Текст книги "Эхо любви. Роман"

По дороге они познакомились. Иван, назвав себя, рассказал о причине своего путешествия. Представился и извозчик, назвавшись Никандром Николаевичем. Ему с виду можно было дать лет шестьдесят, но по росту он казался настоящим богатырём. Мужчина оказался разговорчивым и сам стал рассказывать о себе, из чего Иван узнал, что приезжал он на базар, и теперь возвращался домой.

Дорога шла через густой смешанный лес, который иногда сменялся высокими стройными соснами. Не проехав и часа, они переехали мост через узенькую речку с названием Рожок. Никандр Николаевич неожиданно задал вопрос:

– Иван, ты когда-нибудь видел десятки разбитых танков, оставленных на месте страшных боёв?

Иван отрицательно покачал головой.

– Так вот, в сорок первом году в этих местах был настоящий ад, здесь сошлись сотни танков, устремлённых навстречу друг другу.

– Я много танков видал, но на месте боёв никогда не был, – сказал Иван.

Никандр остановил лошадь и предложил Ивану войти в лес.

Не успев оказаться в лесу, на обочине дороги они увидели скрытый в зарослях огромный танк. Иван узнал его, это был «КВ».

Подойдя поближе, он увидел, что гусеницы у танка были разбиты, а входной люк и пушка полностью раскурочены.

– Да, не сладко пришлось нашим танкистам здесь. Что же стало с экипажем? – произнёс он и стал подниматься к люку, чтобы убедиться, что внутри танка нет танкистов. Не обнаружив погибших людей, Иван спрыгнул на землю и, пройдя немного дальше, увидел среди молодых сосенок ещё два танка, стоявших напротив друг друга.

– Ух, сошлись лоб в лоб, – не удержавшись, произнёс Иван.

Один из танков был немецким с большой вмятиной по правому борту и с перебитой гусеницей. Другой танк был наш, но тоже без гусеницы и с разбитым стволом орудия.

– Отвоевали своё, голубчики, жаль, что танки и люди нашли свою смерть в этих лесах, – сказал Иван.

Заглядывать в люки ему больше не захотелось, да и дорого было время.

– Весь лес напичкан танками, пушками, минами и снарядами. Страшно заходить. До сих пор взрывается. Весь лес израненный, – ворчал Никандр.

– Вижу, что бои здесь были сильные, но поедем дальше, – сказал Иван.

После полудня подъехали к дому Никандра Николаевича, за высоким забором которого лаяла собака. Хозяин дома предложил Ивану передохнуть. Иван принял приглашение. Хозяин провёл гостя в комнату и усадил на лавку, а сам вышел. Вскоре он возвратился вместе с женой, сказав:

– Иван, я помогу тебе съездить в Белую Берёзку и забрать семью. Правда, если мы выедем сейчас, то приедем туда поздно ночью. Найдём ли мы там кого-нибудь в деревне, когда все люди будут спать, я сомневаюсь. Спросить будет не у кого. Я предлагаю переночевать, а рано утром отправиться в дорогу.

Хозяйка, миловидная женщина лет пятидесяти, назвав себя Аграфеной Власьевной, была согласна с мужем.

– Молодой человек, мы уважаем вас за стремление найти свою семью. Бог вам в помощь. А сейчас за стол, надо подкрепиться, – уточнила она решение своего мужа.

На следующий день рано утром хозяин был уже на ногах. Запрягли лошадку, погрузили полмешка овса коню на корм, а хозяйка положила сумку с едой для ездоков.

Ехали они по лесным дорогам. Никандр Николаевич точно следовал вперёд, хотя на солнце не смотрел, компаса не имел, и, словно по нюху, точно ощущал направления, ловко обходил болота и речушки, которых вдоль реки Десны было предостаточно.

Иногда хозяин давал лошади отдохнуть, подкармливая её травой и овсом. Наконец, уже ближе к вечеру они подъехали к деревне, выделявшейся среди других своим красивым названием и расположением на высоком берегу реки Десны.

Иван подумал:

– Как бы я нашёл её, если за всё время пути не встретилось ни одной живой души.

Никандр Николаевич остановился у избы, показавшей признаки жизни: открытое окно с занавесками и комнатными цветами на подоконнике выделяли этот дом среди других. Постучали в калитку. В окошке мелькнула тень и выглянула старушка:

– Что тебе, милок?

– Не знаете ли вы, где живёт Емельян Иванович? – спросил Иван.

– Как не знать… Кто же его не знает, все знают. А вы кто будете ему? – полюбопытствовала она.

– Мы родственники его, – ответил Иван.

На что последовало в ответ:

– Сейчас выйду, покажу дом. Он на краю деревни живёт.

Старушка не заставила себя ждать, вышла быстро.

– Пойдём, милок, – сказала она и пошла впереди лошади.

– Бабушка, садись на телегу, – сказал хозяин лошади, но старушка только махнула рукой и пошла скорой походкой.

Вскоре она подошла к дому и вошла в него, а через минуту из дверей дома вышел мужчина. Иван сразу не признал в нём Емельяна Ивановича, потому что был он с густой седой бородой и в крестьянской длинной рубахе, которую ранее никогда не носил.

Подойдя к телеге, мужчина поклонился и сказал:

– С приездом вас, дорогие братья. Милости прошу в дом.

Иван только по голосу понял, что это был его тесть, который ожидал не его, а приезда других людей. Как он постарел за это время, голос был тихий и какой-то смиренный, а походка его стала несмелой, да и опирался он на палку.

Иван напомнил ему о себе:

– Емельян Иванович, это я, Иван, муж вашей дочери и отец Серёжи.

Тогда Емельян Иванович равнодушно взглянул на него и как бы с укором сказал:

– Где же ты был столько времени?

Иван не стал отвечать на обиду, но подошёл к тестю и обнял его.

– Как я рад вас видеть. Не обижайтесь на меня, я постоянно думал о вас. Война разлучила нас на многие годы. Зовите же всех скорее в дом, я хочу всех вас видеть.

Никандр Николаевич, видя, как неприветливо встретил Ивана его тесть, сошёл с телеги и, не распрягая лошадь, вместе с Иваном вошёл в дом.

Сердце Ивана забилось так сильно, что, казалось, готово было вырваться наружу. Он искал глазами жену и сына, но их не было. В доме спокойно занималась своими домашними делами одна Прасковья Ильинична.

Иван окликнул её:

– Дорогая моя мама, Прасковья Ильинична, здравствуйте. Это я, Иван, вернулся с войны. Как я рад видеть вас.

– Ваня, ты приехал! – вскрикнула она и бросилась к нему. Мы думали, что ты забыл нас.

Слёзы брызнули из её глаз прямо ему на лицо, и она почти прокричала:

– Нет больше нашей доченьки, единственной кровинушки не стало. Похоронена она… здесь… недалеко… в лесочке под берёзонькой… на бережку… Каждый день поговорить с ней ходим… Поговоришь, и сердцу легче.

– Я постоянно думал о вас, но приехать не мог. Война. Простите меня за это. Я очень рад вас видеть, – оправдывался Иван.

Она долго плакала и не могла успокоиться, потом отстранилась от Ивана, вытерла слёзы и сказала:

– Ванечка, прошло уже более трёх лет, но душа не может успокоиться. Плачу и страдаю, нет ни сил, ни здоровья.

Иван спросил:

– Где же мой сын? Я столько времени его не видел. Ему уже почти пять лет будет, большой стал. Где он? Я так хочу его видеть.

– Сейчас придёт, пошёл рыбу удить, здесь за домом, – и крикнула в окошко:

– Серёжка, скорей домой иди.

Минут через десять в комнату вошёл в длинной светлой деревенской рубашке мальчик, босой и лохматый. Сердце Ивана дрогнуло, такое родное чувство озарило его. Он метнулся было к сыну, но тот потянулся к бабушке и прижался к ней.

Бабушка, посмотрела на внука и сказала:

– Серёженька, это же твой папа, подойди к нему. Он был на войне. Она закончилась, и папа приехал к тебе.

Ребёнок испуганно продолжал жаться к бабушке и со страхом смотрел на мужчину, а потом отстранился и вовсе выбежал их комнаты.

– Ничего, привыкнет, – произнесла бабушка и, обращаясь к Ивану, продолжила:

– Не ожидали больше тебя увидеть. Спасибо, что приехал. Мы уже здесь поселились, теперь никуда от нашей доченьки не поедем. Сил и здоровья нет.

Никандр Николаевич, молча наблюдавший эту сцену, вдруг сказал:

– Иван, надо лошадь распрячь и накормить. Хозяйка нас приютит, надеюсь, до завтра?

На что Прасковья Ильинична ответила:

– Конечно. Будьте как дома. Мы всегда рады гостям, – и громко через дверь крикнула:

– Емельян Иванович, помоги гостям.

Тот зашёл в дом и вместе с Никандром Николаевичем вышел к лошади. Иван остался с Прасковьей Ильиничной, чтобы немедленно отправиться на могилу своей жены.

Та кликнула Серёжу, который появился не сразу, будучи в растерянных чувствах. Ребёнок не мог понять, откуда явился этот мужчина и почему он должен называть его папой. Ему никто этого ранее не объяснял.

Бабушка сказала:

– Серёженька, пойдём сейчас к маме. Возьми в сарае лопаточку, будем убирать её домик.

Внук побежал за лопатой и вскоре вернулся, сказав:

– Пошли, я взял и ведро, чтобы полить цветочки.

– Мой внук золотой, что бы я без тебя делала, – похвалила его бабушка и добавила, обратившись к Ивану:

– Дедушка ведь наш инвалид, плох со здоровьем. Был ранен, теперь страдает сильно.

Они втроём пошли через огород и далее тропинкой к реке. Вдоль высокого берега реки Десны был хорошо виден противоположный низкий её берег, где открытое пространство раскинулось до самого горизонта. Показалась и полянка, на краю которой под молодой берёзой весь усеянный полевыми цветами открылся небольшой живописный холмик с деревянным крестом.

– Вот наш домик для Машеньки, – сказала бабушка и заплакала. Иван, подойдя к могиле, встал на колени и низко склонил к цветам свою голову. Он всхлипывал, как ребёнок, которого сильно и незаслуженно ударили, тихо произнося слова:

– Моя единственная и неповторимая любовь, украсившая мне жизнь. Спасибо тебе, что ты была со мной. Я уверен, что твоя светлая душа находится на небесах, но сейчас, я верю в это, она приблизилась к нам, чтобы поговорить с нами этими полевыми цветами, полыхающими над твоим домиком. Я по-прежнему люблю тебя. Моя жена, видит бог, я не оставлю тебя и твоих родителей. Дорогая, Прасковья Ильинична, Серёженька, мы всегда будем вместе. Я обещаю это вам.

Прасковья Ильинична плакала, Серёжа тоже заплакал вслед за нею.

На обратном пути свекровь рассказывала об обстоятельствах гибели жены, хотя это давалось ей с большим трудом. Иван слушал, едва сдерживая слёзы.

Из рассказа он понял, что Маша вместе с отцом вступила в партизанский отряд и патрулировала лесную дорогу. Это было рядовое каждодневное задание, выпадавшее тем, кто явился к партизанам с собственной лошадью.

Все лесные дороги, ведущие к партизанскому отряду, имели преграждающие путь засеки из срубленных больших деревьев, положенных поперёк дорог с потайными тропами для объезда, известных только партизанам.

В этот день первого октября сорок второго года очередь наблюдения за дорогой была за Емельяном Ивановичем. Рано утром отец с дочерью, подъезжая к одной из таких засек, увидели немцев, убирающих с дороги деревья. Съехав на объездную тропу, отец приказал дочери отправиться коротким путём к партизанам, а сам открыл по фашистам сокрушительный пулемётный огонь.

Немцы стали отстреливаться, и одна из пуль попала в лошадь, которая громко заржав, поднялась на дыбы.

Маша, оказавшись за обочиной дороги, увидела это и, не помня себя, закричала. Один из фашистов выстрелил на её голос, и пуля попала ей точно в сердце. Хоронили Машеньку всем отрядом на самом красивом месте высокого берега Десны. Место выбрали не случайно, чтобы могила была видна издалека и чтобы она была под стать её целомудренной красоте.

Пока они шли от могилы к дому, Иван судорожно искал решение, понимая, что оставить тело жены в этой красивой глуши он не мог. У него созрел необычный план: откопать и перевезти гроб в Почеп и тем самым помочь родителям возвратиться на свою родину.

Об этом он поделился с Прасковьей Ильиничной, но та засомневалась, сказав:

– Не грех ли это, выкапывать мёртвое тело? Да и как мы жить без дома будем?

Иван стал доказывать ей важность такого решения:

– Нельзя ей лежать здесь одинокой. Мы должны похоронить её на своей родине среди знакомых ей людей. Мы не заметим, как быстро вырастет Серёжа, сможет ли он приезжать сюда, чтобы поклонится своей матери? Ведь он должен жить и учиться в Ленинграде. Соглашайтесь, мы это сделаем завтра же и все уедем отсюда. А про дом, не беспокойтесь. Я его вам построю. У меня есть некоторые сбережения для этого.

И она дала согласие. Необходимо было теперь уговорить Емельяна Ивановича, но Прасковья Ильинична взяла это на себя.

Ивана волновал и ещё один вопрос, поэтому он спросил:

– Мама, скажите, а где могут находиться мой дед Иван Петрович и бабушка Мавра Анисимовна?

Она задумалась, а потом сказала:

– Война-это беда. Сколько же лишений за это время мы испытали, родных людей потеряли. Вот и твои бабушка с дедушкой не выдержали лишений, смерть настигла их на дороге. Не помню точно названия той деревни, где их похоронили, то ли Дубровка, то ли Дубки.

Иван не стал уточнять место их захоронения, но для себя решил обязательно найти его.

По возвращении в дом Серёжа перестал бояться своего отца после того, как тот подарил ему фонарик, купленный в Челябинске. Фонарик настолько понравился ребёнку, что он не выпускал его из рук и светил им во все тёмные места деревни.

Вечером Прасковья Ильинична сообщила Ивану о согласии мужа на перезахоронение дочери.

Теперь осталось поговорить об этом с Никандром Николаевичем, чтобы ночью приступить к выкапыванию гроба.

После ужина Иван вышел с ним во двор и сказал:

– Никандр Николаевич, вы так много для меня сделали. Я благодарен вам за это. Но нам необходимо сделать ещё одно очень важное дело. Мы сегодня ночью хотим выкопать гроб с телом Машеньки и завтра утром отвезти его для перезахоронения в Почеп. Не могли бы вы помочь нам в этом деле, ведь мы больше приехать сюда уже не сможем. Оставлять здесь одних почти беспомощных стариков тоже нельзя. Я буду вам очень благодарен, пожалуйста, не откажите.

На что тот сказал:

– А зачем мы тогда сюда приехали? Так и надо действовать. Родители согласны? – спросил он.

– Да, все согласны, – подтвердил Иван.

Как только стало смеркаться, почти в полночь, Емельян Иванович запряг свою лошадку, подаренную ему партизанами вместо погибшей, и трое мужчин отправились в лес. Вот где пригодился фонарик, подаренный Иваном сыну. Прежде всего, нарубили ёлочного лапника, чтобы укутать им гроб, а потом направились к могиле. Отрывать землю лопатами было нетрудно, потому что она была мягкой, а яма оказалась не глубокой.

Поднимали гроб втроём, Иван в яме подкладывал под доски верёвки, а старики их тянули кверху. Он же держал и выталкивал его снизу.

Толстым слоем хвойного лапника укутали весь гроб, поверх которого накинули старое ватное одеяло, завязав его верёвками.

Саму могилу зарыли, посадив заранее выкопанные цветы. На то же место поставили и крест.

Всю ночь готовили отъезд. Прасковья Ильинична хлопотала с запасами еды. На телегу Никандра Николаевича погрузили три мешка оставшейся картошки, мешок зерна, все соленья и варенья. С грядок был сорван весь зелёный урожай, сложенный в вёдра. Не забыли взять с собой даже коромысло.

Сна в эту ночь не было совсем, только Серёжа спал как обычно, его перенесли на телегу Никандра Николаевича, куда рядом с ним уместилась бабушка.

Емельян Иванович сел за возничего на своей лошадке, а Иван рядом с ним.

Старики перекрестились на дом, заочно попросили у всех жителей деревни прощения за столь спешный отъезд и тронулись в путь.

Стояла тишина раннего утра. Среди высоких крон деревьев уже виднелись просветы голубого летнего неба, хотя у подножия деревьев трава выглядела сплошной тёмно-зелёной полосой. Необычность произошедшего в душе Ивана вызывало волнение: теперь от него зависело положение стариков и будущая жизнь сына. Он размышлял о последствиях перезахоронения покойной жены: не введёт ли это его в грешные мучения, но он сам себя оправдывал тем, что это было необходимо, по его представлениям, для упрочения светлой памяти матери в глазах сына.

Когда они ехали по лесу, Иван издалека наблюдал за спящим сыном, лежавшим на подводе во весь рост. Его с большой любовью оберегала Прасковья Ильинична, постоянно укрывавшая внука одеялом.

Постепенно в лесу стало светлее, хотя солнца не было, что было хорошо для сохранения гроба.

В полдень подъехали к дому Никандра Николаевича, но остановились только затем, чтобы пополнить запас овса для скота. Сразу же отправились далее.

Серёжа проснулся и, удивлённый тем, что он не дома, произнёс:

– Бабуля, а куда мы едем?

На что бабушка ответила:

– Едем на нашу родину. Там ты родился, там и жить будем.

Глава 14. Мы построим свой дом

В Почеп прибыли вечером. Никандр Николаевич так рассчитал время, чтобы прибыть тогда, когда начнёт смеркаться. Так и получилось.

Остановив лошадь Емельяна Ивановича на повороте к кладбищу, Иван пересел к Никандру Николаевичу, чтобы отвести Прасковья Ильинична с сыном на ночлег к Татьяне.

Подъехав к её дому, он постучал в калитку. На стук тут же вышла сама хозяйка и очень удивилась, увидев Ивана.

– Что случилось? – спросила она.

– Вот приехал, привёз сына и стариков, да ночевать негде, – сказал он.

– Заходите, места всем хватит, – ответила та.

Иван помог Прасковья Ильинична слезть с телеги, потом поднял спящего сына на руки, которого положили вместе с мальчиками Татьяны.

Прасковья Ильинична спать не пожелала, надеясь дождаться мужчин с перезахоронения, о чём сообщила Татьяне, которую она знала с довоенных времён.

Иван вместе с Никандром отъехали к Емельяну Ивановичу, чтобы завершить весь цикл суточных приключений.

Место захоронения выбрали у каменной часовенки, там, где уже хоронили предков Сыроквашиных. Яму копал в основном Иван, но гроб опускали втроём. Засыпав его землёй и сложив лопаты, они сели на телеги и отправились на речку смывать с себя следы телесной грязи.

С наступлением рассвета Никандр Николаевич уехал домой.

Прасковья Ильинична ушла спать в комнату к Татьяне, Емельян Иванович улёгся прямо на телеге, благо погода располагала к этому, а Иван спать не стал, отправившись вновь на кладбище поправлять могилу жены.

Бессонные ночи как будто не утомили его, а бодрящее утро вызвало прилив энергии. Он увеличил холмик из песка, уплотнил его с боков, а потом, взяв лопату, отправился в ближайшую рощицу искать молодую берёзку, желая всё сделать так, чтобы соответствовать прежнему месту её захоронения. На крутых склонах древнего русла реки берёзку нашёл сразу, выкопав которую, посадил у изголовья гроба покойной жены.

Вернувшись к дому Татьяны, Иван увидел запрягавшего свою лошадку Емельяна Ивановича, готового увезти свою родню к их погорелому дому.

Объяснив причину своего отсутствия, он подошёл к сыну, стоявшего возле телеги, подняв и усадив его на неё, сказал:

– Сынок, теперь поедем строить наш дом, – и уселся рядом.

Прасковья Ильинична села сбоку от хозяина, который оглядевшись по сторонам и убедившись, что все на месте, сказал «С богом!» и дёрнул за вожжи.

Он внимательно всматривался в те места, где когда-то стояли знакомые ему дома, и там, где домов не обнаруживал, размашисто качал головой, а, подъехав к пепелищу своего дома, заплакал.

Иван, понимая, как тяжело он переживает разруху своего дома, приблизился к Емельяну Ивановичу и сказал:

– Мы построим свой дом, не переживайте. Начнём работу прямо сейчас, а нас на время приютит Татьяна, она обещала.

В погребе разместили все припасы, привезённые из Белой Берёзки, для чего опять пригодился Серёжин фонарик.

В этот день Иван с тестем укладывали разбросанные брёвна, доски, разбирали обгорелые части стоявших ранее домов, Прасковья Ильинична убирала траву, заполонившую весь двор. Серёжа тоже помогал бабушке убирать двор, а потом вместе с отцом ходил за водой.

Вода была радостью и болью жителей Покровской горы: радость оттого, что такой целебной и вкусной воды в округе найти было трудно, боль же оттого, что колодец был далеко от дома, внизу под горой, и носить её наверх было тяжело.

На приготовление пищи, принесённой Иваном воды, хватило, и хозяйка с радостью приготовила обед, которым накормила работников.

День прошёл быстро, а к вечеру все вместе отправились на могилу Машеньки, удивившись порядку и чистоте, которые утром навёл Иван.

– Вот, теперь у мамы новый домик у часовни, – обращаясь к внуку, сказала бабушка. Запоминай это место.

Когда они возвратились на свой переулок, то увидели Татьяну, которая явилась, чтобы забрать к себе на ночлег хозяйку и внука. Она звала и мужчин, но те остались, обещая прийти, если к худшему изменится погода.

Иван попросил её узнать место захоронения его дедушки и бабушки. Татьяна обещала.

Мужчины продолжали работу до позднего вечера, а когда стало темно, улеглись вдвоём прямо на подводе.

Трава, уложенная на телеге, стала их мягкой постелью. Иван впервые лежал на ней, смотря в чёрное небо летней ночи. Перед ним открывались тысячи ярких золотых звёзд, мелькавших в глазах. В тёмном пространстве проплывала и вся его жизнь. Он вспомнил себя ребёнком, когда мама Надежда Петровна в золотых снах лелеяла его тихой песенкой и нежным взглядом. Перед ним возникало лицо жены, молоденькое, нежное и смущённое, такое, какое он видел в первые дни их знакомства. Тогда он, сидя за столом вместе с родителями, наблюдал за предметом своей страсти, и почти не шевелясь, медленно дышал и холодел, понимая, что влюбился. Ах, какие это были прекрасные мгновения. Это было начало настоящей жизни, одухотворённой высоким смыслом. Тогда сквозь поволоку сладкой грусти ему открылась совершенная красота весеннего вечера, и возникло радостное чувство молодой, закипающей жизни. И вот теперь над ним вновь проплывало и останавливалось на миг лицо той девушки, губы которой загадочно улыбались, а глаза глядели вопросительно и задумчиво. Она смотрела, словно впервые выглянувшее на свет Божие дитя, от которого исходило затаённое полусознательное предчувствие чего-то нового, разделившего его жизнь на «до» и «после».

Ему пришла на ум мысль о том, что детство и любовь схожи между собой, потому что их объединяла чистота чувств. Также вспомнились слова, прочитанные очень давно ещё в студенческом возрасте. Тогда он не придал им особого значения, а сейчас они почему-то предстали перед ним, убеждая его в том, что самая прекрасная и цветущая любовь в жизни приходит весной, однако она бывает короткой. И поскольку эта любовь умирает в самом расцвете своей красы, её больше всего воспевают поэты и музыканты, о ней слагают легенды. Это любовь, которой удаётся избежать старости.

Ему показалось, что он отчётливо видит эту любовь, которая смешалась с биением его сердца, и ему в голову пришла ещё одна странная мысль:

– Неужели, чтобы услышать своё сердце и понять смысл любви, важно осознать её трагедию?

Его размышление нарушило тяжёлое дыхание соседа, который перевернулся, случайно задев его. Иван прислушался, понял, что Емельян Иванович не спит, и сказал:

– Здесь такая тёмная ночь, почти целебный воздух. На родине лучше, чем на чужбине.

Емельян Иванович, медленно повернулся ещё раз и сказал:

– Да, не спится мне. Мы с хозяйкой теперь не знаем, как и жить. Одна надежда была, доченька. Теперь остался внучок, но, чувствую, что ты скоро его увезёшь в Ленинград, а мы останемся. Как нам жить, не знаю?

Иван успокоил его:

– Дорогой мой тесть. Я буду помогать вам. Дом достроим, приведём его в порядок, печку сложим, тепло будет. Мы с Серёжей будем приезжать. Моё слово верное. Я уважаю вас, очень любил и люблю Машеньку. Она и теперь над нами витает, такая молодая и красивая, смотрит на нас с небес, словно живая.

Потом помолчал и спросил:

– Емельян Иванович, расскажите, как погибла Машенька?

– Вспоминать тяжело, не ведано нам, где найдёшь, а где потеряешь. Война во всём виновата. Эвакуировали нас так быстро, что мы почти всё оставили в доме. Думали скоро вернуться. Военные бегали по дворам, нас торопили, говоря:

– Немцы идут, скоро бомбить будут, скорей собирайтесь, берите больше еды, будем эвакуировать вас в безопасные места. Погрузились мы, и на телеге отправились туда, куда нам указали. Как назло тяжело заболели твой дедушка, а по дороге плохо себя почувствовала и бабушка.

Пришлось оставить их в одной из деревень, которая была на пути движения длинной колонны. Всем здоровым лошадникам предложили проехать ещё дальше, предложив им стать партизанами. В числе их оказались и мы. Те, кто был моложе, ходили на задания, а кто постарше, обустраивали партизанский лагерь. На нас, лошадников, была возложена задача строить засеки, патрулировать дороги, ведущих к лагерю, и останавливать на них подозрительных лиц.

Машенька жила в ближайшей от партизанского лагеря деревне вместе с Прасковьей Ильиничной и сыном, и только иногда бывала в партизанском лагере, помогая готовить пищу, стирать, но это было не каждый день. Так жили многие семьи партизан. В то утро Маша оказалась в лагере, и мы вместе отправились на патрулирование дорог. Хотели заехать и в деревню, ведь в этот был день рождения Серёжи, но на дороге одной из засек, я увидел вооружённых немцев, прибывших на мотоциклах. Не знаю, я и стрелять то по – настоящему не умел, но руки сами потянулись к пулемёту. Они меня не видели, а я их видел отлично. Немцы столпились возле деревьев, желая очистить от них дорогу. Вот тут я и открыл по ним огонь. Я успел крикнуть Машеньке, чтобы она сообщила об этом в отряд, но какой-то фриц успел выстрелить в мою сторону и попал в лошадь. Это увидела Маша и, не сдержавшись, закричала. По всей видимости, он же выстрелил и в неё. Стрелял я, пока хватило патронов, потом соскочил с телеги, чтобы бежать к партизанам, но почувствовал сильную боль в ноге. Я остановился и увидел мою доченьку, недвижно лежавшую у берёзы на траве. Не помня себя, схватил её, хотел понести, но силы меня покинули. Когда очнулся, стояла мёртвая тишина. Прикрыв Машеньку травой, с болью в ноге я отправился в отряд, чтобы сообщить об этом командиру. В отряде меня перевязали и на подводе опять привезли к месту гибели моей доченьки. То, что я увидел там, я и сам себе не поверил: в форме немецкой армии лежали солдаты и офицеры, а также один деревенский парень. Тут же стояло пять новеньких мотоциклов. Потом партизаны отправились в деревню, где в доме этого парня нашли ещё троих раненых фрицев.

Я до сих пор не могу простить себя. Моя любимая доченька погибла. Зачем взял её с собой в тот день? Голова моя шумит до сих пор. Лучше бы меня убили. И тебя оставил без неё, и сына лишил матери. Зачем мне жить? Жили ради внука, а теперь? Ни дома, ни дочери, ни внука. Жена поддерживает, но я инвалид, сам почти ничего не могу сделать. Нога болит до сих пор. А здесь даже соседей нет и помочь некому.

Иван стал успокаивать его:

– Емельян Иванович, моё вам слово, я не оставлю вас. Обещаю, что дом мы построим, соседи возвратятся. Жизнь не остановится, наступят новые времена. Внук тоже с вами, он вас любит и никогда вас не оставит. Машенька останется в нашей памяти и будет светить в наши души любовью. Мы будем трудиться ради неё и для неё жить новой жизнью.

Уснули они уже с рассветом. Ивана разбудил Серёжа, он с бабушкой уже явился на двор, чтобы помогать строить дом. Увидев, что дед и отец ещё спят, он стал потихоньку соломинкой щекотать их. Иван почувствовал, что по щекам что-то поползло, открыл глаза, увидел улыбающееся лицо своего сына и тоже улыбнулся. Проснулся и Емельян Иванович. Был уже полдень.

В этот день продолжилась работа, ходили и за водой. Вечером все вместе были у Маши, а спать пошли к Татьяне.

Иван спросил её о строящихся в Почепе новых домах, где стучали топоры и визжали пилы.

В тот же день он отправился к плотникам в надежде договориться с ними о строительстве их собственного дома.

Удача ему улыбнулась, плотники обещали явиться к ним, чтобы оценить возможность постройки дома.

Через день они уже пересчитывали брёвна и собирали строительный материал с погорелья двух бывших домов.

С этого дня все усилия и были направлены на строительство нового дома.

Работа была всем. Емельян Иванович забыл про свои болячки, не жалела сил и Прасковья Ильинична, стараясь накормить мужиков.

Своевременно выполнялись и все строительные просьбы плотников. Дело спорилось, и через два месяца дом был почти готов.

Тогда же нашли и печника, который за несколько дней смастерил отличную русскую печь.

Топить печь взялась хозяйка. Ей нарубили дров, наносили стружек. Дрова в печь были положены сухие, но дым через трубу идти не хотел и заполнил собой всю комнату. Слезились глаза. Печник успокаивал, что так будет до тех пор, пока не просохнет влажная глина, скрепляющая кирпичи. Через два дня дым стал послушно уходить вверх, причём, когда закрывали дымоход вьюжкой, то в доме становилось очень тепло.

Радовалась хозяйка, а Серёжа залезал на печь и громко кричал:

– Буду спать на печке.

Ивану было приятно, что теперь дом был построен, и спать не надо будет ходить к Татьяне.

Ощущение выполненного долга окрыляло Ивана, он радовался тому, что новая жизнь вновь затеплилась в доме.

А ещё ему нравилось любоваться ночным небом, и пронзительная тишина воспринималась им уже не как пустота, а как предчувствие будущей жизни, где слышалось циканье кузнечиков и шелест листьев под лёгким ветерком. Ах, какое небо он увидел однажды! Чёрная, выколи глаза темнота, над которой распростёрся величественный купол с золотыми звёздами. Его зрение, слух, тело устремлялись навстречу безбрежному мягкому морю летней ночи, где звёзды падали и исчезали, а воздух вливался в него парным молоком.

– Машенька, если бы ты была со мной, я разделил бы с тобой этот мир. А может, мы и делим его надвое, только ты там наверху, а я ощущаю тебя здесь, на земле, – подумал он.

Просыпался он рано, было ещё много работы в доме, надо было сделать забор и палисадник, побелить печку, утеплить потолок на чердаке. Надо было ещё и вспахать огород, чтобы сделать посадки.

Иван планировал всё это выполнить до октября месяца, потому что наступала пора отправляться с Серёжей в Ленинград. Ведь там его ждала мама Надежда Петровна.

Однажды, Иван ранним утром услышал разговор Прасковьи Ильиничны с какой-то женщиной, которая, плача, громко произносила слова:

– Как хорошо, что вы построились. Вот приедет мой брат, и тоже начнём строиться. А деток приведу завтра, пусть посмотрят. Они уже у меня большие, старшему Петру скоро будет пятнадцать, помощником будет брату.

На эти слова она ответила:

– Приводи деток, остановитесь у нас. Скоро Иван с Серёжей уедет, мы останемся вдвоём. Будет где переночевать. А Иван у нас хороший, мы бы без него никогда домой не вернулись. Старые стали. Разве дом смогли бы построить? А он смог. Только как мы будем жить, даже не знаю?

Они ещё долго разговаривали между собой. Иван не решился прерывать их беседу.

Когда женщина ушла, Иван подумал:

– Ну вот, пошли цыплятки. Скоро все дворы оживут.