Текст книги "Алеманида. Противостояние"

– Запутанная история, честно сказать.

– Для меня нет, – Харольд ахнул от внезапной догадки, но сдержал бурю эмоций. – Теперь всё встало на свои места. Мы часто забываем, что дети взрослеют и их лица меняются.

Харольд оставил Эмреса и пошёл к Калвагу. Гвардейцы Аттала сказали, что Кулак покинул крепость. Британец взял их с собой и отправился на поиски Калвага. Тот сидел на берегу с заячьим мехом, наполненным сервазом.

– Выходит, конунг зря отчитал Агареса за сегодняшний провал?

Калваг обернулся и увидел Харольда в окружении дюжины гвардейцев.

– Не нравится мне твой тон, иноземец.

– Всю сознательную жизнь ты провёл возле римлян, а иноземец, значит, я?

– С чем пожаловал? Вижу, что с недобрыми намерениями. Хочешь обвинить меня в чем-то или втянуть в свои интриги?

– С меня хватит разговоров на сегодня. Тошнит от нытья и оправданий, посему от ответа будет зависеть твоя жизнь.

– Даже так?

Харольд метнул взглядом молнию и кивнул стражам. Они окружили их в кольцо.

– Это было давно, а я был занят иными вещами, посему подзабыл. Аттал сватал своего верного воина за дочь брата. Жениха я помню. Это был человек с густой копной волос, юным лицом и большими стремлениями; невеста же пылала девичьей красотой и незрелостью. Сейчас жених стоит передо мной – без волос, осрамленный и озлобленный. Твоя несостоявшаяся невеста – Киаксара. Верно?

У Калвага чуть приподнялся уголок рта. Он посмеялся, словно вспомнил что-то приятное.

– И что с того? Да, её выдавали за меня, но Ирманд не согласился отдать единственную дочь алеманнскому мяснику вроде меня. Он ведь слыл умником, – съязвил Калваг. – Настоящим эстетом, ценителем прекрасного. А посмотри на меня?

– Меня не интересуют твои отношения с Ирмандом. Получается, жизнь Киаксары оберегается не Вотаном, а тобой?

– И что ты мне сделаешь?

– Я не Аттал и не могу прирезать тебя на месте, – с сожалением произнёс Харольд. – Тебя будут судить и поставят перед выбором.

– Каким?

– Рано или поздно Киаксара окажется в гарнизоне, и тебе придётся прилюдно её обезглавить. Думаю, только тогда конунг простит твоё предательство.

– Я люблю женщину. Где здесь предательство?

– Во имя любви ты предал своего господина.

– А он не предал меня, когда попросил убить возлюбленную и её отца? Её мать?

– Ты перепутал желание с приказом. В темницу его! – распорядился Харольд.

– Я должен руководить атакой! – воскликнул Калваг.

– Поздно, твоё место займет Брадан. Условия ты знаешь. У римлян есть право самоубийства. Можешь требовать его.

– У галлов есть право поединка.

– Вряд ли тебе позволят им воспользоваться.

– Ты повернул не туда и плохо закончишь, чужеземец. Попомни мои слова.

Харольд кивнул, и Калвага быстро скрутили, хотя он и не пытался защититься.

II

Крисп не любил искать Евтихиана в лупанариях. После отъезда Константина советник поселился в борделях. Они хорошо охранялись, и в них Евтихиан чувствовал себя комфортнее, нежели в стенах дома на Семипалате. Основными посетителями «дворцов наслаждений» были легионеры, а часть дворцовой стражи по случайному стечению обстоятельств всегда находилась рядом.

Царевич, скрипя зубами, явился в один из самых доходных лупанариев Квинта Элия Евтихиана. Агриппина, сидевшая в атриуме, сказала, что господин был в триклинии. Крисп громко крикнул, чтобы его услышали:

– Учитель, нам нужно поговорить.

Голова Евтихиана появилась в проходе.

– Подожди внизу, – сказал советник и скрылся.

Через четверть часа небритый сенатор спустился к царевичу в помятой тоге с большим пятном вина на подоле.

– Впервые вижу тебя в моих хоромах.

– Я был у тебя раз двадцать, и каждый раз ты говоришь, что я пришел впервые.

– Что случилось? Ты удивил меня своим посещением.

– Твой друг Септимий замыслил неладное. Я проходил мимо и решил предупредить.

– Громкие слова. Но всё же продолжай. Думаешь, я не знаю, что эта ехидна вечно что-то замышляет?

– Не знаю, что именно он задумал, но палатины сказали, что некий господин ищет наёмного убийцу, дабы убрать с пути другого господина.

– Все убийцы ночуют в моих борделях. Я каждого знаю в лицо. А именно в этот лупанарий вхожи только патриции. Думаешь, один из них способен поднять на меня руку? И с чего ты взял, что это Септимий? Он сам ходит по трактирам и ищет? – съязвил Евтихиан.

– У меня свои осведомители, посему ты можешь поверить мне на слово.

– В этом и проблема, что я не могу верить на слово даже твоему благородному отцу. Доказательства, юноша! Мне нужны доказательства. Как ты относишься к Септимию?

– Мне с ним не доводилось пересекаться.

– А к Фаусте?

– Никак. Она же моя мачеха. Любая встреча с ней похожа на войну с вандалами.

– Она тебе никто, Крисп. Тебе ведь не пять годков, чтобы ты её называл мачехой. А как ты относишься к ним двоим?

– Это только слухи, наставник.

– Будь это только слухами, я бы не использовал их как оружие. Это проверенные сведения, мой мальчик. Через меня прошли все женщины в борделях, кроме Фаусты. Да, за столь дерзкие слова доминус меня привяжет к лошадям и пустит по миру. Но знаешь, чем царица отличается от простой порнаи? Они за свои услуги получают хотя бы пару медяков, а эта сношается со всеми подряд исключительно удовольствия ради. И у неё противоестественная тяга ко всякому сброду. Она не ложилась в постель ни с одним патрицием. И только на Септимии её воля дала слабину. Удивляюсь, почему ты ещё не использовал её пороки в собственных целях?

– Да, я с ней не в самых лучших отношениях, но подобное звучит оскорбительно.

– Ой, только не строй из себя святошу, – отмахнулся Евтихиан. – Я могу донести сведения до Августа. Ты ведь знаешь, как мягко я могу подтолкнуть его.

– Она тоже мягко подтолкнула его к Мильвийскому мосту.

– Да, все знают, что в западных префектурах делами заправляет она. Фауста беспощадна, раз уж настояла на уничтожении родного брата.

– Максенций узурпировал Рим. Здесь кровные узы не играют особой роли. Честно, я даже не знаю, за какое преступление отец откажется от Фаусты.

– За прелюбодеяние её можно зарыть в землю. Да, так наказывали только жриц Весты, но наш Август не болтливая Горошина2323
  Речь о Марке Туллие Цицероне, который во всем следовал римскому праву. Цицерон с латинского дословно переводится как «Горошина» (прим. автора).


[Закрыть]: может и нарушить букву божественного закона.

– Он её очень любит. Слишком сильно и слепо. Отец не убьёт Фаусту даже за измену.

– Ты прожил ещё мало зим и не знаешь, какое унижение переживает мужчина, когда его благоверная раздвигает ноги перед другим. Император же переживает это унижение вдвойне! Да, мы не можем точно предугадать, какой исход ждет Фаусту, если Август узнает о её связи с Септимием. Она неглупая женщина: держит муженька в своих руках. А он? Возможно, выпорет женушку, пальчиком пригрозит, а Септимия отправит сначала в Мамертин, а потом и по Сабурской лестнице спустит. Ещё и багром ткнёт, чтобы утонул быстрее.

– Какая кошка пробежала между тобой и Септимием?

– В отличие от него, я далеко не Марк Красс. Есть у меня кое-какие сбережения, но до Далмата мне далеко. У него хватка, как у иудейского мздоимца и галилейского ростовщика вместе взятых. Он и земли скупает, а после сдаёт в аренду, и из казны тянет незаметно, и народ обкрадывает. Ещё и жалование хорошее выбил. Небось отдался Тиберию, – Евтихиан прыснул. – А на меня он взъелся за то, что я всего-то нашёл в присутствии Валериана галльские сметы, которые не сумел вовремя спрятать. Я не слежу за сенаторами, как это любит делать Тиберий. Не думай, мой мальчик, у меня не было цели подставлять Септимия. Во всех бедах он виноват сам.

– Взял, украл, присвоил – разве вы в сенате чем-то отличаетесь друг от друга? Вас ведь по такому принципу и отбирали.

– Даже не знаю, точно ли я был твоим наставником?

– Вы обучили меня единственно арифметике, философию же мне преподавали в Греции.

– Ты хорошо учился.

– Напротив, наставник называл меня избалованным сатиром. Так сколько же Септимий украл?

– Украл? Попробуй укради золото из-под носа Антигона. Бремя казначея Август с него не снимал. Уверен, в Галлии больше крал Веспасиан, а Септимий просто попался под руку твоему отцу. Префект служит дольше, посему Далмат заведомо был в проигрышном положении. Однако факт остается фактом: сто миллионов сестерциев куда-то делись. На них можно было бы приобрести неплохой дом у подножия Семипалата.

– Значит, Септимий восстал на тебя из-за декрета?

– Ты перепутал причину и следствие, мой мальчик. Сначала вскрылась недостача золота в казне, а потом Август сгоряча выкатил декрет. Он вообще горазд на всякие эдикты и декреты. Законодел из него хоть куда. И уже после многие ополчились на Августа из-за того, что он приказал отнять десятину у сенаторов. Помню, как на заседании все возмущались, мол, пусть трясёт патрициев и гильдию ремесленников, а мы здесь ни при чём. Да, обидно, но в таких обстоятельствах не об этом надо думать. На пороге война, а они трясутся за монеты.

– А ты сколько отдал? – ехидно поинтересовался Крисп.

– Столько сколько нужно.

– Я знаю, что тебя защищает рука отца, но он уехал в Вифинию. Осталась только моя рука.

– Я бы сказал: маленькая потная ладошка.

– И всё же, наставник? Что будете теперь делать?

– Почему, думаешь, я сижу здесь? Не только Септимий ждёт моей осечки.

– Какой осечки? Ты сообщил Валериану о неучтённых доходах половины сената. Это не осечка – это уже приговор.

– А ты умеешь поддержать, – выдавил Евтихиан.

– Отец приказал Аттику выделить тебе десять гвардейцев. Хоть иногда выбирайся в свет.

– Шёл бы лучше, лжецов прижимал к стенке, а не меня охранял, – недовольно буркнул советник. – На весь сенат никаких палатинов не хватит.

– До приезда отца любое твоё пристанище будут стеречь гвардейцы.

– Благодарю, что в очередной раз напомнил о моих врагах.

Крисп не ответил. Он схватил шлем и звеня калигами ушёл. Евтихиан выглянул за дверь и увидел пурпурные сагионы и каменные лица палатинов. Советник по-прежнему не понимал, за какие заслуги Август так благосклонно к нему относился. Настолько, что заставил Аттика раскошелиться аж на десяток гвардейцев.

Евтихиан решил, что настала пора посетить Септимия и задать ему пару вопросов. Матроны Семипалата весьма удивились, когда увидели палатинов, разгуливающих возле вилл. Последний раз на улицах в таком количестве преторианцев видели во времена правления императора Тиберия. На вилле Септимия также стояли палатины.

– Этому глупцу ещё нужны доказательства? – воскликнул Евтихиан, вспомнив слова Криспа. – Пока ты веришь слухам, мой мальчик, Фауста не вынимает из себя копьё Далмата.

Возле ворот появились слуги. Они чуть не сошли с ума, когда увидели сенатора и начищенные шлемы гвардейцев. Палатины у ворот не пропустили сенатора, несмотря на требования соратников, с коими те делили одну казарму. Евтихиан приказал позвать Септимия. Далмат вскоре появился в сопровождении огромного нубийца с косичками.

– Вот так неожиданность!

Септимий вышел за ворота и поздоровался с советником.

– Неужели не пригласишь в гости старого друга? Когда я в последний раз приходил к тебе?

– В апрельские иды. Восемь лет назад, – Септимий фальшиво рассмеялся. – Конечно заходи. Только умоляю, не бери с собой этих парней со злобными гримасами. У меня своих хватает.

– А эти чьи?

– О, это охрана прекрасной Августы.

– Царица снизошла до тебя? Чем же ты угодил ей? Значит, слухи не лгут?

– Слухи, слухи! – вторил Септимий. – История Рима хранится не в архивах, не в библиотеках, не в квесторских головах, она – на стенах города. Прямо как слухи! Не подумай ничего дурного. Наша прекрасная царица, оказывается, сводница. Ты знал об этом? Я женюсь, мой друг! – Септимий похлопал Евтихиана по плечам. – Царица устраивает смотрины.

– Даже так?

– А ты словно прочитал мои мысли, ведь я хотел завтра заскочить к тебе.

– В самом деле?

– Мне нужна рабыня, Евтихиан.

– Для утех?

– Для терм, но в том числе и для утех. Я ведь знаю, что в женщинах лучше всех разбирается наш Евтихиан. Только ты сходу определишь тугое лоно и крепкие руки. Мне нужна искусница. Матроны Фаусты ужасны, – Септимий перешёл на шепот.

– И ты подумал, что рабовладелец окажется сводником получше?

– Среди рабынь есть много хорошеньких. Империя раскинулась на тысячи лиг во все стороны. Где как не на рынке найти красавицу? Римлянки куда-то выродились.

– Римлянки увлеклись сапфической философией. Они так привыкли услаждать друг друга, что мужчины им стали не нужны.

– Не думал, что изящные пальчики станут важнее мужского естества. Я ведь с Далмации, Евтихиан. У меня в крови инстинкты, я пропитан ими, посему и жену хочу такую же – дикарку, которую не взять голыми руками.

– Половина моих лупанариев заполнена дикарками. Ты ведь знаешь, что я собрал девиц от Иберии до Бактрии. Ну и когда тебе нужна рабыня?

– Прямо сейчас! С обеда смотрю на угрюмые лица римских матрон, но не вижу среди них своей судьбы.

– Забыл, как было с Тиберием? Он дал рабыне вольную, а она чуть не отняла у него треть имущества.

– Хорошо, когда есть назидательный пример. Другие дважды подумают, прежде чем бежать к квестору и переписывать земли.

– Тебя в этом вопросе не обставишь. Ты кого угодно в грязь опрокинешь. Марк Лициний Красс во плоти. А императрица не разгневается?

– Она пока вообще занята другим: читает письма супруга и жалуется на грязь Рима.

– Пойдём к Агоре. По пути и поговорим.

Септимий ещё час искал подходящую тогу. Когда Евтихиан уже хотел вернуться в лупанарий, Далмат предстал перед советником в белоснежной тоге с идеальными складками и с прилизанными волосами. В окружении палатинов они двинулись на рынок.

– Я видел Гракха, – сказал Евтихиан. – Говорит, на последнем совете ты снова разошёлся.

– Почему они всегда всё переворачивают!? Разошёлся Антигон, когда сказал, что одного декрета маловато. Нынче каждый шаг сопровождают декретом: назореев обижают – защитим, донатисты ругаются с арианами – помирим эдиктом Августа, не хватает золота для легионеров – потрясём карманы честных патрициев. И что же ещё рассказал достопочтенный Гракх?

– Что ты выступил на совете с предложением пойти на запад, – ответил Евтихиан. – Говорит, ты ждёшь от Августа не поражения, а Пирровой победы. Ты же прекрасно знаешь, что Лициний выждет, а после нападёт на обескровленного соратника и выйдет победителем.

– Прям так и сказал? Пиррова победа? – проворковал Септимий. – Из всего сената только я видел Галлию. Гракх никогда не коптил небо вместе с вшивыми галлами, посему откуда ему знать, что там творится? Галлию заполонила сбивчивая толпа орущих варваров с топорами, которые считают, что научились воевать. Но это не так, мой друг. На Западе не будет Пирровой победы. Это слова Гракха – не мои. Я лишь сказал, что у каждого из трёх сильнейших владык нашего поколения своё призвание. Аттал с Константином вынуждены идти напролом, Лицинию же выгоднее выжидать, посему он выигрывает от любого промедления нашего Августа. Я тебя не понимаю, Евтихиан. Помнится, мы стояли на одном берегу. Когда ты успел переплыть на другой? Ты ведь вместе со мной предлагал Августу пойти сначала на Запад, а потом на Лициния. В этом и заключается успех кампании, причём единственно возможный.

– Знаешь, иногда скользкий вопрос высвечивает суть скользких людей.

– Неужели и ты пляшешь под дудку Антигона? Это он попросил тебя задать скользкий вопрос?

– Никто меня не просил. Давай начистоту. Что бы ты сделал, будь у тебя в руке жезл Августа? Кого бы ты выбрал первым?

– Я же говорю, что варвары идут напролом. Они настроены воинственно, но политику ведут бестолковую. Аттал пытается устроить алеманиду, однако его пыл угаснет на первой более-менее сносной крепостёнке. Галлию можно за месяц поставить на колени и вернуться обратно. Уверяю тебя, Лициний за месяц даже до Никеи не доберется. Он – ленивец.

– Человек, который был никем, стал императором. Это не похоже на ленивца.

– Наш Август – такой же солдатский император, только чуточку умнее.

– И всё же Лициния не назовёшь ленивым. Ещё раз говорю: начистоту. А ты ушёл от ответа. Почему именно Галлия? У тебя с ними договорённость? Твои слова звучат неубедительно. Ты распинаешься передо мной, братаешься, а в душе ждёшь, когда можно будет вонзить кинжал.

– Венера затмила тебе разум или ты перегрелся, Евтихиан?

– Я не знаю, чьи интересы ты преследуешь, но явно не Рима. Думаешь, быть Августом легко? Подобное бремя сломает тебя в два счёта. Я знаю, что ты змей, который плюнет ядом в спину, ежели от тебя отвернутся. Не советую играть со мной в эти игры

– Успокойся, Евтихиан, – примирительно произнёс Септимий. – Пожалуйста, не порти мне настроение в столь погожий день. Я не настаиваю, но не прочь был бы услышать извинения.

– Я тебя чем-то уязвил?

– Что ж, если спрашиваешь, значит, не чувствуешь вины. Забудем наши распри. Лучше помоги мне подобрать рабыню, и более я тебя не побеспокою. Хочешь, к тебе придёт мой лекарь? Ты совсем осунулся.

Евтихиан промолчал. Рыночная площадь была забита до отказа. Человек, впервые попавший в Рим, подумал бы, что шатры здесь никогда не закрываются, а разговоры не смолкают даже ночью. Палатины с трудом пробивали патрициям дорогу сквозь бесконечный поток черни. Евтихиан остановился возле лавки с украшениями и взглянул на Далмата, окруженного палатинами. На миг советник увидел истинную сущность Септимия – огнедышащий дракон, рядом с которым бежит ручной пес-нубиец. Евтихиан не понимал, как в одном человеке могут сочетаться податливость и коварство.

Патриции пришли к Ларцию, который славился рабынями на всю Италию. Это был расчётливый и рисковый делец – он не брезговал подбирать остатки за легионами. Небольшой отряд наёмников Ларция вихрем проносился по выжженным селениям и выискивал девушек для продажи в рабство.

У Ларция можно было найти рабынь любого цвета и форм: девственниц и изнасилованных целой центурией, с дефектами природы и с идеальным строением, совсем юных и сгорбленных от старости. Работорговец мог подобрать рабыню для плотских утех, служанку для триклиния или просто девушку для сопровождения. Евтихиан покупал у него рабынь для лупанария.

– Благословит Юпитер твои барыши, Ларций, – Евтихиан с объятиями подошёл к другу. – Как продвигаются твои дела?

– Пополнение с Дакии и Британии, – торгаш показал рукой на клетку.

– И когда ты всё успеваешь?

– Расширяемся. Работаю уже не один. Мой напарник неделю назад прибыл из Эборака. Привез экзотику. Может, взглянешь?

– Нет, Ларций. Не сегодня. Сегодня я помогаю другу по сенаторской претексте.

– Чего желает господин? – тут же оживился Ларций, переключившись на Септимия.

– Худая, кожа светлая, чистая – без пятен. Грудь, чтобы в ладони умещалась: мне не нужны дыни. Руки сильные, способные к работе.

– Это разве описание? – засмеялся Ларций. – Здесь каждая вторая подойдёт под твой запрос! Ладно, это уже меня не касается. Скажи, на какую цену рассчитываешь, и я подберу тебе нужную.

– Для человека из малого совета цена не так важна.

Ларций пригласил их под навес и показал на клетку, забитую испуганными женщинами.

– Этих держу здесь, чтобы не напекло. Самая дешёвая стоит двадцать аурелиев.

Септимий присвистнул.

– А ты умеешь вести дела! И есть спрос?

– Ты и не представляешь какой! – посмеялся Ларций, провожая взглядом Евтихиана, который ушёл изучать рабынь. – Я не держу их вместе со всеми: такая цена обычно отпугивает даже зажиточных патрициев. Я жду сенатора Евтихиана. Он приходит раз в месяц, и до следующего его визита я могу не работать. Всех своих девочек старый развратник берёт у меня. Он толкует в женщинах лучше всех на свете.

– Да, я знаю. Цена интересует его в последнюю очередь. Можешь показать рабынь для избранных?

Ларций хлопнул в ладоши. Наёмники-египтяне открыли клетку и палками выгнали женщин на помост перед сенаторами. Евтихиан присоединился к ним.

– Эта сколько? – Септимий указал на мавританку в ссадинах.

– Двадцать.

– А эта?

– Тоже двадцать.

– А эта?

Ларций молчал. Казалось, он не вспоминал, а на ходу придумывал цену.

– Сколько она стоит, Ларций? – переспросил Септимий.

– Прости, господин, она не продаётся.

– Ты смеешься надо мной? Что в ней такого?

Септимий потрогал руки и ноги девушки, приложился ладонью по ягодице и обратился к работорговцу:

– Задница упругая, согласен. Руки вроде крепкие, мозолистые. А в остальном? Она слишком невзрачна для женщины, которую хотелось бы наряжать в мраморный пеплум. Квинт, можешь дать совет истинного ценителя?

Евтихиан долго шёл к Септимию, разглядывая по дороге каждую девушку. Он подошёл к Далмату и томно оглядел рабыню. Девушка сверлила его злым взглядом, в котором читалась жажда вонзить в него стилет. Соски молодых грудей были вздёрнуты, порванный набедренник оголял бугорок Венеры. Чёрные волосы скомкались и ссохлись от грязи. Девушка выглядела измученной, но держалась свободно, словно рабами здесь были любопытные патриции, а не она.

– Ты совсем не разбираешься в женщинах, мой друг! – восхитился Евтихиан. – Сколько она стоит, Ларций?

– Она не продаётся, – уверенно повторил торговец.

– Катись к Аиду, проклятый пьяница! Всё продается! У всего есть цена! Сколько?

– Ты столько ещё не отдавал.

– Евтихиан, вообще-то я первый спросил о ней.

– Ты сразу сказал, что она тебе не нужна, посему выбирай другую. Она красавица, – Евтихиан грубо схватил девушку за подбородок. – Только взгляни на этот чёткий контур лица. Сам Пракситель взял бы её натурщицей. Отмыть, приодеть – царица цариц!

Восторгу Евтихиана не было предела. Он кругами ходил вокруг девушки и трогал её.

– Похожая история была с Орнэллой, – шепнул Септимий Ларцию. – Он так же восхищался ею.

– Она уже старая, – отмахнулся Евтихиан. – К тому же обслужила половину Рима, всю Капую и Неаполь. Девственница?

– Нет, господин, – сказал Ларций. – Там, видать, гунны прошлись. Мой лекарь всё привёл в надлежащий вид.

– И всё равно сто́ит, как царская фаворитка? Хитрец ты, Ларций, но спорить не стану. Хозяин сам выставляет цену. Где ты нашёл её?

– Мой напарник привёз из Эборака.

– Взгляд дерзкий, непокорный, – сказал Евтихиан. – Видать, саксонка или из пиктов. Сколько ты хочешь? Нет, постой. Спрошу иначе: для кого ты её бережёшь?

Ларций показал пальцем вверх и посмотрел на небо.

– Для Августа? Наверное, для его сына? Хорошо. Я с Криспом потом поговорю. Какая на неё цена?

– Сотня аурелиев.

Септимий подавился.

– Мой друг, я уступаю её тебе. Может, она и царица из цариц, пусть пока и немытая, но я не готов отдать стадо быков за дырку между ног, в которую до меня забирались столько же раз, сколько она сто́ит.

– Ты же понимаешь, что мне нужно придумать историю? – сказал Ларций. – Понимаешь, что сотня должна удвоиться, чтобы я всё смог сделать чисто и без последствий?

– Даю тебе две сотни, Ларций. Мой слуга принесёт деньги.

– Я не дам тебе документы, – сказал Ларций. – Этой сделки никогда не было. С квестурой уже сам разбирайся.

– Само собой.

– Рагнар! – крикнул Ларций. – Иди ко мне.

Из-под навеса вышел галл-вольноотпущенник. Ларций указал пальцем на проданную девушку.

– Запиши, что померла сегодня на рассвете. Изошла от поветрия.

– А тело?

– Сожгли. Мы же не хотим, чтобы город вымер от чумы?

Рагнар ухмыльнулся и скрылся под навесом.

– Мы кому покупаем рабыню? – напомнил Септимий. – Может, уже подберём кого-нибудь для меня?

– Бери дакийку. Могут и поместьем управлять, и в делах любви женщины опытные. Я бы сказал – рукастые. Выжмет из тебя соки и душу вытрясет.

Евтихиан показал пальцем на девушку посередине ряда.

– Меткий глаз, – подтвердил Ларций. – Она и правда дакийка, и правда хороша. Двадцать пять аурелиев.

– Мой вольноотпущенник подготовит всё необходимое, – сказал Септимий. – Благодарю. Проводишь меня?

– Конечно же нет, – ответил Евтихиан. – Мне нужно подготовить комнату для шлюхи. Уже не терпится проверить её.

– Значит, всё же Венера застила твой разум, – вздохнул Септимий. – Что ж, тогда увидимся на завтрашнем совете. Приходите, советник Евтихиан. В прошлый раз Вы пропустили мою пылкую речь.

– К чему эти пустые соревнования? Не стоит гнаться за призраком Марка Туллия.

– Я не призрака ищу, а пишу новую историю. Это Антигон за ним гонится, раз уж собирает совет третий раз за месяц. Благословит Меркурий твой путь.

Евтихиан откланялся и спешно отправился в бордель. Септимий окончательно вывел его из равновесия неоднозначными словами и поступками. Только покупка рабыни, пусть и самой дорогой в коллекции, немного подняла советнику настроение. Впервые за долгое время он планировал сделать очередную рабыню не лупой или гетерой, а вольноотпущенницей.

Он задумался о жене. Впервые в жизни. На эту мысль его сподвигло странное решение Септимия о женитьбе. Евтихиан ударил по столу и разразился руганью, ибо любой виток его мысли приводил к Далмату.

Долгие годы они были хорошими друзьями. Евтихиан во всём помогал своему ставленнику, но в итоге вырастил беса, с которым не совладал. Септимий посчитал, что перерос своего наставника, и отбросил его в сторону так же, как кожевник выливает в реку дубильную смесь после выделки шкур. Август недолюбливал обоих, но к Евтихиану относился снисходительнее, ибо его пороки всегда были на виду, в отличие от тонких вывертов Септимия.

Далмат грамотно использовал всех людей, что попадались ему на пути, а после бессовестно отшвыривал в сторону. Евтихиану было обидно, что Септимий не только не поблагодарил его, но и хотел устранить. Советник пока не понимал, кто стоял за придворными интригами, однако ни капли не сомневался, что Фауста на вилле Септимия занималась чем угодно, но только не сводничеством.

В отличие от Септимия, Евтихиан не обладал личной гвардией и не мог прямо приказать палатинам устранить соперника. Требовалось найти наёмника и подставное лицо, чтобы замести все следы. Для начала Евтихиан хотел подстраховаться и сообщить Августу об изменах жены. Но интуиция подсказывала ему, что Константин уже всё знает о Фаусте. Евтихиан боялся, что первым попадёт под гнев императора, если осмелится прямо сказать царю, что супруга изменяет ему с первым встречным.

Через два часа Агриппина привела новую рабыню. Евтихиан изнемогал от душевных мук и изрядно разогрелся вином. Девушке связали руки, а на её плече виднелся свежий порез.

– Какого Юпитера её били? – гневно спросил Евтихиан. – Кто это сделал?

– Палатины, – ответила Агриппина. – Бросила в лицо опциону префекта какую-то дерзость. Вот и побили её.

Евтихиан поутих. Он мог наказать своих рабов, но не препятствовать интересам палатинской гвардии и Аттика. В конце концов, и в его лупанариях непокорных рабынь полгода стегали и морили голодом, пока они не становились послушными и исполнительными. Евтихиан знал, что изумруда из Эборака ждёт не самая сладкая ночь. Советник молил Юнону, чтобы она вовремя остановила его руку, ежели он в порыве страсти попробует забить до полусмерти новоприобретённую рабыню.

– Как твоё имя? Ты говоришь на моем языке?

– Саломея.

Её голос был твёрд: никакого страха. Евтихиан не любил, когда женщины перед ним лебезили. Хотя был не прочь послушать мольбы Агриппины о том, как она жаждет его, перед тем как сойтись с ней в животной страсти. В остальных случаях Евтихиан мог ударить тех, кто просил у него пощады, еды или свободы. Он уважал женщин, которые хотели его убить. Именно такие превращали постель в поле битвы. В голосе Саломеи слышался непоколебимый дух лесных бедуинов.

– Значит, ты не саксонка? Как ты оказалась в Эбораке? Я знавал негоцианта с Лондониума. У них несколько иные имена.

– Вольноотпущенник из Антиохии называл Саломеей. В детстве звали по-другому. Как – не помню.

– Что ты делала в Антиохии? Ты хорошо изъясняешься. Прямо как истинная римлянка.

– Я родилась в Риме. А в Антиохии не была. Я лишь сказала, что так меня назвал вольноотпущенник из Антиохии.

Евтихиан приложился тыльной стороной ладони по щеке Саломеи. Она устояла на ногах, но в её взгляде появилось больше ненависти.

– Не смей мне дерзить. Я прошу от тебя самого простого. Поняла?

– Да, господин.

– Глупый всегда страдает из-за своего скудоумия. Какой вольноотпущенник?

– Христианин. Нас везли в одном трюме в Эборак.

– Раз уж ты родилась в захудалой дыре Рима…

– Я гражданка Рима побольше твоего!

Евтихиан нанёс девушке удар по другой щеке.

– Видимо, понимаешь ты плохо? Ко мне привозили рабынь с дальних рубежей империи – с Элимаиды. Они живут у меня уже пять, а то и семь лет, но язык не выучили. Однако даже они понимают требуемое лучше тебя.

– Ты подавил их волю, но со мной такие фокусы не пройдут.

– Зря ты это сказала. Уверяю тебя, Саломея, одна неделя – и ты станешь ручной, будешь бегать за мной, как послушная кошка. Ну и как же гражданку Рима занесло в Эборак?

– Продали. Жизнь непредсказуема.

– Кто твой отец?

Саломея всё это время смотрела в сторону, но на вопрос о родителе перевела взгляд на Евтихиана. Он только сейчас заметил, что её глаза были разного цвета: один тёмный, словно опал, другой – зелёный, похожий на хризолит или светлый изумруд.

– Я такого раньше не видел. Отметка богов? Или ты чем-то больна?

– Не знаю. Такой родилась.

– Кто твой отец?

– Не знаю.

– Кто твои боги?

– Таковых нет, господин. Я не верю в богов.

– Ты настолько бесстрашна или просто глупа?

– Это Вам решать, господин.

– Знаешь, что это за место?

– Догадываюсь.

– Я не хочу, чтобы ты боялась, Саломея, но требую уважения. Тебя отведут в термы и оденут. Агриппина осмотрит тебя, поймёт твои способности, а потом мы продолжим разговор в другой обстановке.

Евтихиан махнул рукой, и прибежала Агриппина.

– Нигде её не записывай. Если придут люди из дворца, меня нет на месте. Если они будут настаивать, описывать девушку, похожую на эту, – ты ничего не знаешь.

Агриппина покорно кивнула и повела девушку в термы. Сам же сенатор отправился в кабинет. Он уже больше десяти лет не писал писем, ведь за него всё делали рабы. Сейчас же сенатор посчитал, что необходимо написать послание Августу собственными руками. Евтихиан исписывал пергаменты и тут же рвал.

Едва он написал что-то связное, как к нему пришла Агриппина. От ожидания соития с Саломеей и излишков вина Евтихиан настолько возгорелся, что взял старшую лупу прямо в кабинете, ведь он мог испускать семя по десять раз за день. Для многих подобная тяга к усладе казалась проклятием богов – меткой Венеры.

Управляющая буднично опустила пеплум, поправила парик и ушла на свой пост – встречать посетителей. Евтихиан взял набросок письма и отправился в личную комнату для встреч.

Саломея уже ждала его. Он не видел в её внешности восточных мотивов, однако Агриппина и остальные рабыни решили подчеркнуть кошачий разрез глаз девушки плотным мазком сурьмы. Саломею помыли, её иссиня-чёрные, как у египтянки, волосы расчесали и собрали в причудливый пучок на затылке. Сквозь прозрачное белое платье проступали груди и виднелось тёмное пятно промежности.