мысль следует по узкой канве, и применить её можно лишь к ограниченному кругу людей и событий. Мой наставник учил меня пониманию сути мироздания. Чтобы человек с лёгкостью мог отнять чужую жизнь и отдать свою, в его сердце должно прорасти семя ложной истины.

– Что за семя? Исковерканная философия?

– Всегда нужны новые идеи, однако они не должны выходить за рамки известных моральных догм. Если долго плавать на одном судне, то оно сгниет, а его днище подточат черви. Нужно постоянно укреплять судно и заботиться о его целостности. С философией всё обстоит точно так же. Допустимо многое менять и добавлять, не загрязняя при этом самого источника.

Миргалим замолк. В тишине они просидели какое-то время, прежде чем он продолжил:

– Хотел бы я оказаться на этой земле спустя тысячу лет, взглянуть, как живут люди, что едят и о чем мыслят. Думается мне, что человеческий род, желая облегчить жизнь, загонят сами себя в тупик.

– У Аваним Афарот странная философия. Как можно убивать людей, прикрываясь некой моралью и идеологией?

– Можно, – спокойно ответил Миргалим. – Тебя ведь тоже готовили, как убийцу? Избавь меня от проповедей, юноша.

– Вообще-то ты сам начал этот разговор! – огрызнулся Протей.

– Не будем рвать нить тёплой беседы, от тебя веет холодом. Или это в твоём узилище такой мороз? Тебе стоит подумать, какую пользу ты способен дать этому миру.

– Помочь Августу в войне! – воскликнул Протей.

– Спроси себя об этом через десять лет. Захочешь ли ты помочь ему тогда? Одну войну ты выиграешь, начнётся другая. Подумай, Протей.

Миргалим на носочках вышел из темницы, примериваясь к каждому шагу. Фракиец остался один, раздираемый мыслями и сомнениями.

IV

Многие десятилетия софисты спорили о проблеме поколений. Истина про цикличность порождений уже набила оскомину, но человеку мирскому с ней трудно не согласиться. Сильный родитель обычно устилает соломой путь для чада, хотя разумнее подготовить его к дороге жизненных неурядиц. К моменту взросления такой отпрыск даже не понимает, что есть добро и зло – для него одно хорошо и другое неплохо. К чему придерживаться рамок морали, ежели не было никаких родительских установлений. Дети баловней же, напротив, вынуждены постигать аспекты жизни самостоятельно, в чём иногда добиваются прекрасных результатов. Цикл прошёл, всё начинается заново.

Некогда Октавиан построил настолько крепкий фундамент империи, что его не смогли сокрушить последователи: ни жестокий по натуре Тиберий, ни безумный Калигула, ни малодушный Клавдий, ни даже сумасбродный Луций Меднобородый. Как молвил Антонин Пий: «Императоры из династии Флавиев вихрем прошлись по летописи, не оставив после себя особо значимых событий». Фигура Веспасиана на лараре нынешнего Августа небось трясётся от смеха и вспоминает амфитеатр, что создавался в былые времена.

Заложенных Октавианом реформ хватило вплоть до Траяна, который вдохнул в Вечный град новые силы. Посему мы и знаем сих столпов. Но злодеи порой не просто пишут историю – они оставляют в летописи стилус с сочащейся кровью.

Каждый познал себя через самовоспитание. По сей причине мы приходим к тривиальной истине, которая утверждает, что трудные времена воспитывают сильных духом, а хорошие времена порождают слабых сердцем.

Киприан Римлянин

«О воспитании»

На востоке империи началось настоящее светопреставление. Лициний не выдержал провокаций соправителя и под давлением своих военачальников погнал войско в бой. Оба Августа прекрасно понимали, что одним сражением войну не начать и не закончить, но жаждали показать свои притязания и померяться силами.

Лициний собрал двадцать пять легионов и выступил на восточной границе префектуры, где Константин уже поджидал его с тринадцатью легионами. Константин рассчитывал, что в любом случае прижмёт Лициния и после победы усилит своё войско его солдатами. В середине мая две армии сошлись у Цибала и вступили в бой.

Сражение было равным, но Константин оказался предусмотрительнее. Лициний считал, что его войско задавит противника количеством, но оно не устояло против германских и фракийских регуляров. Это сражение напомнило ту же толчею, что случилось в день столкновения у Мильвийского моста. Константин вышел победителем в битве, а его противник отступил вглубь Азии. Константину достались Мезия, Далмация и Македония.

Теперь империя Константина простиралась от Лугдунумской Галлии на севере до Крита на юге. От Испании на западе до Адрианополя на востоке. По крайней мере, такие пометки теперь стояли у Меция – секретаря Августа. Но почти весь Лугдунум и часть Нарбонна перешли под контроль Аттала. Лишь Массилия и каструмы в Авенио и возле Изеры остались непокорёнными.

Азия, Понт, Каппадокия, Сирия и Египет по-прежнему принадлежали Лицинию. Хотя египетские суда, груженные зерном, уходили именно в Рим. Константин прикинул, что Лициний ещё долго будет восстанавливать силы, ибо преследовать врага на его территории сын Констанция Бледного не желал.

Семь легионов Лициния безоговорочно перешли на сторону Константина. Теперь он с чистой совестью мог идти на Запад, зная, что способен изловить двух ланей одним арканом. Он ждал новостей от Тигго, которому было велено отбить гарнизоны Серой лиги.

В отличие от успокоившегося Константина, Аттал пребывал в великой ярости. Он узнал, что среди побоища тело Киаксары не нашли. Аттал искал, на кого переложить ответственность и нашёл козла отпущения в лице Калвага. Подначивания Харольда достигли цели: конунг бросил Кулака в темницу и пригрозил казнью.

Гнев Аттала был столь велик, что Калваг уверовал в истинность его угрозы. К Кулаку никого не допускали, скрупулезно проверяли его еду, а из темницы убрали все предметы, коими он мог себя умертвить. Но солдаты и соратники, которые не понаслышке знали о боевой доблести Калвага, всё же смогли передать ему клинок. Ибо только самоубийство могло избавить воина от позора. Калваг в последний раз помолился Вотану и пронзил себя мечом.

Конунга охватило бешенство. Он подумал, что сдуру мог обвинить Калвага в прегрешениях, к коим тот был непричастен. Конунг не собирался казнить Кулака, но понимал, что его угроза могла нанести верному солдату смертельное оскорбление. Дабы хоть как-то приглушить боль, Аттал приказал казнить всех причастных к самоубийству Калвага.

Конунг велел принести из запасов римлян фалернское вино, к которому под страхом смерти запретил прикасаться простым солдатам. Под кисловатый вкус напитка Аттал смотрел на пытки соратников Калвага и их последующие казни. После подобных экзекуций кавалеристы Калвага взбунтовались и ушли в Иберию. Так, волею случая и благодаря козням приближённых, конунг остался без трёхтысячного отряда матёрых всадников и их лидера.

Когда страсти улеглись, Харольд показал письмо нарочного, которое тот получил три дня назад. В нём сообщалось, что к каструму приближаются легионы Цезаря Тигго. Аттал по привычке хотел зычно проорать имя Кулака, но вспомнил, что его прах уже развеяли над Роданом. Навстречу Тигго был отправлен любимчик Харольда – Брадан. Аттал на дух его не переносил, но согласился с выбором советника за неимением иных предложений.

Вечером в бург пришло письмо из римского каструма, в котором от имени консула Веспасиана Атталу объявляли войну за нападение на посольскую делегацию римлян и беспричинное вмешательство в дела асдингов, кои делили земли с аллоброгами.

Аттал только теперь понял, что промедление дорого ему обошлось. Медведю перед летним жором не осталось еды. Конунг распорядился о молениях в священных рощах и самолично зарезал молодого теленка. Аттал заставлял себя молиться всем знакомым богам, но когда на душе скребли кошки, неизменно поминал лишь Вотана. После молений конунг отправил послов в Лютецию и Дурокорторум с приказом выводить все войска.

Брадана благословили на битву с Тигго. Военачальник мчался, словно бойцовский молосс, ведь на кону стояло восстановление его репутации перед Атталом. Некогда они с Тигго находились в Никомедии в качестве заложников. Имея импульсивный и взрывной характер, Брадан зарекомендовал себя, как человек, «неспособный управлять собой и склонный преувеличивать обиды». Так о нём высказался сам Диоклетиан.

После обучения возмужавший воин нанялся к гельветам, а потерпев неудачу, отправился к Атталу. Брадан проиграл все битвы, в которых участвовал. После того как тысяча кавалеристов Брадана погибла в битве с маркоманами, конунг отправил его с глаз долой. Тот подался в Парфию, держа обиду на весь белый свет. В Ктесифоне он поначалу пришёлся ко двору, но в скором времени его выгнали и оттуда. Никто не мог ужиться с человеком, что винил в своих бедах всех вокруг.

Так Брадан снова вернулся в Галлию, выпрашивая себе непыльную работёнку. Но никто его не нанимал, ибо многие знали вспыльчивую натуру воина, из-за которой он сначала действовал, а потом думал.

Однако при осаде гарнизона Брадану даже доверили руководство небольшим конным отрядом. Он неплохо зарекомендовал себя в молниеносных набегах на фуражи римлян. Впрочем, в этом случае неплохо означало полное бездействие военачальника, который боялся подойти к стенам и лишь создавал видимость атаки.

За всю жизнь Брадан не убил ни одного человека, глядя ему в глаза. Он пользовался грязными методами: бил в спину, подстрекал и провоцировал. Как бы плохо ни относились к римлянам галлы, верные идеалам Матайеса, ещё больше они ненавидели трусливых полководцев, кои грозились превратить врагов в пепел, а при встрече переминались с ноги на ногу. Посему Брадана в Галлии презирали.

Он же больше всех ненавидел Тигго, Кулака и Диоклетиана. Первых двух он не переносил из-за успехов в военном ремесле, а третий ему не нравился как наставник, который не гнушался говорить правду прямо в лицо. Когда Брадан узнал о смерти Диоклетиана, то угостил весь трактир в Ктесифоне за свой счёт.

Ненавидел Брадан и всех, кто просто косо на него смотрел. Он понимал только язык силы и считал, что золото откроет любую дверь. Люди, утратившее то или другое, сразу становились в его глазах теми, кто не заслуживал уважения. Тигго говорил, что на этого мелкого и завистливого плута жаль тратить даже доброго слова, и от всей души радовался, когда в Никомедии ему больше не пришлось делить с ним быт.

Стороны встретились в полутора лигах от гарнизона Хлора. У галлов было восемь сотен кавалеристов. Аттал помнил провал Брадана и не позволил ему взять больше. Сопровождали кавалеристов двадцать тысяч квадских пехотинцев во главе с Оригом.

Римляне шли в составе трёх отборных легионов и трёх сотен парфянских катафрактов, разделённых на две алы, коих квады боялись, как фомор. Тигго, который ожидал встретить Калвага, немного расслабился. Он посчитал, что если у Брадана по-прежнему бардак в голове, то победа римлянам достанется практически даром.

Разведчики донесли о преимуществе галлов в кавалерии, посему Тигго решил не идти в лобовую атаку. Цезарю не пришлось долго думать над тактикой, ведь Брадан всё сделал за него. По приказу Тигго правая часть войска намеренно отошла дальше, дабы вынудить квадов разойтись как можно шире.

Галльская кавалерия выстроилась в некое подобие колонны, а пехотинцы разделились на два больших отряда. Во время обучения в Никомедии Брадан считал, что его соратник трусоват и робок, однако он перепутал эти качества с осторожностью. Решив, что Тигго побоялся идти в атаку, Брадан отдал приказ. Всадники вразнобой понеслись на римские коробки.

При подходе к римлянам кони замедлили ход, ибо уже выдохлись. Кавалерия растеряла ударную мощь, посему ее жидкие ряды лишь просочились сквозь коридоры коробок. Галлы крутились между центуриями, беспорядочно размахивали мечами и швыряли копья. Центурионы по сигналу легата перестроились. Коридоры между коробками превратились в запутанный лабиринт. Здесь легионеры и придушили львиную долю галльских кавалеристов.

Как бы ни кричал и ни угрожал Брадан расправой убежавшим, галлы всё равно бросились врассыпную, оставив убитых на поле боя. Тигго сидел на коне за центром пехоты и посмеивался, глядя, как угрожавший беглецам великий воин первым отступил на начальные позиции. Это выглядело настолько смешно и нелепо, что даже немного пугало.

Легионерам дали передышку, а после выстроили в линию. Правый фланг войска подвинули к центру, а левый усилили тяжёлой пехотой, которая ожидала галльских коней, переминающихся в перелеске. Сам же Тигго припрятал на расстоянии одной мили целый легион. По задумке Цезаря, он должен был подтянуться по ходу боя.

Целый час два войска смотрели друг на друга, пока Тигго не принял решение выдвинуться вперёд. Линия легиона придвинулась к неприятелю на расстояние полёта стрелы. Римские лучники дали залп – галлы ответили тем же.

Перестрелка продолжалась ещё час. Унылое течение боя прервали конники, которые после передышки вновь ударили по левому флангу. Катафракты Тигго находились поодаль и не успели перехватить кавалерию. В левом фланге римского войска начался бой. Легионеров сильно оттеснили. Левый фланг просел до центра, который находился в половине стадия.

Вскоре всадники расстреляли все колчаны, и Брадан отдал приказ о наступлении пехоты. Галлы пытались выдерживать строй, но самые рьяные мчались в лобовую атаку, не думая ни о защите, ни о дисциплине. Пехотинцев встретил шквал стрел – с десяток берсерков рухнули наземь.

Несмотря на потери, квады беспорядочно неслись на центурии, опьяненные фанатичным стремлением умереть за своего конунга. Правый фланг римлян находился далеко, поэтому скученная атака пехотинцев пришлась на центр войска и левый фланг. Количество возобладало, сердцевина легиона просела. Шаг за шагом римляне отступали.

Тигго долго наблюдал за толчеей на фланге, прежде чем отправил нарочного к легионерам справа, дабы сместить их к центру. Цезарь понял, что немного не рассчитал линию, когда выстраивал легионы в боевые порядки. Квады не поддались на эту уловку, но Тигго еще не знал, что это ему только на руку.

Пока часть войска маршем двигалась на подмогу к проседающему центру, ала катафрактов сделала большой крюк. Набрав скорости, она рассекла войско квадов на две части. Брадан предполагал, что катафракты нападут последними. Подобный удар оказался для него непосильным. Тяжёлая конница клином прошлась по квадам и разбросала преобладавших числом галльских всадников.

Брадан, оказавшийся в невыгодном положении, окончательно потерял голову, когда в круп его коня с размаху засадили кавалерийским копьем. Лошадь присела и больше не смогла встать. Лишённый поддержки и не умевший сражаться на земле, Брадан ринулся в толпу, надеясь проскочить незамеченным. Он сбросил с коня своего же солдата, взобрался в седло и пустился наутёк.

Командование над галльской кавалерией и квадами принял седобородый мужчина – конунг Ориг, который заранее понимал, чем закончится руководство бесталанного Брадана. Седовласый квад не хотел впустую оставлять солдатских жен вдовами, посему дал клич об отступлении, дабы перестроить войско.

Лучники римлян отошли к исходным позициям, гастаты сомкнули щиты, сдерживая квадов, которые не услышали приказа. Пехотинцы Орига столкнулись с правым флангом римлян. Оказавшись в тылу, эта часть легионеров теперь воевала на два фронта: с двумя большими отрядами, коих разделили катафракты Тигго. Центурионы сетовали на Тигго за столь неосмотрительный приказ, но левый фланг войска смог выровнять положение.

Квады имели небольшое преимущество в живой силе. Роль лидера первой части войска взял на себя матёрый берсерк с изогнутым мечом. Он понимал, что необходимо соединиться с отрядом Орига. Берсерк показал солдатам, куда двигаться, чтобы выйти из окружения.

Основная ударная сила квадов хлынула на легионеров, пытаясь вырваться из западни. Пехотинцев зажали в тиски центральные отряды гастатов и правый фланг римского войска. Квадам почти удалось пробиться через них, но они натолкнулись на новое препятствие – засадный легион.

Запасной легион, собранный из фракийцев и франков, Тигго подвёл к двум передним, посему обхватить всю линию горизонта квады не смогли: у них попросту не хватило людей. Цезарь, в отличие от Константина, не брал врагов в плен. Горячая кровь в его жилах жаждала отмщения в сражении, которое оказалось не таким простым, как он предполагал. Галлов, попавших в окружение, безжалостно убивали.

Среди объединенных отрядов Лугдунумской Галлии бился сын Орига, который какое-то время сохранял единство солдат. Ловким броском пращи сыну конунга выбили глаз, а следом – пилумом перебили кадык. Квады разъединились. Теперь каждый бился за себя.

Квады были взбудоражены и сильны, но бились бездумно. Они напарывались на гладии, не думая о защите, и лезли в гущу сражения. Им казалось, что принесённая Вотану жертва дарует им победу, однако методичные уколы римлян под свистки центурионов и дыхание в один ритм свели на нет серьёзное сопротивление галлов.

Сражение превратилось в беспорядочные стычки. Основное войско римлян слилось в одно большое пятно, засадный легион ещё поддерживал дисциплину. Несмотря на уход от первоначальной тактики, римляне всё же удерживали моральное превосходство.

Седовласый Ориг, потерявший в сражении сына, оседлал коня. Вместе с приближёнными он отправился на ближайший холм, чтобы рассмотреть общую картину боя. Он решил, что не будет никому ничего доказывать. По его команде квады протрубили сигнал, взывая к отступлению.

Коробки римлян медленным маршем шли следом за отступающими, добивая уцелевших. Землю залили кровью, закидали искромсанными, истоптанными телами и стонущими страдальцами.

Тигго позволил легионерам преследовать галлов, и несколько центурий отправились в погоню за убегающими. Однако когда они прошли всего несколько стадиев, сигнал тубицина возвестил об отходе на позиции.

Ориг благополучно отвёл остатки войска на безопасное расстояние.

***

На месте боя римляне разбили временный каструм: скинули тела в одну кучу, выставили простейшие укрепления безо рва и вала и принялись отмечать победу. Тигго отправил разведчиков к гарнизону, дабы быть уверенным, что этой ночью их покой никто не потревожит. По пути эквиты уничтожили несколько отрядов дезертировавших квадов и дошли практически до крепости Аттала, где встретились с разведчиками из VI Победоносного.

У гарнизона Хлора не было видно даже намека на сборы войска или массовые казни. Аттал пока не знал о поражении. Позже выяснилось, что Ориг встал лагерем в девяти милях к северо-востоку от крепости.

Диоклетиан научил Тигго вести учёт продовольствия, коней, строительных материалов и легионеров. После сражений ничто не волновало Цезаря больше, чем потери в личном составе. Секретарь принес ведомости, в которых было написано, что с начала шествия с Марсового поля сорок девять человек в легионе умерло от кровавого поноса. Еще восемь с половиной сотен солдат догнивало на равнине. Убитых галлов, к великому изумлению Тигго, оказалось меньше почти на сотню человек. Цезарь приказал секретарю внести запись, согласно которой потери галлов исчислялись в шестикратном размере.