Текст книги "Алеманида. Противостояние"

Евтихиан думал, что сразу возьмёт эту крепость, но ему в голову пришла пара строк. Он часто работал в комнате встреч, из-за чего заскучавшие гетеры сильно его донимали. Евтихиан закончил письмо, скрутил его и положил на стол.

Девушка встала с кровати и погрузилась в чарующий первобытный танец. Она вздрагивала и легко переступала с ноги на ногу, двигаясь с потрясающей гибкостью. Евтихиан вошёл в транс, когда наблюдал за её нелепым и в то же время удивительным танцем.

– Знаешь, за что меня нарекли Саломеей?

Евтихиану не хотелось портить момент, да и ответ на вопрос он не знал.

– Мне сказали, что за мой танец я могу просить у человека полцарства или его голову.

– Царства у меня нет.

– Зато есть голова.

Евтихиан оскалился. Он положил девушку на живот и взял со спины. Евтихиан доселе не испытывал подобных ощущений. Привычной стала только проснувшаяся жажда насилия. Он смотрел на изящный изгиб спины, упругие мышцы и твёрдые бедра, а в его голову лезли предательские мысли. Рука уже тянулись к ножу, и он не мог её остановить.

Евтихиан взял кинжал и легонько провёл им по спине Саломеи. Царапина вздулась и налилась кровью. Девушка от боли стала двигаться быстрее. Она перевернулась, отняла у Евтихиана нож и полоснула им по своему животу. Патриций провёл по ране языком и закряхтел от удовольствия. Саломея перевернула советника на спину, оседлала и приложила нож к его шее.

– Ты божественна, Саломея! Ты – воплощение Венеры.

Саломея ритмично задвигалась. Одной рукой она закрыла глаза Евтихиану, а другой – с размаху вонзила кинжал ему в шею. Мужчина выпучил глаза от боли и попытался сбросить с себя рабыню. Но она продолжала безжалостно наносить удары, даже не думая закрыть лицо от фонтана крови.

Евтихиан всё же сбросил с себя девушку, вскочил с кровати и заметался по комнате. С минуту он скакал, как раненый лев, хрипел и звал на помощь. Саломея загнала его в угол и добила. Евтихиан сполз на пол и больше не двигался.

Девушка глотнула вина и прислушалась – из соседних комнат доносились громкие звуки. Саломея поискала в комнате оружие и в одном из ящиков нашла гладий. Вероятно, Евтихиан прятал его на случай бунта несговорчивой девицы вроде неё. Меч был добротно наточен. С третьей попытки Саломея отсекла голову сенатора и завернула в мешок.

Едва на город опустилась ночь, как девушка переоделась и незаметно вышла из лупанария. Под мышкой она несла доказательство смерти Евтихиана и письма, кои сумела разыскать. Когда девушка прошла сотню шагов, перед ней возник паланкин. Внутри сидел огромный нубиец с косичками. Час он молча изучал письма, после чего доставил девушку на виллу Септимия.

Когда сенатор убедился, что заказ выполнен, то поручил конюху задушить дакийку, купленную у Ларция несколько часов назад.

Септимий пригласил Саломею в комнату и взял у неё письма Евтихиана.

– Я вижу много писем об одном и том же. Он успел что-то отправить?

– При мне ничего не отправлял. Что мне делать? Меня видела половина его луп.

– В борделе? Это мелочь. За Евтихиана не переживай. Весь город знает о наклонностях старого развратника, посему его смерть не будет неожиданностью. Он до жути боялся Августа – вот и пошёл у него на поводу, поддержав все декреты против сената, – Септимий порвал письмо, где Евтихиан сообщал о его порочной связи с Флавией Фаустой. – Евтихиан думал, что ты принадлежишь Криспу, посему не записал твоё имя ни в одну ведомость. Ты даже не числишься у квесторов. Теперь тебя зовут Зия. У даков все женские имена подобны этому. Даже смешно, – Септимий скривил губы. – Завтра мы пойдём к квестору: оставим запись. Ты – дакийка, которую я купил за пару десятков аурелиев. Пока не высовывайся из дома.

Септимий сжёг остальные письма.

– А как же вольная?

– Я сказал, всё будет, но позже. Пусть страсти улягутся. Как Фауста и предупреждала – ты совсем не следишь за языком. И куда тебя это завело?

Зия подумала, что изобретательный план с рабынями Септимий придумал лишь для того, чтобы потешить самолюбие. Любой наёмник из Иберии мог проникнуть в лупанарий и устранить сенатора. Но Септимий стремился доказать самому себе, что обладает невероятным умом, до которого Антигону никогда не дотянуться.

Сенатор ещё долго разглядывал окровавленный подарок, разговаривал с ним, а потом приказал рабам утопить в Тибре.

III

В принципии каструма собрались трибуны, легат и несколько прославленных примипилов. Теренций заучил речь перед советом так, будто готовился к театральному выступлению. Он разыскал лишь часть документа об отставке Филиппа, но этого было достаточно, чтобы доказать ложность его притязаний.

Самого Македонца пригласили на военный суд в последний момент, чтобы он не успел его обжаловать. Теренций был настроен решительно. Македонец молча осмотрел присутствующих и по блеску кирас понял, что его позвали далеко не на шумный вечер. Сам Филипп, напротив, был в одной шерстяной накидке с ножнами в руках. Его голова сразу стала искать способ сбежать или хоть как-то решить назревшую проблему.

Теренций положил приказ о разжаловании на стол и взглянул на Филиппа. Тот понял, что в римском стане его баллада спета – остался эпилог в виде казни на столбе. Государственным изменникам не давали права на децимацию.

– Как бы я ни корил фракийца за дерзость – он оказался прав. Один человек водил за нос целый гарнизон, – легат указал на Филиппа рукой. – Полюбуйтесь на это ничтожество.

– Подделка, – только и смог вымолвить Македонец.

– Я пытался подсчитать ущерб, который ты нанёс Риму в префектуре Галлии, да бросил это пустое занятие, – процедил Теренций. – Достаточно того, что это по твоей милости мы живём в каструме, а не в тёплых зимних квартирах, которые уже сотню лет стоят в гарнизоне напротив.

– Мы проделали огромную работу, Теренций, – пробасил трибун Марк из асдингов. – Наши укрепления теперь лучше, чем у врага, и стены свежее.

– Я за свою жизнь выкопал столько рвов, – Теренций показал Македонцу ладони, – что впору закопать целый легион.

– Чего ты так разнылся? – Филипп пантомимой изобразил собеседника. – Так говоришь, будто твои розовые ручонки касались лопаты. Передо мной стоит солдат или евнух из лупанария? Ты меня отчитываешь только потому, что твоя задница несколько месяцев мерзла в палатке? Ты жил в шатре, который шаху Ктесифона только снился! Сейчас выстроил такой принципий с баней, что по сравнению с ним дворец на Семипалате – хибара. Возомнил себя Крезом?

– Надоело слушать твою болтовню, – Теренций поправил кирасу и ножны. – Центурион Филипп из Аргоса, за нарушение устава легиона и за измену государству волею легата Августа Домициана и именем Августа Константина приговариваю тебя к смерти через обезглавливание. Приговор привести в исполнение завтра, на рассвете, тело повесить над портиком претория. Прошу сдать оружие и амуницию.

Теренций протянул руку. Филипп положил меч на стол. По сигналу к приговорённому подошли стражники с кандалами.

– На своих ногах выйду! – с остервенением огрызнулся Филипп. – Дайте хоть помереть достойно. Неужели нельзя меня заколоть как воина?

– Оставишь голову при себе, – уступил Теренций. – Но забьём тебя, как свинью – больше не заслуживаешь. Отведите его.

Филипп с презрением взглянул на трибунов и в окружении легионеров и конвойного центуриона прошёл к выходу. Едва он скрылся за навесом, как донёсся крик:

– Держи его!

– Тьфу! – ругнулся Теренций. – Будь ты проклят! Так и знал, что надует.

Военачальники вывалились из принципия и увидели мятущихся по двору легионеров. Легат уже пожалел, что зачитал приговор поздно вечером и поверил на слово предателю Рима. Возле шатра валялся конвойный и корчился в муках, держась за колотую рану на шее.

– Оставьте его! – приказал Тит. – Он уже нежилец. Ловите лучше Македонца.

– Он небось уже припустил на тот берег, – ответил имагинифер. – Он ведь налегке, где нам угнаться за ним.

– Отправить за ним кавалерию, – прошипел Теренций. – Сейчас же!

Легат развернул имагинифера и дал ему крепкого пинка. Он так суетился, что напугал легионеров больше, чем Филипп.

– Поспешите! – сказал Тит. – Если он перейдёт реку, то мы уже не сможем его поймать. В гарнизон мы не вхожи.

– Проклятие! – Теренций ударил стражника по шлему. – Найдите мне этого Македонца! Я ему собственными руками снесу голову. Никому нельзя верить. Никому!

Десяток эквитов пошли по следу Филиппа; остальные собирались в группу. Теренцию всё было мало. Он начал поднимать кавалерию, но Тит остановил его от безумного шага.

– Какой смысл? Если алеманны увидят на берегу пару сотен кавалеристов, то подумают, что мы хотим напасть. Откуда им знать, что мы исправляем оплошность?

– Докладывать мне каждый час! – только и выговорил Теренций. – Тит, вернёмся ко мне.

Они удалились в принципий. Меч Филиппа по-прежнему лежал на столе. Тит поднял клинок и изучил эфес.

– Добротный иберийский гладий. Чуть кривоват, но режет превосходно. Я уверен, что Филиппа поймают, но всё же должен спросить: что с нами будет в противном случае?

– Мне неважно, с какой целью его отправили к нам, но свою работу он выполнил превосходно. Сейчас самое главное – избежать огласки, что какой-то олух обвёл вокруг пальца двух легатов. Если новости дойдут до Домициана, то до конца жизни будем хлебать дерьмо из калиг. Пусть фракиец закроет рот. Он ведь громче всех будет орать о своей правоте.

– У меня, конечно, есть вопросы к пропретору насчёт эдикта.

– Почта опоздала – таков будет его ответ. Да и кто мы такие, чтобы обвинять легата Августа? А вот нам придётся несладко.

– Найдут этого Филиппа, даже не переживай, – успокоил его Тит.

– А если нет? – взъелся Теренций. – Надо было связать его и бросить к девчонке.

– Думаю, он за ней и приходил. Возможно, они предпримут ещё одну попытку нападения.

– Думаешь, алеманны набедокурили возле портика, чтобы выкрасть девчонку?

– Всё может быть. Она нужна Атталу. Пусть усилят охрану.

– А какой толк? Ты разве не понял, что этот паршивый алеманн от нас не отстанет и на своей племяннице не остановится?

– В любом случае нам нужно дать отпор! – воскликнул Тит. – Либо мы отбиваемся, либо снимаемся со стоянки и идём к соседнему каструму. Все твои постройки и достижения достанутся им. Война продолжается, Теренций. Они не для того зимовали, чтобы смотреть, как наши стены растут.

– Я им ни одного рва не оставлю! Лучше сжечь лагерь, отправить всё к Церберу с Персефоной, чем оставить им хоть один камень.

– Такова их суть, Теренций: они горазды приходить только на всё готовое. Филипп же неспроста хотел доставить Киаксару к Атталу.

– Что предлагаешь сделать с девчонкой?

– Хорошенько допросить. Иначе как объяснить желание Аттала завладеть ею?

– Фракиец что-то рассказывал о ней, но я запамятовал, – сказал Тит. – Давай сначала найдём Филиппа, а потом займёмся девчонкой.

Тит отправился к себе. Теренций налил вина и попросил спальника подложить в очаг углей. Его лихорадило, ноги и руки зябли, хотя в Галлии расцветала весна. Теренций прогнал вольноотпущенника, взял ещё кувшин вина, разложил на столе карту и уныло уставился на бесконечные линии рек, мостов и разметок.

За один год лимес отодвинулся к югу почти на десять лиг. Были взяты все временные каструмы, их остатки и небольшие гарнизоны к северу от Арелата. О захвате алеманнами гарнизонов Серой лиги говорили многие, но никто не позаботился о том, чтобы усилить их оборону.

В Галлии после завоеваний Гая из дома Юлиев долгое время стояло спокойствие. Легионы выстроили оборонительные редуты, временные каструмы множились и перерастали в преторские крепости и города. Однако лимес постепенно дорос до Британии, а легионы потерялись на необъятной территории. Возникали очаги сопротивления, и римляне всё чаще сдавали позиции. Теренций хорошо знал историю и понимал, что Рим ждет бесславный конец. Для победы требовались хотя бы зачатки единства, коего не было среди легионеров.

Теренций очнулся от раздумий, когда услышал шелест открываемого навеса. Он повернулся и увидел, как в него мчится дротик с блестящим чёрным оперением. Теренцию показалось, что он смог разглядеть даже железную оболочку и ровную ковку иглы. Легат не успел ничего сделать.

Он рухнул на пол, ужаленный в плечо. Стрелявший взобрался на него и приставил кинжал к горлу.

– Стонешь, как сучка перед случкой! Вытри сопли и слушай меня.

Теренций не мог успокоиться: его плечо горело, а рука не двигалась. Он потянулся к мечу, но чёрные проницательные глаза противника заметили попытку к сопротивлению.

– Хочешь жить, мразь легатская? – нападавший сильнее вдавил кинжал. – Хочешь?

Теренций кивнул.

– Слушай меня. Ты уже неоднократно получал письма от Харольда, но трусливо отмалчивался. Мне нужна девчонка – Киаксара.

– Она на южной стороне, у портика декумана, где тюрьма для дезертиров, – ответил Теренций и охнул: – Боги, что это такое? Почему так больно?

Противник провернул дротик в ране легата и сжал его кадык. Теренций выпучил глаза от боли. Вместо крика он смог выдавить лишь хрип.

– Я знаю, что она в тюрьме, но там сейчас целая армия. Царицу охраняете? Вы даже не знает, кого пригрели на груди, латиняне. Ты трус и лжец, легат, посему нет тебе веры. В твоей ране сильный яд, который уже медленно впивается в твои жилы. Без противоядия тебе отпущено от силы два или меньше дня. Сделай так, чтобы Киаксару привели в гарнизон. Как ты это сделаешь – не моя забота. Сделай как велено, и я скажу, как облегчить огонь внутри. В противном случае готовься к смерти.

– Я могу приказать, чтобы её привели ко мне в шатёр, – пропищал Теренций.

– А поедем мы в упряжке, запряжённой четверкой коней? Не говори чепуху, легат. Я знаю, что можешь, но легионеры не выпустят меня из бурга живым.

Неведомый гость извлёк дротик и скрылся в темноте. Теренций с трудом поднялся и уже хотел позвать спальника, но передумал. Вместо этого он пригласил лекаря. Тот перебинтовал рану и сказал, что это простая царапина без следов какого-либо яда. Легат приказал врачевателю молчать о произошедшем и утроил охрану возле шатра.

Ранним утром Теренций решил отклонять любые требования противников, лишь бы и дальше удерживать пленницу. Он уже было собрался допросить девицу, как вдруг перед его глазами всё поплыло. Теренций вернулся в принципий и позвал лекаря. Слуга Эскулапа, который накануне утверждал, что рана безобидна, теперь с ужасом взирал на почерневшие ткани вокруг места удара. Рана воспалилась, её края кровоточили, а вены на руке взбухли. Теренций не мог вздохнуть полной грудью, а перед его глазами заходили тёмные круги. К обеду стало совсем худо.

Из претория пришёл Тит и сказал, что Филиппа по-прежнему не нашли. Он предложил вызвать на допрос Киаксару, однако Теренций заявил, что девушка его больше не интересует и что её надо отправить в гарнизон галлов.

Тит нахмурился и приготовился к перепалке. Некоторые выходки Теренция казались ему детскими.

– Какой Пан в тебя вселился? Мы же договорились, что используем девчонку в своих интересах, а ты решил её сбагрить.

Теренций не нашёл возражений. Его губы пересохли, а ввалившиеся глаза лихорадочно блестели. Лицо Теренция стало бледным, как у утопленника. Рана гноилась, и никакие ухищрения обеспокоившегося лекаря не помогали. Легат не чувствовал боли, но видел, как рана источает тёмные капли с отвратительным запахом.

– Да, я намерен отдать девчонку. И прямо сейчас. Я не вижу в ней ценности и не понимаю, как она поможет нам справиться с Атталом. Позовите Леонида, пусть готовит пожитки. Будет её сопровождать.

– Ты, видать, вчера переборщил с вином?

– Хватит! – рявкнул Теренций. – Я не намерен это обсуждать.

– Ты не легат Августа, – ещё громче произнёс Тит. – Что за самовольные решения? Нам нужно собрать совет трибунов.

– Самовольным было провозглашать себя легатами, за что Домициан с нас ещё обязательно спросит! – воскликнул Теренций. – Как ты собираешься использовать девчонку? Обменять на другого пленника? Племянницу конунга разумно обменивать лишь на легата. Легат же оказался лжецом, посему проще швырнуть эту бабу в тот лагерь и успокоиться. Быть может, она и правда шпион Аттала.

– Что за чушь ты несёшь?

– Мне кажется, это взвешенное решение. Жаль, что обычай, согласно которому войском руководили разные начальники, канул в века, иначе бы мы поступили по справедливости. Так, как каждый посчитал бы нужным.

– И тогда бы мы точно не достигли единства.

– Как-то ведь этот обычай просуществовал, верно? – Теренций еле волочил языком. – Мы сражаемся или ведём переговоры? Почему ты упрямишься? Дело ведь не в девчонке, а в решении? Тебе просто сложно принять мою сторону.

– Даже не думал об этом, – парировал Тит.

– Тогда о чём речь? Это обычная шавка, которая понадобилась Атталу. Женится он на ней, покроет на берегу Изеры, выпотрошит и съест – не наша забота, – Теренций выпучил глаза. – Оставь меня! Займись лучше поисками Македонца. Говорю тебе как боевой соратник. Если не нравится, то прикажу как соправитель по каструму.

Тит ударил палкой по столу.

– Ты так разговаривай со своими ублюдками! Кому ты раздаешь приказы, глупец? Ты был мелкий трибунишка, который удачно попал под защиту Домициана. Ты и кровь видел разве что у женщины во дни кровотечений! Мне плевать на эту бабу! Хоть сейчас прикажу её розгами выпороть и грудь отрезать! Меня злишь ты, Теренций! Откуда в тебе столько пустого хвастовства? Едва тебя произвели в легаты, как ты вдруг решил, что получил стемму самого Августа! Отец далеко, и он не поможет тебе.

Теренций схватился за меч.

– Не делай этого, – Тит даже не шелохнулся. – Посмотри на себя, ты еле стоишь. Иди проспись, а потом поговорим.

Страж открыл дверь и пропустил центуриона Леонида. Тот уставился на легатов, которые кричали на весь преторий. Теренций попытался успокоиться. От жаркого спора у него спёрло дыхание. Легат потребовал открыть дверь и уселся на стул.

– Будешь сопровождать пленницу, – произнёс Теренций, едва шевеля языком. – Возьми своих ланциариев. Только доведите до сборного пункта. Идите к тракту, где стоит мост через Изеру.

Тит налил воды и поднёс соратнику. Легат выпил, но лучше ему не стало.

– Сколько человек? – спросил Леонид.

– Возьми пять десятков кавалеристов, – ответил Тит. – Вдруг эти проклятые галлы устроят засаду. Они же любители пакостей. Отправьте нарочного в гарнизон, пусть галлы знают, что с ними ищут встречи.

Через полчаса Киаксару накормили, переодели и отправили на тракт через южный портик вместе с турмой кавалеристов. Едва сопровождающая девушку делегация пропала с горизонта, как в палатку Теренция вошёл молодой вередарий из легиона Тита.

Он прогремел ненавистное легату аве, передал ему кулёк и в ожидании уставился на еле стоящего на ногах военачальника. Тот трясущимися руками развернул лист и увидел фразу, в которой ошибок было больше, чем самих букв:

«Пить настойку полыни, смачивать повязку, чаще менять. Горячка уйдёт к вечеру».

– Откуда ты это взял?

– Отправил послание на тот берег, сообщил, что мы сопроводили к ним девицу. Ребята с того берега прислали ответ.

Теренций с воплями спровадил нарочного и позвал лекаря, который сказал, что полынь ещё не зацвела. Легат пообещал, что даст звание центуриона тому, кто разыщет полынь. Легионеры ринулись к асдингам в поисках прошлогодних запасов.

***

Тем временем римляне пересекли единственный на пять миль вокруг мост, разделявший галльские и римские земли. Протей скакал рядом с Киаксарой и напряжённо всматривался в разрастающееся тёмное пятно на горизонте. Им навстречу двигалась процессия галлов.

Мысли о помощи Киаксаре сменились на желание отыскать в толпе галлов Филиппа. Фракиец просился добровольцем в поисковый отряд, однако сварливый трибун латиклавий отказал ему. Едва делегации поравнялись, как Протей снова задумался о том, зачем Атталу нужна Киаксара.

Гоплиты всматривались в лица и не видели знакомых. Леонид же рассмотрел в толпе Артура.

– Артур, безбородая твоя морда, рад тебя видеть! Мне кажется, у вас мало людей. Не боишься, что мы вас затопчем? – усмехнулся Леонид.

Колонне галлов не было видно конца. От гарнизона пришло не меньше пятисот человек. Артур вывел храпуна-мерина вперёд и взглянул на Протея.

– Я помню тебя, латинянин. Удивлен, что вы смогли сбежать из гарнизона. Знай, что моя похвала врагу – явление редкое, хоть и небезызвестное. Впрочем, не будем разводить бодягу, сразу перейдём к делу.

Леонид, недовольный численным преимуществом противника, протянул руку, и к нему подвели коня с Киаксарой. Её лицо походило на бледную луну посреди ясного ночного неба.

– Как и договаривались? – спросил Леонид. – Вам девчонка, нам – тишина?

– Я бы назвал это отсрочкой. Ты ведь знаешь, как ваш бург мозолит глаза конунгу. Будь его воля, он бы спалил всё, да только почему-то терпит ваше присутствие.

– Жечь просто нечем, а плавать не умеет, – произнёс Леонид. – Он терпит нас, а вы – его. Сразу видно, что заняться вашему конунгу больше нечем, раз просит привести молодую плоть.

– Разве ваш царь не просит молодые тела, когда зов плоти становится невыносим? Правители таковы, что, в отличие от нас, имеют равные права как на людей, так и на вещи. Вы отдаёте нам кровь Аттала, и мы пока не трогаем ваш бург.

– В таком случае девчонку мы можем не отдавать, раз обмена нет.

Артур хотел возразить, но в его грудь вонзилась стрела. Одной рукой он схватился за древко, а другой за меч. Галлы уже бросились на римлян. В поднявшейся неразберихе Артур ничего не успел сделать. Протей обернулся на Стиракса, но он сидел рядом, а его лук был прикреплён к седлу.

Дипломатические догматы были нарушены. Центуриону не оставалось ничего, кроме как напасть на галлов в ответ. Леонид швырнул пилум в первого попавшегося всадника и вытащил меч. Противники вступили в ближний бой на лошадях, толкались и пытались спешить друг друга.

Авангард галлов оторвался от основной группы и обошёл римлян, зажав в кольцо. Десятикратное преимущество сыграло галлам на руку. Анион орал во всю глотку о том, что они зря перешли мост, ведь теперь дорога к отступлению закрыта.

Из-за толчеи и суматохи Протей отделился от гоплитов, и галлы тут же облепили его со всех сторон. Фракиец вхолостую махал мечом, ведь длина его клинка была далеко не кавалерийская.

Окруженных эквитов сбрасывали с сёдел веревками или же выбивали копьями, после чего добивали на земле. Анион протаранил путь для нескольких бойцов. Они вырвались из котлована и бросились прочь с тракта. Фракиец успел увидеть только спину прижатого к седлу Стиракса и Кемаля с обломком копья в животе. Вдогонку за ними бросились кавалеристы с луками и короткими копьями.

Пока Протей думал, в какую сторону податься, его коня свалили с ног. Животное громко заржало от боли, но через несколько секунд снова поднялось вместе с наездником. Круп коня истыкали стрелами и продолжали колоть копьями, от чего скакун почувствовал второе дыхание.

Протей уже не думал ни о Киаксаре, ни о гоплитах. Сейчас им двигало стойкое желание удрать от преследователей, ибо он не видел смысла участвовать в откровенном избиении. В исступлении его раненый конь проскакал три стадия, а после рухнул, сражённый стрелой в шею.

Фракиец сильно ударился ногой, но всё же успел выбраться из-под падающего коня. Он потерял меч. Прихрамывая, Протей пустился в бегство. Но спустя минуту его поймали с такой же ловкостью, с какой ретиарии2424
  Ретиарий – один из видов гладиаторов. Снаряжение этого гладиатора должно было напоминать рыбака, его вооружение состояло из сети, которой он должен был опутать противника, трезубца и кинжала, а доспехи ограничивались наручем и наплечником, который закрывал плечо и левую часть груди.


[Закрыть] опутывали сетями мурмиллонов2525
  Мурмиллон (лат. Mormillo – «морская рыба, пойманная в сети») – вид гладиатора в Древнем Риме. Относился к хорошо вооруженным гладиаторам: были вооружены гладиусом и тяжёлым имперским щитом. Обычно выставлялся против ретиария.


[Закрыть].

Противники окружили Протея. Особо рьяный из них – шестифутовый галл – спустился с коня и одним ударом отправил фракийца в отключку.

***

Протей очнулся от нестерпимой духоты. Его взору предстала знакомая кладка, свойственная римским строениям. Фракийцу показалось, что он был здесь раньше. И только спустя минуты тягостных размышлений он предположил, что находится в тюрьме гарнизона Хлора.

Фракийцу отвели камеру на три шага в одну сторону и два в другую – обычно в таких держали легионеров, пренебрегших дисциплиной в бою. У него не было ни кровати, ни стула – одна лишь солома, от которой пахло конским навозом и мочой. Стена была изрезана тысячами фраз людей, кои находились здесь до Протея и кишела клопами. Свобода находилась за решёткой, за рекой, но она была недосягаема.

Целый день Протей мерял шагами узилище в ожидании своих захватчиков и иногда давил клопов. Он понимал, что его объявят мёртвым или дезертиром; Киаксара, наверное, уже была мертва, а гоплиты с позором вернулись в каструм. Если вообще вернулись.

– Так значит, тебе даровали жизнь?

Протей вздрогнул. Он подошёл к решётке и всмотрелся во мрак, за луч солнца, падающий сквозь вырезанную бойницу. В углу возле дырявого стола белели чьи-то острые колени. Неизвестный подался вперёд, и фракиец увидел старика с невозмутимым выражением лица. Протей пытался вспомнить, сидел ли на этом месте кто-нибудь час назад, но его голова плохо соображала.

– Странно слышать от своего отпрыска зов о помощи в миг, когда наступает время уходить на покой, – задумчиво произнёс старик. – Мне следовало окончить земные дни подобно благочестивому брахману: уйти в лес за просветлением после взросления детей. А что делаю я? Наоборот, иду в мир, ещё больше погружаюсь в его заботы. Тону в его испорченности.

– Кто ты такой? – осведомился Протей. – Стражник?

– Знаешь, мой наставник любил отвечать загадками. На сотню вопросов об имени он называл сто разных имен. Я далек от змеиной сути Агареса, но поболтать люблю. И повременить с ответом на вопрос тоже, – старик добродушно улыбнулся, и Протей заметил его слепоту. – Но сейчас не хочу темнить и окутывать себя ореолом загадочности, что так любит мой малодушный отпрыск. Меня зовут Миргалим. А как тебя нарекли отец с матерью?

– От рождения меня назвали Валентом, – Протей замешкался. – И я был им до определённого времени…

– Мы обязаны принять имя и ценить. Хорошо. А как же тебя прозвала жизнь?

– Сейчас я всем известен под именем Протей.

– Известен? Это ты конечно дал маху, – протянул старик. – Теперь я понял, почему тебя прибрал Агарес: в своем высокомерии вы едины, как два адаманта на Гешарском плоскогорье подле Ктесифона. Мне ты неизвестен, посему не все тебя знают, Протей. Откуда ты родом? Ты галл? Нет, не похож. В твоих глазах есть сходство с глазами доломитских горцев: такие же требовательные и равнодушные. Но в лице не хватает смуглости.

Протей издал нервный смешок.

– Ты ни разу не взглянул на меня и сделал такой вывод? Думается мне, что глаза твои видят лишь тьму.

– Я не стану тебе говорить про сходства и различия слепоты духовной и телесной. Я вижу по-разному: в оные дни полный мрак, а иногда проступают очертания предметов. Сегодня солнечный день, посему в моих очах сверкают отблески света. Но мне достаточно услышать человека, дабы понять, что скрыто в его глазах, ибо об этом твердит язык. Язык, чрез который изливается душа. Глаза для этого не нужны.

– И какова же моя душа?

– Как у всех. Ничего особенного. Ты человек с навязанными убеждениями, фальшивой честью и моралью. Но всё же я чувствую в тебе то же непокорство, что и у сынов Децебала.

– Я не знаю, кем был твой Децебал. Мои предки объезжали коней в низовьях Данувия.

– Наверное, из гетулов? – спросил Миргалим. – А теперь их потомок в римской армии. Согласись, жизнь прекрасна своей непредсказуемостью. Ты ещё молод, а уже столько всего повидал.

Миргалим уткнулся взглядом в стену и замечтался. Протею не понравились завуалированные в словах старика оскорбления, но он чувствовал желание поговорить с кем-то, успокоиться. Фракиец видел благосклонность фортуны уже в том, что его не били и не пытали.

– И давно ты сидишь здесь? – спросил Протей.

– С тех пор как тебя принесли без сознания. Всегда интересно наблюдать за человеком со стороны.

– Ты на всех пленников так глазеешь?

– Обычно я наблюдал за теми, кого хорошо знал, но для тебя сделал исключение. Весьма интересно смотреть, как человек меняется под влиянием сложных обстоятельств. Ты можешь знать соратника целую вечность, но в один момент он может тебя удивить. Мы несильно отличаемся от скотов: Ахурамазда создал нас похожими. Говорят, истинное лицо человека открывает кувшин с сервазом. Думаю, мудрецы древности знали, о чем говорят. Только есть один малый кусок пирога, который мы обычно упускаем – у человека много сущностей. Одна из самых главных его ипостасей – та, что испытала лишения. Каждый в своей жизни страдал.

– Значит, серваз и клетка меняют человека? Все может быть. Да, пьяный открывается с другой стороны, но не забывай, старик, что люди пьют вино по доброй воле. Я же попал сюда по чужой.

– Посему наблюдай за самим собой. В один момент, в своей душе ты вдруг обнаружишь невиданные доселе горизонты. Нечто уже поменялось в тебе, юноша, и никогда не станет прежним. Ты пока не знаешь, зачем тебя привело сюда провидение, но так пожелал Сущий, ибо ты ему небезразличен. Ему никто не безразличен.

– Ты похож на Киприана. Я всегда поражался людям, которые способны нести ахинею с умным видом. Я не понимаю твоих сравнений, старик.

– Неужто всё так плохо? – прокряхтел Миргалим. – Да, кому-то понять мои речи непросто. Но всё познается в сравнении, мой друг.

– Наверное, привык, что тобой все восхищаются, а тут приволокли пленника, который плевать хотел на фонтан твоих витиеватых высказываний.

Разговор начал утомлять Протея. Почему-то в лице Миргалима фракиец увидел Прокла и представил, что тот под старость лет также свихнётся от своих мудрствований. Протею пришла в голову поразительная мысль:

– Ты, должно быть, отец Агареса?

Миргалим даже повернулся в сторону узника.

– Похож?

– Я не знаком с ним. Ты называл его отпрыском, вот я и решил, что отец.

– Нет, мой друг с незавидной участью. Я его наставник. По крайней мере, так было раньше. А ныне меня постоянно дергают и спрашивают совета. А ты, должно быть, сын Агареса?

– Не надо подтрунивать, старик.

– Я и не думал. У Агареса был сын, но умер в отрочестве. Агарес не любит об этом вспоминать. Его выводок я не могу назвать детьми, ибо он их всех ненавидит. Тебя же радушно принял, запретил прикасаться. Что в тебе такого?

– Я сам пока не понимаю, почему мне сохранили жизнь и посадили сюда. Помимо меня ещё есть пленники?

– Молва гласит, что всех перебили возле моста. Кто-то успел сбежать. Но сам знаешь, сплетням лучше не верить.

Протей угрюмо опустил голову и схватился за прутья.

– Полагаю, пока ты в плену, а со временем решится, что с тобой делать. Уверен, у Агареса будет к тебе предложение. А пока он думает, тебя вышвырнут на арену во время ристалищ. Ты ведь обычный пленник, над которым у Агареса нет исключительной власти. По крайней мере, на ристалищах у тебя появится мизерная возможность отсрочить суд Ахурамазды.