Текст книги "Алеманида. Противостояние"

– Да, Уммидий, сказки сочинять ты всегда умел, – усмехнулся Далмат.

– Я тебе лишь передал слова Тита Нигера. А что до Августа, говорят, он уже и в Назорея уверовал. Ты же знаешь эти заветы слабых? Тебя бьют по животу, а ты должен подставить яйца. Лев отгрызёт тебе руку на арене, а ты должен славить своего Защитника, который плевать хотел на плебеев. Хотя все эти назореи, презирающие смерть, порядком попортили кровь наместникам в провинции. Некоторые уже откровенно психуют и отправляют христиан на виселицу, ведь официальная казнь сотни упрямцев где-нибудь в Иудее – слишком большая нагрузка для местных царьков. Миром правит зло и холодный расчет, Далмат. На добродетелях далеко не уедешь. Можешь взять на заметку, напишешь в своей сотой по счёту книге. Разрешаю даже не ссылаться на меня.

Уммидий снова захохотал. Лузитан произнёс:

– Слежку за тобой устроил Антигон, не Август. Он надеется выслужиться и ждёт момента, когда ты проколешься. Хочет поймать тебя на двух преступлениях.

– Интересно, если к тебе придёт Антигон, то ты тоже ему все выложишь?

– Антигон тут камня на камне не оставит, Далмат, – ответил Уммидий. – Первое правило наёмника: не связывайся с заказчиком, чьи грехи тебе неизвестны. Антигон почти как христианский Плотник: чист и без тёмных пятен. Мы его можем убить, да только он нам ничего не сделал. Не поверишь, но он один из немногих, кого никогда не просили приструнить.

– А по мою душу приходили?

– Если и приходили, то ты бы не узнал об этом, Далмат, – заверил Уммидий. – Даже у наёмников есть принципы.

Септимий снова попросил у нубийца мешочек и швырнул Лузитану.

– Мне достаточно убрать только исполнителя, раз уж заказчик – такая сложная цель. Хватит на расходы?

Лузитан пересчитал монеты и поинтересовался:

– Кого убрать? Нарочного пропретора?

Далмат кивнул, поражаясь догадливости Лузитана.

– Маловато, – съехидничал Уммидий. – Если удвоишь, то заметано. Дело всё-таки непростое, лезем в карман самому пропретору.

– Какие же вы подлые мерзавцы, – Септимий подозвал нубийца и передал ещё мешочек. – Сейчас хватает?

– Мы не подлые, а предусмотрительные, – ответил Уммидий.

– А за царицей тоже следишь?

– Я бы отдал все твои монеты, свою ногу и руку за разговор с её Туллией, – сказал Лузитан. – Она знает все секреты госпожи, но не выдаст их даже под пытками.

– Где взять таких слуг?

– Туллия – сирота из приюта Тиберия. Сенатор подарил её царице на свадьбу. У него женщины научены, как себя вести в непростых ситуациях. Думаю, Туллия таскает за щекой капсулу с ядом, чтобы сразу отдать дух богам.

– Не жалуйся, ты выбил себе женщину ещё лучше, – произнёс Уммидий. – Знаешь, Далмат, я бы на твоем месте послал Фаусту к Аиду и женился на Зие. Роскошная женщина, пусть и со странностями.

– Так что с царицей? – не унимался Далмат. – Куда она ходила вчера?

Лузитан пошелестел пальцами. Септимий понял намёк и встал из-за стола.

– Даже Иосиф не такой скаредный, как вы!

– Знаем, знаем, – с улыбкой проговорил Уммидий. – Только Иосиф не в курсе всего, что творится дальше квартала ткачей.

Септимий оставил пять сестерциев за вино и удалился. Он долго бродил, но в итоге вернулся домой. Далмат боялся пригласить Фаусту к себе, ведь теперь в Риме находился её муж со всем двором, поэтому разослал посыльных по городу. Через час поиски дали результат, и он узнал, что Фауста готова его принять в саду Мецената. Константин отбыл на Марсово поле для войскового смотра. Септимий помылся, сменил одежду, прилизал волосы и отправился к Фаусте.

Царица сидела на скамье в окружении нескольких матрон, рассказывающих непристойные истории. Женщины выдерживали томные паузы, охали и закатывали глаза, а Фауста играла роль слушательницы. Едва увидев Септимия, её собеседницы вспорхнули и удалились. Царица облачилась в дорогой пеплум, расшитый жемчугом и мелким бисером.

При виде Фаусты Септимий улыбнулся, правда в этот раз его улыбка походила на шакалий оскал. Его всегда веселило, когда Августа надевала белые платья или столы, подчеркивая свою чистоту. Более лицемерного жеста Септимий не знал. Царица даже сидела так, словно хотела совратить посетителей парка и собственную охрану. Палатины уже не обращали внимания на госпожу. По спокойному взгляду гвардейцев Септимий догадывался, что она спала с каждым, а, возможно, и со всеми сразу. Он подождал приглашения и уселся рядом.

Септимий смотрел на Фаусту, её прекрасные плечи, восхитительный профиль и поблёскивающие глаза. Он знал, что порочнее этой женщины не сыскать во всем Риме, а, может, и на всем белом свете. Далмат видел и чувствовал черноту её сердца, понимал, что в отношении его она руководствуется только расчётом и выгодой, но ничего не мог с собой поделать. Септимий скользил взглядом по её лицу, шее и ногам. Ему казалось, что Фауста продала душу Аиду за вечную красоту, ибо невозможно было поддерживать тело в таком безупречном состоянии после совокуплений с тысячей мужчин.

Царица обратилась к Септимию:

– Муж ждал, что я буду скорбеть, когда узнаю, что ты отправляешься в Галлию, но я всегда умела перед ним притворяться. А чего расстраиваешься ты? Знаешь, почему тебя отправляют в ссылку? Константин думает, что ты ухлёстываешь за мной. Он желает не окунуть тебя мордой в кровь алеманнов, а всего-то оградить от меня. Видишь, как всё просто!

– Но как он оградит тебя от морских портов и гладиаторских казарм? – не выдержал Далмат.

Шея Фаусты заалела. Она поджала губы, в её взгляде замелькали вспышки гнева богов-олимпийцев.

– Далмат, ты так разговаривай со своими шлюхами, а меня к ним не причисляй. Прикажу, и тебе сейчас же отрежут голову. Поставлю её в спальне. А с твоим фаллосом я как-нибудь совладаю. Мне не впервой закреплять неподъёмное!

– Что же делать? – игриво произнёс Септимий.

Мимо них прошли дочери сенатора Семпрония и поклонились. Фауста подобострастно улыбнулась и вернулась к разговору:

– Возьми Зию с собой, разыграй трагедию, покажи любовь, и Константин усомнится в своих страхах, – как ни в чём не бывало сказала Фауста. – Таскай её везде и всюду. Какой-нибудь центурионишка обратит на неё внимание, а ты огрызнёшься. Поверь мне, на ревнивых мужчинах это работает безотказно! Если, конечно, к тому времени Кастул не раскопает для тебя яму.

– Этот вопрос решён, – выговорил Септимий.

– Приятно видеть человека с твёрдыми намерениями. Поспеши, иначе Зию швырнут собакам, а тебя в Мамертинскую тюрьму, а после в Тибр. Евтихиан был тупицей, но муж разозлился, когда узнал, что его советника так обесчестили. Пусть Посейдон схоронит его тело. Он нам более не угроза, но за тебя основательно взялись. Ты готов в случае чего продать имение, чтобы выложить золото за устранение Аттика?

– Даже префекта претория подрядили на слежку? – угрюмо спросил Септимий.

– Уже нет. Его на время отозвали, пока легионы здесь. А вот крыса пропретора до сих пор ковыляет на одной ноге. Иди, Септимий, – она незаметно пролезла к нему под тогу. – Если муж не вернётся ночью, то я приду к тебе. Мне ведь нужно наградить тебя перед отъездом.

С тяжёлым сердцем Септимий отправился к себе на виллу. Он не понимал ни отношений в царской семье, ни саму Фаусту. Если люди в большинстве своем стремились к комфорту, благополучию и достатку, то царица рвалась всё выше в надежде получить абсолютную власть и обожествление. Она шла напролом, не брезгуя подкупами, убийствами и доносами. Уммидий, коего Далмат обвинял в беспринципности и отсутствии кодекса, по сравнению с божественной Фаустой уже мог пополнить лик святых в христианском пантеоне.

Септимий долго размышлял о семье Августа и пришел к неутешительному выводу: страной заправляла Елена, которая бросала кость псам-Августам, а те боролись до кровавой шерсти, дабы урвать кусок с мясной прожилкой. Елена всегда стояла в стороне, она редко бывала в Риме или Медиолане. Если с мужем Фауста могла разругаться, Антигону нахамить, а Тиберия послать к Аиду, то с Августой Еленой она старалась просто не встречаться. В политике не было места родственным связям. Септимий понимал это как никто.

В полночь к Септимию явился посыльный от Уммидия, который сообщил, что всё выполнено с ювелирной точностью и более хромоногий сотник его не побеспокоит.

II

Арелат постепенно наполнялся людьми со всех концов Галлии, Лютеции, Бретани и Аквитании. Советом конунгов было принято решение направляться к Массилии, раздавив по пути ненавистный римский стан на противоположном берегу. Союзное войско галло-алеманнского альянса крупными подразделениями выдвинулось к бургу на Изере. В гарнизоне Хлора не хватало места, поэтому галлы установили лагерь в пяти милях от него.

Шествие тормозили сами солдаты, в рядах которых отсутствовало единство. Не все племена присягнули Атталу на верность, и в памяти многих ещё не поблекли воспоминания о грабежах алеманнов. Аквитанские галлы грабили отстающие обозы гельветов, кои некогда разоряли их поселения. После ряда недомолвок гельветы накинулись на арелатских галлов, спутав их с аквитанскими, ибо не различали акценты, с которыми говорили их южные недруги. Зарейнские квады, которых война скинула с насестов, нападали на маркоманов и уничтожали лагеря, дабы отомстить за прошлогодние погромы.

За неделю в войске Аттала недосчитались десять тысяч человек, большинство из которых дезертировали, а также пять сотен лошадей и три десятка обозов с зерном. Конунг метался в неистовстве, ибо такое стечение обстоятельств нарушило его планы, связанные с испанцами. Конунг квадов Ориг предложил замедлить продвижение войска, дабы не растягивать его по дороге на многие мили и усилить охрану обозов. Ночные нападения продолжились, но фуражи более не трогали. Аттал вновь отложил наступление в ожидании, когда войско полностью соберется. Он не хотел нападать волнами, говоря конунгам о том, что это нецелесообразно.

После столкновения сторон возле переправы Теренций отправил гневное послание нескольким конунгам, дабы их предводитель ответил за нарушение негласных законов военного времени. Харольд и ухом не повел в ответ на эти требования, назвав письма легата кабаньей отрыжкой.

Чтобы хоть как-то скрасить затянувшийся сбор войска, редкие отряды гельветов и алеманнских лазутчиков стали всё чаще перебираться на тот берег по недавно наведённой канатной переправе и козьему брёвнышку, которое находилось выше по течению. Римляне успешно отбивали нападения, однако враги иногда умудрялись сжигать сторожевые посты и рушить стены.

Аттал же вновь погрузился в поиски Киаксары, которая во время стычки на тракте испарилась самым непонятным образом. По его приказу разведчики обыскали все тела, но не нашли девушку. Вередарии из каструма также сообщили, что племянница конунга в лагерь не возвращалась.

Конунг оставил мысли об убийстве Киаксары и жаждал найти её уже из чистого упрямства. Его раздражали везение и изворотливость девушки. Поначалу Аттал ни угрозами, ни уговорами не мог привлечь Агареса к поискам. Однако едва Харольд отрядил Эмреса, как Перс очнулся, ибо понял, что ученик может многое разнюхать про собственного наставника. Несколько дней они искали Киаксару там, куда Эмреса вёл Агарес, пока Аттал не забрал нетопыря для личных дел. Перс посчитал, что теперь достаточно одной лишь видимости горячих поисков.

Агарес прибрал девушку к рукам с определённой целью. Он знал, что Киаксара была дочерью Фанисы – его настоящей жены, которую некогда отбил Ирманд. С помощью Киаксары Перс надеялся получить ответы на свои вопросы, заполнить недостающие кусочки мозаики и понять, в чём его превзошёл напыщенный алеманн.

Перс несколько раз начинал издалека беседу с Киаксарой, но с сожалением осознавал, что предания Ктесифона давно превратились в легенду. Все страсти при дворе шаха обошли Киаксару стороной, ведь в те дни она ещё не родилась. Он решил, что со смертью Ирманда месть состоялась, поэтому не видел смысла портить жизнь ни в чём не повинной девушке.

Порой он ещё посещал темницу и сравнивал себя с Киаксарой, надеясь, что Фаниса волею богов передала его семя, однако не видел не единого сходства между Анаит и Киаксарой. В каждом слове, взгляде и жесте девушки проступала гордыня и стать Ирманда.

Когда Агарес не смог удовлетворить личные интересы, то посчитал верхом глупости отпускать Киаксару на все четыре стороны. Перс решил придержать девушку, чтобы понять её ценность для конунга. Первое время Киаксаре дозволялось свободно перемещаться по гарнизону, однако когда в крепость зачастили нарочные Харольда, Агарес упрятал Киаксару в темницу. Позже Перс понял, что на девушку не обращали никакого внимания, ведь она сливалась с местными жителями, а Аттал по-прежнему не знал, как выглядело продолжение его рода.

В те напряжённые дни Аттала волновали многие вещи. Одной животрепещущей проблемой был Брадан, от которого после неудачного сражения простыл след. Аттал отозвал Агареса из гарнизона и приказал отправиться за Браданом. Перс отказался выполнить прихоть конунга, ибо слухи утверждали, что неудачливый военачальник убежал в Иберию, откуда отчалил в Ливию. Аттал не желал слышать о таком раскладе событий. Он отчитал Харольда за опрометчивое решение о замене военачальника, а после приказал Агаресу разыскать Брадана, даже если ему придётся отправиться в Ливию. Аттал принялся учить Агареса жизни, но тот дерзко отмахнулся, сказав то, что посеяло раздор между мужчинами:

– Чтобы получить невозможное, нужно платить соответственно своим запросам. У меня жалование, как у рядового солдата. Неужели ты сравниваешь меня с ними?

Аттал разразился воплями и произнёс часовой монолог, в котором обвинял всех подряд, не замечая в своих словах и решениях ни единого огреха. Он называл себя царём и богом, посему считал, что любой его приказ приравнивался к закону и божественному откровению. Но казнить Перса Аттал не мог, ибо тот состоял на службе в качестве наёмника.

Агарес откланялся и двинулся в гарнизон имени Германика. Он уже намеревался взять жену, дочь и убраться подальше от места, где ценность его услуг приравнивалась к паре сестерциев. Агарес уже планировал предложить свои услуги римлянам. Но он отдавал себе отчёт в том, что данное соглашение станет последним в его жизни, ведь в будущем никто более не захочет якшаться с наёмником, поступившимся неписаным кодексом чести. Агарес думал, и от размышлений только сильнее болела голова.

***

По пути в гарнизон Германика Перс так разозлился на конунга и Харольда, что чуть не загнал до смерти своего скакуна с Экбатаны, которого купил у негоциантов с Лютеции. Агарес увидел стены гарнизона и остановился. Он только сейчас понял, что посещая Киаксару, ни разу не проведал её соседа. Римского легионера схватили по его приказу и держали впроголодь.

Перс ждал знака свыше. И получил его, едва оказался в крепости. Перс посчитал приход Харольда за знамение. Агарес сразу понял, что тот вынюхивал по приказу Аттала. Сам воин оказался в непростой ситуации: он мог надеяться только на себя. Ученики отстранились от него по его же вине, Харольд ждал осечки, а конунг разгневался. Даже ненавистный Калваг, к которому Агарес в редких случаях обращался за помощью, был мёртв.

Харольд отделился от толпы гвардейцев и направился к Агаресу.

– Давно ты здесь не появлялся, бритт, – недружелюбно произнёс Перс.

– О, и не говори, Перс! Бург находится под моей защитой, а я сюда не заглядывал с тех самых пор, как двинулся лёд. Как прошли поиски беглеца и беглянки?

– Никак. Конунг свернул разведку. Брадан более не наша забота. Не моя! А беглянку ищет твой Эмрес.

– Давно ли он стал моим?

– С тех пор как ты наобещал ему золотых гор.

– Заметь, это ты сказал, не я. Стоить отдать Эмресу должное, ведь он бы нашёл Брадана в два счёта. И напомню, что не только тебе поручили найти ублюдка. Уже забыл, какую награду пообещал Аттал за поимку этого труса?

– Ах, я ещё не успел добраться до крепости, а мешок с монетами уже увеличился? – с иронией произнёс Агарес.

– В три раза. Когда дело касается больших денег, то вести разносятся быстрее ветра.

– Значит, когда я на пальцах объяснил конунгу, что Брадан недосягаем, найти его стоило две лепты, а после моего отказа стало стоить десять. Конечно после такого половина Галлии будет искать этого идиота. Солдаты уже и забыли, что на носу наступление. Мне за пропретора заплатили меньше. Не понимаю шумихи вокруг этого предателя. Ошибся человек, испугался. С кем не бывает?

– Поверю на слово тому, кто не раз подводил нас всех.

Агарес улыбнулся. В душе у него горел огонь.

– Не пойму, чему ты так радуешься, Харольд? Ты сделал всё возможное, чтобы вместо Калвага назначили Брадана. Думаешь, я не знаю, какими методами ты продвигаешь своих любимчиков?

– Да, я благоволил Брадану, – насторожился Харольд. – Но я не отвечаю за его ошибки.

– Ты либо глуп, либо очень хитёр. Ты так бахвалишься своим умом, но едва тебя зажимают в угол, как становишься глупцом. Конунг, видимо, даже не знает, что под его ногами вьётся змея, которая поднимается всё выше.

Харольд сардонически рассмеялся.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты не так прост, как пытаешься казаться.

– Может, тебе стоит пожаловаться на меня конунгу?

– Я ведь не кляузник, в отличие от тебя.

– Я тебя умоляю, Агарес! Не строй из себя поборника чести, ты не таков. Не тебе рассказывать о человеческом достоинстве. И насколько же близко, по-твоему, змея подобралась к мыши?

– Боюсь представить, кого ты считаешь мышью. Я давно наблюдаю за тобой, Харольд, и не могу понять, чего ты добиваешься? Либо ты метишь на место Аттала, либо – соглядатай Рима. Пока ты был наместником в Арелате и не лез в дела войны, мы двигались вперёд, имели чёткую цель. Потом появился ты и всё пошло насмарку. Пока ты не сказал Атталу про легенду иллергетов, всё шло как по маслу. Крепости сдавались без боя, легионеры покидали пристанища с опущенными головами. Мы шли с войной, с высоко поднятым мечом, и обходились малой кровью. Потом ты затянул песню о дипломатии, и Рейн наполнился кровью. И не столько римской, сколько нашей, галльской. Без твоих нашептываний Аттал бы не стал наказывать тех, кто ему отказал. Зато с каким важным лицом ты потом приходил к поверженным и призывал к терпению и понимаю. Твоему лицемерию позавидуют даже римские сенаторы.

– Мне нравится, как ты говоришь, Агарес, – оскалился Харольд. – Продолжай в том же духе. Видимо, это долго копилось в тебе, раз прорвалось наружу в один миг.

Агарес шагнул вперёд и открыл плащ, обнажив рукоятку скимитара. Харольд не испугался, но невольно отступил. Стражники Харольда тут же подлетели к господину, но бритт кивнул, приказывая не трогать взбесившегося наёмника.

– Я ведь знаю, что ты мнишь себя царём. Бродишь вразвалку, думаешь, тебя никто не тронет, – Агарес вплотную приблизился к советнику. – Я прирежу тебя прямо здесь, а потом размажу твоих вшивых пареньков.

Стражники Харольда плохо говорили на галльских диалектах, но даже в сказанных с ломаным акцентом словах Перса услышали угрозу и схватились за мечи. Агарес не обратил на них никакого внимания

– Иберы – паршивые воины, которые плевать хотели на принципы. Я им заплачу вдвое больше, чем ты, и тогда прольётся не моя кровь.

– У тебя нет столько денег.

– Ты этого не можешь знать наверняка.

Агарес стоял спиной к иберам. Их было чуть больше дюжины, но Перса этого нисколько не пугало. Харольд отмахнулся и сконфуженно отошёл в сторону. Он не понимал, что задумал Агарес и не знал, насколько далеко тот может зайти в своих угрозах. Харольда нервировало, что иберы даже не двинулись с места, хотя в иной ситуации сломали бы неприятелю руку. Агарес развернулся и сделал шаг – иберы разом отошли.

– Они ещё помнят меня, – прошептал Перс, – помнят, как я зарезал их предводителя. Насколько велик их страх, если они вдесятером боятся меня?

Харольд не понял, к чему клонит Перс, и пожелал скорее убраться подальше от него. Агарес повернулся к бритту.

– Благодаря мне у вас лучшая разведка на всем Западе, однако свои таланты я применял чтобы разузнать не только о соперниках, но и о союзниках. Знание союзника спасает больше жизней и бережёт больше времени. Я хочу, чтобы сказанное мной ты вдолбил себе в голову и хорошенько обдумал. Ты должен понять, что ты такой же, как и все. В тебе нет ничего особенного.

Харольд приказал спрятать мечи, иберы повиновались.

– Ты ведь из этфириадов, бритт. Из тех самых, противоестественных этфириадов, что всюду паразитируют. Известно, что можно не быть ими по крови, но проникнуться их идеалами по духу. Благо, мелкого отребья вроде тебя хватает. Знаешь, Харольд, они очень ценят именно родичей по крови, да и то не всех. Иллергеты ведь от них научились требовать родства с бедуинами из Кирисхани, доказательства, что в твоих жилах и в самом деле бежит чёрная кровь. Ты для них пешка, блоха, человек второго сорта. Я уверен, что способен справится с ними. Им лучше не встречаться с людьми вроде меня. Тебя же прожуют, как кусок пережаренной телятины, и выплюнут. Или проглотят и сходят вечером в кусты. А ты при этом строишь из себя мудреца, мол, перед тобой открыли завесу мироздания, позволили дотронуться до мистического покрова Всевышнего.

На лице Харольда промелькнула искра испуга, которая тут же скрылась за маской насмешки. Он быстро взял себя в руки, хотя каждое слово Агареса било по его самолюбию.

– Не понимаю, о чём ты говоришь? Кто такие итфириадцы?

– Ты меня услышал, бритт.

– Можешь долго бросаться дешёвыми угрозами и пустыми обвинениями, однако ни на толику не приблизишься к истине. Смотрел бы лучше за своими ублюдками и дочерью, которая денно и нощно скачет на твоём возлюбленном Эмресе.

– Этим ты лишь подтверждаешь мои слова. Этфириады любят отводить от себя опасность именно так: ложью и подкупом.

Харольд его словно не слышал.

– Почему вы сначала искали Киаксару вдвоём, а потом вдруг Эмрес получил задание от конунга и удрал в бург? Прежде со своими выродками разберись, а потом к другим лезь.

– Типичная уловка любого лжеца: проигнорируй выпад врага и скажи ему, что его жена изменяет с соседом. Говорят, сердца этфириадов холодны, как земли, на которых они взросли. Говорят, что они зашли так далеко, что не нашли иных племён, и из-за недостатка женщин были вынуждены брать своих сестёр и матерей, дабы сохранить численность. Тебя с кем заставили спать?

Харольд уже хотел ударить Перса, но понял, что лучше вытерпеть эту грязную провокацию. Агарес и правда был очень силен, и даже скопом стражники советника могли не совладать с Персом. Харольд поправил заколку на накидке и гордо ретировался. Агарес крикнул вслед:

– Таковая ваша мнимая сила! Бежать без оглядки от правды. У вас всегда задница в огне!

Перс подождал, пока советник скроется из вида, и отправился в дом. Он поступился традициями и вместо того, чтобы почистить коня, сразу отправился к жене.

Сатэ не было дома, зато он услышал голос Анаит. Судя по вздохам, она занималась именно тем, за чем Агарес всегда боялся её застать. Перс прислушался и понял, что второй голос принадлежит Эмресу.

Агарес с ноги выбил дверь и с бешеными глазами осмотрел комнату. На кровати лежали смутившаяся Анаит, которая мигом прикрыла наготу, и голый Эмрес. Его лицо тотчас залилось краской. Мужчина прикрылся туникой и отошёл в сторону; его желваки играли, глаза лихорадочно бегали. Агареса обуяла такая буря эмоций, что он возжелал зарубить обоих. Совладав с собой, он ткнул пальцем в Эмреса, но не смог выговорить ни слова.

– Отец! О нас с Эмресом всем давно известно. Весь Арелат знает, что мы вместе, а ты всё пытаешься себя убедить, что это ложь. Не обманывай самого себя! Собираешься меня держать в девках до седин? Не хочешь продолжения рода?

– Я знаю, что вы вместе! – прогремел перс. – Твою мать выдали за меня замуж по родительской воле. Женщина не выбирает себе мужа, ибо природа вас обделила способностью делать правильный выбор. Я знаю, что ты далеко не девица, и не рассказывай мне тут о жизни старой девы до глубоких седин. Какого дэва вы делаете это на моей кровати?

– Последний раз ты спал здесь полгода назад, – фыркнула Анаит. – Так что не рассказывай мне, как я обесчестила кровать матери и твою. Как мы дошли до такого, отец? Мама все знает, но уже полгода боится сказать тебе о нас с Эмресом.

Анаит вдруг стянула с себя одеяло и подошла к столу, где лежало её платье. Агарес отвёл взгляд, чтобы не наблюдать за обнажённой дочерью. Эмрес набрался храбрости и выпалил:

– Я люблю её!

– Проклятые любовнички, – сетовал Агарес. – Тебе бы лучше полюбить кого-нибудь другого.

– Я люблю Анаит и женюсь на ней, даже если весь мир против, – не унимался Эмрес.

Пальцы Агареса потянулись к клинку, но вовремя остановились.

– Ты будешь наказан.

Перс тяжело дышал и не мог успокоить шторм в душе. Ему казалось, что его предали. Цветок, который он холил и поливал, сорвал проходимец, дорвавшийся до женских чресл.

– Да сколько угодно! – смело высказался Эмрес. – Хоть прямо сейчас! Что делать? Убить себя? Или отрезать член?

– Я сплю? – Агарес потрепал себя по щекам. – Вы когда успели стать такими дерзкими? Давно ли мальчик стал мужчиной?

– Тогда, когда мой наставник обещал быть отцом, а вместо этого распорол мне всю спину, – глаза Эмреса блеснули.

– Ты думал, я буду раздавать вам милостыню? Откуда столько спеси? Одевайся, полудурок! Живее.

Эмрес одевался неторопливо, осматривая каждый предмет своего убранства. Анаит стояла в стороне и изредка посылала отцу лучи гнева. Агаресу надоело смотреть, как ученик его испытывает. Перс звякнул сталью и дал ему крепкого пинка. Анаит вскрикнула и загородила собой распластавшегося на полу Эмреса.

Перс лёгким движением отодвинул дочь в сторону и склонился над учеником:

– Ты нанёс мне неслыханное оскорбление, посему я не могу оставить твой проступок безнаказанным. Ты получишь двадцать плетей. А с тобой я позже разберусь, – обратился Агарес к Анаит и снова повернулся к Эмресу: – Надевай штаны, мерзавец. Остальная одежда тебе не понадобится

Агарес вышел из комнаты. Эмрес покорно натянул широкие галльские штаны, сапоги и вышел следом; Анаит бросилась на кровать с рыданиями.

Перс любовно шлепнул коня по крупу и вытащил кавалерийский хлыст. Эмрес уныло шагал, завязывая тесемку на штанах. Последний раз его стегали на посвящении в лазутчики. После обряда инициации Агарес ни разу не бил Эмреса, ибо весь праведный гнев спускал на Бельфора. Тому доставалось за всё: неудобные вопросы, проступки, нарушения дисциплины, бахвальство и мнимое двурушничество, которое наставник почему-то видел в ученике.

Эмрес от рождения обладал слабым здоровьем и из-за непропорционального роста страдал ломкостью костей. Его малахольство и хандра ушли, когда он овладел луком и погрузился в тренировки. Сейчас Эмрес боялся, что порка может плохо сказаться на его здоровье и он, как и в детстве, снова окажется с десятком поломанных костей. Последнюю порку Эмрес до сих пор вспоминал с содроганием.

– Не думал, что копаешь яму себе? Я знаю твою тайну, знаю, кого ты прячешь…

Агарес оглянулся и с изумлением взглянул на наглеца.

– Я всё больше поражаюсь тому, как изменились люди в бурге, пока мы сидели на берегу реки. Когда ты так осмелел, Эмрес? Ты не получишь Анаит даже после понесённого наказания. Тебе не поможет ни Аттал, ни Харольд.

– Как ты собираешься удержать дочь? Ей не пять лет, чтобы ты помыкал ею, да и я не отрок. Я не потерплю, чтобы со мной так разговаривали.

– У тебя ещё пушок в щетину не превратился, щенок. Ты как разговариваешь с наставником? Похоже, я пожалел тебя с двадцатью плетьми. Жаль, у меня нет флагрума. Мигом бы из тебя дурь выбил. Сразу бы мальчиков полюбил!

– Вы были наставником, но времена изменились. Мы выросли, оперились. Каждый сам за себя. Ты просто не хочешь это признавать, Агарес.

Перс швырнул Эмреса к стене, потребовав, чтобы тот повернулся спиной. К мастерской скорняка, где разворачивались события, уже сбежалась толпа зевак, жаждущая поглядеть на столь редкостное для этих мест зрелище.

Эмрес поднялся на ноги и повернулся к Агаресу спиной. Перс замахнулся и нанёс звонкий удар. На спине лазутчика тут же вспух след от хлыста. Первый десяток ударов Перс делал выверено, с остановками, заставляя приговоренного ждать каждого взмаха руки. После пятнадцати ударов Агарес разозлился из-за того, что Эмрес не издаёт никаких звуков.

Спина бойца уже покрылась чудовищными кровоподтеками и ссадинами. Перс нанес больше тридцати ударов, но никак не мог успокоиться. Эмрес упал на колени, но попытался подняться, чтобы показать наставнику свою волю. На обряде посвящения в следопыты ему пришлось вынести только десять ударов палкой и далеко не такой силы.

Когда Агарес в очередной раз замахнулся, перед ним появилась заплаканная Анаит со взглядом, переполненным ненавистью. Агарес свернул хлыст и удалился, посчитав наказание исполненным. Поодаль от толпы стоял Харольд, который с невозмутимым видом наблюдал за экзекуцией. Он испытывал наслаждение, когда видел союзников в ссоре. А ещё он любил наблюдать за мучениями других людей. Однажды бритт даже заплатил денег, чтобы увидеть, как на арене в Арелате распнут христианку.

Перс оседлал коня и убрался к озеру, чтобы помыть скакуна в одиночестве. Толпа рассосалась. Измученный страдалец только теперь позволил себе издать стон. Анаит гладила его по голове и давилась слезами.

– Как же я его ненавижу! Ненавижу! Будь он проклят!

– Я однажды проклял так своего предка и, кажется, страдаю до сих пор, – сказал подошедший Харольд – Иногда на сердце открываются раны, поэтому лучше держать язык за зубами, дабы не наговорить лишнего.

– Ему нужна помощь. Кровь никак не останавливается.

– Отлежится неделю и будет здоров. Главное, целехонек остался, а следы от ударов уйдут.

Харольд указал стражникам на Эмреса. Их стало втрое больше, и теперь они не отходили от него ни на шаг. Эмреса подняли и потащили в гостиный двор. Беспокойная Анаит засеменила за Харольдом.

– Ему нужен покой, – сказал бритт, когда они оказались перед гостиным двором. – Я поговорю с ним наедине, а потом ты меня подменишь.

Анаит сначала не соглашалась, но в итоге всё же уступила влиянию Харольда. Из комнаты, куда положили Эмреса, Бритт всех выпроводил. Затем он порылся в шкафчиках и после долгих поисков разыскал лимон.

– Найти лимон в Массилии – обычное дело, но в Нарбонне даже зелёный плод – признак роскоши. Ложись на живот. Солнечный плод лечит от многих болезней. Зажми подушку зубами.

Харольд разрезал лимон и выдавил сок на исполосованную спину Эмреса. От невыносимой боли тот застонал – это было даже больнее самих ударов. Британец оглядел исполосованную спину Эмреса, скрюченные пальцы, застывшие от боли, и почувствовал прилив возбуждения. Он отшвырнул корку лимона в сторону и уселся рядом.