Текст книги "Алеманида. Противостояние"

Ульрих покачал головой, утёрся полами рубахи и спросил:

– А тебя он осматривал?

– Я старовата для его изысканий, – ответила Анаит.

– Значит, мы больше не будем общаться?

– С чего ты взял?

– Ну у тебя же есть Эмрес, – буркнул Ульрих.

– Будь ты постарше, мы бы поговорили иначе.

– Если я стану взрослее, то ты будешь меня любить?

Анаит взглянула на его нелепый вид и еле сдержалась, чтобы не рассмеяться. Ульрих нацепил полосатые штаны, на полы которых постоянно наступал, и рубашку, в которой тонул. Этот пылкий юнец с неоформившимся телом и первой влюбленностью склонился над девушкой с таким грозным видом, словно был бастардом самого бога Тора.

– Я уже люблю тебя. Сколько раз тебе повторять? Люблю как брата.

– Меня такое не интересует. Обещай, что полюбишь меня, как Эмреса?

– А с ним что делать?

– Я с ним разберусь!

– Так, довольно! То он из-за разбитого корабля пускает слезы, точно девчонка, то готов убить человека, чтобы добиться моей любви. Ты меня удивляешь, Ульрих! Прошу тебя, успокойся!

– Не надо меня успокаивать! Думаешь, я не могу убить человека?

– Так ты меня точно не покоришь. Ты говоришь об убийстве так, будто уже совершил его, но умений у тебя не хватит. Ты на кого замахнулся? Эмрес тебя пальцами раздавит!

– Ты меня недооцениваешь! Да я запросто могу убить человека! Я уже убивал.

– Кого? Ты курице голову отрубить боишься. Тоже мне, галл.

– Я не галл, а секван, – Ульрих скрестил руки на груди. – Я убил человека, когда был в лесу.

– Мне надоело. Пойди, подыши воздухом, приди в себя.

– Если ты не заметила, я всю жизнь живу на улице, – зароптал Ульрих.

– Видимо, опьянел.

Анаит метнула взглядом молнию и ушла. Ульрих долго смотрел ей вслед и злился. Он не понимал, почему эта горделивая девица так вольно себя вела в месте, которое не являлось её родиной. Внутри него всё клокотало, ему казалось, что он мог даже ударить Анаит.

Ульриха так и подмывало поведать всем о случившемся в лесу, он гордился убийством Далака, пусть и случайным. Он хотел рассказывать о своём поступке на каждом шагу, однако из-за природной трусоватости молчал. В этом случае трусость проявилась как здравый смысл.

Ульрих мечтал о наставнике. В каждом из своих учителей мальчик видел изъяны, но выделял и их достоинства. Он желал, чтобы появился мастер, который совмещал бы в себе пытливый ум Бельфора, силу Агареса, хладнокровие Харольда и мудрость Миргалима. И чтобы этот наставник научил Ульриха свирепо драться, вести военные дела, преодолевать преграды в душе и страстно любить. Ульрих пока не понимал как, но чувствовал, что неведомый наставник скоро появится на его жизненном пути, истыканном чертополохом.

Сейчас мальчик не придумал ничего лучше, чем пойти к Агаресу и рассказать об Эмресе и Анаит. Устранить соперника напрямую он не мог, ведь следопыта такого уровня не застать кинжалом в ночи и не поймать врасплох отравленным кубком вина. Мальчик посчитал, что лишь наставник нетопырей сможет найти на управу на собственный выводок.

Ульрих подумал, что если сию же минуту расскажет Агаресу правду, то уже завтра бездыханное тело Эмреса будет приковано к частоколу. Голову захлестнула волна предательских мыслей. «Если Эмрес отправится в Вальхаллу, то на его место хлынут другие женихи», – подумал Ульрих. В таком случае свободное место достанется Калвагу, на которого Агарес уже не имел никакой управы.

– Попробовать всё же стоит, – и Ульрих сжал маленькие кулачки.

***

Найти Агареса оказалось неразрешимой задачей. Выяснилось, что тот покинул цитадель ещё два дня назад. Ульрих три дня бродил возле ворот в ожидании перса.

Наконец Агарес вернулся в крепость. Перс злился из-за затянувшейся осады и не мог придумать пути обхода. Ульрих об этом не знал, когда направлялся к нему. Он остановился на пороге хижины Агареса и прислушался.

– Я не знаю, как проникнуть в крепость, – услышал мальчик голос Кемнеби. – Я думал, что когда увижу форт, то вспомню, откуда выходили ланциарии. Нам нужен человек, который покинет крепость и сообщит нам пароль.

– Невнимательный лазутчик – плохой лазутчик! Если мы ничего не придумаем до конца недели, то Аттал с нас шкуру спустит.

– Разве у конунга есть замена великому Агаресу?

– Это удар по моей репутации! Как ты не понимаешь?

– А если конунг попросит остановить падение небесного светила, но вы не сможете это выполнить, то ваша репутация тоже испортится?

Послышался глухой удар и следом вздох Кемнеби.

– Я всего лишь говорю, что выполнить задание изначально невозможно, – пролепетал Кемнеби. – Может, стоит зайти с другой стороны? Расспросить наших лазутчиков, поговорить с кавалеристами Калвага?

– Дожили! С Калвагом я ещё не советовался.

– Тогда с пиктами. Они ведь выходят в ночь?

– Ты так и не понял, Кемнеби. Нам нужно пройти через скрытый ход незаметно. Даже Бельфору туда не пролезть – засекут на месте. Нам нужен человек из крепости, который проведёт нас к ходу и сообщит пароль, который меняется каждый караул.

– Нужно поймать лазутчика.

– Как правило, они успевают себя убить прежде, чем их поймают. Неужели Кустодиан не говорил?

– Говорил.

– Лазутчики и караульные при обороне крепости всегда готовы к смерти, посему ловить их бесполезно.

– Если бы я знал, где находится лаз, то сразу сообщил бы, – произнёс Кемнеби. – Мы выходили через малую дверь центральных врат. Осады не было, мы не прятались.

– А сейчас всё изменилось. Задумка конунга удалась лишь отчасти. Замена легатов погоду не шибко изменила.

– Но ведь это идея Миргалима!

– Пойди напомни об этом Атталу. Бери плащ и уматывай. И найди мне Филиппа, – вдогонку крикнул Агарес.

Кемнеби стрелой вылетел из хижины. Ульрих в последний момент успел отскочить в сторону. Он решил подождать, когда придёт римлянин. Филипп пришёл спустя несколько минут. Все знали, что Македонец трепетал перед правящей верхушкой, однако чувствовал себя наравне с Калвагом и Агаресом и мог надерзить им. После прихода в лагерь с Филиппом обращались хуже, чем со старой кобылой, однако он не унывал, ведь жалование получал исправно.

– Агарес, какая честь!

Услышав слащавый голос римлянина, перс повернулся. Он ожидал увидеть распростертые объятия и уже подумывал, каким способом отрубит руки Македонца, но тот с весёлым видом стоял в стороне.

– Конунг сказал, у тебя светлый ум, – сказал Агарес.

– Он преувеличивает, – с притворным раболепием произнёс Филипп.

– Я знаю, поэтому и позвал тебя, – процедил Агарес. – Харольд сказал, что вся переписка осталась в крепости? Зачем ты её вообще хранил? Нравится перечитывать послания этого недоноска? Может, вы любовнички?

Весёлое настроение Филиппа мигом испарилось. Он встал в горделивую позу легата римской армии и склонил голову набок.

– Их никто и никогда не найдёт. А почему не уничтожил: твоё какое дело?

– Ты жив и ходишь на двух ногах только благодаря мне, ты выбил себе непомерное жалованье, спешу заметить, больше, чем моё, только благодаря мне. Ты имеешь право перемещаться…

– Да понял я. А вы можете осаждать гарнизон только потому, что у вас есть я. Поблагодарите для начала, что вообще к нему подобрались. Однако даже гнилой и поломанный, он по-прежнему непреодолимое препятствие для таких псов, как вы – галлы.

– Я не галл!

– Но служишь им. Все начальники Аттала почему-то не являются алеманнами или галлами, но это не делает им чести. Мы все здесь наёмники и трудимся на благо самих себя, а не государства.

– Государством редко правят его же граждане. Перед людьми обычно сажают марионетку их кровей, чтобы внушить больше доверия. У меня нет времени на споры, Македонец. Перейду к делу. В гарнизоне остались письма, мы должны их получить. Их требует Аттал. Нужен твой слуга Савл.

– Боги, небось, уже прибрали старого увальня к рукам. Я не знаю, жив ли он.

– Нужно, чтобы он принёс тебе письма. Остальные дела римского гарнизона тебя не касаются.

– Получить письма не проблема. Напишу Савлу – мы иногда обмениваемся мелкими новостями. Пароль старик, конечно же, не сообщит, ведь у него нет к ним доступа. Я ему напишу, он вынесет письма.

– Почему же не сделала этого раньше?

– Меня никто не спрашивал.

– Тогда делай, что сказал. Времени осталось мало.

– Если я получу письма, то может, отдашь мне свою дочурку?

– Я прощаю тебя, выродок, – Агарес выдохнул. – Это в твоих интересах, Македонец. Не в моих. К Анаит даже не подходи, ежели жизнь дорога.

– Какие же персы всё-таки ханжи. Дни идут, ничего не меняется.

– Разговор с тобой утомил меня. Последний вопрос: кто из своры Кустодиана хорош в бою?

– Да все более-менее сносные.

– Ты как Кемнеби. Вам двоим не хватает беспристрастности.

– Ну на вылазку я бы взял Прокла и Кемаля. Они ловкие парни, много не говорят и много не просят.

– А как с боем?

– У Кемаля с мечом есть проблемы. Из него выйдет отличный палач: я ранее не видел, чтобы молокосос с таким равнодушным лицом отдирал ногти у галлов. А Прокл хороший мечник, я бы сказал – отличный.

– Кемнеби называл другие имена. Я уже запамятовал какие.

Филипп обреченно вздохнул и выпустил поток воздуха, от чего его губы зашелестели трещоткой.

– Наверное, Протей. О, Протей! Хотя почему Протей? Разве он полубог? Его Валентом звать. Это я его нашёл. Характер у фракийца дрянной. Кемнеби его ненавидит и при случае пытается всячески опустить и оклеветать.

– А он хороший мечник? Может, Кемнеби от него получал по затылку, вот и невзлюбил?

– От него все получали по затылку. Даже Кустодиан.

– Я же просил тебя назвать хороших бойцов, почему всё приходится вытягивать?

– Я и назвал. Но тебе ведь нужны ребята с головой.

– Хороший мечник уже означает, что голова работает. Поганый характер вопрос не первой очерёдности.

– Протей как Цербер. Его трудно перевоспитать.

– Хвалю легионскую муштру, но в Аваним Афарот свои методы. Кто ещё?

– Раз уж пошла такая беседа, то предложу тебе Эфиальта.

Филипп ожидал вопроса, но Агарес махнул рукой, требуя продолжения.

– Этот мерзавец отделает Кемаля, Прокла, Кемнеби, тебя и меня вместе взятых.

– Такой у меня уже есть в коллекции. Хватит и одного берсерка. Из двух котов в клетке один обязательно начнёт драться.

– Ты не понял, Агарес! Худший кот – это Протей. Он обязательно учинит драку. Его сначала надо охолонуть, а потом кормить маленькими кусочками. Эфиальт взвешенный и хладнокровный. Он как лис.

– Хладнокровие я ещё понимаю. Но как можно оставаться взвешенным, если идёшь в атаку на отряд опытных мечников?

– Можешь называть его безрассудным, диким. Называй, как тебе нравится, перс. Только скажу сразу – Эфиальт не разговаривает. Немой, – Филипп развёл руками. – Оттяпали ему язык или рот порвали – один Арес знает.

– Нет, такой мне не нужен. Что ж, значит, Протей.

– Что задумал?

– Тебя это пока не касается. Может, узнаешь позже. Мне нужно всё взвесить.

– Что ж, тогда оставлю тебя наедине со своими великими думами.

Филипп отвесил шутливый поклон и покинул хижину. Агарес вышел следом и столкнулся в дверях с Ульрихом.

– Подслушивал? Иди-ка сюда.

Агарес сгрёб Ульриха в охапку и затащил в дом.

– Ты не важная персона и не царский отпрыск, – Агарес достал увесистый кинжал. – Пустить тебе кровь и дело с концом.

– Господин, – испуганно сказал Ульрих. – У меня к вам два дела.

– Ты у нас дельцом стал? Даже интересно послушать.

Перс разжал руку, и Ульрих рухнул на пол. Мальчик отряхнулся и с обидой взглянул на наёмника.

– Я бы хотел тренироваться у наставника Миргалима.

– Валяй. Я здесь при чём? Пойди и попроси у него сам. Убежишь на следующий день. Ну или будешь на пару с Кемнеби намывать ему задницу, – Агарес посмеялся над своей же шуткой.

– Намывать зад…?

Агарес рассмеялся.

– А ты думал, что из тебя будут готовить безжалостного убийцу? Что будешь разгуливать в ночи, укрытый мраком, и отнимать жизни? Как бы ни так. Свою задницу, думаю, ты научился вытирать – это путь к самостоятельности. Если тебя заставляют вытирать чужую – ты ничтожество, но ежели сам согласишься – значит, на пути совершенствования.

– Господин, а вы тоже вытирали ему зад?

– Жаль, что он тебя не слышит, – Агарес хохотнул. – Он бы смеялся до брюшных колик. Не воспринимай буквально, клоп. Я в твои годы хлебнул горя. Уж лучше бы чей-то зад вытирал. Но это хороший настрой. Если научишься развешивать уши под нужными дверьми, а не под всеми подряд, то из тебя получится неплохой лазутчик, – перс присел на корточки и коснулся подбородка Ульриха. – У тебя подходящее лицо: лишено эмоций, без намёка на страх. Казалось бы, без намека, но я вижу, что ты боишься: того и гляди мне пол обмочишь. В целом же тебе неведом страх – ты пока не понял, как с ним обращаться. Ты прост, неприхотлив и безжалостен, хотя сам того не осознаешь. Окружающие обманываются твоей лживой натурой. Ты маленькое чудовище, Ульрих. Да, ты ещё ребенок, но я вижу, кто из тебя вырастет. В твоей душе распускаются семена зла, а ты их ещё и поливаешь.

– Это не так! – огрызнулся мальчик.

– Правда? Тогда скажи мне, где Далак?

– Умер. Понос свалил.

– И врёшь ты так же бессовестно, как моя дочь. Понос ли? У него желудок крепче, чем у Аттала. Конунг может за раз выпить бочку серваза и съесть ногу вепря. Далак же был вдвое меньше, а ел в два раза больше. Сказать, что нашли в лесу после тебя? Думаешь, щенка отпустили в гарнизон и не проследили за ним? Думаешь, я не знаю, что сначала Далак шёл один, а потом ты к нему присоединился? За что ты его так?

В голосе Агареса Ульрих уловил нотку отцовской заботы. Он знал, насколько коварен перс, но почему-то поверил ему.

– Он оскорбил меня, унизил, – на глазах у мальчика проступили слёзы. – Никто меня не воспринимает всерьёз. Даже Анаит.

– Вот кому Анаит и подтирает зад, так это тебе.

– Я ждал другого, – Ульрих всхлипнул.

– Великий убийца стоит и рыдает об утерянной любви. Не выношу, когда кто-то крутится вокруг моей дочери, тем более вшивый засранец вроде тебя. Своей болтовней ты отвлекаешь её. Ты всех отвлекаешь своим грязным ртом, но это мелочи. Возле Анаит может быть кто угодно, только не ты. Я не доверяю человеку, который в годы отрочества не видит собственную суть. Ты просто удивительный человек, Ульрих: всегда попадаешься мне на глаза, когда я не в том расположении духа. Вот даже сейчас. Я скажу Миргалиму, чтобы он приютил тебя при одном условии.

– Всё что угодно.

– Ты не приблизишься к Анаит на расстояние полёта стрелы и более не подойдёшь ко мне.

– Конечно, господин!

– И последнее: найди мать Далака и скажи, что её сын пострадал за свой длинный язык. Как разрешить последствия, решишь сам.

– Где же я её найду? – спросил Ульрих, чувствуя себя всё большим дураком.

– Разве ты не знаешь, где жил Далак? Не строй из себя глупца.

– Зачем мне это?

– Нужно ведь переступить через себя. Ты меня услышал. А теперь пошёл вон.

Дойдя до порога, Ульрих развернулся.

– Это было первое дело.

– Что ты ещё хотел сказать?

– Про Эмреса.

– Думаешь, я не знаю, что этот подонок обхаживает мою дочь? Он её покрывает по пять раз за ночь. Они ещё и пытаются это скрыть. Тоже мне умники.

– Но как? – недоумевал Ульрих.

– Что как? Как у неё хватает терпения на этого выродка?

– Как вы узнали?

– Я Агарес, а не пьяный Карл с арелатской низины. От меня ничего не утаишь.

– Господин, почему же он ещё жив?

– Время не настало. Если хочешь – разберись с ним сам.

– Мне это не под силу, – печально заметил Ульрих.

– Да, ты пока слаб, Ульрих, но римляне ещё услышат о тебе. И не только римляне. Клянусь Ахурамаздой! А теперь убирайся.

Ульрих выскочил на улицу. Он мчался по форту, пока не согнулся пополам от усталости. Ещё никогда мальчика так не окрыляли слова человека, которого он ненавидел.

Агарес же забыл о мальце через минуту. Он закрылся в доме и расстелил на столе недавно полученную карту крепости Хлора. Ему нужно было продумать, как проникнуть внутрь гарнизона, но вместо этого его голову захватили другие мысли.

Проблемы навалились разом – Агарес не знал, за какой узел взяться. Он пытался вывести Эмреса на чистую воду, ибо его раздражало, что Харольд возвысил лазутчика, поставив выше самого Агареса. После убийства нетопыря Калваг и Аттал потеряют глаза в разведке.

Напрямую устранить ученика Агарес не мог. Все знали о вражде наставника и возгордившегося ученика, посему после кратковременного триумфа перс расстанется с жизнью следом за учеником. После Эмреса следовало разобраться с советником конунга.

Голову Агареса заполонили безумные идеи. Он не знал, с чего начать.

III

Солдаты Аттала разрушили придел до основания: разобрали стены и сровняли с землей постройки. Аттал оставил небольшой засадный отряд в паре стадиев от гарнизона, а основные силы по-прежнему держал в главном лагере. Конунг не нападал в ожидании исполнения плана Агареса.

В урбсе жизнь проходила с большими ограничениями. Лазутчики уходили на разведку и таскали провиант через южные врата, о существовании которых алеманны не знали. Легионеры пребывали в подавленном состоянии. Трибуны ждали указаний пропретора Веспасиана, однако тот укрылся в Массилии. Эпихарид заливал безнадёгу вином, Кустодиан не отставал.

Как-то вечером спартанец направлялся в свои покои с кувшином в руке и наткнулся на Савла. Тот крался, точно вор, держа перед собой луцерну. Савл с опаской оглядывался по сторонам. Старик поздно заметил грозный взгляд Кустодиана и, зашаркав, поспешно двинулся в триклиний. Но спартанец обогнал его и преградил путь.

– Куда так торопишься, Савл?

– Господин Эпихарид попросил вина. Иду в триклиний, – оправдывался старик. – Если ты и дальше будешь меня задерживать, то тебе несдобровать.

– Кому здесь несдобровать, так это тебе. Что у тебя за пазухой, Савл?

Старик крепче прижал руки к бокам, его глаза виновато забегали.

– Небось последнюю бутылку фалернского припрятал? Все знают, что погреб разнесло в клочья. Осталась только поска.

– А тебе всё нипочём, – Савл кивнул на кувшин в руке спартанца.

– Остатки роскоши, – Кустодиан поднял сосуд. – Говори, где раздобыл вина?

– В триклинии оставалось. Ты правил на стене, ты – воин. Моё поле битвы – триклиний. Я же не учу тебя, как сражаться? Вот и ты не учи меня, как управиться с триклинием.

Кустодиан прижал старика к стене. Из-под плаща Савла выпала связка писем.

– Помилуй меня, господин! Ни в чём не виноват!

Спартанец поднял письма, перевязанные бечёвкой, и ткнул ими в лицо Савла.

– Не бутылочка фалернского, но не менее интересная находка. Что это?

– Помилуй, господин! – проникновенно выговорил старик. – Меня попросили передать письма.

Кустодиан смотрел в бегающие глазки Савла. Краем глаза спартанец заметил, что старик потянулся к поясу, но намеренно не обратил внимания.

Лицо Савла исказилось гневом. Он выхватил из-за пояса туники маленький нож и взмахнул им. Кустодиан сблокировал выпад рукой и крепко приложился по старику. Савл рухнул ничком и схватился за живот. Трибун смотрел на корчащегося старика, подумав, что такому ничтожеству было достаточно оплеухи. Он взял Савла за шкирку и потащил в покои легата.

– Я всё расскажу! Всё расскажу! Только пощадите меня.

Кустодиан решил сначала разобраться, прежде чем доносить Эпихариду. Он отнял светильник у Савла, вошёл в первую попавшуюся комнату и усадил старика на стул. Сам расположился напротив.

Кустодиан разрезал бечевку на связке и достал первое письмо. Мельком просмотрев бумаги, он заметил, что часть писем была написана на греческом, а часть – на латыни. Раскрыв первый пергамент, Кустодиан сразу узнал корявый почерк Филиппа.

Да благословят боги Древние земли Галлии и её великого конунга. Месяц воинственного Марса принес дожди, дороги развезло. Повозки вязнут в грязи, посему стоит подождать до наступления лета.

Эпихарид пустил корни в Массилии. Будь он молодым трибуном, то отправился бы на подмогу, дабы умножить славу. Но он, подобно мне, человек подневольный и вынужден повиноваться Домициану. С другой стороны, должность легата Августа – не самая последняя тропка в его блестящей карьере. Полагаю, он метит в сенат, посему попытается угодить и пропретору, и Августу. Ты должен сделать всё возможное, чтобы не допустить Эпихарида в мой гарнизон. Я доселе с ним не сталкивался, однако молва гласит, что он прожжённый вояка, который резал глотки вандалам под Иберией.

Не пройдёт и второй стражи караула, как письмо доставят тебе, мой дорогой друг.

Слава Древней Галлии и её великому конунгу!

Кустодиан покрутил пергамент, понюхал и повторно прочёл. Он даже приблизительно не мог сказать, кому адресовано послание. Кустодиан не понимал, почему Филипп не отправил письмо. Возможно, он написал его как раз перед уходом и забыл вместе со своими пожитками.

– Кому он писал это письмо? – Кустодиан показал пергамент Савлу.

Подслеповатый старик прищурился и покачал головой.

– Не вижу, слишком темно.

Кустодиан положил пергамент перед ним и поставил рядом луцерну. Затем сдавил пальцами колено старика. Савл охнул и схватился за руку Кустодиана, пытаясь освободиться, но хватка была по-настоящему спартанская.

– Это письмо полагалось Харольду. Это для Харольда! – Савл визжал, как поросёнок. – Филипп не захотел его отправлять. Написал другое.

– Пусть так, – Кустодиан отпустил колено старика. – А зачем оставил письмо? Он совсем идиот? Хорошо хоть не пугиллары1414
  Пугиллары – таблички из дерева, покрытые воском с одной стороны, которые служили как записные книжки.


[Закрыть] оставлял.

– Он думал, письма защитят его, когда ситуация поменяется.

– Какая ситуация? Тут же нет персоны, нет адресата, а за славословие Галлии легионеров на крестах не распинают. Зачем он оставил пачку писем? Защита, говоришь? От кого?

– От Аттала, конечно.

– О великая Артемида! На что надеялся сей глупец?

Кустодиан развернул второй пергамент. Предварительно дал прочитать его Савлу.

– Это от Харольда, – тотчас пояснил Савл. – Здесь письма либо от Харольда, либо от Веспасиана. Или адресованы им. Веспасиан письма подписывал, а Филипп – нет. Так он отслеживал хронологию.

– Теперь ясно, почему он их хранил, – догадался Кустодиан. – Планировал всё свалить на наместника. А легаты, значит, дураки? По почерку не догадаются?

Благословит Вотан конунга Аттала и его начинания. Галлы цивилизованны, возможно, менее воинственны, чем прежде, но без страха идут в бой. Однако конунг более благоволит алеманнам, ибо сам их кровей.

В Германии племён больше, чем в Галлии и Иберии, и они не знакомы с цивилизацией. Некогда римлян пугали алеманнами: их необузданной злобой, слепой яростью и безрассудностью. Галлы заразили их зачатками государственности. И теперь ни галлы, ни алеманны не готовы стоять в центре войска.

В костяк хотели набрать даков, но они не придут: Оронт вышел из берегов. Пока они сетуют на своего Залмоксиса и проклинают водные протоки, в войске возникла брешь. Даки всех превзошли в стремлении поскорее отправиться к Старику на небеса. Представляешь, они до сих пор плачут в день своего рождения и радуются смерти. Как с такими совладать? И все же даки не смогут закрыть центр. Более мы на них не надеемся.

Зачем же конунгу даки? Сам Замолксис пребывает в раздумьях. Неужели нельзя призвать иберийских вандалов? Даки живут на другом конце мира. Даже тысяча человек не проскочит под носом Домициана.

Я жду новостей, Филипп. Из-за иллергетов у конунга связаны руки. Вера в мифы иссякла, ныне он идёт к гарнизону.

Мир тебе и твоим землям. Vale!

– Мир тебе и твоим землям, – вторил Кустодиан. – Как иронично. Все вы прикрываетесь дипломатией, когда надо кровь пустить. Как частенько умничал сам Филипп: «Si vis pacem para bellum».1515
  Хочешь мира, готовься к войне (лат.)


[Закрыть] Даже даков хотели привлечь? Любопытно. И давно Македонец с Харольдом в приятельских отношениях?

Савл сглотнул и прикинул, даруют ли ему боги сил в борьбе с префектом каструма. Кустодиан словно прочитал бунтарские мысли и пригрозил пальцем.

– Давно, – Савл задумался. – Семь или восемь лет.

– Всё же Филипп не так глуп. Так много лет водил за нос пропретора и наместника. Достойно похвалы.

– Филипп потерял всякий страх, когда его повысили до легата. А я ведь слуга триклиния, – Савл перекрестился, – человек зависимый.

– Ты из назореев? – с презрением спросил Кустодиан.

Старик кивнул.

– Как это работает? – недоумевал Кустодиан. – Как ты можешь быть христианином, если твоё служение противоречит принципам Плотника? Разве он говорил о предательстве?

– Но я никого не предавал, господин! Напротив, я верен до глубины души.

– Филиппа ты, может, и не предавал, а вот Отечество – с первого дня знакомства с Македонцем. Откуда ты родом?

– Из Иллирии. После службы в легионе был матросом на киликийском судне. Там же и заинтересовался учением Пророка из Иудеи.

– Где служил?

– Под Парфией.

– Значит, жизнь ты повидал.

– В былые годы я бы тебя переломил одними пальцами, Кустодиан. Сейчас же мне соплей можно хребет переломить. Мне восьмой десяток.

– Значит, ты преданный слуга Рима. Почему легионер подался в услужение к центуриону?

– Я не римлянин, посему не пропитался римским честолюбием.

– Наоборот – ты иллириец. Вы народец своеобразный и свободолюбивый. Даже римлянину стать рабом проще, нежели иллирийцу. Тем более, после правления Диоклетиана вы почувствовали силу.

– Да, он был из иллирийцев, – подтвердил старик.

– И почему же желание подчиняться пересилило желание управлять?

– Таков путь грешника.

– Началось. Только не рассказывай мне про космос и пневму.

– Это другое, Кустодиан.

– Опустим подробности. Так куда ты нёс письма?

– В лагерь Аттала.

– Когда?

– Во вторую стражу. Меня встретят у межи за крепостью.

Кустодиан посмотрел на играющие языки пламени на стене и прикинул, что сигнал второй стражи ещё не оглашали.

– Допустим, я тебе поверил, назорей. Но зачем Филиппу письма, если он кормит червей возле Массилии?

– Не кормит, господин. Он специально завёл легион на бойню, а сам перешёл на сторону галлов.

– Значит, Филипп в стане Аттала?

Савл кивнул.

– Кто ещё знает об этом?

– Никто.

– Ты планировал лишь отдать письма или остаться в стане алеманнов вместе с ними?

– Нет. Господин Филипп оповестил, что ему нужны письма, а после он дарует мне свободу.

– Так ты и не был рабом.

– Да, я гражданин Рима.

– В чем же проблема?

– Я – раб своих убеждений и принципов. Нельзя предавать господина, даже если он сам кого-то предал.

– Философия Плотника и твои принципы мне непонятны.

– Значит, не пришло время.

– Возможно, назорей. Что же ты решил делать?

– Пока я не встретил тебя, решение было ясным, – Савл пожал плечами. – Сейчас я в замешательстве. В стане алеманнов я не нужен. К тому же они ненавидят христиан. Из гарнизона меня выгонят. Ты ведь всё знаешь. Я не смогу здесь остаться теперь, когда правда всплыла.

– Удивлён, что ты не забрал письма раньше. Сжёг бы их и не думал. Я не сказал, что буду трезвонить о твоём предательстве на каждом углу.

– Какой смысл тебе молчать? Римский легат оказался в сговоре с Атталом, – Савл приложил руку ко рту, изображая глашатая. – На месте Августа я бы забил палками и распял весь высший состав легиона. Филипп сделал всё, чтобы разложить дисциплину в гарнизоне.

– Он умеет расслабляться и расслаблять других. Сколько ему платили за передачу сведений?

– Жалованье легата Аттал увеличил втрое.

– Предать побратимов и принципы за три мешка с золотом? О Афина, верни ему разум!

– Это уже другой вопрос. Все мы люди, и каждый выбирает свой путь. Филипп выбрал свой. Не вижу смысла его осуждать. Оставим его на суд божий.

Савл успокоился. Он словно вернулся в былые годы, и даже его голос стал не таким скрипучим. Он по-прежнему боялся Кустодиана, но воспринимал его больше как союзника, чем врага. Спартанец же теперь считал старика за равного. Кустодиан раскрыл ещё одно письмо, но Савл его перебил:

– Не трать понапрасну время, трибун. Я могу пересказать, что говорится в этих письмах.

– Будь добр.

– Это Филипп убедил Веспасиана не посылать подмогу к северному гарнизону. Префект дрожит при любом упоминании Аттала и поэтому проглотил наживку как миленький. А ещё легат отправил твоих бойцов на верную смерть. Это не козни Харольда, как многие думали. Хоть они и простые легионеры, но Филипп их боялся, как огня, и пытался выбросить за борт. Да и ещё ему понравилась та баба, которую вы привезли из Греции. Он совсем из ума выжил, когда с ней переспал. Сам ведь знаешь, что в любви и на войне все средства хороши, посему Филипп не брезговал грязными приемчиками. Не думай, что твои легионеры живы. Если не ошибаюсь, наместник гарнизона Германика заранее знал об их приходе.

– Да, пакостей Македонец устроил немало, – протянул Кустодиан.

– Почему мы так страдаем во время осады от нехватки провианта? Где запасы? Почему легионеры жалуются, что положенные сестерции не платят в срок? Это всё происки Филиппа.

– Значит, воду мутил один кудрявый Аид? Это безумие! – спартанец приложился к кувшину. – Каков итог, иллириец? Зачем ты служил предателю? Из-за Филиппа мы сели в лужу. Половину гарнизона перебили, и в этом есть и твоя вина, Савл.

– Бог простит меня.

– Бог или ты сам себя? Возле Массилии полегли парни Филоника. Их уже не вернуть, а ты мне рассказываешь про преданность убеждениям. Я никому не скажу, что произошло, но попрошу об одном… Встреча же будет не в самом лагере?

– Нет. На меже за гарнизоном.

– Кто придёт?

– Не знаю. Кого отправит Филипп, тому и отдам.

– Если ты сведёшь меня с Филиппом, то я никому не расскажу, что причиной всех бед является старый вольноотпущенник-иллириец из триклиния.

– Как свести? Я же сказал, что придёт не Филипп.

– Все думают, что он подох. Но он точно подохнет, если эти письма попадут не в те руки. Поставь ультиматум вередарию Филиппа. Требуй римского военачальника. Я подожду.

– Безумие!

– Второго варианта нет, назорей.

– Я не пойду. Убей меня прямо здесь. Ты пьян, Кустодиан! Тебя пришьют, как барана на закланье, а меня вместе с тобой.

– Не понимаю тебя, Савл. Сначала ты бьёшь себя в грудь и готов пожертвовать местом в райском саду во имя слепой преданности, а теперь идёшь на попятную. Ты уж определись. И да, если ты готов умереть прямо здесь, то я с радостью тебя прикончу. Голову твою глупую отрублю, а труп скормлю псам.

Савл погрузился в раздумья. В его душе шла тяжёлая борьба. Он не мог выбрать сторону: Бог ему говорил одно, Филипп другое, но в итоге его жалкая душонка оказалась в руках Кустодиана.

– Хорошо. Я отведу тебя, но за твою жизнь не ручаюсь. Меня не тронут, ведь им нужны письма, а тебя явно никто не ждёт.

– Тебя не тронут только до тех пор, пока не получат письма. А потом отправят в ряды мучеников в бессмертном сонме христиан. Перед второй стражей из крепости выйдут ланциарии. Пойдём вместе с ними. Встретимся возле сторожки через три часа. Если всё пройдет нормально, сможешь вернуться обратно вместе со мной.

Савл потянулся к письмам, но Кустодиан не отдал их, погрозив старику пальцем. Спартанец взял пачку пергаментов и направился в свои покои, которые больше походили на тюремную камеру Авентина. Кустодиан долго ходил по комнате и размышлял: рассказать ли Эпихариду о странной ситуации? Чувство долга пересилило сомнения, и он отправился к пропретору.