Текст книги "Алеманида. Противостояние"

– Не переживай, твой легион уничтожен.

– Всё равно мне ещё долго не отмыться от позора. Штандарты и орел утеряны.

– Это всего лишь тряпки.

– Я грек, не римлянин, посему согласен с тобой.

– Что мы будем делать на переговорах?

– Есть прямой приказ легата Августа. Его поручили мне, а я выбрал тебя в помощники.

– Почему я? Мне казалось, у тебя в чести Прокл. Ты же зовёшь меня на переговоры, не на драку. Вот подраться я всегда горазд.

– Потому что это я нашёл тебя, фракиец. Прокл – детище Кустодиана.

– Или ты так боишься за свою шкуру, что хочешь иметь надёжный тыл. Неужели мы пойдём вдвоём? Может, прихватим Прокла и Кемаля? Когда выдвигаемся?

– Ты пытаешь расспросами легата? – тихо произнёс Филипп. – У меня есть приказ Домициана, у тебя есть мой приказ. Куда ты вечно лезешь? Время идёт, ты не меняешься! Что за привычка задавать идиотские вопросы? Я скажу тебе, когда выдвигаемся.

– Я задаю самые обычные вопросы. Разве ты не расспрашивал бы человека, восставшего из мёртвых? Тебя уже похоронили, пропели погребальные песни и помолились Персефоне о твоем благополучии в хладных залах Аида. А теперь ты заявляешься и говоришь, что я задаю странные вопросы. Я бы не задавал их, не будь ты воскресшим легатом. Честно скажу, мёртвым ты меня устраивал больше.

Филипп отодвинул стул и навис над Протеем, раскрыв могучую грудь.

– Человек ты вроде неплохой, Филипп, но как легат слабоват, а как боец и того хуже, – продолжал Протей. – Не смотри на меня с таким презрением! Не думай, что если откормился, словно боров, то это добавит тебе сил в поединке со мной. Я могу опустить непонятные детали в твоем рассказе, но одного простить и забыть не смогу. Как легат римской армии объяснит, что присвоил себе чужую женщину, пока ее избранник выполнял воинский долг?

Филипп немного успокоился и уселся, однако его голос звенел ехидством:

– Она тебе жена? Мать твоих детей? Сиди и помалкивай. Я легат, а ты кто? Моей милостью сегодня ты получил примипила. Знаешь, за какие доблести Кустодиан получил примипила? Помалкивал бы, фракиец. Никакой благодарности от тебя не дождешься!

– Знаю лишь на словах, но мне хорошо известно, как в лагере на Марсовом поле центурион получил чин легата. Такого безобразия в легионе ещё не происходило…

– Слышу голос твоего наставника, словно это он вещает с залов Аида. Какого ляда он сначала отказался от повышения, а потом вдруг посчитал, что поторопился? Он мне завидовал, фракиец, и всеми силами старался это скрыть. Он никогда не говорил об этом, но я видел, как менялось его лицо каждый раз, когда я раздавал указания трибунам. Наш Кустодиан мечтал о порфире да багрянице.

– Вы же греки. Как ты можешь говорить о погибшем соратнике такие гадости?

– Я говорю правду. Мы же греки, имеем на это право. И почему мне все напоминают, что звание упало на меня с неба? Ты ещё жизни не видал, молокосос. Меня смеешь учить?

– Нет, учить я тебя не смею, – Протей унял дрожащие от злости руки. – Ты знаешь, что Вирсавия умерла?

– Как? – Филипп поубавил пыл.

– Пыталась себя убить: прыгнула с лошади на скаку, – холодно отозвался Протей. – На следующий день скончалась от ран.

– Зачем она так сделала? Ты довёл её до такого состояния? Ну конечно, тут и спрашивать не надо.

– Что конечно? Я увидел её, объятую пламенем. Я тоже не дубы в роще считал, делом был занят. В гарнизоне меня не было, поэтому не берусь судить, зачем она это сделала.

Филипп опустил голову.

– Ты расстроен? – продолжил фракиец. – Что значит – зачем она так сделала? Её одинаково любили двое мужчин, а она отдавалась первому встречному. И оба её любовника знали или подозревали об этом. Для меня жажда плоти Вирсавии непостижима, сколько бы она не пыталась найти объяснений и закономерностей.

– Да, я её любил. И все про это знали.

– Она мне не жена и не дочь – ты прав. Но ты сделал это за моей спиной. Это хуже, чем потеря орла или легиона. Легионеры погибли, сохраняя честь свою и Рима, защищая жизнь легата, а ты просто увёл женщину у друга! Вот эту грязь тебе точно не смыть.

– Осторожнее, фракиец. Не стоит обвинять другого в прегрешениях и думать, что твоя душа чиста, словно весенний ручей.

Повисла тишина.

– Значит, Атталу нужна Киаксара? – прервал молчание Протей.

– Нужна. Теренций получил сообщение от конунга Аттала. Он настоятельно просит устроить встречу с племянницей.

– Это требование переговоров?

– Нет. Домициан возложил бремя переговоров на меня, и так совпало, что из гарнизона пришло предложение Аттала.

– Киаксара останется в гарнизоне?

– Вряд ли. Аттал обещал оттянуть момент осады, если удостоверится, что она жива. Римляне перебили его братьев и сыновей. Хочет спасти последнего человека из рода Матайеса.

– Я подозревал, что она дочь какого-то высокопоставленного галла, но даже в мыслях не мог предположить её родство с Атталом. Я могу с ней поговорить?

– Понятия не имею, что дельного может сказать малолетняя девка. Говори, сколько влезет. Дней пять у вас точно есть. Надеюсь, успеешь сделать все дела. Не каждому дано схватить за задницу племянницу Аттала.

– Давай без пошлостей, Македонец.

– Разве я не прав? Неужели ты её ещё не брал? – Филипп ухмыльнулся, но посерьёзнел, когда увидел в глазах Протея искру ярости. – Только без твоих выкрутасов, фракиец. Если Аттал пожелает оставить её себе – ты ничего не изменишь.

– Я понимаю.

– Ты её любишь?

– Я её даже не знаю.

– Можешь поговорить с ней. Она сидит под охраной.

– Боишься, что убежит?

– Уже не боюсь, но сбежать пыталась. Едва узнала, что её хотят отправить к Атталу, как врезала центуриону по яйцам и дала дёру. Пусть посидит под замком, подумает.

– Она что-то знает?

– Смотря о чём речь. Пойми, Протей, она здесь чужая. Ты её спас, и я ценю твой благородный порыв, но вспомни, к чему это привело? Из гарнизона вытекают сведения, и осведомителя до сих пор не вычислили.

– Думаешь, это она?

– Не знаю, но вполне допускаю, что Киаксару нам подкинули неспроста. Именно подкинули, и твоё геройство тут ни при чём. Мы не должны перечить Атталу. Сейчас это главная сила в Галлии. Надо постараться заключить с ним сепаратный мир.

– Какой мир? Он вошёл в такой кураж, что галоп его войска не остановить и Веспасиану в Массилии.

– Но зима всё же остановила. Алеманны обленились, истосковались по жёнам. Они ведь на чужой территории, хоть и доказывают обратное.

– Если она не римская и не алеманнская, то чья же?

– В Нарбонне живет много народов, посему они все на своей земле: и квады, и галлы, и гельветы. Одно могу сказать точно – пришлый здесь Рим.

– Ты так и в Лутраки говорил.

– Греция стала римской провинцией уже очень давно. Хотя мы и без римлян неплохо били персов. Такова судьба любого гражданина – постоянно испытывать давление. Сегодня персы, завтра римляне, послезавтра междоусобицы. Ты прав, Аттал вошёл в кураж, но в этом и заключается сложность переговоров: нам нужно остановить баллисту, несущуюся с горы.

– Ты раньше заключал подобные союзы?

– Было дело, но на таком высоком уровне – впервые. Всё будет хорошо. Ты волнуешься?

– Меня не отпускает чувство какой-то недосказанности, – Протей стрельнул глазами. – Зачем Атталу выводить из лагеря осведомителя, которого так и не нашли? Своим требованием он лишь создает лишние подозрения.

– Давай не будем думать и гадать. У нас есть задача? Вот и выполняем! Всё, что касается Киаксары, уже не наше дело. Ты наёмник, не пристало тебе бдеть за чужими жизнями, тем более если речь идёт о наших врагах. Подумай о себе и побратимах. Как поживает Стиракс?

– Процветает. Все живы и здоровы, Кеннет только пирует в чертогах своего синекожего бога. Остальным надоело ждать. Нет ничего хуже, чем смотреть на врага, который стоит в одном стадии. Алеманны наводят жути, а легаты говорят, что Аттал зимой не дернется. Надоело! Либо драка, либо мир.

– Зима прошла. Знаешь, когда Кустодиан вернулся с похода на пиктов, то сказал, что вечное ожидание нападения – это и есть мир. Думаю, эти слова принадлежат Антигону. Кустодиан также говорил, что если хочешь построить общий мир в империи, то остерегись, ведь тогда бытие рухнет.

– А если проще?

– Я тоже не мастак на такие речи. Говорю же: так сказал мне Кустодиан. Плачешься, что ждать надоело? Ты сыт? Напоен? Крыша есть? Вот и показывай член нашим дружкам на другом берегу, мочись на них со стены. Радуйся, что есть такая возможность.

– Возможно, ты прав.

– Ступай, Протей. Подготовься, а я пока разберусь с Теренцием. Уж очень дерзок этот вшивый трибун и его дружок-червяк.

Едва фракиец покинул палатку, как Филипп вскочил и принялся бродить из угла в угол. В голову лезли противоречивые мысли. Македонец думал о смертях Вирсавии и Кустодиана, удивляясь непредсказуемости судьбы. Филиппу казалось, что он любил девушку, но после посещений массильских борделей его чувства быстро выветрились. Копаться в них хотелось меньше всего, посему Македонец отбросил все мысли о почивших.

Филиппа больше беспокоило, что затея Агареса могла дорого ему обойтись. Даже Протей, которого легат считал тупицей, способного лишь махать мечом, проявил столь не присущую ему смекалку и чуть не вывел Филиппа на чистую воду. Македонец пока не знал, остались ли в каструме люди, которые владели сведениями о его тёмном прошлом. Он не имел ни малейшего понятия о том, кто входит в состав виндобонского легиона. Если бы Македонец мог, то отправился бы в крепость алеманнов уже сегодня вечером, однако ему как легату требовалось показать уверенность в себе и умение принимать взвешенные решения.

После этой вылазки Филипп хотел отойти от дел и избавиться от данного Агаресу обещания служить ему. Македонец подумал про Малагу, в которой никогда не бывал, но всё же решил спрятаться в Никомедии: там был не такой знойный климат, как в Сирии, и не было такого количества подозрительных лиц, как в Испании.

Пока Филипп сражался со своей совестью, Протей шёл по каструму к Киаксаре. Он и раньше не чествовал Македонца как легата, а сейчас и вовсе убедился, что тот не заслуживает столь высокого чина. Фракиец знал, что в последние два года между Филиппом и Кустодианом пробежала тень Эриды. Протей не разумел причину разлада. Он лишь видел некогда хороших друзей, которые в зрелости пошли по разным дорожкам. Различия во взглядах соратников усугубились после повышения Филиппа.

Протей ждал Филиппа, но его появление сильно смутило его. Даже витающая в каструме угроза войны с галло-алеманнским альянсом так не волновала фракийца. Он не солгал, когда сказал, что не рад встрече с легатом. Протей уже привык к колкостям Леонида и высокомерию Тита и не желал менять ход событий. Фракиец вспомнил, что Филипп поставил его примипилом, но радости это не прибавило. Теперь его тыл уже не защитят гоплиты. Фракиец поздно понял ценность боевого братства.

Протей не мог понять, каким чудом Македонец уцелел в бойне в массильском лесу. Всю зиму Филипп отсиживался непонятно где, а теперь заявился в каструм с полным карманом эдиктов от пропретора и притязаниями от алеманнского конунга. Если раньше будущее было неопределенным, то сейчас фракиец догадывался о грядущем и побаивался его. Он пытался придумать, как отвертеться от приказа ахейского легата.

Он подумал, что Киаксара поможет ему восстановить пробелы в истории Филиппа, ведь она находилась рядом с Македонцем в гарнизоне Хлора и могла заметить его подозрительное поведение.

Протей разыскал её палатку, которую охраняли триарии. Они свободно его пропустили. Один из них презрительно бросил Протею вслед:

– Дожили, бабу стережём. Как будто нам нечем заняться.

Протей промолчал, ибо понимал, что в такое неспокойное время лучше воздержаться от конфликтов на пустом месте. Он нашёл Киаксару в триклинии. Девушка давила грецкие орехи и очищала их от кожуры. Она искоса взглянула на Протея.

– Я пленница?

– Я это обязательно выясню.

– Это похоже на плен, ведь меня не пускают даже по женским делам. А когда я начинаю возмущаться, меня отводят за палатку и наблюдают, как я сижу на корточках. Такого позора со мной не случалось.

– Киаксара, я сам не понимаю, что происходит, – в сердцах произнёс Протей. – Видимо, всё упирается в твоего родственника.

– Родственника, – недовольно вторила Киаксара. – Скажи, у тебя есть дядя, который мечтает тебя убить?

– У меня нет ни дяди, ни тети, ни отца. В любом случае всё это ничего не значит. В престолонаследной войне нет места кровным узам. Ты ведь из семьи конунга, знаешь об этом лучше меня. Какое отношение ты имеешь к Атталу?

– Аттал – старший брат моего отца.

– Удивительно, но это я уже понял. Я хочу прояснить ситуацию. Я не смогу тебе помочь, если ты будешь молчать.

– Меня хотят убить. Такого количества сведений достаточно?

– Обойдемся без язвительного тона. Для нашего разговора нужна поска.

– Я не буду пить эту гадость. Есть вино?

– Вино можно раздобыть только у трибунов. Если ты готова подождать, то я раздобуду его.

Киаксара кивнула и хрустнула ореховой скорлупой. Протей вышел на прогулку в поисках кувшина вина, который в каструме в последнее время стал сравним со слитком золота. Он знал, что любой трибун пошлет его к Аиду, а легат – тем более. Фракиец разыскал Деста, который уже не стоял над ними в качестве центуриона, но всё же чтил память Кустодиана и хорошо общался с его учениками. Дест угостил фракийца любимым напитком галлов – сервазом. Протей убедился, что серваз на вкус лучше поски, и вернулся в жилище Киаксары.

Девушка сделала глоток и поперхнулась.

– Ну и дерьмо. Ужас.

– Извини, я не императорский сынок, чтобы иметь в обозе вино, – заметил Протей. – Теренций жёстко пресекает пьянство.

– Он просто сам не умеет пить и другим не дает. И что же ты хочешь услышать?

– Твой дядя представляет для меня интерес, но пока моё сердце терзает иной вопрос. Ты знала о связи Филиппа и Вирсавии?

– Знала.

– Почему же мне не сказала?

– Ты думаешь, что все люди, особенно женщины, шавками должны бегать за тобой, чтобы сообщить важные новости? Наверное, каждый солдат залез ей под платье, а некоторые и не раз, а ты спрашиваешь, почему я не сказала? Отдавать её легионерам ты был не против, а Филиппа, значит, посчитал за предателя? Странные у тебя суждения, Протей. Думала, ты и так видишь очевидное, но твоё самомнение ослепило тебя. Ты считал, что женщины держатся за таких самцов. Да, Вирсавия почитала силу, но подобных тебе в легионе великое множество. Все легионеры – самцы, ищущие, куда бы пристроить свой член и кого бы осеменить. Такова животная природа людей.

– Мне кажется, ты слишком строга к людям.

– Этим мы и отличаемся от животных, Протей. Боров не способен удержаться от случки, ибо того требуют законы, прописанные богами. Мы же способны воздерживаться.

– Ты говоришь о странных людях. Таких не существует, – усомнился Протей.

– Мой отец был таким, – Киаксара строго взглянула Протею в глаза. – А про твою Вирсавию хочу сказать, что она была той ещё шлюхой. Будем называть вещи своими именами. Ты взял в избранницы женщину, которая не отличалась благочестием и целомудрием. Матросы драли её, как кошку по весне, а ты с ней пестовался, букетики дарил. В пять лет её изнасиловал собственный отец. Как же тут умом не тронуться? Вот и бесновалась она, скакала по всем подряд, а перед тобой строила из себя мирного агнца.

– Это она тебе рассказала? – прохрипел Протей.

– Она. Думаю, половина сказанного была пустой болтовней, дабы не выходить из образа вавилонской блудницы. Меня не впечатляют подобные рассказы, я презираю таких людей. В чёрной душе Вирсавии я видела белые пятна и держалась за них. Мы все напичканы дерьмом вперемешку с медом. Такими нас создали боги.

– Почему-то мне она ничего не говорила.

– Не думаю, что услышав эти сказки, ты бы погладил её по головке. Ты знал, что она была беременной, наверное, с десяток раз? Она в Галлию приплыла уже с животом.

– От меня?

– Ты точно вчера родился, Протей! Она была беременна уже в Греции. Если верить словам Вирсавии, то её обрюхатил Адриан. Сейчас это не имеет значения, ведь она сделала аборт, пока ты ползал в грязи. Она была мастерица на все руки. Снимала плод до появления брюха.

– Я глупец.

– Да, ты глупец. Ощущение, будто тебя околдовали. Или же ты так сильно любил её, что больше похоже на правду, – Киаксара улыбнулась.

Протей почесал затылок.

– Мне кажется, за прошедший год я стал старше на сотню лет. Пока был в Греции, то считал себя лучшим их лучших, а сейчас походил по лесам, посмотрел на Галлию, на лживых людей в своём окружении и уже не ощущаю прежнего восторга. Тоска какая-то. Даже враг на том берегу ведёт себя честнее.

– Любой галл хочет тебя убить – только и всего. Способы уже не имеют значения. Друзья тоже хотят убить тебя, только никогда об этом не скажут. Тебе же дали примипила, о чём горюешь?

– Я не об этом мечтал.

Киаксара фыркнула.

– Ты ожидал получать по званию после каждого сражения? Не много ли ты ждёшь от жизни, фракиец?

– Звучит пренебрежительно. Амбиции – это плохо?

– Они должны быть достижимыми. Какое твоё самое главное желание? Позволь, попробую угадать: дослужиться до звания легата Августа или хотя бы легата, стать ветераном, получить землю, переехать в тёплое местечко и основать мелкое дело, а в идеале – войти в местную курию, обзавестись женой, рабынями для утех и родить наследника.

Протей разлил в кубки серваз и взял очищенную сердцевину ореха.

– Первая половина из сказанного – да, второе – не понимаю, что ты имеешь в виду. Я солдат, и мои достижения должны быть на поле боя. К чему мне сенат?

– Ты ведь кардинально изменил взгляды всего за один год. Что же с тобой произойдёт за десять лет? Отец всегда говорил, что невозможно построить долгосрочные планы, ибо жизнь хрупка, а интересы постоянно меняются. Обожди чуток. Сейчас так служба попрёт, что возжелаешь пробиться в Августы.

– Там уже всё выбрано и расписано на сотню лет вперёд. Но мы забыли, что говорим о тебе, а не обо мне.

– Я помню. Ты сам перевёл разговор на себя.

– Лучше расскажи об отце. Почему ты солгала о нём? И из-за чего братья рассорились?

Киаксара опустошила кубок так лихо, что позавидовали бы квады, напивающиеся до беспамятства. Протей увидел в её глазах фанатичный отблеск ненависти.

– Отец, коего мой прославленный дед Матайес нарёк Ирмандом, в детстве мечтал стать придворным писарем. Вот было у него такое наваждение! Его с Атталом воспитывали римляне. У них был наставник-вольноотпущенник из иллирийцев, который занимал пост царского номенклатора. Ирманд поражался его уму и начитанности. Если Аттал постоянно переставлял дурацкие фигурки по картам, то Ирманд часами сидел в книгах. Думаю, он даже был рад оказаться в плену у римлян, ведь алеманны не владели грамотой и азами воспитания – им подавай мясо да битвы. Это сейчас Аттал пытается вести хронику Арелата, записывает важные события, но письменность в Нарбонне всё равно распространяется крайне медленно. Миссионеры и то быстрее справятся с этим. Такими темпами они доберутся до Дурокорторума, а там и море переплывут со сказками про своего Пророка.

– Теперь я понял, в кого ты такая образованная.

– Я была единственным ребенком в семье, – Киаксара разглядывала дно кубка. – Отец говорил, что образование – лучшая подготовка к жизни.

– А искренняя глупость – лучшее её прохождение, – вставил Протей. – Кустодиан всегда твердил, что глупцы идут дальше.

– Отец мечтал быть писарем, а стал послом мира между Римом и Ктесифоном. Неслыханная дерзость для римлян! Титульный народ не особо любит, когда высокие должности отходят к иноземцам, но из-за своего бессилия терпит это. Ирманда направили послом в Парфию – это и стало отправной точкой разрыва отношений между старшими братьями.

– А были ещё другие братья?

– Бастард Эрамун. Видимо, дедушка в походе на иберов нагнул кобылку и принес её хвост с собой. Я мало знакома с Эрамуном, видела его только раз: за пару недель до нападения на нашу деревню. Он предлагал отцу заключить союз Трёх древ. Говорил, что Аттал уже отказался, ибо его поход к иллергетам ничего не дал. Но он, Эрамун, якобы знает, что и как делать. Отец отказал, ведь они никогда не были дружны с братом.

– Что такого натворил этот Эрамун? Он не выбирал – быть бастардом или не быть.

– Ты прав, мы не выбираем родителей. Мы не отвечаем за их грехи в собственном понимании, но всё же держим ответ согласно законам мироздания. Как бы ты поступил, Протей, если бы вернулся домой после плена и узнал, что родился братец, с которым у вас разные матери? К тому же Аттал и Ирманд росли вместе, знали друг друга, как облупленных, а Эрамун – жил на особинку. После ссоры с Эрамуном к отцу пришёл Калваг и сказал, что нашей семье угрожает опасность.

– Это кто?

– Приближённый Аттала, начальник кавалерии и конных лазутчиков. Меня за него сватали, когда он вернулся из римской ссылки, но отец сделал всё, чтобы помолвка не состоялась. Он не доверял Калвагу. Однако тот от души полюбил меня и не обижался на отца за его поступок.

– Может, и обижался? – перебил Протей. – Ты ведь не знаешь.

– Представь, тебе отказал будущий тесть, а ты всё равно пытаешься его спасти. Признай, это дорогого стоит. В отряде Аттала есть бойцы – сущие демоны. Таких следопытов мир не видывал со времен пунических войн. Они вспахали всю Галлию и только благодаря Калвагу искали не в том месте. Отец сохранял спокойствие. Он был уверен, что слухи врут и что любимый брат Талу его и пальцем не тронет. Я тоже так думала, но они нас нашли, – Киаксара отставила кубок и приложилась к кувшину, её голос дрогнул. – Маму изнасиловало человек пятнадцать, отца пытали, потом казнили. Меня заставили на это смотреть. Они словно соблюдали какие-то церемонии, точно кельтские друиды. Расправу надо мной поручили одному римскому дезертиру, ведь, как оказалось, целью была я, а не отец. Калваг убедил того идиота, что сделает всё сам, сказал, что разберётся со мной. Он спрятал меня в доме, бросил в комнате и вручил в руки богов. Как видишь, я осталась жива.

– И этот Калваг по-прежнему в стане Аттала?

– Да. Он хороший малый. Правда, после ранения превратился в параноика. Боги оказались несправедливы к нему.

– Я нашёл тебя в доме, ты чуть не сгорела. Чью же голову принесли вместо твоей?

– Не знаю, это уже не моё дело. Я спряталась под столом, там же оказался сын Килана – старейшины деревни. Дом подожгли, а мы узнали об этом в последний момент. Потом пришли вы.

– Зачем Атталу твоя смерть? Ты красивая девушка высоких кровей, тебя только в жёны брать. Не понимаю, объясни.

– Видишь ли, на западе Галлии семьи старейшин хорошо знают друг друга. В последние годы разлетелся слух, что дети детей Матайеса подомнут под свою пяту мир. Один из детей. Живых внуков у Матайеса нет, ведь Аттал потерял сыновей на войне. Остаюсь только я да две дочери Эрамуна: Амаласунта и Матасунта. Эту байку объединили с пророчеством иллергетов, кое в своё время перекроили на иной лад килосские этфириады. И так вышло, что предсказание обрело телесные формы. Полагаю, Аттал поэтому и хочет меня убить. Он считает меня воплощением Танитаиссы, когтистым Филином – сутью предсказания.

– Мне казалось, что пророчества пытаются исполнить, а не предотвратить.

– Дядя идёт в обратном направлении. Ему кажется, что Вотан сделал его своим избранникам и возложил на него неподъёмное бремя: пресечь исполнение пророчества. Как по мне – это обычное желание убрать соперников с пути. Все эти байки про Филина необходимы, чтобы укрепить веру людей в праведности поступков и чтобы не держать ответ за пролитые реки крови. Сакральная подоплёка успокаивает умы. Я похожа на завоевателя, Протей? Ты много знаешь женщин, кои прославили своё имя на поле боя, кроме Боадицеи2121
  Боудикка (искаженное произношение – Боадицея) – жена Прасутага – вождя племени иценов. После смерти мужа римские войска заняли её земли, а император Нерон лишил титула и земель, что побудило её возглавить антиримское восстание в 61 году от Р.Х.


[Закрыть]?

– Ни одной.

– Хотя, что я спрашиваю? – Киаксара махнула рукой. – Ты и собственной истории не знаешь, к чему тебе чужая?

– У меня не было такого просвещённого родителя, – огрызнулся Протей. – Сколько тебе вообще лет?

– Семнадцать. Глупые предрассудки сгубили ни в чём не повинных людей. Думаю, ты догадываешься, что произойдёт. Мы прибудем в лагерь за рекой, вы покажете меня Атталу. Думаешь, он любоваться мной будет? Открыть секрет? – Киаксара понизила голос. – Аттал не знает, как я выгляжу. Я знаю о нём со слов отца, а он только то, что стал дядькой.

– Выходит, вместо тебя можно отправить любую другую девушку?

– Это было бы несправедливо по отношению к ней. Я не об этом, Протей. Если даже Аттал не знает, как выглядит его племянница, то с чего вдруг Филипп так осведомлён? Он появился из ниоткуда, с румянцем на щеках, и сразу в легаты? А ты знал, что наместник Эпихарид, перед тем как отправил Македонца в Массилию, разжаловал его до центуриона? Я видела их разборку с Кустодианом, это случилось на моих глазах.

– И об этом никто не знает?

– Кто знает – уже мёртв. Так уж совпало, что Филипп появился в нужный для него момент. Лишь один человек знает, как я выгляжу.

– Не тяни.

– Отец бежал с Парфии: на него ополчился начальник придворной гвардии. Мать была тогда беременна мной. Большую часть жизни я провела в Никее, но отец отправил нас в Арелат, ведь враг нашёл его. По приезду в Галлию отец спрятал нас в захолустье. Но тот мерзавец нашёл нас и здесь. Лишь один человек знает, что я дочь Ирманда из Аргентората. Это Агарес – один из бывших стражников шаха Ктесифона. При дворе шаха отец и Агарес относились друг к другу равнодушно, старались не пересекаться, однако между ними произошёл какой-то раздор. Подробностей я не знаю, и мама про это ничего не рассказывала. Агарес приходил к отцу, прощупывал почву для мести. Когда же он пристроился к золотой кормушке Аттала, то конунг велел не трогать отца. Но едва на нас объявили охоту, как Агарес был тут как тут. Понимаешь, к чему я клоню?

– Агареса не знаю, но Кустодиан так часто о нём рассказывал, что мне кажется, будто мы с персом давно общаемся. Думаешь, Филипп пришёл не из Иберии, а с того берега?

– Тит и Теренций – кретины. Они пустили струю по ноге, когда увидели человека старше себя, к тому же друга Кустодиана. Ещё и Домициан сплоховал, приказав отправить мертвеца на переговоры. Проблема с задержкой почты создала другие проблемы. Филипп был камнем преткновения между Эпихаридом и Домицианом. Оба пытались им помыкать. Если Домициан не разбирается в людях и чины раздаёт отпетым олухам, то Эпихарид видел дельцов, жадных до золота. Словом, Филипп пришёл в лагерь, когда все фигуры встали на свои места.

– Как же его загнать в силки?

– Мне кажется, тебе нужно переговорить с Теренцием.

– Тогда тебе придётся заново рассказать всю историю.

Киаксара задумалась.

– Сначала ты подойди к нему, поговори. Кто я такая?

– Дочь римского посла!

– Убитого. Сейчас я никто, хоть мне и пытаются доказать обратное. Аттал меня и вовсе готов псам скормить.

Протей выпил остатки серваза прямо из кувшина и молча вышел на улицу.

Количество охранников возле палатки Киаксары увеличилось. Голову Протея разрывали отрывки фраз из повествования девушки. Он верил ей, а не Филиппу. И удивлялся тому, что не догадался раньше поговорить с девушкой.

Возле претория к привратникам присоединились ликторы. Их стояло столь много, что Протей подумал, будто приехал сам император. Фракийца не пускали внутрь ни под каким предлогом. Протей торопился встретиться с трибуном, посему не выдержал, достал меч и пригрозил легионерам. Они переглянулись и согнулись пополам от хохота. Остальные стояли в стороне и улыбались.

– Вы, видимо, не знаете, с кем связались, – шипел себе под нос фракиец. – Моя б воля, на ремни вас изрезал, твари.

На шум вышел Тит, а следом выплыл и Теренций.

– Весело стало? – спросил Теренций. – Так давайте вместе посмеемся! Я тоже хочу. Чего припёрся?

– Мне нужно поговорить.

Легат посмотрел на солдат, обнажённый меч Протея и прислушался к болтовне легионеров за шатром.

– Может, заткнётесь? Заняться нечем? Так я вам быстро занятие найду. Заходи, – нервно сказал Теренций. – Гладий не забудь спрятать.

В принципии не было никого, кроме Тита и слуг триклиния. Протей в двух словах пересказал рассказ Киаксары, выделив самые важные, по его мнению, детали.

– А ты взял и поверил в эти бредни? – спросил Тит.

– И правда бред, – добавил Теренций. – Хоть я и недолюбливаю Македонца, но мы не вправе бросаться такими заявлениями. Нужно иметь за собой крепкую спину или ясные факты.

– Даже если сказанное правда, то при чём здесь мы? У тебя есть начальник? Есть! Вот к нему и иди, – процедил Тит.

– Вы меня не слышите? – повысил голос Протей. – Мой легат – предатель.

– Предъяви доказательства, – сказал Теренций. – Я тоже много чего могу рассказать. Если я скажу, что Тит – сын вождя саксов и работает на обе стороны, кто мне поверит? А что касается девчонки, она меня не волнует. Живая или мёртвая – она не наша забота.

– Помощи от вас, видать, не дождёшься, молокососы проклятые, – ругнулся Протей.

– Что ты сказал, щенок? – произнёс Тит. – Почему молчал, когда служил в моём легионе? Боялся, что я твою задницу на рожу натяну? Что бы ни натворил Филипп, он спустит с тебя шкуру за моё оскорбление.

Протей дёрнулся к мечу, но вовремя остановился.

– Давай, недоносок, ещё одно движение – и через час будешь висеть на кресте, – сказал Теренций. – А теперь извинись за сказанное!

– За правду не извиняются, – не выдержал Протей.

– Стража! – крикнул Тит.

В шатёр влетели ликторы и стражники, которые недавно потешались над фракийцем. Протей прикинул возможные последствия и понял, что в любом случае его интересы пострадают. Если в драке легат погибнет или хотя бы получит ранение, то наказания не миновать.

– Опусти клинок и отделаешься простой поркой.

Протей не узнавал себя. Когда он успел закопаться в своих страхах? После приезда из Лутраки он бы отделал легатов вместе с охраной и не раздумывая пошёл бы на крест. Сейчас же он спасовал. Как бы сказал Прокл: «Мальчик начал думать головой».

Фракиец вложил меч в ножны и выпрямился. Теренций плутовато ухмыльнулся:

– На крест гниду. Пусть корчится, а потом сдохнет, как простой плебей.

Протей снова извлёк меч и направил его на Теренция.

– Я знаю, какие вы оба ничтожества, – голос фракийца полыхал злобой. – Вы знаете, что после схватки со мной живыми отсюда не выйдете. Что мне мешает убить вас? Какая мне разница, как я окажусь на кресте? – он шагнул к Теренцию. – Хочешь жить, ублюдок?

Теренций сглотнул. Он больше не улыбался. Тит напряженно смотрел на соперника, легионеры сзади не решались напасть. Три ликтора подобрались к Протею и угрожающе подняли топорики.

– Отступись, Теренций, – донесся сзади голос Филиппа. – Я нашёл этого парня в Дакии и сотню раз видел, как он бьётся. Молю Ареса и взываю к твоему благоразумию – отойди.