Текст книги "Алеманида. Противостояние"

Едва бури закончились и появилось солнце, как пришло короткое сообщение через гелиограф1919
  Гелиограф – оптический телеграф, устройство для передачи информации на расстояние посредством световых вспышек. Главной частью гелиографа является закрепленное в рамке зеркало, наклонами которого производится сигнализация (гелиографирование) серией вспышек солнечного света.


[Закрыть], в котором говорилось о переброске легионов с Марсового поля. Тит необычайно обрадовался пополнению солдат, которые должны были появиться в лагере к началу весны.

Теренций же равнодушно воспринял радостное известие. Его больше волновал эдикт о назначении его легатом, но он знал, что Домициан из принципа не пользовался световыми зеркалами, а декреты и эдикты передавал только через вередариев. Теренций с надеждой ожидал почту.

Перед легатом стояло две дилеммы: как расширить лагерь и как совладать с грядущей конкуренцией? Они с Титом были равными по статусу военачальниками, однако главным в каструме всё же считался Теренций, ибо он смог спасти жалкие остатки гарнизонных легионов. Тит видел в молодом легате полноправного хозяина каструма. Сам Теренций считал, что должность легата не имеет таких возрастных ограничений, как должности квестора или консула, посему решил, что его самоназначение не нарушает закон. Он даже обзавёлся тремя ликторами, коих традиционно приставляли к легатам.

Теперь же на горизонте появился Тигго, про которого молодые военачальники ничего не знали. До сей поры Теренций довольствовался заступничеством своего патрона. Даже смерть Эпихарида пришлась легату на руку, ведь иначе в Галлии хозяйничал бы выдвиженец погибшего пропретора. Галла Тигго поддерживал сам Константин, и он являлся третьим человеком в империи после Августов. Теренций боялся неизвестности и, дабы меньше думать о трудностях бытия, кои так любили подкидывать Парки, ещё усерднее принялся укреплять каструм.

Лагерь растянулся на юго-восток. Линию вала отодвинули к реке. Ширина Изеры в самом узком месте не превышала половины стадия, а в широком доходила до трех. Теренций предусмотрительно расставил у широкого русла реки и возле узких бродов надёжные сторожевые посты, которые оповещали основной лагерь об опасности за несколько минут. На берегу Изеры напротив гарнизона Хлора возвели несколько дозорных башен.

Легионеры изрисовали стену претория, обращённую к неприятелю, похабными картинками и стишками, в которых фигурировали имена Аттала и Харольда. Алеманны смотрели на римлян с другого берега и даже не пытались помешать укреплению лагеря, ибо попросту не могли. Они называли Теренция крысой, которая выбегала только по ночам, чтобы украсть с барского стола пару крошек, и убеждали себя, что каструм – не гарнизон и им ничего не стоит его смять. Нужно лишь переждать зиму.

Легат насмешки воспринимал близко к сердцу и сильно расстраивался из-за этого. Дабы хоть как-то избавиться от чувства неполноценности и самобичевания, легат всё сильнее увлекался фортификацией. Десяток деревянных башенок соединили частоколом, а тракт, едва появилась связь с Массилией, обнесли камнем, поставку которого наладили из прилежащих к южным гаваням городов.

За месяц напряжённой работы с севера каструм закрыли надёжным лимесом, а на юге расширили так, чтобы поместились два пришлых легиона. Для ещё одного легиона застолбили площадку в трёх милях от основного лагеря. Теренций планировал обнести стеной весь каструм, чтобы превратить его в подобие гарнизона, однако камня не хватало.

Римский стан разросся до большого поселения. Пятнадцать колодцев легионеры выкопали на территории урбса и ещё десять в помериуме; заготовили столько вязанок дров, что их могло хватить и на следующую зиму; запаслись солониной и сушёным мясом.

Римляне набрали новобранцев из асдингов, которые разругались с Атталом и не пожелали покинуть многовековую стоянку. Теперь тысяча блуждающих иберов, которые после конфликта с вандалами неприкаянно слонялись по Аквитании, примкнули к легионам как ауксиларии. В благодарность за помощь Теренций распорядился установить для солдат термы с тёплыми полами и новые квартиры, в которых поселились асдингские женщины.

В значительно увеличившемся каструме теперь существовали налаженное продовольственное снабжение, система акведуков, клоака, десяток свиноферм и даже две льноводческие фермы, куда привозили сырье из Массилии. Аттал считал, что под его носом копошились мыши, однако каструм больше походил на колонию муравьев.

Гоплиты Кустодиана после смерти наставника утратили все привилегии. Они более не считались лазутчиками и выполняли рутинную работу по поддержанию безопасности и боеспособности каструма. Гоплиты слишком поздно поняли, как вольготно жили при Кустодиане. Близость к префекту лагеря и дружба с легатом давала много послаблений.

Ныне гоплиты ничем не отличались от простых гастатов. Некогда элитный отряд теперь получал жалованье в размере четырёхсот сестерциев в месяц, которые платили раз в квартал. При Филиппе лазутчики получали в три раза больше, посему теперь вместо фалернского довольствовались пресными галльскими винами и поской, а в свободное время искали подработки в другой части каструма.

После обсуждения поражения в массильском лесу Протею казалось, что волею фортуны Македонец объявится в ближайшее время. Фракиец считал, что с появлением пропавшего легата верховенство гоплитов восстановится, и они снова обретут свободу действий. Несколько раз Протей даже пытался выслужиться перед Титом, однако высокомерный военачальник не торопился давать послабление гоплитам. Легат не понимал возможностей их отряда.

Фракиец решил, что хитрить с такими людьми не стоит, посему продолжил жить как простой гастат, который не преклоняется перед зелёными начальниками. Стиракс с замиранием сердца наблюдал за непокорствами Протея, гадая, после какого по счёту порицания того повесят на столб.

После формирования легиона Тита к центуриону Десту приставили другого опциона, а Протея с должности убрали. Над гоплитами поставили нового центуриона – Леонида из прославленных когорт усопшего Эпихарида. Фракиец буйствовал, пытался оспорить решение легата, но Тит быстро нашёл на него управу и приказал отлупить легионера палкой по пяткам.

В Леониде Протей увидел прямого соперника, ибо не признавал иерархию. В свои лучшие дни фракиец часто подшучивал над Леонидом и считал себя равным упрямому сотнику. Леонид же пресёк любые вольности и отгородился от гоплитов кодексом легиона.

Протей не мог смириться со столь унизительным положением. Леонид всегда шёл на принцип и любую, даже самую дельную мысль фракийца, пропускал мимо ушей. Вместо этого сотник выдвигал свои идеи, в которых часто отсутствовала логика. Они были намеренно направлены только на разжигание розни среди гоплитов.

Неприязнь между Протеем и Леонидом достигла апогея тогда, когда сотник назначил Прокла новым опционом взамен умершего от лёгочной болезни. Протею казалось, что его репутация одного из лучших бойцов, которая была у него в легионе Филиппа, теперь опустилась на дно. Легаты и большинство трибунов, коих назначал Теренций, были ровесниками фракийца или всего на пару лет его старше. Для Протея это была невыносимая мука, ведь он знал, что в древние времена высокие должности занимали легионеры его возраста, и считал, что значительно лучше справился бы с тяжёлым бременем легата.

Дабы галлы не восприняли усиление личного состава римлян за полноценную мобилизацию, легионеры из Массилии стягивались небольшими отрядами. К концу зимы в каструме Теренция находилось два легиона. Каждый день солдаты отрабатывали построения, маневры в составе центурий и когорт, долгие часы упражнялись со столбом, занимались гимнастикой. Тит отвечал за подготовку легионеров, вкладывая весь свой мизерный опыт, который приобрёл во время учебы у Эпихарида. Теренций же искал способы защиты и снабжения лагеря. Протей критиковал обоих и называл бездарями. Он предвкушал нападение Аттала, чтобы тот вернул лицемеров с небес на землю.

В свою очередь, Нарбоннская Галлия с ужасом ожидала наступления весны, ведь это означало приход алеманнов. Успокаивало жителей и легионеров южной оконечности Нарбонна только то, что даже вечнозелёная Юнона не могла помочь алеманнам возвести мост над Изерой.

***

Аттал не хотел подниматься выше по течению к узкому броду, ибо знал, что римляне стерегли переправу. Численное преимущество в этом случае становилось бременем. На переправе толпа солдат теряла маневренность. Но больше всего останавливали Аттала его самолюбие и непомерное эго. Он считал себя хозяином положения и думал, что в любой момент сможет подняться и выше по течению, и к мелкому мосту в паре миль от каструма. Конунг говорил самому себе, что не желает вести людей на бойню при наличии другого варианта. Совет конунгов одобрил действия Аттала, и войско встало на зимние квартиры до начала весны.

Галлы также не жаждали переходить реку, которая замерзла лишь у берегов, и перезимовали в гарнизоне. Римляне, сами того не желая, победили суровых алеманнов удобствами, который те впервые встретили в своей жизни. Привычные к тяжёлому труду солдаты вкусили радости столь известной римской роскоши и помпезности.

В тепле римских жилищ солдаты Аттала обленились и заплыли жиром. Долгий сон, обжорство, тёплые бани, женщины и пьянство изнежили алеманнов. Им казалось, что они уже достигли того, к чему стремились, посему не видели нужды идти на очередные свершения. Конунг пока не догадывался о том, какую ошибку совершил. Его уверенности в себе могли позавидовать даже легендарные полководцы древности.

Аттал терял единоначалие, но по-прежнему верил, что по одному его приказу бутылки с сервазом полетят в сторону, а руки возьмутся за мечи. Он забывал и то, что галлы не умели брать приступом хорошо укреплённые каструмы.

Сам конунг перезимовал в Арелате и только один раз оказался в гарнизоне Хлора, который за зиму порядком износился. Он не мог укрепить стены, ибо галлы потратили весь запас камня на усиление крепости Германика. Со щемящим сердцем конунг наблюдал за тем, как камни цитадели крошатся в песок, в то время как маленький лагерь римлян, который он обещал уничтожить по щелчку пальца, разрастался до небывалых размеров.

Галлы лишь поджимали губы, когда смотрели на лимес. Редкие перелески римляне расчистили под застройку; холм из палаток превратился в целый город. Аттал предполагал, что его кавалеристы преодолеют преграды, однако вал рос, а ров становился глубже. Для полноты фортификаций римлянам недоставало подвести ко рву русло реки. Аттал не чествовал римлян и даже презирал, но не мог не оценить их потрясающей способности строить город из ничего. Конунг сравнивал римлян с кротами, способными и лаз прорыть под Изерой. Он поздно понял фундаментальные отличия между двумя народами.

***

После увеличения рядов палаток преторий пришлось перенести – ставка каструма теперь располагалась в миле от северного портика претория. Для легата поставили новый дом с термами, который обложили камнем. Теренций постарался со всеми удобствами обустроить жилища для себя и приближённых, посему велел сделать в атриуме бань тёплые полы и фригидарий, чтобы сидеть и греться в тишине терм даже в трескучие морозы. Дом Тита также располагался в претории, и второй легат вместе со своими трибунами и примипилом пользовались всеми благами.

Дом легата украсили, точно виллу обедневшего римского патриция. Колонны с облезшим золотом, бюсты и статуэтки, отнятые у аквитанских контрабандистов, потёртые подвесные луцерны, разбитый мрамор. Теренций же считал своё гнездо обустроенным по последней моде и грозил шутникам поркой.

Когда на деревьях набухли первые почки, Галлия очнулась от зимней спячки. Люди снова заговорили о войне, а легаты вернулись к продумыванию плана. Возле шатра Теренция, установленного посреди претория, воткнули штандарт VI Победоносного. Тит первое время возмущался подобным высокомерием, но успокоился, когда рядом водрузили знамена VII Клавдиева. Теренций на правах старшего легата – галльского пропретора, как он сам любил выражаться, настаивал на усилении защиты и отработке легионерами плана обороны прибрежного лимеса. Каждый день солдаты тренировали отражение атаки и отступление в глубину урбса.

Тит, напротив, горел желанием выступить за стены и возвести понтонную переправу, чтобы ночью ударить по гарнизону. У римлян имелись баллисты, осадные лестницы, приступы и вороны, однако Теренций считал доводы соратника в пользу наступления неубедительными и обвинял его в отсутствии здравого смысла. Военачальники часто вступали в прения и редко приходили к соглашению. Легионеры называли их Кункатором и Баркой, которые при встрече рассыпались в похвалах, а за спиной проклинали друг друга2020
  Одно из главных противостояний во время II Пунической войны (218 – 201 до н. э.) было между Ганнибалом по прозвищу «Барка» (молния) и Квинтом Фабием Максимом по прозвищу «Кункатор» (медлитель).


[Закрыть].

Перед военным советом легаты уединились в принципии, чтобы набросать приблизительный план действий.

– Пусть Митра решает судьбу галлов, – сказал Тит. – Я не собираюсь с ними сюсюкаться. О Юпитер Статор! Смертельная похоть Прозерпины! Мы с такой скоростью расширяемся, что скоро сами возведём мост, соединимся с гарнизоном и начнём торговать с алеманнами. Между прочим, арелатские меха считаются лучшими в Нарбонне и Лугдунуме.

Теренций развернул холст с недавно нанесённой картой и ткнул пальцем в точку с названием Flavius Сhloros.

– Исключено. Видишь, какой изгиб русла у крепости? Строители были не дураки, обезопасили тыл. Понтонные переправы снесет течением. Тут нужен полноценный мост или плотина.

– Если тебя не устраивает план с внезапным нападением, то давай выкатим баллисты и обстреляем крепость греческим огнем.

– Ещё раз говорю – строители были далеко не идиоты. От южной кладки до реки около трех стадиев…

– Хочешь сказать, баллисты не достанут до стен? – спросил Тит. – Наши орудия бьют почти на два стадия. Сделаем насыпь, закатим баллисты, и тогда камни точно долетят до цели.

– Я сказал, примерно три стадия. Может, и больше, а ещё не забывай о ширине русла. С юга на крепость никогда не нападали, – парировал Теренций. – Река не позволяла расставить штурмовые орудия, а насыпь сделали, дабы обезопасить крепость от весенних разливов. К тому же твой греческий огонь не нанесёт особого вреда. Только запасы истратим. Зажигательная смесь понадобится при обороне.

Тит покачал головой. Он понимал доводы Теренция, но не хотел с ними мириться, ибо не любил трезвую рассудительность в военном деле. Находясь на посту легата, Тит знал не больше имагинария. Теренций же в компании соратника словно становился умнее.

– Потреплешь своими баллистами Атталу нервишки, а на следующий день уже нам придётся обороняться, – продолжал Теренций.

– И пусть! Пусть идут!

– Глупец! Как ты не понимаешь? – недоумевал Теренций. – За гарнизоном тянется многомильный хвост армии Аттала с фуражом. Нам их не осилить: ни ночной атакой, ни обстрелом. Тут надо придумать что-то серьёзнее, хитрее.

– Нам надо взять этот гарнизон, Митра его подери!

– Нам или лично тебе, Тит? В чём смысл?

– Думаешь, нашему Августу приятно слышать вести о поражениях?

– Твой план скорее приведёт нас к смерти, чем к воинской славе.

– Этого мы не узнаем, пока не попробуем. Легионы окрепли, нам вполне по силам сразиться с галлами на равных. Они всю зиму наращивали животы и пили до отупения. Один наш легионер стоит пятерых таких пьяниц.

– Да, сил мы накопили, – согласился Теренций. – Но едва наладили продовольственную логистику, как наши легионеры наравне с галлами принялись жрать в три горла. И никакая гимнастика их животы не убирает – хоть режь. Наша сила в стойкости. Мы победим, если останемся на месте в ожидании галлов. Нас кормит богатейшая Массилия, а кто же потчует Аттала? Галлия, которую он же и разорял последние пять лет.

Тита не удовлетворил такой ответ. Он долго изучал по карте рельеф местности вдоль Изеры, Рейна и задержал взгляд на маленьком мосту, который связывал Галлию и новый каструм. Легата так и подмывало задать неудобный вопрос и поставить Теренция впросак.

Так они стояли в тишине и полыхали злобой. Наконец, Теренций поставил на карту фигурки двух легионеров. Тит догадался, к чему он подводил.

– Что писал пропретор насчёт Тигго? Когда нам ждать гостей?

– Ничего он не писал, – недовольно сказал Теренций. – Я не знаком с Цезарем, но знаю, что он зазнайка и хвастун. Они учились с Константином в Никомедии в одной школе.

– Мол, лучший наездник во всей Галлии. Он будет устанавливать свои порядки, поэтому нам нужно быть более осмотрительными.

– Как поспоришь с Цезарем?

– Он чуть старше нас, но это не имеет значения. Его, видать, боги любят больше, чем нас. Да, с Августом не поспоришь, он нас за детей считает. Но Тигго – другого сорта ягода, – сказал Тит, – с ним мы можем совладать. Главное действовать сообща. Чего нам ожидать, когда Цезарь заявится в каструм?

– Думаю, он выдвинет план, похожий на твой. Скажет, какое мы дерьмо и предложит взять крепость.

– А я думаю, что он предложит отправить наёмников в гарнизон. Помнится, в Иберии они на пару с Криспом так и сделали: пробрались в деревню в восточной оконечности Аквитании и убили местного вождя. Змея без головы неопасна. Покрутится возле ног да издохнет.

– Ланциарии из твоего легиона уже пробовали убрать Аттала – не вышло.

– Там же какая-то тёмная история, – заметил Тит. – Вроде Веспасиан как-то был связан с Атталом?

– Да, – кивнул Теренций. – Но до Августа это не дошло, и историю замяли. Думаю, сейчас можно нанести ответный удар, ведь теперь лазутчиков никто не ждёт.

– Следопыты Аттала смогли же убить Эпихарида? – подтвердил Тит. – Чем мы хуже? Отрядим пару десятков. Кто-нибудь и доберётся до цели.

– В войске Аттала есть настоящие мастера. Домициан говорил, что римляне в наёмном деле никогда не достигали высот, ведь мы не привыкли действовать под покровом ночи.

– Идиотское предположение, честно сказать, – сказал Тит. – Даже если это правда, то у меня есть ланциарии и не римских кровей. Они не поклоняются тому культу честолюбия, к которому принадлежит каждый римлянин с малых лет. Помнишь того немого бродягу, который тебя отделал, словно мальчишку? Он знать не знает, что такое Рим, а за пару галлонов поски принесёт чью угодно голову.

Шея и уши Теренция заалели.

– Обязательно это говорить? Я бы посмотрел, как ты справился с ним.

Ещё много часов легаты пререкались и вели пустые беседы, но так ничего и не решили.

Накануне очередных ид, когда они горячо спорили об осаде Сиракуз, произошедшей более шестисот лет назад, в принципий попросился нарочный и вручил Теренцию письмо. Следом за ним вошёл мужчина с кудрявыми волосами и представился.

Тит равнодушно оглядел вошедшего, в то время как Теренций раскрыл рот от удивления.

***

Протей недолго думал о смерти Вирсавии. Он старался принимать смерть как факт, а не горестное событие. Но как бы ни пытался фракиец оставаться равнодушным, его всё же одолела меланхолия. Вакханки уложили Вирсавию на погребальный костер и проводили в последний путь; Протей лишь краем глаза взглянул на непонятные ему танцы и поспешно покинул церемонию.

Когда Теренций решил, что каструм уже достаточно защищён, у легионеров появилось свободное время. Протей теперь посвящал свободные минуты чтению и, к удивлению соратников, сдружился с Кемалем.

Карфагенянин напомнил Протею о манускрипте, который тот обещал вернуть, но забыл. Фракиец обещание выполнил, но из-за чудовищной тоски попросил Кемаля рассмотреть рукопись вместе. Чтение, перемежающееся с игрой в кости, порядком надоело Протею. Так, двое любопытных погрузились в изучение древних записей, содержание которых ещё не понимали.

Протей донимал Кемаля бесконечными вопросами:

– А эта каракуля что означает?

– Это гимел.

– Какой гимел? Верблюд?

– Можно сказать и верблюд. Разве не похоже?

– На примитивного верблюда похоже. Это одинаково похоже и на гору, и на шатёр принципия.

– Или на мелкий отросток Стиракса между ног.

Протей прыснул, Кемаль лишь улыбнулся своей шутке.

– Финикийцы решили, что это верблюд. Гамму ведь знаешь?

– Конечно, знаю. Только гамма из греческого.

– Теперь ты на шаг ближе к истине.

– Очень познавательно, только что делает греческая буква в карфагенской табличке, которая находилась в Галлии в храме фракийского идола? Нет, я не зануда. Просто интересно.

– Жизнь научила меня вникать в суть происходящих событий. Мы, карфагеняне, – Кемаль указал на себя, – народ более древний, нежели римляне или греки. Мы подарили письменность грекам, а они – римлянам. Точнее, они украли у нас символику, а теперь бахвалятся этим.

– Возможно, и вы украли буквы у кого-то, кто был до вас. И так до бесконечности. А к чему ты рассказал про Карфаген? Какое отношение это имеет к тексту? – Протей постучал по пергаментам.

– Такое, что половина слов здесь написана на языке пунов. Буквы в тексте частично схожи с греческими. Я могу распознать только часть документа. Многое стёрлось, многое незнакомо. Если немного соображаешь в мавританском, тогда можно и прочитать.

– А ты соображаешь?

– Мой отец был командиром мавританской конницы. Если мать меня не обманула, – пожал плечами Кемаль.

– А ты, оказывается, муж ученый. Я думал, только Прокл у нас вечно в книгах, точно друид. Где ты научился читать?

– Мой дед был архивариусом.

– Я помню, как Кустодиан говорил, что для лазутчика в первую очередь важна голова, но не вижу преимуществ грамотеев перед мечником. Зачем вообще наёмнику грамота?

– Наёмник с мечом – мясник, наёмник с мечом и пергаментом – недосягаемый убийца.

– А наёмник с мечом и стилусом – идиот, – закончил Протей. – Я помню эту извечную присказку Агесилая. Кто же обучил тебя бою?

– Агесилай, конечно. До встречи с казармой в Лутраки я держал меч всего пару раз и каждый – убивал.

– А ты у нас непрост. Или такой же болтун, как Стиракс?

– Так вышло, что отроком я осознанно убил ливийца, который зарезал моего деда. А потом ещё убил человека, но уже случайно: подрались со сверстником – тот и умер. Я даже бил несильно.

– Мальчишка убил ливийца?

– Ничего особенного: пырнул его со спины. Меня тогда крепко избили и обнесли, хотя и брать было нечего. Я не мог ходить, но нашёл силы, чтобы превратить спину того ливийца в месиво, – Кемаль прыснул. – Но ещё больше сил понадобилось, чтобы убежать от его дружков идиотов. Ребенком не мог бороться с гневом, сейчас повзрослел.

– Ребенок, который умеет бороться с гневом – трус. Дети не понимают, что такое гнев и как его сдерживать.

– Думаешь? Возможно, ты прав. Всё случилось слишком быстро. Я даже ничего не понял.

Они замолчали. Протею хотелось побольше узнать о Кемале, ибо, к своему стыду, это был единственный человек в его отряде, о котором он ничего не знал.

– Ты продолжай. Я слушаю.

Кемаль вздохнул.

– Что рассказывать? Отца убили, мать умерла. На имущество накинулись коршуны, большинство из которых я никогда ранее не видел. Потом из-за голода пошёл к одному господину, но мне не по нутру были его приставания. Сбежал, угодил на весельное судно, на котором меня и занесло в проклятый богами Рим. Я был самый мелкий, грёб плохо. Вот меня и спровадили подальше. Говорили: «Твоё место на кухне или в борделе». На рынке работорговцев меня приглядел Филипп, мол, я изворотливый и юркий – Аиду промеж ног пролезу, и тот меня не заметит.

– Да, ты и сандалии у Гермеса стащишь, – согласился Протей.

– Оказалось, что у меня неплохие задатки следопыта-ланциария.

– И не поспоришь, – поддержал фракиец.

Он пододвинул пергаменты и изучил разбросанные буквы.

– Мы закончили на верблюдах. Ты понимаешь здесь хоть слово?

– Я украл его из храма Хорса, когда увидел знакомые имена. Здесь написана легенда о Танитаиссе. Это женщина из Карфагена, которую по преданию занесло в Аквитанию к холму Илларгет. К сожалению, это единственное, что я смог прочесть. Остальное написано на незнакомом мне языке. Был ещё кусок, который я смог прочитать, – Кемаль принялся листать пергаменты и заметил: – Не похоже всё это на тебя. С чего ты подался в учение?

– Скучно мне, Кемаль, – протянул фракиец. – Кажется, я её любил. Знаешь, такое отвратное чувство: пока ходил по лесам, искал всяких там Атталов – о Вирсавии и не думал, сейчас же она не выходит у меня из головы.

– Не знаю, что тебе сказать. Ты ведь слышал грязные сплетни о ней…

– Слышал. Не бойся, говори. Я просто не хотел в это верить. Ведь я Протей! Может, и не самый лучший мечник на свете, но довольно неплохой по меркам легиона. Мне казалось, что женщины, ищущие первобытную силу, требуют такую же любовь. Думал, что женщины любят амбициозных. Взгляни на легатских жен, какая сила в их походке, их глазах.

– У наших сынков только проститутки да толпа ликторов, – возразил Кемаль. – Я краем глаза видел только сварливую дакийку Веспасиана. Толстозадая баба, которая вечно порицает муженька.

– Пока я вытаскивал пиявок из задницы на болоте, Вирсавия подставляла свою задницу под легионеров, – заключил Протей. – Женщины ведь любят силу, почему она себя так вела?

– Не знаю, спроси Прокла. Он разбирается в делах сердечных.

– Ага, разбирается, – с насмешкой произнёс Протей. – Он женщину на вкус не пробовал, а еще других смеет учить.

– Сам знаешь, что он может дать дельный совет. Прокл обычно оказывается прав, ведь он не обсуждает те вопросы, которые его не касаются. Нашёл!

– Что нашёл?

– Отрывок, который смогу прочесть.

Протей взглянул и фыркнул.

– Тут и неуч прочтёт. Это же чистый греческий.

– Да, а под ним этот отрывок на финикийском диалекте.

– Есть даже на латыни, – удивился Протей.

Кемаль приложил палец к пергаменту и погрузился в чтение.

Мир не делится на север и юг. Линия идёт сверху вниз – не иначе. Суша с водой делится на восток и на запад. Люди живут здесь и там, везде – люди. Они плодятся с такой скоростью, что обычной войне уже не под силу очистить от них землю.

Всё же люди важны и нужны. Кто тогда будет осваивать земли? Они осваивают – мы отнимаем. Не хотят отдавать – подождём и отнимем позже. Суть жизни есть власть. Кто понял это первым – победил. Мир наполнен богами и их антиподами, посему мы не имеем права жалеть соперников.

Греки бегали голышом и заталкивали в рот маслины, Месопотамия вышла из Евфрата, римляне украли государственность у этрусков, отняли земли у самнитов. Видимо, им помогали добрые боги, ежели их народы занесло в процветающие края. Мы же грызли лёд зубами, отвоевывали у снега каждый клочок земли. Мы не познали лета, не ощутили спокойствия, не почувствовали вкуса маслин, не увидели реку безо льда, ни у кого ничего не украли. Нами правили злые боги, иначе зачем судьба забросила нас в такой мрак?

Посему мы и поклоняемся свирепым идолам: они справедливы, они сильны, они прокладывают пути, чтобы мы стёрли из памяти добрых богов. Для нас это пустяк, ибо мы способны уничтожить народы, вычленить их по кусочкам, раскидать по страницам истории, чтобы после глупцы рылись в спиралях и искали совпадения. О глупцы, о несчастные! Жаль, что вы родились в тепле и не видели Белой смерти, не испытывали на себе дыхания Белого пламени.

Мы многое стерпели, многое проглотили, а эти выскочки думают, что имеют право учить нас жизни. Дисциплина – мать порядка, хаос – отец больших возможностей. Ибо только в хаосе можно вершить судьбы народов. Но второе недостижимо без первого, посему необходима муштра, железная дисциплина, крепкий пинок. Идеальный вариант заключается в создании видимости дисциплины.

У нас нет «я», есть лишь «мы». Настанет время, когда мы обратимся к Нему, воздадим Ему дары и вручим свою волю. Их было много, будет – ещё больше. Даю вам знак: предтеча придёт и прольётся столько крови, что кони захлебнутся.

Едва она сгинет – придёт и Филин. Ложь – это основа основ. Человеку стоит солгать однажды, чтобы его ложь переиначили ещё тысячу раз. Честный многократно раскается, ежели его бренное тело занесёт в бордель, бессовестный же откроет любую дверь и возьмёт своё, ибо не видит нужды в объяснении поступка.

Да будут оповещены о грядущем все народы. Пусть знает Лузитания, Испания, Латиум, Фракия, Парс, весь восток, земли египтян, пунов и все жаркие пески к югу от Нубии: следом за львом пришёл орел, чьи перья разлетятся по всей Галлии.

Не нужно искать чью-то волю в уже предначертанном, её не превозмочь. Если скажем найти у Филина когти – вы найдёте, скажем найти у Филина руки – вы найдёте, скажем искать малахитовые очи – найдете и убьёте всех, у кого глаза не таковые.

Так завещал дед мой Баль, отец мой Малх и я, Дориамид, завещаю. Пусть растут снежные вершины Килосса и низвергаются равнины Латиума.

Протей пытался осмыслить услышанное, но разум не мог выцепить хоть одну понятную фразу.

– Это какой-то закон?

– Не знаю, – ответил Кемаль. – Но звучит зловеще.

– Где находится этот Килосс?

– Вероятно, где-то на севере. Или в горах. Может, в Бактрии или Согдиане.

– Где-то я слышал это слово, но не могу вспомнить где, – Протей напряг память.

Ему помешал стук копыт. Протей весь день слышал лошадей с тренировки эквитов, но сейчас интуиция подсказывала, что мчащийся всадник направляется именно к нему. Спустя несколько секунд из-за линии палаток выскочил Анион, который так резко вошёл в поворот, что чуть не свалился с коня.

– Протей, тебя зовут в преторий. Легат. Поспеши!

– Что произошло? Давно ты подрядился гонцом?

– С легатом же не поспоришь! Иди в шатёр Теренция.

– Нас перевели?

– Не знаю, приказа не было. Тит тоже там. Оба бледные, как трупы возле Канн. Смотрят друг на друга и заикаются.

– Вас позвали? Тебя, Прокла?

– Нет, только тебя, – Анион спустился. – Бери коня, так быстрее.

Протей взлетел в седло и пустил коня в галоп. Лагерь разросся, легионеры заполонили все проходы, посему фракийцу пришлось делать большой крюк. Протей добрался до шатра Теренция до того, как прогудел карникс и был дан сигнал первой стражи караула.

– Я уже подумал, что ты расшиб голову как твоя подружка и решил проигнорировать приказ легата, – произнёс Леонид. – Они тебя ждут.

– А ты что забыл здесь?

– Получишь пять ударов палкой, недоносок. Вот выйдешь от легата, я тобой займусь. Забыл, с кем разговариваешь?

– Пользуешься властью? Подожди немного. Своей властью я воспользуюсь в полной мере.

– Тебе на роду написано чистить щиты легионерам и менять уздечку лошадям.

После этой короткой перепалки ликторы впустили Протея в шатёр. Фракиец хлопал слезящимися глазами и не сразу сумел разглядеть присутствующих. Он думал, что его ожидает совет трибунов, однако в шатре находилось только четыре человека: вольноотпущенник Теренция в углу и трое за столом. Два легата сидели по краям, а третий – спиной к выходу. Фракиец не узнал его.

Протей отбил приветствие и встал в стойку. Леонид расположился чуть позади. Фракиец заметно волновался. Теренций лениво стащил со стола раскрытый свиток и, прокашлявшись, зачитал:

– Назначить Филиппа из Аргоса временным легатом VI Победоносного легиона до полного изгнания угрозы Рима за лимес Серой лиги. Тут ещё много всего, но остальное тебе знать не положено.