Текст книги "Эхо любви. Роман"

Глава 29. Жизнь без царя

Этому причиной были революция и гражданская война, неожиданно быстро вспыхнувшие в уральских городах и деревнях.

Помню, как в начале марта 1917 года, отец, придя домой, сказал мне:

– Владимир, знаешь ли ты, что император всея Руси Николай Второй отрёкся от власти и царская Россия больше не существует?

Для меня, воспитывавшегося на уважении к царю и правительству, это известие было громом среди ясного неба. Я, никогда не рассуждавший о политике, ибо уральские горы были в то время для меня и царём и правительством, тут задумался.

Видя, каким взволнованным был отец, я сам почувствовал какую – то неуютность души и обеспокоенность за будущее.

До этого, казалось, что всё у меня было правильно распределено в жизни: учёба, работа, будущая семья и её благополучие. И вот теперь я впервые ощутил тревогу. Мне было непонятно, как вообще можно жить без императора.

Однако, отец пояснил, что неспособность царского правительства контролировать положение в столице и стране во имя предотвращения внутриполитического хаоса требовало совершения такого акта со стороны царя.

Несколько дней отец приносил всё новые известия о событиях в Петрограде, где утверждалась власть новых Временных правительств, додумавшихся до того, что отдали распоряжение об отстранении от исполнения своих обязанностей всех местных властей.

– Интересно, кто же будет наводить порядок в городе, какие такие новые власти? – сокрушался отец.

Но вскоре стало понятно, что их места заняли земские управы и их чиновники.

Отец громко перед нами возмущался:

– Не понимаю, как это можно перевернуть всё и сразу вверх дном. Володя, я не понимаю, кто у власти находятся, вредители или предатели?

Вскоре распространились слухи о прибытии из Петербурга комиссара Временного правительства. Было интересно, а что скажет представитель правительства на такие действия чиновников, поэтому и отец, и я решили пойти на железнодорожный вокзал для его встречи.

Когда мы появились там, то увидели уже стоявший на первом пути поезд, из которого выходили парадно одетые солдаты. Они выстраивались в ряды для встречи высокого начальника. Но вот появился и он, одетый в форму железнодорожника, в чёрных тщательно отглаженных брюках, с расстёгнутым пальто и высокой фуражкой, выделявшей его из толпы. Его встречали криками «Ура!» и «Марсельезой», исполненной местным духовым оркестром.

Мы присмотрелись и узнали в нём Александра Александровича Бубликова, почётного гражданина, ранее пожертвовавшего сто тысяч рублей на учреждение при горном институте особой лаборатории для исследования полезных ископаемых. Отец лично знал его, да и мне, пусть в отдалении, но приходилось его видеть. Он был встречен большим стечением народа.

Взойдя на небольшое, по всей видимости, приготовленное для него возвышение, Александр Александрович обратился к народу с речью. Голос его был уверенным, и её он начал примерно так:

– В великие дни перелома я прибыл к вам, дорогие мои земляки, по решению Временного комитета, чтобы разъяснить положение, в котором находится наша великая империя, Россия. Я – член вашей семьи, железнодорожник, поэтому расскажу вам всю правду, которую мне пришлось увидеть.

Тон его выступления был энергичным, а усиленная жестикуляция рук подогревала его к образности рассказа, особенно тогда, когда он говорил о революции в Петрограде, начавшейся по его представлению с недовольства людей тяжелыми условиями жизни, вызванными мировой войной.

Оратор говорил, что в Петербурге военный гарнизон деморализован, а между правительством и Государственной Думой возникли непреодолимые разногласия, отчего императором была распущена Государственная думу. Депутаты же не пожелали подчиняться указу и в ответ сформировали Временный комитет, взявший на себя восстановление государственного и общественного порядка в России. Тогда же ему от имени Председателя Временного комитета М. Родзянко вручили мандат, по которому он в сопровождении доверенных друзей и трех грузовиков солдат явился в министерство путей сообщения и взял под своё управления сеть железных дорог в России. Важнейшее значение имел доступ к телеграфу железной дороги, поскольку каждое оправленное по нему сообщение моментально оказывалось в самых отдаленных уголках страны.

Он сделал паузу, и в наступившей тишине громко произнёс:

– Тогда из моей телеграммы вся Россия впервые узнала о свершившейся революции. Мы не пустили в Петроград эшелон солдат лояльного монарху генерала Иванова, а самого императора Николая Второго заставили вернуться в Псков, найдя способ быстро доставить туда и делегацию Думы. Именно через связь железной дороги в столицу попал и акт об отречении императора от власти.

Он долго излагал свою позицию о становлении будущего России, видя два пути её развития. Первым из них был, по его словам, путь титанического развития промышленного творчества в северо-американском стиле. Вторым, предлагаемый социалистами и не проверенный ничьим опытом, был путь в социализм. Он выбирал первый путь, рассчитывая на иностранные капиталы.

Смысл последних слов его выступления состоял в том, чтобы удержать трудящихся от введения рабочего контроля над производством и распределения продуктов.

– Только новая власть имеет право контроля над различными сферами хозяйства. Надеюсь, что вы, мои земляки, меня поддержите, – закончил он свою речь под возгласы «Браво!» и громкие аплодисменты.

Новые перемены в городе не заставили себя долго ждать. Через несколько дней после этого визита отец явился домой и в сердцах заявил:

– Что же это происходит, какой – то грубый произвол. Солдаты самому губернатору сказали «пошёл вон, ты теперь никто», не допустив его к службе. Завтра они могут и к нам прийти.

На улицах же появились агитаторы от различных партий: кадетов, большевиков, эсеров, анархистов, призывавшие плакатами и громкими выкриками голосовать за них и вступать в их партии. Трудно было разобраться, кто с кем и за что хочет бороться.

Мне, семнадцатилетнему юноше, в отличие от моего отца, даже нравилась эта суматоха жизни. Появилось какая – то новизна движения, и я, бродя по улицам, наблюдал за разнообразием и противоречивостью смыслов табличек и плакатов.

Было какое – то предчувствие, что и в моей жизни должно что-то измениться.

Глава 30. В каком месте ёрш с плотвой дружен

В это лето семнадцатого года я впервые встретил вооружённых людей, готовых, по их словам, отстаивать своё право защищать уральскую землю. Это случилось во время моего посещения родственников в деревне Каменистой, родине моего отца.

Тогда по непонятной мне причине впервые откладывалась летняя институтская экспедиция в горы. Чтобы не терять время, я с Никитой, своим товарищем по институту, решил съездить ненадолго к своей бабушке Анне и дедушке Петру, живших в этой деревне, ведь мне почти пять лет не удавалось их посетить. Хотелось их увидеть, порадоваться их благополучию, а также беззаботно провести время, побывать на заимке, порыбачить на реке Неизвестной. Отец снарядил для этого бричку, на которой мы и отправились туда.

Дорога мне была знакома, поэтому я смело ехал мимо гор, пересекая маленькие речки вброд, огибая большие. Никита пытался ускорить время рассказами из истории своего детства, но меня они не трогали. Тем более, что рассказывал он путанно, не громко и слышался как бы со стороны. Шум колёс брички тоже мешал их восприятию, и я был увлечён видами гор, самой ездой.

Доехали до деревни благополучно. Бабушка Анна Евсеевна, как всегда обрадовалась приезду, расспрашивая внука о родителях, о жизни. Я рассказал ей об отце и матери, о назревавших городских переменах, о моих успехах в учёбе.

Целый день мы ходили по родственникам, везде нас приветливо и даже заинтересованно встречали.

На второй день под вечер вместе с двоюродными братьями Дмитрием и Харитоном отправились на заимку, где находился их прадед Евсей. Хотелось показать Никите золотниковые места и поучаствовать в ночной рыбалке, которую обещали организовать мои одногодки братья.

После полудня мы все четверо на бричке отправились туда.

Дорога пролегала по высокому берегу, перед заимкой стала опускаться в низину.

Всё так же на отдалённой от берега поляне стояли два деревянных дома, в один из которых мы и вошли. Дома никого не оказалось, поэтому мальчики решили прогуляться к реке. От большой зелёной поляны, примыкавшей к высокому холму с вековыми соснами, пролегала тропинка, по которой мы и вышли к широкой дельте двух русел, открывавших перспективу виднеющихся вдалеке гор. Тёмные контуры их чётко выделялись на фоне чистого неба.

Дмитрий и Харитон отправились к старому руслу реки на поиски их прадеда, а Пётр с Никитой остались на берегу реки.

Никита, ощутив себя свободным от дороги, поднял руки кверху и воскликнул:

– Красота какая, хорошо тут, тишина и покой.

– Да, хорошо здесь, горы, вода, лес, рыбалка. Поучу тебя добычи золота. Проведём тут неделю и вернёмся домой, – ответил я.

Вскоре Дмитрий и Харитон вернулись, и все четверо вновь отправились к дому. Потом пришёл и Евсей.

Перед заходом солнца молодёжь, взяв рыбацкие снасти, отправилась к реке. Выгнав лошадей на зелёный луг, пестревший розовыми головками клевера, пришёл на реку и прадед Евсей.

Был тихий летний вечер. Хотелось вдоволь надышаться чистым горным воздухом. В голубизне неба слышалась серебристая переливчатая песня жаворонка. Всмотревшись пристальнее в вышину, я увидел висевшую в воздухе слегка колеблющуюся темную точку. От неё всё явственнее и громче слышалась эта песня, непрерывно менявшая без остановки в течение многих и многих минут кряду всевозможные лады. Видимо, и сам певец безгранично наслаждался ею. Наконец, она оборвалась. Я заметил, как сложились крылышки маленькой пташки, которая, словно камень, стала падать на землю. В последний момент падения крылышки снова раскрылись и, сделав несколько взмахов, пропорхнули некоторое расстояние над самой поверхностью земли. Птичка опустилась в траву и исчезла.

За то короткое время, пока я наслаждался пением птицы и наблюдал за её падением, Дмитрий уже сумел закинуть три удочки, гусиные перья поплавков которых распределились вдоль берега реки. К каждой удочке он приставил ребят. У одной уже сидел Никита, к другой подходил Харитон. Он ждал и меня, подзывая жестом руки.

– Вообще, рыбалка без ухи – что свадьба без музыки. Уха – это достояние и украшение любой рыбалки. Поэтому, Владимир, удочка тебя ждёт, – сказал он мне.

Пришлось подчиниться. Сам же Дмитрий спустился к воде, чтобы поставить на ночь сети.

Рыбалка была отменная, каждый из нас вытаскивал окуней, ершей, плотву и подлещиков. Поплавки то и дело разводили круги по воде, и мы устроили соревнования на больший рыбный улов. Серебристые рыбёшки постоянно висели в воздухе, а мы только успевали снимать их с крючков.

Дмитрий обошёл нас с ведром и набрал его почти полным.

– А чем отличается настоящая рыбацкая уха от щей? – спросил он. Не знаете? Так вот, уху пьют, а щи хлебают.

Такой ответ показался неожиданным, поэтому все рыбаки рассмеялись, а он здесь же на траве стал раскладывать рыбу на две кучки, с мелкой и более крупной рыбёшкой.

– Знаете ли вы, городские, с чего начинается приготовления ухи? – вновь спросил он.

Мы пытались отвечать, но он, чуть ухмыльнувшись, хитро взглянул на нас, сказав:

– Я так и знал, что не знаете. Так вот, запомните, она начинается с того момента, когда засияет до блеска тщательно надраенный рыбацкий котелок.

И, не давая осмыслить ответ, продолжил:

– А из каких рыб варят уху? Не знаете. Да из тех, что вы поймали, клейких и нежных, дающих прозрачный навар, чем свежее рыба, тем вкуснее уха. Вот мы и отберём пойманных вами окуньков, ершей, да плотиц, именно из них и получится лучшая уха.

И вновь вопрос и ответ:

– Нужна ли в ухе мелкая рыбёшка? Не знаете? Очень нужна. Без неё не будет вкусного навара. Вначале отберём всех слизистых комендантов, так у нас называют пойманных ершей. Слизь даёт ухе аромат и вкус. Я сам займусь ими. Всю остальную мелкую рыбёшку потрошить отдаю вам. Запомните, особенно тщательно надо промыть брюшко, иначе уха будет мутная и горькая.

После такого наставления ребята дружно взяли ножи, став чистить и потрошить рыбу.

Когда с мелкой рыбой было покончено, Дмитрий приказал проделать то же самое с большой рыбой, а сам, собрав мелкую рыбёшку в ведро, отправился к уже горевшему костру, где в котелке кипела родниковая вода. Я видел, как туда он и опустил рыбку.

Выполнив это действо, он тут же вернулся на берег, проверив качество потрошения большой рыбы, и стал ножом разрезать её на большие куски. Потом, собрав куски в ведро, вновь вернулся к костру.

Вместе с ним к костру последовал и я, чтобы проследить весь дальнейший секрет приготовления ухи. От костра исходил приятный запах. Дмитрий сказал, что это запах дубового и ольхового сушняка, который он собрал ещё прошлым летом специально для приготовления ухи.

Мне было интересно смотреть, как ловко управляется мой брат с этой работой. Я не мешал ему, а просто смотрел на его руки, которые успевали быстро снимать пену в бульоне, а потом был снят с огня и сам котёл, чтобы дать несколько минуту ему отстояться. Слив жидкость в стоявшее пустое ведро и выбросив в костёр разваренную рыбёшку, он вновь залил прозрачный отвар в пустой котёл, добавив туда очищенные и нарезанные картофелины, репчатый лук и морковь. Потом стал засыпать туда большие куски рыбы, и, поставив котёл вновь на огонь, произнёс:

– Вершина рыбацкого счастья – наваристая уха.

Свои действия он выполнял на глаз, не забывая при этом в вопросительной форме давать наставления и отвечать на них. Форма общения у него была всё та же, то ли говорил он со мной, то ли сам с собой, спрашивая, тут же отвечая на свой вопрос:

– В каком месте ёрш с плотвой дружен?

Ответ:

– В ухе.

– Без каких приправ уха не уха, а так, чепуха?

Ответ:

– Без луковицы, моркови, веточки дикого чеснока и щавеля, всего понемногу и непременно в конце варки. Важны пропорции приправ, количество рыбин и качество воды. Хороша уха, когда огненна, а для хорошей ухи всегда мал котелок.

От его слов веяло чем – то древним, русским и вкусным. Он постоянно либо уточнял, либо добавлял.

Наконец, уха была готова. Все с нетерпением смотрели на него, разливавшего большой деревянной ложкой по мискам ароматную еду.

У всех было бодрое настроение, слышались шутки и короткие рассказы о различных приключениях.

Костёр продолжал гореть, освещая лица мужчин. Мирно паслись на лугу лошади, то и дело, наклоняя свои морды к сочной траве. Казалось, ничто не предвещало нарушить настроение рыбаков.

Однако, Полкан, здешняя собака, неожиданно навострил уши, потянул носом воздух, и тихо рыкнул в сторону холмов. Потом рыкнул ещё раз и вдруг залился лаем, отпрыгнув в сторону.

На вершине холма все увидели всадника, за ним другого, третьего….

Вскоре несколько коней намётом скакали прямо к огню, перед которым, сойдя с лошади, предстал военный в новенькой с иголочки форме неизвестного образца, без погон.

Особенно всех поразили высокие шнурованные ботинки на толстой подошве, яркая сине-красная нашивка на рукаве и фуражка такого же цвета.

Было понятно, что это был их старший.

– Не ждали гостей? – сказал он.

– Гостям рады, коли с добром, – ответил прадед Евсей.

– На постой к себе пустите? Ухой попотчеваете? С виду справно живёте.

– Богу не жалуемся. Митька, уха ещё есть? Угости гостя.

– Нас много тут будет. Накормите, приветите, деньги заплатим.

– Так мы вас и не знаем. Кто вы и откуда будете? Худа нам не сделаете? Воевать с нами – дело последнее.

– Не сделаем. Мы все славные ребята атамана Дутова. У нас дисциплина. Воевать идём за новую республику. Нам нужна провизия, за всё заплатим.

– Какую такую республику? Сколько же вам надо провизии?

– На сто человек. Нужен хлеб, сало, пшено, овёс. Далеко ли ваша деревня?

– Деревня в часе езды.

– Большевики есть в селе?

– А кто такие большевики? Для Господа все едины. Не слыхали мы и про атамана, но нам всё равно, лишь бы зла нам не сделал. А про провизию скажу завтра, вот утром поеду в деревню, соберу мужиков, они и скажут своё слово.

Дмитрий, поняв, что ухой надо кормить много людей, пошёл вытаскивать сети.

Главный, назвавшийся есаулом, обернулся и сказал стоявшему за его спиной военному:

– Будем располагаться здесь.

Конники развернули лошадей и исчезли, по всей видимости, чтобы предупредить всех остальных. Вскоре прибыл ещё один конник.

– Всё тихо, – сказал он, обращаясь к есаулу, который всё ещё стоял у костра и зачерпывал ложкой оставшуюся в котле уху, положив винтовку у своих ног.

Через полчаса вновь появились конники, один из которых подскакав, лихо осадив лошадь:

– Вашш благородие! Все прибыли.

– Располагайтесь на поляне вдоль реки до утра. К завтрашнему полудню прибудем в деревню. Ты знаешь, как нам идти в деревню?

– Никак нет. У Вас же карты.

– Дурак ты, Степан, а ещё подъесаул – сказал есаул.

– Так точно, дурак, Вашбродие, – ответил тот.

– Ладно, иди, располагайся ко сну, выставь караул. Разберёмся. Хлопцы помогут. К утру всем быть готовыми!

– Есть!

Подчинённый, резко повернувшись, отправился к отряду.

– Казакам только волю дай, горячие ребята, но неграмотные, поэтому только смотри за ними, – глядя на молодых парней, сказал его вашблагородие.

Потом, посмотрев на ребят, вдруг спросил:

– А вы к нам не хотите за Русь-матушку повоевать. Батька Дутов всех молодых принимает.

– Нет, им ещё рановато. Да и учатся они на горного инженера, – с гордостью ответил дед.

А в это время мы услышали, как часть казаков, словно дети, с визгами кинулись в реку, решив перед сном искупаться.

– Мать вашу!!! Всю рыбу распугают, – глядя на есаула сказал Митька и отметил про себя то, что многие из солдат говорили на непонятном ему языке.

Есаул понял Дмитрия и крикнул:

– Степан, уйми своих.

Но те уже намывались в воде, не слушая начальственного тона подъесаула.

Командир, нахлебавшись ушицы, сказал:

– Сегодня все должны спать, и мы, и вы. Завтра ты, дед, рано утром отправишься в деревню, чтобы решить вопрос с продуктами. Расчёт деньгами. Твои ребята будут нам проводниками. Надеюсь, подойдём в деревню к полудню?

– Да, часа два хватит, – ответил за прадеда Дмитрий.

– Встреча у церкви. Понятно? – и сам отправился к своей казацкой сотне.

Прадеду не спалось. Проснулся засветло, но дождавшись рассвета. Покормив лошадей, он запряг свою лошадку, разбудил Митьку, поручив ему смотреть за второй лошадью и домами, и уехал в деревню.

Дмитрий уже больше спать не ложился, а с чердака дома наблюдал за казаками. Он видел их, спавших прямо на траве, и их дозорных, переминавшихся с ноги на ногу возле речки.

Наконец, появился знакомый подъесаул, закричавший во всё горло:

– Подъём! Подъём! Подъём!

Все вскочили и побежали мыться, а затем, одевшись, вставали в строй, где уже в полной форме одежды их поджидал есаул.

Дмитрий, разбудив ребят, сам вновь полез на чердак. За ним полез и я.

Оттуда был хорошо виден луг, на котором по одной линии стоял неровный строй казаков, выглядев робкими цветными петушками. Было слышно пафосное и одновременно грубоватое наставление командира:

– Казаки славного атамана Дутова! Скоро мы отправляемся в село, где вас накормят. Заходим строем, как положено, впереди будет наша разведка. Ведём себя тихо. Если что-то будете брать у жителей деревни ещё, кроме положенного пайка, платите деньгами сами. Деньги у вас есть. По избам не бегать, баб не тискать. За непослушание, как выйдем из села, расстреляю лично!

Вскоре за нами пришли. Лошадь была уже запряжена в телегу, на которой мы, не доделав запланированные дела, отправились обратно в деревню Каменистую.

За нами строем по четыре человека шло не менее ста человек. Где – то впереди и позади на лошадях нас сопровождала разведка.

Конечно, идти десяток километров по горной местности было не просто, но голодные казаки шли и не роптали, в надежде на скорый обед.

Перед входом в деревню все остановились. Впереди за командиром всадник раскрыл красное знамя, на котором белыми буквами было написано «Вся власть Учредительному собранию! Долой большевиков!». Так отряд и въехал в деревню.

К этому времени у церкви собрались её жители, которые, увидев подходивших строем солдат, стали креститься:

– Матушки-батюшки! Что ж деится – то! Это ж красные! – услышал я. Выделив в толпе прадеда Евсея и стоявшее рядом «начальство», старосту и священника, есаул подъехал к ним вплотную и произнёс:

– Мир вам, старцы! Мир вам, добрые люди!

Народ отвечал «с миром, с миром» и скидывали шапки.

А тот продолжил:

– Здравствуйте, братья, крестьяне! Вас приветствуют славные бойцы Народной армии Комитета членов Всероссийского Учредительного собрания. Мы пришли к вам, чтобы дать вам свободу, равенство и землю. Вся власть Учредительному собранию! Ура, товарищи! – и, посмотрев на строй, взмахнул рукой.

Раздалось солдатское нестройное многократное «ура». К этому «ура» присоединился кое-кто из мужиков, но потом они смущённо потупились и отвели свой взор в сторону.

В ответ на такое приветствие вперёд вышел староста:

– Спасибо за добрые слова! Тогда вот скажите Вы нам, Ваше благородие, обчество интересуется, вы за красных или за белых? – и добавил:

– Солдаты у вас как-то чудно одеты. Не поймём что-то.

– Так скажу, мы против большевиков. Мы идём освобождать захваченный большевиками, предателями русского казачества и крестьянства, Верхнеуральск. Долой каширинцев, долой большевиков! Разобьём их, пусть потом решает народ, какой власти быть. Мы-казаки, воюем за волю и землю.

– Тогда, чем богаты, тем и рады. Разделите с нами хлеб-соль! – сказал староста, пригласив есаула пройти с ними в дом.

Последовала команда «Разойтись» и солдаты разделились на группы, задымив табаком.

Сойдя в коня, есаул вместе со старостой, церковным батюшкой и прадедом Евсеем пошли в дом, где есаул требовал провианта на два дня на сто человек, а также на прокорм лошадей.

Как рассказывал позже прадед Евсей, провиант, хлеб, мясо, молоко, сено и овёс, к приходу казаков успели собрать, обойдя полсотни домов.

Узнав, что казаки сразу же покинут деревню и свою остановку сделают за деревней, слово взял священник:

– Да, вот, что скажу вам, ваше благородие. Послушайте старика. На Верхнеуральск не ходи. Не будет вам пути. Атаман Верхнеуральский, старый Каширин, свою станицу в обиду не даст. Поднимутся казачки и красные, и белые, и зелёные, что в лесах, да по горам отсиживаются. Сложите вы там свои головушки.

Есаул покрутил свои усы и погрустнел. Засиживаться не стал, только сказал:

– Помолись за нас, святой отец.

– Буду молиться за отпущение грехов ваших.

Казаки ушли с миром и остановились за деревней, в той стороне от неё, откуда долго тянуло солдатской похлёбкой, смешанной дымком.

Мне и моему товарищу Никите так и не удалось провести в деревне свой недельный отпуск, и на следующий день мы возвратились в Екатеринбург, где события революции надвигались со страхом и живым интересом одновременно.

Геологическая экспедиция студентов не состоялась, и мне пришлось всё лето провести в семейном доме, помогая в училищных делах своему отцу, который, как оказалось, уже больше года состоял членом партии кадетов. Он постоянно изо дня в день рассказывал мне о происходящих городских событиях, и я, ничего не понимавший в политике, тогда был полностью солидарен с ним.

Из его рассказов мне стало понятно, что кадеты, как партия народной свободы, требовала мирным парламентским путём введения всеобщего избирательного права, политических и гражданских свобод. Большевики же, по его словам, требовали революций, насилия и крови.

Однако, очень был опечален отец, когда вскоре именно большевики, заручившись поддержкой партии эсеров, неожиданно быстро утвердили единую систему своих советов рабочих солдатских депутатов и деревень, а созданные ими чрезвычайные комиссии стали формировать вооружённые отряды, угрожая заводам и организациям национализацией их собственности.

Отец с каждым днём приходил домой хмурым от того, что объявленная национализация могла коснуться и его училища. С каждым днём он ожидал краха оказаться без денег и поддержки.

И пока этого не случилось, отец уговорил маму уехать в деревню к её родителям.

Отвозил их на папиной бричке я. Мама очень переживала за папу, ведь он остался в училище отстаивать своё учебное заведение на свой страх и риск. Мне приходилось успокаивать её, говоря, что всё образуется, так как папа честен в отношении своей должности.

Почти два месяца провёл я в Уралочке. Мама не хотела отпускать и меня в город, не желая подвергать мою жизнь соблазнам революции, но я настоял на том, чтобы быть рядом с отцом в этот сложный для него период жизни.

Вскоре я уже был в его доме. Встретил он меня почти больным, осунулся и был похож на старика. Учеников в училище становилось всё меньше и меньше, остались только те, кто вносил за учёбу плату. Этого хватало, чтобы в малой доле оплачивать труд учителей, но училище содержать больше было не на что. Он сам был и начальником, и рабочим. Сил на всё не хватало. Видя его стремление во что бы то ни стало отстоять училище, преподаватели и воспитатели, как могли, помогали ему в разных делах.

Наступала зима. В помещениях становилось холодно, поэтому вскоре и последние ученики потеряли интерес к училищу. Начало года тоже не принесло радостей Петру Петровичу, и мне пришлось переживать вместе с ним суровую зиму восемнадцатого года. Здание не отапливалось, одна только печка в доме поддерживала нашу жизнь. Советы, захватившие власть и национализировавшие предприятия города, не нашли возможности оказать училищу какую-либо помощь. Но мы не сдавались, оставаясь один на один с его судьбой, сохраняя и охраняя здание. Так продолжалось до лета. Тогда в городе поползли слухи о том, что скоро наступит конец большевикам и что большие силы военных идут на штурм города. Городские кадеты собрались в пустующем здании училища, чтобы обсудить военную обстановку. Я тоже оказался среди них. Все говорили об армии полковника Войцеховского, захватившего город Челябинск, и теперь приближавшегося к Екатеринбургу.

И действительно многочисленные войска в июле месяце без боя вошли в город, а так как помещения училища продолжали оставаться пустыми, то полковник распорядился разместить в них свой штаб.

Глядя на отца, я заметил в нём приподнятое настроение. Он говорил, что скоро, как его заверили военные, училище заработает так, как было прежде. Он жил надеждой.

В начале февраля девятнадцатого года город встречал Верховного правителя и главнокомандующего всеми сухопутными и морскими силами России адмирала Колчака. Отец, оказавшись в числе приглашённых гостей на церемонию встречи и парада войск, на свой страх и риск предложил и мне быть при нём.

На железнодорожный вокзал, где встречали адмирала, я не пошёл, а вот на главной Кафедральной площади, куда собрали многотысячное его войско, мне побывать довелось. Я очень желал увидеть Верховного правителя России, представляя его себе в

белом кителе, увешанным орденами. От отца я слышал, что он родом был из Петербурга, служил на военных кораблях, совершая длительные океанские плавания, и стал адмиралом, дослужившись до командующего Черноморским флотом. Немаловажно было и то обстоятельство, что по своим убеждениям он был близок к кадетам. Я никогда не видел такого скопления военных в одном месте и всматривался в эту длинную растянутую линию квадратов, представляя себя маленьким, словно игрушечным солдатиком, втиснутым в один из них. Меня почему – то неприятно поразила форма головных уборов некоторых военных: вместо фуражек, на многих из них были одеты какие-то колпачки. Стоявший рядом отец тоже удивлялся им, а солидный мужчина, знакомый отца, даже возмутился:

– Смотрите, Пётр Петрович, солдат одели в аглицкое обмундирование, построив в дрессированные квадраты. Посмотрел бы я на них в бою.

Но я не понимал, почему возмущается мужчина, ведь перед нами стояло несколько тысяч военных, готовых предстать перед адмиралом в лучшем их виде.

Вот заиграла музыка, вперёд вышли городской голова и председатель уездной управы с хлебом-солью, а навстречу им сделал несколько шагов и сам адмирал, но не в белой адмиральской форме с орденами, чего я ждал, а в строгой форме защитного цвета.

И хотя я находился с другой стороны площади, однако хорошо видел его и радовался, должно быть от того, что такое событие открылось мне впервые.

Стоявший же рядом со мной сосед продолжал недовольно ворчать:

– Выведенные сегодня части готовы только для строевых учений, а для боя это толпа совершенно не готова. Нужно еще два – три месяца усиленной полевой работы со взводами и ротами, чтобы эти части пошли в бой. Ну, посмотрите, стоят какие-то михрютки, одетые в только что выданную им и плохо пригнанную одежду. А снаряжение нацеплено кое-как, без всякой пригонки.

Отец, так же как и я, смотрел в сторону войск и молчал.

Но вот, наконец, наступил их смотр. Откуда-то раздалась команда «Смирно», и строй замер в ожидании сурового взгляда главнокомандующего, который вышел вперёд и пошёл пред войсками в сопровождении генерала.

Он остановился напротив одного из полков, и, подозвав своего адъютанта, взял из его рук знамя, торжественно произнеся небольшую речь:

– Храбрые командиры и воины двадцать пятого полка, проявившие мужество в борьбе с большевиками! Вручаю вам георгиевское знамя! Пусть это знамя и святой Георгий сопровождает вас и всю нашу доблестную армию в последующих битвах за Россию. Ура! В ответ послышалось ответное «ура». Затем Верховный правитель подошёл к вышедшему из строя командиру, вручил ему знамя и, вернувшись на своё первоначальное место, ожидал команд сопровождавшего его генерала.

Генерал же прошёл в голову войск и громко скомандовал:

– Войска! Для церемониального марша! Нале-во!

Потом подождав, пока завершится нестройный поворот войск, сам встал в голову колонн, снова скомандовал:

– За мной! Шагом марш!

Тот же сосед, повернувшись к нам, вновь съязвил:

– Каков фраер, этот чех, командующий Сибирской армией генерал Гайда. Всё это печальные признаки фронтового атаманства. Неприятно видеть чешские бутафории вместо старых заслуженных одежд русских офицеров и солдат. Он даже скомандовать, как следует, не сумел.

А генерал Гайда назло нашему соседу лихо продолжал шефствовать впереди в сопровождении своего конвоя.

Мне показалось, что Верховный правитель России был доволен генералом. Да и я, несмотря на недовольство соседа, наблюдал эту церемонию с любопытством, ведь ничего примечательнее этого в моей жизни ещё не происходило.