Текст книги "Алеманида. Противостояние"

– Ты его жена?

– Скорее его эскорт. Если он дарует мне вольную, тогда может взять в жёны, но он не станет этого делать. Он любит другую.

– Иногда я так рад, что всего лишь обычный легионер. Мне не приходится участвовать в грязных играх, которые проходят в Риме и Никомедии.

– Никогда не знаешь, как повернётся жизнь. Сегодня ты легионер, завтра – сенатор.

– Сегодня сенатор, а завтра ты уже в канаве с дыркой в груди, – отрезал Прокл. – Никто не знает своего будущего.

– Я знаю, но только чужое. Своё, увы, разглядеть не могу.

– Это как?

– Я гадаю по ладони.

– Сколько бы раз я ни ходил в прорицалище – ни разу не услышал дельного слова. Всё мимо.

– Но ты не обращался ко мне.

– Даже интересно.

Прокл повернулся, сбросил сумку и протянул ладонь.

– Как быстро ты согласился, – усмехнулась Зия и погрузилась в изучение линий на ладони. – Да, с женщинами у тебя и правда беда. Поосторожнее с ними – любовь и смерть держат друг друга за руки.

– Жизнь и смерть тоже держатся за руки. Любовь и ненависть держатся за руки. Все держатся, Зия. Обойдёмся без напускной таинственности.

– Какой сварливый клиент.

– Ты ещё и брала за это деньги?

– Так я накопила на место на корабле, чтобы сбежать с Эборака. За три года я пересмотрела несколько сотен ладоней.

– И всем, небось, сказала одно и то же?

– Занудный ты человек, Прокл.

– Что ещё видишь? – грек пропустил мимо ушей фразу, которую постоянно слышал от Протея.

– Зависть, – протянула Зия. – Ты кому-то сильно завидуешь. Причём это ощущение преследует тебя не с рождения, но продлится до твоей смерти.

– Ты видела когда-нибудь завистливых младенцев? – прыснул Прокл.

– Я говорю, что это твоя зависть появилась недавно. Ты завидуешь мужчине. Я бы сказала, очень близкому тебе человеку. Своему побратиму. Вижу много предательств. Очень много для одной жизни. Безумно много! – прошептала Зия.

– Может, скажешь, как я умру?

Зия провела пальцем по линии на ладони и показала линию.

– Видишь, упирается в палец. Обычно такие черты имеют люди, которые уходят из этого мира не своей смертью.

Прокл склонился над своей ладонью, но не увидел ничего примечательного. Он отвлекся на запах Зии. От неё исходил такой приятный аромат, словно она не провела в лесу несколько дней. Девушка посмотрела на него своими разноцветными глазами и улыбнулась. Грек не мог назвать её красивой, но что-то в ней притягивало его. Он очнулся и снова взглянул на линии мозолистой ладони.

– Я легионер. Смерть в бою для меня – самый закономерный итог.

– Все мои слова ты пытаешься подстроить под свои суждения. Странно это слышать от того, кто верит в Бога, которого никогда не видел.

– В этом и заключается вера.

– Я слышу лишь слова.

– Что-нибудь ещё?

– Добавлю, что вижу тебя в сверкающих доспехах – похожи на палатинские, но кажется это не они. Твоя грудь в фалерах, а в ножнах – подарок от самого царя. Тебя ждёт великая слава, но она тебе не нужна.

Зия отстранилась от ладони, и Прокл сжал кулак. Они молча смотрели друг на друга до тех пор, пока она не спросила:

– Я права? Про твою зависть.

– Ты считаешь, что человек расскажет о своих пороках первому встречному? Мы все кому-то завидуем, пусть даже невольно. Гордимся, гневаемся. Это типично для всех людей. Мы не рождаемся праведниками или грешниками. И жизнь нас не делает таковыми. Этот выбор каждый делает сам.

– Ты прав, но я не могла не спросить, ведь твой порок становится всё сильнее, он чернеет и разрастается. Если дашь ему волю, то он прорастёт вглубь, откуда его потом не вытащить.

– Рабыня философствует? – выпалил Прокл.

Зия бросила на него злой взгляд, плотнее закуталась и пошла вперёд. Грек тяжело вздохнул, сетуя на женскую обидчивость. Он понял, что оскорбил её, но просить прощения считал ниже своего достоинства. Прокл погладил коня, подумав, что в этом путешествии больше сблизился с четвероногим соратником, нежели со странной женщиной с разноцветными глазами.

Они не разговаривали почти до самых низовий Изеры. Когда они переходили реку по бревенчатой переправе, конь оступился и рухнул в воду. Мерин доплыл до противоположного берега и попытался взобраться, но не сумел. Он жалобно ржал и с надеждой смотрел на своих хозяев.

Прокл схватил его за поводья, но понял, что в одиночку не вытянет коня. В исступлении конь прыгнул и ухватился за одно из брёвен. Грек чесал затылок, думая как быть, ибо за потерю и второго коня префект каструма вряд ли погладит его по головке. Зия стояла в стороне и смотрела на муки животного и попытки человека его достать.

***

Не желая терять времени, Протей и Киаксара всё реже останавливались на привал. Фракиец не умел охотиться с мечом в руке. Сейчас он понимал значимость Стиракса в отряде гоплитов. Протей сожалел, что слишком поздно оценил таланты побратима.

Он всё больше погружался в мрачные мысли: они одолевали его, завоевывали. От голода и усталости Протей вспыхивал по любому поводу, на вопросы Киаксары крепко огрызался и жаловался на сложившуюся ситуацию. Наконец она перестала с ним разговаривать и гордой поступью шла в отдалении от неугомонного фракийца на расстояние стадия.

Несколько раз они останавливались и отходили с намеченного пути. Один раз даже сделали большой крюк, чтобы обойти стоянку галлов, а в другой ползали по деревьям, чтобы скрыться от солдат.

– Мне кажется, за нами мчится Эмрес. Его трудно провести, – Киаксара нарушила молчание.

– Успокойся, он тоже исходит горячкой и злится на Агареса, – сказал Протей, с удовольствием отметив возрастающее беспокойство девушки. – Перс многим кровь подпортил.

– И тебе в том числе.

– Благодаря ему меня хотя бы не били.

Лес становился всё реже, а это означало, что они подходят к гарнизону Констанция Хлора. Киаксара остановилась и долго смотрела в поле. Протей смотрел на неё и не понимал, почему она не идёт дальше. Чувство голода стало невыносимым. Фракиец был даже готов сдаться палачам легиона, если перед этим ему позволят съесть тарелку наваристой похлёбки.

– У меня не такое хорошее зрение, как у тебя или Стиракса. Там перелесок, а за ним – гарнизон. Эту дорогу я уже знаю.

– Перелесок там, – Киаксара показала рукой. – А когда здесь успел вырасти лес?

Протей хотел возразить, но тут же заткнулся. На горизонте маячил не лес, а лагерь алеманнов. Он раскинулся на всю равнину.

– Идём в обход. Сделаем крюк и переплывём реку.

– И потонем оба, – злорадствовал Протей. – Мы ноги еле переставляем. За два дня пили только воду и далеко не самую чистую. У меня от неё несварение.

– Не выдумывай, переваривать нечего. Не думала, что мужчины так зависимы от еды, – спокойно сказала Киаксара. – Пойдём в обход, я знаю, где брод.

Обход лагеря занял ещё несколько часов. Им пришлось действовать осторожнее: галлы прибывали в лагерь каждый час, и тракт был забит повозками.

Киаксара с Протеем вышли к реке и направились по берегу против течения. В месте брода они обнаружили следы римского лагеря и оставленные палатки. Они не встретили ни одного легионера или варвара. Протей подумал, что лагерь оставили, однако услышал лошадиное гоготание.

***

Киаксара с Протеем направились на звуки. Они увидели переход, заваленный брёвнами, и коня, который держался ногами за сваленное дерево. Над ним склонилась женщина и бормотала что-то очень ласковым голосом. Возле неё стоял мужчина. Увидев путников, он удивленно захлопал ресницами, словно не веря своим глазам. Протей им тоже не поверил.

– Прокл?

– Будь я проклят, фракиец!

Женщина, которая заговаривала коня, подняла глаза и с опаской взглянула на пришельцев. Вдвоём Прокл с Протеем сумели достать коня. Спустя полчаса лобызаний и объяснений квартет двинулся в каструм Теренция.

– Зия, взгляни на этого человека. Он – наш спаситель.

– С чего бы вдруг? – процедила девушка.

– Он убил сотню галлов, спас нас с тобой и привёл обратно к твоему господину.

– Не поняла?

– Была б мужчиной – поняла, – отмахнулся Прокл. – В легионе любая отлучка, несогласованная с центурионом – дезертирство. Если не придумаем прикрытие, то его на столб повесят за побег во время боя, а меня за пособничество. Вас, девочек, может, и простят.

– Ладно, я поняла, можешь не продолжать.

Прокл и Протей по очереди рассказали свои истории, а девушки шли в молчании. Они не могли найти общий язык. Несговорчивая Зия не шла на контакт с горделивой Киаксарой.

К вечеру они оказались в каструме. Септимий получил свою рабыню обратно, а Прокл – две тысячи сестерциев. Сенатор поблагодарил грека за хорошую службу и впредь пообещал привлекать его для важных дел. Протей получил долгожданную похлёбку, а после был вызван в преторий.

Фракиец осторожно зашёл в принципий и обомлел от ужаса. В центре комнаты сидел Август. Протей никогда не видел царя, но по убранству понял, что это сам Константин явился в Галлию. По бокам от Августа сидели легаты, трибуны и другие люди, большинство из которых фракиец видел впервые.

– Ко мне приходил молодой легат и потребовал децимации, – сказал Константин. – Либо он просто тебя недолюбливает, либо прав. После пришёл пропретор и попросил децимацию для восьми десятков легионеров и тебя до кучи как для самого отъявленного дезертира. Затем прискакал Септимий и сказал, чтобы тебя не трогали, ибо ты оказал его драгоценной рабыне услугу. Далмат, ты заплатил за услугу?

Септимий встрепенулся, но Протей его опередил:

– Заплатил. Две тысячи сестерциев. Я их передал соратнику, а то вдруг до трат не дойдёт!

– Откуда же ты явился? – спросил Август. – У меня нет времени допрашивать легионера, однако обстоятельства говорят, что ты сидел в плену. Это понятно и по запаху.

Протей вкратце описал всю историю, начиная предательством Филиппа и заканчивая его геройством.

– Легионы стоят исключительно благодаря дисциплине. Из твоего повествования я могу сделать лишь один вывод: ты смельчак, коих поискать. Но насколько правдив твой рассказ? У тебя один свидетель, который по крови является нашим врагом.

– Половина легиона по крови является нашими врагами, доминус. Я сам из фраков, но бьюсь за золотого орла легиона.

Легаты зашептались. Слова Протея прозвучали уж слишком дерзко. Фракиец прокашлялся и рассказал о том, как по приказу префекта гоплиты направились в северный гарнизон. Август заинтересовался историей и ни разу не перебил, хотя не задавал подобного вопроса.

– Чего бы ты хотел сейчас?

– Вернуться в строй, доминус.

– Да будет так. Чей боец?

Тит привстал со стула и поклонился.

– Отдай его центуриону, пусть разбирается с ним. Архонт, отправь письмо моей супруге. Меций, найди мне, наконец, начальника кавалерии. Через час собираемся у жертвенника.

Офицеры загремели броней и зашелестели плащами. Септимий подошёл к Протею и прошептал:

– Откуда ты такой вылез? Я распознаю ложь с первого взгляда.

– В чём же я солгал?

– Я говорю о своей рабыне. Она что-то недоговаривает, правда не понимаю, с какой целью. Зачем ей покрывать тебя?

– Незнакомому человеку нет смысла покрывать меня.

– Зато верный соратник будет врать без зазрения совести. Я о твоём дружке.

Протей подумал, что неправильно выразился, но было уже поздно.

– Ты всё же хороший лжец. Даже не моргнул ни разу, когда смотрел в лицо самому Августу. Не убегай далеко. Настанет день, и ты мне понадобишься.

– С чего вдруг сенатору понадобится легионер?

– Не легионер, а наёмник. У меня много недоброжелателей, они сидят у меня на хвосте, а после твоих сказок моя рабыня попала в ещё больший водоворот.

– Мне кажется, я ничего не сделал.

– Тебе только кажется.

– Почему я?

– Мне нужны толковые парни, а тебе – крепкая защита и хорошее довольствие. Не такое, как в легионе. Твой сотник рассказал о тебе столько интересного. Теперь у меня такое чувство, будто мы знакомы всю жизнь.

– Если откажусь от службы, что тогда?

– Ничего. Получишь свой земляной надел через двадцать лет, а не в следующем месяце. Только для начала нужно дожить до ветеранской фалеры. Жизнь нынче непредсказуемая.

Сенатор помолчал и добавил:

– Это если я буду в хорошем настроении. Если же буду в плохом, то твоя ложь всплывёт и не тебе не миновать казни.

– Условия ставишь?

В ответ Септимий скривил губы и покинул принципий. Протей растерянно озирался по сторонам и не знал, куда податься.

III

Аттал посчитал, что после усиления легиона самолюбивый Константин не сможет отсиживаться в каструме с кубком вина. Конунг ожидал приглашения на встречу, однако Август молчал и не выказывал желания к переговорам. Сам Аттал, несмотря на давление союзных конунгов, боялся проявить инициативу.

Константин тем временем выжидал благоприятного момента для начала военных действий, ибо понимал, что ему не под силу отбросить врага прямым ударом. Август рассеял по Нарбонну шпионов и вередариев, кои принялись распространять ложные сведения, дабы привести в смятение орды Аттала и самого конунга.

Объединенное войско варваров больше всего нуждались в корме для лошадей: основную часть хранившегося в крепости Хлора провианта погрызли мыши, а пути снабжения по-прежнему были слабо налажены после весеннего разлива рек. Иберы, пришедшие с Атталом, взяли продовольствия только для себя и своих поджарых коней.

После прихода иберийских катафрактов в галльском войске пронёсся ропот, ведь матёрые галлы и алеманны, кои не первый год проливали кровь, тут же отошли на второй план. Слухи о баснословном жаловании «испанскому жеребцу» – так прозвали галлы сына иберийского конунга – и его подопечным переходили из уст в уста. Гельветы и квады требовали от Аттала восстановления справедливости, ибо не понимали, почему пришельцам с Испании платили значительно больше.

Когда по стану варваров пронёсся слух, что после захвата Массилии город останется в руках иберов, Аттал не на шутку всполошился. Он понимал, что кто-то намеренно будоражит умы его войска, посему собрал совет конунгов, на котором четко обозначил свою позицию: ни иберам, ни их конунгу не достанется Массилия, и присутствуют они исключительно на правах наёмников. Пыл простых солдат несколько угас, однако чувство обделённости осталось.

Харольд на время забыл о войне, ибо его ногу раздирала невыносимая боль. Он не помогал конунгу усмирить умы недовольных. После побега Протея Харольд впал в хандру и не желал никого видеть. Им овладевало отчаяние, ибо рана загноилась, и лекари предлагали отрезать часть ноги. Британцу казалось, что легче умереть, нежели терпеть подобную боль. Лекари не могли облегчить его муки, и даже знания Марвина не помогали. Харольд приказал казнить всех, кто не сумел поймать беглецов, но вмешался Агарес, ибо среди преследователей были Бельфор с Марвином. Перс пригрозил советнику расправой, и тот немного охолонул.

Теперь бритт передвигался на одной ноге, проклиная мир, богов, ристалища и Агареса, который не отступал от него ни на шаг. Перс обвинял советника в том, что тот намеренно отпустил пленника, когда понял, что плата за него оказалась неподъёмной, а сейчас пытается подставить самого Агареса. Перс неустанно требовал деньги за сбежавшего пленника, ведь в соглашении не учитывался побег или другие изменения. Харольд же утверждал, что никакой договор между ними не заключался и что все договоренности были устными. Никто не хотел уступать.

Аттал винил себя за то, что стал слишком зависеть от паразитов, которых сам приблизил. Он давным-давно раскусил суть обоих, однако внутренний голос подсказывал ему, что сейчас ему некем заменить ни бритта, ни перса. Даже если замена найдётся, она мало чем будет отличаться от предшественников.

Когда Агарес почувствовал нарастание конфликта, то спровадил Миргалима и жену с дочерью в Арелат, подальше от Харольда. После убийства Белета его следопытов точно подменили. Перс уже ни на кого не имел особого влияния, а Эмрес вообще отказывался выполнять приказы и постоянно ссорился с Бельфором. Агаресом овладело бессилие. Во время очередной ссоры он отрёкся от учеников.

В таком напряжённом состоянии пребывал стан Аттала. Его войско уже насчитывало более полумиллиона человек. Десятки лагерей стояли разрозненными кучами. Для решающего сражения неисчислимая орда смогла собраться в опорном пункте всего за неделю. Время утекало, продовольствие иссякало, новые поля не засевались, ибо Аттал не умел восстанавливать то, что разрушал; земледельцы рассеялись по Нарбонну, а солдаты не желали менять клинок на плуг. Конунг надеялся на Вотана, свои превосходящие силы и, как ему казалось, неопытность Августа. В сладких грёзах Аттала его армия сметала римлян, словно морская волна. Конунг даже не понимал, что такое количество людей попросту не разместится на плато перед гарнизоном.

После прибытия из Иберии Атталом овладели чувства сомнения и сожаления. Он начал осознавать, что некогда слишком сентиментально отнёсся к племяннице, ведь многие в его рядах требовали особого подношения богам, о котором столь пылко говорил сам конунг. Аттал прибыл в бург через две недели после ристалищ и увидел, как многое изменилось в его отсутствие.

Конунгу было плевать на страдания Харольда, жалобы Орига, кляузы Агареса и его ублюдков. Его больше волновало, как его приспешники допустили бегство Киаксары. Он пообещал ей, что не тронет пальцем, однако нарушение обетов никогда не мешало ему спать. В крайнем случае Аттал мог с лёгкостью принести в жертву и собственного сына, если бы тот был жив. Пока конунг обвинял окружающих в бездарности, солдаты и прочие мелкие конунги уже сомневались, что старший отпрыск Матайеса – тот самый божий бич против римлян.

В римском стане, напротив, разворачивалась бурная деятельность без единого намёка на раскол. Август всеми силами укреплял единство войска. Первое время он обсуждал грядущее сражение лишь с Тигго и Домицианом. Поручения Августа отдельным легатам после совещаний разносил Архонт. После чего они делали всё для того, чтобы вывести римлян на выгодные позиции и развязать узел войны.

Через каструм проходили торговые пути, но префект умышленно закрыл ворота и запретил мирным поселенцам покидать территорию. Люди, умиравшие от старости, случайной драки, кровавого поноса и просто по прихоти богов, складировались в специально выстроенном бараке, а позже, под покровом ночи, вповалку хоронились за лесом, дабы создать впечатление эпидемии.

Генуэзские купцы ловко пустили слух, что римский каструм одолело поветрие. Лазутчики Аттала долго наблюдали за изолированным лагерем и пытались изловить хоть кого-нибудь. Люди Эмреса всё же сумели схватить одного дозорного, и тот произнёс заготовленную на этот случай речь с просьбой о помиловании. Солдата убили после допроса, а Домициан лично посетил храм Митры в каструме и поднёс дар за упокой души.

Алеманны окончательно убедились в своих догадках, когда увидели, как солдаты с повязками на лицах закапывали тела. Ложную наводку им также дали генуэзцы, которые осваивали торговые сухопутные пути с Иберией. Аттал решил, что измученный лихорадкой гарнизон можно взять в два счёта, посему отправил Августу послание о встрече.

Когда Константин получил письмо, то задался вопросом: а вдруг Аттал настолько уверовал в ложь, что решится напасть на гарнизон Хлора и каструм? Константин понял, что сложившуюся ситуацию можно разрешить только вызовом на битву, посему решил озвучить все идеи разом перед высшим офицерским составом. В принципии собрались легаты, кавалерийские трибуны, Цезарь Тигго, пропретор и префект каструма.

– Господа патриции, всадники и квириты. План долго рождался в моей голове, и я утаивал его от вас. Вот уже третий день у меня нет никаких новых идей. Это означает одно: яблоко созрело, пора срывать, иначе появится червь и подточит плод. Падать нам нельзя, посему нужно подгадать точное время наступления. Я уверен, Аттал готов выступить хоть сейчас. На него сильно давят, иначе бы у него не горела задница так, будто её облили греческим огнём. Мы могли бы сидеть здесь до скончания земных лет и так и не дождаться нападения, но империя велика, и Лициний ещё дышит. Мы не можем засиживаться, ведь и другим провинциям требуется моё внимание. Мы много беседовали с Тигго и пропретором, так что вы знаете о сложившихся обстоятельствах. Сейчас я поделюсь личными соображения по поводу происходящего. После долгий бдений мы с пропретором Домицианом поняли примерный ход войны.

Едва Константин закончил, как Тигго заёрзал на стуле. Он несколько раз на дню на протяжении недели слышал похожие слова. Август подозвал секретаря:

– Меций, докладывай.

Секретарь порылся в кипе бумаг, извлёк самый помятый документ и передал господину. Август изучил отчёты легатов о количестве поставок провианта, которое в разы увеличилось после инспекции Гракха в Массилии. Кассий Гирон поднялся.

– Доминус, сработала ли наша наживка с ложными слухами?

– Сплетни уже добрались до Арелата, – ответил Тигго. – Конунг подозревает, что повсюду крутятся шпионы и лазутчики, но неизвестно, понимает ли он, что это мы намеренно разлагаем дисциплину в его войске.

– О беде, якобы произошедшей в каструме, Аттал точно знает, – одобрительно кивнул Домициан. – О ней не слышал разве что мертвец.

– Мы точно поймём это по его требованиям, – ответил Тит.

– Мы встречаемся с Атталом завтра утром, – сказал Август. – Полагаю, о поветрии он сам узнал недавно и захотел во всем убедиться.

– До сих пор не понимаю уловку про поветрие, – с сомнением высказался Тигго.

– Такие слухи дезорганизуют врага, – пояснил Домициан. – У галлов тут же появляется вера в лёгкую победу. Они ждут чумных бродяг, а увидят крепких гастатов.

– Всё равно не вижу смысла, – вздохнул Тигго.

– Так однажды сделал мой отец, – сказал Константин. – Кто-то считает так же, как Тигго?

По молчанию в совете Август понял, что присутствующие согласны с его задумкой. Он спросил:

– Что насчёт комплектации галлов?

– Сегодня одни сведения, завтра – другие, – сказал Кассий Гирон. – Лагерь постоянно пополняется. Галлы восстановили логистику, и теперь от селений возле Арелата тянутся вереницы фуражей. У них в любом случае явный перевес. Пятикратное преимущество, не меньше.

– Отец говорил, что Матайес никогда не набирал в своё войско больше десяти тысяч человек, – произнёс Август. – Он побеждал внезапностью. Аттал же считает, что закидает нас мясом. Чем дольше оттягиваем сражение, тем хуже для них.

– Не понял? – спросил Тигго. – Мы всё же решили отсиживаться?

– Нет, мы не будем отсиживаться. Я лишь сказал, что промедление губительно для галлов. Нас снабжает юг и Рим, а Аттала – обедневшая от распрей Лугдунумская Галлия. У конунга есть два варианта: быть глупцом и напасть на каструм или быть трусом и ждать, пока его сбросят свои же. Но есть третий вариант, который нам больше на руку – нападение на каструм на наших условиях. Мы покажем, что у Рима по-прежнему железные кулаки. А теперь ближе к делу. – Август показал пальцем на карту, которая была расстелена на полу. – На западе стоит небольшой лес – мы затопим межу, которая его закрывает. На востоке же вдоль тракта стоят холмы. Галлы будут вынуждены растянуть хвост или стоять впятером на квадратном футе.

– Спорный вопрос, – сказал Тигго. – Они просто могут выйти не всем числом и поменять тактику, когда поймут оплошность.

– Слушаю другие предложения, – Август окинул взглядом присутствующих. – Мы должны извлечь максимальную пользу из рельефа местности. Домициан, прошу.

Пропретор взял пилум и поставил на точку каструма, изображённую на холсте.

– Мы дадим бой на своих условиях. Наша сила – ложь. Нужно убедить Аттала в его превосходстве, хотя иначе он никогда и не считал. Наши разведчики должны вдолбить ему голову, что сражение пройдёт на его условиях и по его сценарию. Последние донесения говорят о том, что это уже произошло. Пусть поднимает войско и зовёт нас на прогулку – мы не выйдем, выждем благоприятный момент. Выйдем, когда посчитаем нужным.

– Какой смысл? – спросил Тигго, взглянув на Августа.

– Аттал думает, что мы боимся прямого столкновения, – ответил Константин. – Сейчас же он считает, что наш лагерь охватило поветрие, ему кажется, что мы ослабли и что он возьмёт каструм по щелчку пальца. Он пока всё взвешивает, но после нашего разговора, думаю, почувствует превосходство.

– Однако галлы быстро соберутся, – вставил Кассий Гирон.

– Именно, – вторил Домициан. – Тогда мы должны отступить назад и остановиться в паре стадиев от Изеры.

– Какое-то безумие! – сказал Тигго.

– Атталу будет сложно понять: ложное это отступление или настоящее? – сказал Август и присоединился к Домициану. – Левый фланг, который будешь держать ты, Гирон, должен отойти сильнее остальных, часть центра тоже отклонится. Галлы усиливают фланги тяжёлой пехотой, поэтому всё будет выглядеть более чем реально. Вы отойдёте и вгрызётесь зубами в землю, чтобы вас не столкнули в реку.

– Они воспримут отступление как настоящее, – сказал Домициан. – Обычно к реке никто не отступает. К тому же это будет логично, учитывая, что алеманны считают, будто в нашем лагере свирепствует чума.

Константин отодвинул несколько фигур и выстроил из них диагональную линию.

– В этот момент мы с Тигго ударим кавалерией и отрежем часть войска от основных сил галлов. Тогда мы преспокойно можем загнать окружённых в межу и перебить.

– Но как быть с остальной частью войска? – спросил Тит.

– Мы отступим в каструм, – сказал Август.

– Какой смысл? – спросил Кассий Гирон.

– Чтобы перехватить инициативу, – ответил Домициан. – И проредить войско конунга. Когда силы выровняются, его уверенность развеется, как утренняя роса. На другую битву придумаем другой план.

Установилась тишина. Большинство сражений Тигго находился возле Августа. Они всегда побеждали благодаря умелой тактике. Во время штурма цитадели Тигго проявил незаурядную смекалку, однако не сумел устоять против кавалерии квадов. Сейчас план Августа звучал несколько дилетантски, хотя и про Мильвийский мост Цезарь думал так же. Итог он видел.

Остальную часть совета они выставляли порядок легионов, предполагая ответные ходы соперника. Август планировал поставить II Италийский по центру, а большую часть кавалерии расположить справа. Тяжёлых гастатов и принципиев Парфянского легиона решили поставить на левый фланг, дабы в случае отхода они удержались на берегу Изеры.

На следующий день Константин отправился на встречу с Атталом. Накануне Август выпил вина, оправдываясь перед Мецием, что это только стратегический ход, который поможет вырастить яблоко победы. Наутро Константин и правда неважно выглядел, на что Аттал не преминул обратить внимание.

Вместе с Августом прибыл Септимий. Жизнь конунга охранял Агарес вместе с наёмниками из иберов. Каждая делегация принесла отдельный стул. Конунг уселся в трон-кресло с подлокотниками в виде медведей и отказался от еды, предложенной римлянами. Аттал пригласил своих слуг, и они поставили перед ним кабанью рульку с вином.

– Не думай, что я тебя не уважаю, царевич. Мне просто не по себе от вида вашей еды. Говорят, вас валит с ног не то кровавый понос, не то чумное поветрие?

– Неправда. Сами плешивые и лгут, мол, мы притащили заразу с Парфии, – отмахнулся Август. – У нас всё в полном порядке.

– Что ж, вам на месте виднее, – конунг сверкнул глазами. – Знаешь, чему я больше всего удивился, царевич? Твоему решению после победы над Максенцием. Ты, значит, потворствуешь христианам?

– Эти дела тебя не касаются. Любые дела Рима тебя не касаются. Следи за своими христианами. Быть может, и в твоём краю настанет время, когда ты будешь вынужден с ними считаться.

– Да, я надеялся на победу Максенция и твой провал, однако ты оказался твёрдым орешком. Одни говорят, что ты испугался христиан, другие же – что сам уверовал в Плотника. Легко управлять назореями?

– У меня складывается впечатление, что больших свершений достигнут твои потомки, а не ты сам, конунг Аттал. Все твои знания опираются на слухи и домыслы. Это лучшее из качеств царя таверны, но не конунга целого Нарбонна.

– Осторожнее в выражениях, царевич. Я не потреплю оскорблений.

– Мне кажется, ты испугался христиан, Аттал. Я знаю, что половина твоего войска верует в Плотника. Трудно гнать в бой ребят, которых не напугать наказанием и смертью, правда?

– Их много, но не настолько. И да, ты прав, назореев ничем не испугать. Какое-то ненормальное бесстрашие. Что за религия, которая просит умереть во славу божка? Боги даровали нам жизнь, зачем отдавать её раньше срока?

– Я пытался разобраться, но пока не понял сути. Если ты хотел узнать, что я приобрёл, когда узаконил христиан, то мне нечего тебе сказать. У меня сейчас назореи воюют внутри церкви, с Карфагена прут донатисты с цецилианами, ещё и некий Арий читает проповеди и разлагает умы о подобосущии. Иногда враги внутренние опаснее внешних. Порой мне кажется, что христиане больше причинили вреда сами себе, нежели получили от неверующих в их Бога.

– Твой наставник был с ними тесно знаком, – произнес Аттал. – Он бы вряд ли согласился с твоими словами.

Константин усмехнулся.

– Диоклетиан, а в особенности Галерий признали, что невозможно искоренить целое верование.

– Помяни мое слово, Цезарь. Христиане возьмут силу и уведут во ад всю твою империю. Галерий крепко гонял их, но они будут гнать вас сильнее, когда почувствуют преимущество.

– У христиан есть идея, только я пока её еще не познал. Нужно время.

– Трудно договориться с назореями?!

– Я уже договорился, а вот договорился ли ты? Позволь сказать, что известно мне и подтверждено фактами. За тобой стоит почти сорок конунгов, которые предоставили тебе людей. Больше половины из них поддались модному учению из Иудеи. Многие конунги не желают продолжать войну.

– Они мне не указ, – прошипел Аттал.

– Конечно, никто и не сомневался. С каждым днём твой стан покидают солдаты: по своей воле или поддавшись подстрекателям. Через месяц ты останешься без штанов. Выбор у тебя невелик. Сложный вариант тебе не под силу, но я могу предложить простой. Ты готов разойтись миром?

– На твоём месте я бы тоже предлагал разойтись миром, царевич. Я знаю, что в десяти лигах нет иных легионов, кроме тех, что стоят в твоём бурге. У меня хорошо оснащённое войско в три сотни тысяч голов, и ещё столько же стоит в резерве, а у тебя нет даже сотни. Что я отвечу моим солдатам, какие доводы приведу конунгам? Ты предлагаешь разойтись миром, но я зашёл слишком далеко. Это мне впору выдвигать требования.

– Что ж, скажи о них.

– Галлия целиком отходит ко мне. Цизальпинскую часть я не трогаю, оставь себе.

– Речь о Нарбонне и Лугдунуме?

– Да. По вашим меркам это совершенно не значительная территория.

– Значит, и Массилию должен отдать тебе?

– Очевидно и её тоже.