Текст книги "Алеманида. Противостояние"

– С чем же ты пришел ко мне?

– Аттал – не конунг, а всего лишь один из конунгов, который в дипломатии разбирается меньше, чем свинья в своём загоне. Удельные конунги решили, что лучше жить обособленно и в мире, чем образовывать суверенную Галлию и страдать за чужие принципы.

– Ты пришёл просить мира?

– Мы совещались неделю и пришли к выводу, что не хотим продолжать эту бессмысленную войну. Знал бы ты, Цезарь, сколько слёз пролили вдовы. А сколько деток осталось без отцов. Это немыслимо! Небесное воинство пополнилось мучениками, да только и нам нужно как-то жить дальше.

– Мои требования просты, – сказал Константин. – Если наши мнения сходятся, то, думаю, мы легко договоримся.

– Нас по-прежнему больше, царь. Солдаты храбры и умны, но до ваших уловок нам ещё далеко. Право, не понимаю, кто же сбросит вас с трона?

– Кто-то сбросит, но не в наш век.

– Быть может, учение христиан – это один большой план? Я сам из них и вижу, как возрастает сила назореев. Только они смогут опрокинуть ваше царство.

– Обойдёмся без пророчеств, – отмахнулся Август. – В последнее время я услышал их, пожалуй, с сотню, но ни одно не сбылось. Что же решили конунги?

– Нетрудно догадаться, что тебе, царь, нужен Арелат. Ты женился в одном из его храмов и очевидно, что он представляет для тебя ценность. Жители Арелата покинут город, он перейдёт к вам.

– Я согласен на передачу города. Мирных жителей оставь, я им не враг, а они мне. Моё требование – убрать воинские подразделения из города и в пределах двух лиг. Все крепости перед Арелатом возвращаются легионам. Там есть один опорный пункт возле вала. Его можете оставить себе, мне он не нужен.

– Ещё князья просят вернуть зятя конунга Гренна из римского полона. Его дочь сошла с ума и уже читает заупокойные молитвы, а паренёк оказался жив.

– Что я получу взамен?

– Ох уж эта мораль правителя под гнётом царствования, – улыбнулся Ориг. – В минуты корысти любая милость забывается.

Константин сверкнул глазами.

– К чему мне печаль одной девки?

– Прости старика, Священный! Лишнего ляпнул. Гренн предлагает заключить торговый пакт и мир на пятьдесят лет. Ему лишь нужен его сын.

– Я с иберами не воевал.

– Но воевал с вандалами. Сейчас они обязуются помогать.

– Ты пришёл с притязаниями от всех конунгов или выражаешь только собственное мнение?

– Я пришел решить наши споры на словах. С твоего позволения, окончательный мир мы закрепим на бумаге чуть позже. Ты согласен, Священный?

– Я согласен. Ещё вы обязаны вернуть гарнизон Гая Юлия Германика.

– О нём речь не шла. Если вы готовы его принять с живущими галлами, то я верну крепость под свою ответственность.

– Я требую голову человека, который устроил эту резню, – сказал Август.

– Кого именно? Харольд не меньше своего господина ответственен за провал, а Аттал в бегах. Его не найти.

– Я назначил за его голову миллион сестерций.

– В таком случае шансы повышаются, – согласился Ориг. – Значит, решено?

– Решено. На том и сойдёмся.

Ориг поднялся на ноги.

– Стоило ли проливать столько крови ради города и двух крепостей? – спросил конунг.

– Я спрашиваю себя о том же. А ты спрашивал себя?

– Спрашивал, но не нашёл ответ. Да благословит тебя Единый, римский царь.

– И тебя, владыка квадов.

Они пожали руки и разошлись с миром.

IV

После решающего сражения жизнь галлов в корне изменилась. Каждый день со стороны римлян следопыты приносили новости, которые изрядно приукрашивали. Мирные жители со страхом ожидали легионеров, однако от их прихода в Галлии ничего не изменилось.

Крепость Гая Германика занял римский гарнизон. Все ожидали кровопролития вплоть до полного искоренения галлов, однако вместо этого римляне принесли провиант. Местные жители уже больше года отдавали выращенную еду на нужды армии Аттала и только сейчас могли оставить себе все дары земли. Искоренили римляне только банды разбойников, кои появились после ухода из крепости галльских солдат.

По приказу нового наместника крепости в гарнизоне восстановили льноводческую ферму, которая пришла в запустение при Аттале, а также подняли из руин свиноферму и винодельню. К востоку от крепости отремонтировали каменоломню и дорогу к ней. С помощью новых поставок камня римляне восстановили пострадавший от пожара гарнизон Констанция Хлора. Заброшенные ткацкие мастерские, маслодельные и мясные лавки вновь открылись только спустя полгода.

Обычаи галлов уже давно смешались с культурой Рима. Галлы не мыслили жизни без вмешательства латинян. Только сейчас они поняли, что война за независимость, устроенная Атталом, нужна была ему одному, ведь истинные враги Галлии, коими он называл римлян, принесли варварам в итоге больше пользы, нежели сам конунг.

Аттал бежал в Британию. Многие считали, что конунг просто решил отсидеться, однако больше никаких вестей от него не поступало. Люди уже думали, что он погиб, но разведчики доложили, что опального конунга видели в Лондониуме. Константин так и не отправил на его поимку ни одного наёмника, хотя желающих заполучить миллион сестерциев набралось около тысячи.

На совете конунгов приняли условия капитуляции. Каждой из сторон они показались более выгодными, чем те, что были предложены сопернику. Ориг, председательствовавший на совете, собрал печати с перстней и огласил волю перед всеми: нынешняя Галлия делится на обособленные государства, границы которых были установлены ещё Матайесом.

Галлы отказались от принципата, который поддерживал Рим на протяжении всей своей истории. Все понимали, что договор действует ровно до появления очередного выскочки, который возомнит себя венценосным исполнителем какого-нибудь пророчества.

Сам Арелат не принял политику северного гарнизона Серой лиги. Харольд не согласился с решением совета конунгов и отверг предложение Августа. Римского посла развернули на пороге Арелата и отправили обратно в каструм.

Однако о продолжении войны не было и речи: Харольд с трудом удерживал последний форт. Он ежедневно терял людей сотнями и никак не мог их задержать. Его личной стражи не хватало, чтобы закрыть все входы и выходы в Арелат. Бритт судорожно цеплялся за власть, которая утекала сквозь пальцы. Он поздно понял, что хрупкие союзы с племенами держались только благодаря противоречивой и одиозной фигуре Аттала.

Харольду не хватало Агареса, который находился в руках римлян. Он пытался его выкупить, однако получил резкий отказ от префекта каструма. Харольду дали неделю на то чтобы пустить в Арелат нового наместника – Гракха. Бритт не придумал ничего лучше, чем трусливо сбежать.

Накануне побега его гвардия переметнулась на сторону римлян, и Харольд остался в одиночестве. Амбиции и жадность британца, который пытался сохранить за собой Арелат, уменьшились до размера напёрстка, и теперь бритт корпел только за собственную жизнь. Он планировал убраться в Иберию, но в нынешних условиях боялся пересечь аквитанский тракт. Харольд попытался прибегнуть к последней возможности спасти себя.

Он пригласил Эмреса и напомнил всё, что когда-либо сделал для него. На требования Харольда сухопарый солдат лишь ухмыльнулся:

– О каком долге речь? Меня ввели в совет? Нет. И хвала богам, что ты намеренно оттягивал моё вступление в должность. Я рад, что сейчас не тяну лямку на пару с тобой.

– А как же Агарес?

– Трудно торговаться, когда угрожать нечем? – усмехнулся Эмрес. – Вряд ли наставник вытащил бы меня из плена.

– Но ты же всё равно собирался в Иберию! – в сердцах произнёс Харольд.

– Кто тебе сказал? Нет, я отправляюсь в Парфию. Теперь у меня нет препятствий для женитьбы.

– Когда была нужна помощь, Харольд всегда мчался к тебе первым. Все вы изменники, когда прижмут к стенке.

– Что ты несёшь? Как ты можешь упрекать меня в предательстве? Почему же ты не ушёл вместе с Атталом?

Харольд промолчал.

– Правильно, потому что заврался! Даже Атталу не нужно такое ничтожество.

– Я хорошо заплачу.

– Заплатишь мне шесть тысяч и один аурелий – я весь твой.

– Ты спятил? За такую сумму я пешком отправлюсь в Рим и прилюдно подожгу курию Юлия.

– Думаю, наш разговор окончен.

Харольд долго бродил по тавернам в поисках проводника и набрёл на горстку иберийцев, кои собирались в Португалию. Он пребывал в отчаянном положении и сразу же заплатил вперёд, причем утроенную сумму. Хамоватые иберы взяли золото, а после попросили добавки. Скрипя зубами, Харольд покорился, ибо понимал, что алчные наёмники – его единственная возможность покинуть враждебный Арелат. С тех пор никто не видел хромоногого советника.

Когда до Агареса дошли слухи о возможных казнях особо опасных пленников, он предпринял несколько попыток к побегу. Однако все они оказались неудачными.

Сатэ долго думала, как поступить, ведь от Агареса до сих пор не пришло ни одной весточки. Всё накопленное состояние перса в размере шести тысяч аурелиев женщина пыталась отдать в дар префекту каструма, однако строгий начальник лагеря даже не стал её слушать. Оказалось, что накануне Агарес убил ключника, двух легионеров и умудрился даже доковылять до врат, ведущих из урбса в помериум, прежде чем был схвачен. Легат устал от выходок пленника, посему после разговора с пропретором вынес приговор: казнь через усечение головы.

Сатэ ломала руки, обивала пороги наместников и военачальников, но все прошения разбивались вдребезги о стену равнодушия. Несмотря на эдикты Августа, казнь постоянно откладывали, и у Агареса появилась надежда, что горькая участь его минует. Префект каструма всё же не смог удержаться от выкупа, величина которого потрясала воображение. Он согласился на условия и отправил к Сатэ вередария.

Агарес томился в темнице в ожидании выкупа. Он знал, что у супруги имелась нужная сумма денег, но не радовался предстоящему освобождению, ибо его ум теперь занимало его собственное тело.

Когда перса пленили, он отказался от осмотра легионного санитара. Повязка на покалеченной руке превратилась в смердящий окровавленный кусок, сросшийся с плотью. Рана на месте отрубленного пальца загнила. Через неделю почернела рука, а ещё через несколько дней гниль поднялась до плеча.

Агарес уже не желал никакого выкупа и просил об одном – отсечь руку. В санитарной палатке умельцы практически целиком отняли левую руку, однако было уже поздно – началась гангрена. В страшных мучениях Агарес требовал меча или яда и в конце концов испустил дух.

Когда к римлянам явилась с выкупом Сатэ, то те сказали, что могут предложить ей лишь голову, забальзамированную в меду. Сначала Сатэ не поняла, шутка это или правда, но когда увидела изувеченные останки мужа, то потеряла дар речи.

Она попросила тело, чтобы похоронить мужа по парфянским традициям, но солдаты отказали. Префект каструма, разгневанный неожиданной смертью пленника и сорванной сделкой, продал голову Агареса купцу из Малаги, который высушивал подобные трофеи и складывал в большой сундук. Обезглавленное тело закопали в лесу. После случившегося Сатэ приняла решение покинуть Арелат.

Марвин не хотел убираться ни в Иберию, ни в Ктесифон, ни тем более оставаться в Арелате. В Массилии шли перестановки в руководстве, и он пришёлся не ко двору, в Генуе его также не приняли. Он взвесил все варианты и пришёл к единственному, по его мнению, верному решению – уйти в наёмники к римлянам. Марвин смело отправился в каструм в поисках нового работодателя. С тех пор его след потерялся.

***

Спустя месяц после сражения, унёсшего тысячи жизней, на западной стороне каструма вспыхнуло поветрие – теперь уже настоящее. Теренций догадался, что виной всему стали хищники, разрывшие наспех выкопанные братские могилы. Заболевших быстро изолировали и умертвили.

По приказу легата павших легионеров перезахоронили и возвели рядом внушительный монумент. Когда территория очистилась от миазмов, на соседние с каструмом земли вернулись выселенные войной народы. Через Изеру возвели арочный мост, тем самым объединив гарнизон Констанция Хлора и каструм в полноценный город, чьё население разрослось до пятидесяти тысяч человек при массивном десятитысячном гарнизоне.

С севера на юг хлынули толпы беженцев, коих с многовековых насестов некогда согнал Аттал. Варвары праздновали заново отстроенные дома целыми селами. Люди вспомнили утраченное ощущение счастья, которое они не испытывали с середины прошлого века.

Излишки солдат удалили из предместий гарнизона: Теренций отправился в Виндобону, Тит со своими когортами остался за наместника крепости Хлора, Кассий Гирон вернулся в Массилию. Ураний стал наместником Массилии, а Гракха в должности префекта Галлии отправили в Арелат. Веспасиан получил наместничество в крепости Гая Германика.

Знаменитый II Италийский готовился к маршу в Рим, а затем и в Никомедию, где Август планировал провести время вместе с супругой. Стали доноситься вести с Востока: Лициний искал союзников для борьбы с Константином, в Египте разносилась ересь арианства, которая угрожала расколом в среде христиан, а с Карфагена в империю проникли донатисты с новым учением.

Август не мог не считаться с возрастающей силой христианства, ведь за короткий срок четверть жителей империи превратились в истых приверженцев Назаретского Пророка, поэтому не мог допустить расколов. Из всех пророчеств, услышанных Августом в Галлии, сбывалось только предсказание Орига.

Едва галльские конунги прознали, что лимес снова ослаб, а легионы рассеялись, как появились новые сторонники идей Аттала. Мысль была дерзкая, но ещё слишком слаба и нежизнеспособна, посему новоявленные завоеватели пока только советовались с друидами. Первым среди равных теперь был Ориг, который быстро успокоил мятущиеся умы, сняв с плеч пару сотен голов. В этом вопросе владыка квадов не шёл ни на какие уступки.

В жизни приближённых Константина также произошло много изменений. Все сенаторы, которых позвали в поход, получили россыпь должностей и увеличенное жалованье. Один лишь Септимий пока остался не у дел. Он старался не думать об изменчивости Фортуны, однако настроение усугублялось отсутствием писем из Рима.

За неделю до отбытия Августа личный вередарий царицы принёс Септимию письма. Сенатор дрожащими руками раскрыл конверт. Внутри был виток волос Фаусты и дощечка. Септимий удивился, увидев послание, выскобленное на воске, ведь царица ненавидела выводить буквы стилем. Обнаружив убористый почерк Тулии, он малость поутих.

Мой милый Септимий. У меня для тебя чудесные новости. Хвала богам, я наливаюсь новой жизнью! Нет чудеснее момента, чем когда в утробе зреет новый гражданин Рима, будущий император. Молю богов, чтобы ты поскорее вернулся ко мне.

У меня много посыльных, и я за два дня узнаю, что творится на другом конце империи. Молва гласит, что ты сблизился с Зией. Аккуратнее, Септимий, не забывай, где ты её взял.

С любовью, Фауста.

Изгладь воск, едва прочтёшь. Vale.

– Да тебе впору заправлять делами в лупанарии вместо Агриппины! – негодовал Септимий. – Она тоже всех убеждает в своей невинности.

Септимий затеплил свечу и сжёг письмо. Он знал, что Фауста лгала, ибо в силу непреодолимых обстоятельств он не мог иметь детей. Возможно, и Константин был ни при чём, и коварная Фауста просто побывала в объятиях матроса в период луны, увеличивающей женскую фертильность.

Перед маршем на Марсово поле Август собрал легатов и приближенных на малый совет. Септимий явился первым и к своему величайшему удивлению угодил в объятия Константина и даже получил братский поцелуй. От неожиданности Далмат опешил, однако Август тут же взял себя в руки

– Возрадуйся, моя супруга понесла! У меня будет ребёнок!

Константин так ликовал, словно ждал первенца. Септимию показалось, будто Крисп, уже вошедший в возраст царя, видимо, вообще не воспринимался как продолжатель рода и наследник.

– Прости, что реагирую так бурно. Нам это непросто далось. К тому же некрасиво об этом говорить в твоём присутствии.

Септимий невольно покраснел.

– Что вы имеете в виду, доминус?

– Уж передо мной можешь не стесняться. Сколько раз мне присуждали титул Отца Отечества? Я ведь и тебе как отец. Давай, не убегай от ответа. Я знаю, почему у тебя до сих пор нет детей. У Антигона даже рабыни рожали. Плодовитость его самок поражает, да и кровь у него бурная.

– Откуда Вы знаете? – удивился Септимий.

– Какая разница? В конце концов, я ведь император.

– В любом случае я рад за вас, доминус! Прикажу заколоть быка в честь божественного дитя.

– Придержи быков, они ещё понадобятся. Ты оправишься в Рим, останешься в сенате. Когда родится ребёнок, станешь ему наставником. Я знаю, что находиться рядом с Фаустой подобно огненной печи – соблазн велик. Но и у тебя под рукой соблазн не меньший, ведь за такую рабыню можно отдать целое состояние. Если вас связывает нечто большее, почему ты не выпишешь ей вольную?

Септимий не сразу понял, что речь шла о Зии.

– Я как раз собирался это сделать, доминус.

– Я вас лично благословляю на соитие душ. Полно тебе, Септимий, ходить неприкаянным. Пора и жениться. Я знаю, сколько слухов ходит вокруг тебя. Ты не преминул возможностью соблазнить дочку Гракха и на молодую супругу Лентула поглядывал, и даже искал судьбу в приюте Тиберия. Потом была вся эта непонятная шумиха вокруг тебя и моей супруги. Мне известно, что вы много времени проводили вместе.

Константин замолк, и Септимий с замиранием сердца ожидал продолжения.

– Никогда бы не подумал, что Фауста способна быть сводницей.

– И после её вмешательства я наконец-то обрёл любовь, – облегчённо произнёс Септимий. – Это царица подыскала мне Зию.

– В самом деле? Право, не перестаю восхищаться ею. И я впечатлён твоей выдержкой. Мне казалось, жизнь легионера сломает тебя в первую неделю, однако ты выдержал.

– Посему известие об отъезде отзывается болью в моём сердце. Я сблизился с легионерами и, кажется, теперь понимаю, почему легатов называют отцами.

– Так повелось исстари. А теперь вернёмся к нашим будням. Грядут большие перестановки, Септимий. Я думал, что Восток прогнил, оказалось, что Галлия прогнила больше, – Август хлебнул вина. – После Мильвийского моста народ полюбил меня, но ненавистников по-прежнему больше. Скажи мне, Далмат, зачем что-то делать, если тебя за это ненавидят? Можно ведь ничего не делать и, возможно, ненавидеть будут меньше. Как бы ты поступил? Представь, что ты Август. Что бы ты сделал в первую очередь?

– Я не знаю, доминус, – смутился Септимий.

– Давай, не стесняйся. Вы же горазды критиковать правителя, а ничего толкового предложить не можете. Поведай свой план на примере нынешних слуг народа.

– Я бы убрал подальше от сената Публия и Гракха.

– Не буду спрашивать, по какой причине. Хорошо, уберёшь, а кого поставишь взамен?

– Разве это так необходимо? В сенате триста голов. Если их станет двести девяносто восемь, ничего не изменится.

– Тебя послушать, так можно убрать весь сенат, и ничего не изменится. А ты знаешь, что едва Публий перекупил недвижимость в порту, как преступлений стало в два раза меньше? О его связях с бандитами Авентина я осведомлён, и это та малая плата за спокойствие в гаванях. У тебя есть веский довод, чтобы его убрать, или он тебе просто не нравится? А Гракх чем не угодил?

– Публию достался уж слишком жирный кусок, а Гракх многое на себя берет.

– Сложность правления и заключается в том, чтобы не обращать внимания на окружение. Я про вас всё знаю, господа сенаторы, всадники и патриции. Знаю и не придаю значения титулам, сословиям, количеству золота. Если бы я убрал Публия исключительно из-за зависти, то как Август не стоил бы и вшивого обола. Да, Публий богаче меня в десять раз, но моё положение не позволяет мне жить расточительно. А если бы и дозволило, то не позволили бы принципы. Неужели вас интересуют только склоки? Представь, если ваши светлые головы сосредоточатся на чем-то одном? Меня окружают льстецы, готовые при первой возможности воткнуть нож в спину, но их останавливают палатины и отсутствие единства. Вы все каждый сам за себя. Антигон превратит Рим в легион, Публий продаст страну пунам, Лентул вернёт ристалища и растратит всю казну, ты всех столкнёшь лбами и будешь смотреть со стороны, попивая вино, Тиберий поставит царём своего сыночка и будет дёргать за нитки, ибо его суть – манипуляции. Трудно жить, когда ты не в центре событий?

– Не понял, доминус?

– Вас объединяет одно – желание вставить друг другу палки в колеса. Вы хотите достичь только личных успехов. Правление заключается в усмирении страстей, а вы же их распаляете. Эгоизм приведет к тирании. Кругом лжецы, и мне некем их заменить. А если и заменю, то мало что изменится. К чему разговор? Мне пришло письмо от главного эгоиста – Аттала. Он просит отдать ему Британию под протекцию. Ты видишь конунга нашим союзником?

– Вы же назначили награду за его голову? – Септимий вытаращил глаза.

– Страсти уже улеглись. У меня столько людей в управленцах, а ставить в наместники некого. И знаешь, я согласен с доводами Аттала. Странно, правда? Убить в стычке почти миллион человек, а после понять, что можно было поступить иначе. Ты будешь инспектировать Британию, Септимий, – Константин внезапно посуровел.

– В самом деле? – сердце советника упало.

– Каждые два года. Разве не хочешь стать сменщиком Аттала?

Глаза советника загорелись.

– У тебя был опыт управления Галлией, но Британия – иная история. Ты падок на золото, которого там почти нет, но сможешь разбогатеть на лесах и болотах. В Британии стоит один легион, который на кусочки растаскали саксы. Аттал способен собрать их воедино. Отдохнёшь в Риме, а к концу года отправишься в Лондониум.

Септимия обуяли противоречивые чувства. Он видел в назначении Августа единственную выгоду – наместничество. На этом положительные моменты заканчивались.

– Ступай, Септимий. Подготовься к дороге. Судно отбывает из Массилии через неделю, время у тебя есть. На совете будет твой секретарь, а ты пока займись сборами.

Август махнул, Септимий поклонился и покинул ставку.

В голове у Далмата бушевал настоящий шторм. Назначение влекло за собой новые проблемы. Первое, в чём он нуждался – в обновлении охраны, ибо его нубиец умер от поветрия. Точнее, Септимий приказал его убить, когда увидел подозрительный прыщ на шее.

Далмат отправился к пропретору и предложил за круглую сумму выкупить нескольких легионеров. Домициан согласился, однако предупредил, что свободного гражданина от раба отличает наличие воли. Септимий возразил, сказав, что волю можно задавить мешком с золотом.

Далмат отправился прямиков в легион Тита. О разведчиках из центурии Леонида знали уже во всём каструме. Септимий положил глаз на предводителя гоплитов, который некогда пришел в лагерь вместе с Зией.

Леонид выстроил ланциариев в шеренгу. Септимий с важным видом осматривал каждого и трогал за руки. Верная Зия неизменно шла позади.

– Ну что, подумал? – Далмат обратился к Протею.

После разговора с сенатором фракиец какое-то время размышлял над соблазнительным предложением, но тёмные слухи о Септимии среди легионеров отбили последнее желание связываться с ним.

– Я легионер и не имею права покинуть ряды армии, пока меня не отпустят по выслуге лет. Мой земляной надел – моя палатка. А дальше – воля богов.

– Наивный, я могу выкупить твоё время. Только скажи.

– Мне по душе жизнь в легионе, – твёрдо ответил Протей.

– Что ж. Ты ещё пожалеешь, солдат. Ну а ты? Кажется, тебя зовут Прокл?

Грек кивнул и сказал:

– Даже если мой побратим удержался от искушения, то я тем более отвечу отказом.

– Ты их подговорил? – Септимий поинтересовался у сотника.

– Нет. За такие деньги я бы и сам согласился не мешкая, – ответил Леонид.

– За какие деньги? – выпалил Кемаль.

– Двадцать аурелиев подъёмных и восемь сотен сестерциев в месяц. Мне нужны двое. А я не могу найти и одного!

– Я пойду! – сказал Кемаль.

– Ты хромой, – возразил Септимий. – Как ты будешь меня защищать, если себя можешь защитить с трудом?

– Нет, господин. Рану уже залатали.

– Хороший боец?

Леонид кивнул и спросил:

– А господин способен выкупить центуриона?

– Мне под силу выкупить легата, мальчики.

– Я согласен, – подтвердил Леонид.

Септимий щёлкнул, и Зия раздала новоиспеченным телохранителям мешочки с деньгами. Протей краем глаза увидел, что в них было не меньше десяти аурелиев. Далмат заметил дёргающийся глаз фракийца и усмехнулся:

– Я предупреждал тебя. Может, передумал?

Протей ответил отказом. Септимий за изрядную сумму выкупил Леонида из легиона Тита и довольный собой отправился на сборы. Тит поставил Протея на место центуриона, а Прокл остался опционом.

Домициану не пришлись по нраву вольности Тита и наглость Далмата. Он не дозволял сенатору выкупать бойцов выше легионерского ранга. За жадность легата лишили месячного жалованья, а центуриона ещё и вернули обратно и лишили звания. Так Леонид оказался под пятой Протея.

Вместо Леонида Домициан подсунул Септимию некоего иберийца Ману, который нанялся в услужение к Теренцию. Пропретор слышал самые невероятные слухи о Ману и поспешил сбагрить сомнительную личность Септимию, дабы тот сам разбирался с ним.

Кемаль готовился к отбытию в Рим. Протей не расстроился, что их команду покидает такой ловкий лазутчик. Фракиец не считал Кемаля частью команды, ведь рана уже не позволяла тому бегать по лесу со скоростью лани. Но для защиты жизни Септимия навыков пуна вполне хватало.

Как бы равнодушно Протей не относился к Кемалю, накануне отплытия тот пришёл попрощаться. Они обнялись, и пун вручил Протею манускрипт из Мерсала.

– Мой тебе подарок перед отъездом. Я облазил его вдоль и поперёк. Более мне эти пергаменты неинтересны. Я помню, с какой страстью ты их читал. Надеюсь, ещё свидимся.

Фракиец от всей души поблагодарил побратима, засунул документы в книгу Киприана Римлянина и убрал рукопись подальше.

***

В день отъезда Септимия собралась огромная толпа. Половина принадлежала к обслуге советника, а вторая сопровождала его. Протей вместе с гоплитами искал Кемаля. Пока фракиец рыскал среди лошадей, его кто-то окликнул. На пегой кобыле сидел тот самый Ману.

– Славная была битва, – сказал ибериец.

Протей знал, кем на самом деле являлся Ману, но решил, что остальным это знать ни к чему.

– Да, но я ожидал другого. В конце концов, каждый из нас выполнял свой долг.

– Ты прав, фракиец. Ждёшь своего друга?

– Да.

– Он уже ушёл с разведчиками. Вчера на медиоланском тракте кого-то обнесли. Септимий трясётся, что это иберы. Он сожалеет, что ты не пошёл к нему в услужение. Он считает тебя переродившимся Ахиллесом.

– Многие меня так называли, хотя ни разу не видели ни меня, ни Ахиллеса. Сейчас я не испытываю из-за этого гордости, лишь раздражение.

Ману ничего не ответил.

– Да благословят боги ваше плавание, – сказал Протей.

– И тебе удачи, фракиец.

Они пожали руки и разошлись. Едва Ману отошел, как Протея сзади толкнули.

– Зря ты отказался от предложения моего господина. Через пару лет попивал бы вино в своей вилле.

Протей оглянулся и увидел рабыню Септимия с разноцветными глазами.

– Может, я жду лучшее предложение.

– От кого? – усмехнулась Зия. – Может, от самого Августа? Все должности возле престола расписаны на годы вперёд. Тебе там нет места.

– Я подожду, – съязвил Протей. – Почему ты так волнуешься? Лучше бы беспокоилась о своём благосостоянии.

– Родственную душу видно издалека. Я почти неделю провела рядом с твоим другом, но так и не прониклась к нему симпатией. Он до ужаса скучен. С тобой я провела несколько часов в молчании, но появилось ощущение, что мы знакомы весьма давно.

– Почему?

– Полагаю, людей объединяют поступки.

Появились люди из эскорта Далмата, один из которых окликнул Зию.

– Надеюсь, это не последняя наша встреча.

– И тебе добра, Зия из даков, – ответил фракиец.

Девушка улыбнулась и отправилась к колонне. Септимий стоял возле повозки и громко отчитывал рабыню из триклиния. После взбучки Далмат приказал выпороть женщину. Ману дважды ударил её. Протей подумал, что сама судьба отвела его от самодура в сенаторской тоге.

Фракиец направился в палатку, но на полпути встретился с Киаксарой.

– А я тебя ищу.

– Провожал гостей из столицы. Что случилось?

– Там сейчас идёт поединок между Леонидом и Стираксом. Они что-то не поделили и схватились за мечи. Ставки просто чудовищные! Я подумала, может, хочешь подзаработать, раз уж жалование тебе не подняли?

– Не думал, что ты настолько азартна. Стиракс, конечно же, проиграет, а ставить на Леонида нет желания. Обойдусь без ристалищ.

– Что ж, уже знаю, что просить тебя о чём-то второй раз бессмысленно.

Киаксара пожала плечами и отправилась в сторону арены.

– Почему ты не посетила ристалища в гарнизоне Германика? – бросил ей вдогонку Протей. – Я пытался найти тебя в толпе, но не увидел. С твоей поддержкой я бы точно зарубил Харольда.

– Я не хотела видеть твою смерть.

– Тебя бы это расстроило?

– Если бы ты зарубил Харольда, то умер бы или покинул гарнизон без меня.

– А ты хотела, чтобы мы сбежали вдвоём?

Киаксара улыбнулась и молча ушла. Протей не стал её догонять. Он всё понял и без слов.

Фракиец отправился в барак, улёгся на жесткую перину и уставился в потолок. Впервые после отъезда из Лутраки у него было прекрасное настроение. Он искренне улыбнулся самому себе и подумал, что жизнь в Галлии только начинается.