Текст книги "Эхо любви. Роман"

После парада мы с отцом отправились в училище, где в зале был приготовлен торжественный обед и куда вскоре после молебствия в кафедральном соборе при большой свите сопровождающих его лиц на своём автомобиле прибыл и правитель.

Я стоял у самой двери и хорошо видел его высокую, но чуть сгорбленную в кителе фигуру, выделявшуюся на возвышении, с которого он произнёс свою речь. Он говорил о необходимости установить в России господство закона и права, рисовал грандиозные перспективы развития Урала, который, по его представлениям, должен был стать основой развития всей новой России. Однако, его только тревожило состояние боеспособности армии, для укрепления которой он объявлял мобилизацию в ряды своей армии юношей Урала.

Такие мысли не могли не понравиться участникам торжественного обеда, и я, слушая эту речь, наполнялся желанием быть полезным адмиралу.

Вскоре такой случай мне и представился. Стало известно, что на Урале произошло несколько восстаний населения против белой армии, в том числе в посёлке Васильево – Шайтанском, где местные рабочие, привыкшие к вольности, выступили там против мобилизации. Тогда для их усмирения в Екатеринбурге сформировали вооружённый конный отряд. Нужен был проводник, и я, не поставив в известность своего отца, желая быть нужным Родине и Отечеству, согласился идти вместе с ними, считая, что через знакомых и родственных мне людей без особого труда я смогу уговорить местное мужское население содействовать отрядам адмирала.

Тридцать конников, выехав вечером, к утру оказались на окраине посёлка. Я обратился к командиру со своим предложением: одному войти в посёлок и, встретившись с родственниками, попытаться через них мирно урегулировать поведение мужиков. Однако, командир заявил, что он будет действовать согласно полученного приказа и жестоко расправляться с ослушниками, чтобы другим такое поведение было неповадно.

Разделив конников на группы, он приказал войти в посёлок с разных сторон одновременно.

Не ожидая такого решения, я решил пойти самостоятельно, чтобы предупредить об этом моих родственников, и, привязав лошадь к дереву, бегом направился в дом своей прабабушки. Однако, вскоре я услышал выстрелы. Началась перестрелка. Затем она стихла и возобновилась вновь, но с большей силой.

Подбежав в дому своих родственников, я стал сильно стучать в дверь, а когда она раскрылась, вышла моя тётя Василиса. Увидев меня, она с испугом в глазах сказала:

– Боже мой, как ты здесь оказался?

Я, не отвечая на её вопрос, спросил:

– Где ваши мужчины?

Она показала в сторону завода, сказав:

– Где же они могут быть, завод охраняют. Там и твои братья из Каменистого, Митька с Харитоном.

Ответив Василисе, что я ещё приду к ним, тут же побежал к проходной завода. Добежав, увидел страшную картину: метров за десять от проходной лежали труппы конников, а у самого здания завода несколько убитых рабочих, в одном из которых я узнал Харитона.

Я подошёл к нему вплотную и перевернул его тело. Да, это был он. Сердце облилось кровью, и мне стало невыносимо жарко. От ужаса, охватившего меня, закружилась голова и я, отойдя в сторону, потерял сознание.

Очнулся от того, что кто-то тряс меня за плечо. Открыв глаза, увидел над собой командира.

– Что с вами, ранены? – спросил он меня.

Я ничего не ответил и стал подниматься.

– Он сказал:

– Собираемся здесь. Всех поймаем и расстреляем прямо перед заводом.

Он влез на коня и ускакал, а я стал поднимать Харитона и, когда удостоверился, что он мёртв, медленно вновь побрёл к дому Василисы, чтобы поведать ей об этом страшном событии. Но сообщить женщинам о гибели Харитона у меня не хватило решимости. Постояв в оцепенении, я вернулся обратно и неожиданно увидел, как из проходной военные выводили группу рабочих, толкая их прикладами. Среди них был Дмитрий. Мне показалось, что он тоже увидел меня, потому что вдруг вскинул голову кверху и хотел что-то сказать, но сильный удар приклада подтолкнул его вперёд. Он стал падать, но как – то перевернулся и успел схватить руку командира. Тот выстрелил, и тело брата сползло прямо под брюхо коня, отчего тот фыркнул и отскочил в сторону.

Всех остальных, в основном пожилых рабочих, конники подтолкнули к забору, и, когда они в кровоподтёках и разорванных рубахах оказались все вместе, командир с ненавистью в голосе прокричал:

– Кто тут большевики, выходи!

Ни один из них не проронил ни слова. Они смотрели куда-то отрешённо, по всей видимости, уже не надеясь на жизнь.

– Что, молчите? Разбойники вы все и большевики! Где прячутся остальные бандиты? Молчите? Вон, ты, бородатый? – обратился он к самому старшему на вид рабочему. Жить ведь ещё хочешь? Отвечай на вопросы?

Но старик смело посмотрел на него и сказал:

– Мы не большевики, мы – рабочие. Это наш завод, и мы хотим жить и работать, а не воевать. Но завод никому не отдадим.

Командир опешил от такой дерзости, и, пнув старика ногой, зло сказал:

– Вы ответите за смерть наших солдат и за ослушание приказа командира и Верховного командования. Мы здесь наведём порядок.

Потом он приказал рабочим собрать трупы убитых и закопать их прямо здесь.

В это время к проходной стали подходить люди. Они кричали и плакали. Среди них я увидел Василису, подошёл к ней и рассказал о случившемся с Дмитрием и Харитоном, но она неожиданно сказала:

– Зачем ты привёл сюда солдат? Теперь столько горя выпало на нашу долю.

Только сейчас до моего сознания дошли эти ужасные мысли, что именно я являюсь виновником всей этой трагедии. Мне стало так невыносимо больно, что, не сказав ни слова, я побрёл по тропинке вдоль забора куда-то к лесу. Очнулся тогда, когда стало темнеть, и вернулся сначала к проходной, а затем – к только что появившейся возле неё могиле. Стоял и плакал навзрыд. Перед моими глазами проходила вся моя жизнь, и я подумал, что здесь она должна и закончиться.

Неожиданно за спиной раздалось лошадиное ржание. Повернувшись, увидел моего коня, смиренно стоявшего от меня в нескольких метров.

Именно в этот момент мне был необходим такой друг, молчаливый и, казалось, всё понимающий. Подойдя к нему, я преклонил к нему свою голову, и слёзы, переполнившие горькую чашу отчаяния, обильно стали капать из моих глаз на мохнатую и чуткую его морду.

Придя в себя, я сел на него верхом и поехал в горы. Хотелось плакать и скакать, причём скакать подальше от этих мест. А куда убегать, было уже не важно, понимая, что сам разрушил все основы мирной и дружной жизни своего рода, боясь суровых глаз своего отца и плачущих добрых глаз моей мамы.

– Пусть лучше я для них буду пропавшим без вести или умершим, чем предателем своего рода, – думал я.

После случившейся трагедии все кадеты и этот правитель Колчак со своим кукольным окружением, к которым у отца и у меня ранее было благожелательное отношение, стали мне противны. Я желал потеряться в горах, представляя себя одиноким отшельником и рисуя себе то пещеру в скалах, то построенную хижину для ночлега. Одновременно я подумал о родителях. Как будет переживать мама, когда узнает про все мои действия? А что скажет отец, которого я оставил в неведении моего поступка быть проводником этих жестоких людей? И тут же вновь предо мной предстала картина гибели сразу двух моих братьев, которые совсем недавно удивляли меня своей лёгкостью в общении, умением находить в природе практическую красоту жизни. И вот их больше нет.

Глава 31. Что будем делать дальше, друг мой?

Почти всю ночь конь нёс меня по горной тропе. Сколько прошёл он вёрст и куда он держал свой путь, мне было неизвестно. К рассвету я почувствовал усталость и, остановив коня, опустился на землю. Вокруг меня уже чётко вырисовывались горные вершины, деревья, дорога. Отпустив моего спасителя пощипать травки, я присел на камень, обхватив голову руками и заплакал. Конь, словно почувствовав мои душевные страдания, повернулся и уставился на меня своими большими глазами. Я тоже поднял голову, посмотрел на него и спросил:

– Что будем делать дальше, друг мой?

Он, конечно, не ответил, но, как мне показалось, мотнул головой, будто сказав:

– Поедем в горы искать себе утешение, мир отзывчив на людское горе.

Так, вновь усевшись на своего друга, к полудню мы набрели в верховьях гор на деревушку. Я заметил, как из крайнего домика вышла женщина, которая, завидев нас, остановилась. Подъехав совсем близко к ней, я спросил:

– Бабушка, как называется деревня? И далеко ли до города?

На что она ответила:

– Деревня наша Уржумкой прозывается, а близко ли, далеко ли до города не ведаю, не была я там никогда. Но сказывали, что святой Златоуст там творит.

– Нельзя ли у вас остановиться? Мы устали очень, – попросил я.

Старушка, внимательно посмотрела на меня и ответила:

– Вижу, вы, батюшка, не злой человек. Милости просим в наш кров. Я вот с внучкой живу, сами и дом содержим. Может, и дровишек поможешь нам припасти, а то самим нам не справиться.

– Отчего же не помочь, привезём, коли надо. Мне бы лечь поскорее. Устали мы оба с дороги.

Я слез с коня, оставив его у дома, а сам вслед за старушкой вошёл в сенцы. Там и указала она на угол, где лежало сено.

Не успев на него опуститься, как глаза сами подёрнулись пеленой, а тело погрузилось в мякоть пахучей сухой травы и растворилось во сне.

Больше суток я не смог открыть глаза. И хотя сознание подчас возвращалось ко мне, и я помнил про оставленного без привязи во дворе коня, но свинцовые веки, словно замки, держали закрытыми мои глаза.

Наконец, кто-то тронул меня рукой за плечо и произнёс:

– Милок, живой ли ты?

Резко вскинув веки вверх, я увидел всё ту же женщину, которая вновь произнесла:

– Глядь, глаза открыл. Что же ты так долго спишь, солнце уже второй раз всходит. Просыпайся, а то уж мы подумали, помёр, что ли?

А я смотрел на неё и не совсем понимал, что от меня хочет эта добрая бабуля. Но осознание моего присутствия здесь начало медленно приходить ко мне.

Я огляделся и понял, что от тяжёлых переживаний и усталости очень долго спал. В первый раз какая – то куча брошенного в угол сена стала для меня самой мягкой постелью, спасшей от смертельной усталости душу и тело.

Женщине я сказал:

– Да, я живой и иду к вам. Спасибо, за приют. А мой конь жив?

На что она, улыбнувшись, произнесла:

– Конь у тебя хороший, ждёт тебя. Вставай, щи уже на столе.

Вскоре я сидел за её обеденным столом и рассказывал о трагедии, случившейся со мной. Мне надо было выговориться, ещё раз понять себя, найти оправдательные мысли своего поступка, поразмыслить о будущем.

Надо признаться, эта уже пожилая женщина, как мне показалось, меня поняла, хотя и жила она своей жизнью, оторванной от действительности, переспрашивая меня, зачем стреляли друг в друга люди и погибли мои братья, думая, что это произошло в драке, которые иногда случались в её деревне. А когда я заговорил о случившейся революции, аресте царя и появлении адмирала как Верховного правителя России, то она замахала руками и сказала:

– Бог с тобой, не желаю об этом ведать.

Действительно, в деревне ещё не появлялись отряды ни белых, ни красных, даже слухи об этом не достигли ушей старушки.

И всё же она меня поняла, а её простая мудрость проникла в моё сердце и достигла понимания.

Она в ответ на мои страдания сказала:

– Поживи у нас, милок, успокой свою душу, а потом поедешь к отцу – матери объясняться. Думаю, что они простят тебя, хотя этот твой поступок станет хорошим для тебя уроком. Надо обдумывать свои поступки до их совершения. Хотя, не сделав их, не поймёшь себя.

Так я решился остаться у бабушки пожить, думал на время, а оказалось навсегда.

Бабушке Алевтине, как она себя назвала, понравилось моё желание заняться хозяйственными делами в её доме, вокруг которого вскоре появились ограда и калитка. Это было очень важно для сохранности огорода, на который ранее заходил соседский скот.

Алевтина говорила, что теперь у них в доме всё так, как у людей. Мне нравилось помогать ей и потому, что работа отвлекала от тяжёлых мыслей. Целое лето провёл я у неё. Она стала относиться ко мне как к родному человеку, называя меня Володенькой. Я тоже называл её «моей бабулечкой» и относился к ней с большим уважением.

В конце лета в деревне для агитации молодых людей работать в разрабатываемых неподалёку от деревни карьерах появился из Златоуста человек. Я сказал бабулечке о своём желании работать, и она к моему удивлению поддержала меня, сказав:

– Я знала, что горы потянут тебя к себе, но не забывай меня. Ты ещё с внучкой моей не познакомился. Она учится и скоро ко мне приедет.

В Златоусте, куда я отправился по указанию этого агитатора, меня определили в геологи, узнав о моей учёбе в горном институте.

Так с геологическими экспедициями я вновь связал свою последующую судьбу, хотя к бабушке приезжал часто, не забывая помогать ей. Горы стали для меня убежищем от всяких потрясений. Одно только по-прежнему не давало мне покоя – желание найти родных мне людей, от которых я трусливо скрывался в экспедициях. Желание узнать о них какие-либо сведения пересилило мой страх, и на своём верном коне я отправился в деревню Уралочка. Дорогу мне указал один из старых геологов, работавших вместе со мной.

Как громко билось моё сердце на подъезде к деревне! Мне хотелось увидеть свою маму здоровой и счастливой, но ощущение того, что это было не так, кружило мою голову нездоровыми мыслями и представлениями о ней. Я не видел чётких границ этого периода её жизни, и в моём представлении всё чаще и чаще возникали картинки нашей екатерининской жизни. Это было счастливое понимания того, как надо было жить, как надо строить отношения в семье, где всё было с радостью и любовью подчинено взаимопониманию, стремлению всё второстепенное подчинить главному – добросердечному отношению друг к другу. Мы, дети, жили в окружении любви взрослых к нам, в желании собираться вместе по вечерам, слышать истории о жизни, в которых всегда присутствовала поучительная доброта и мудрость.

Я желал видеть это счастливое лицо моей мамы, но сознание того, что увижу её в слезах, страдающей и несчастной, очень сильно терзало меня.

Подъезжая к дому, я остановил коня, чтобы собраться с мыслями и хотя немного успокоить свои чувства. Дверь в дом была отворена и, войдя в комнату, я увидел её. Она сидела у окна, а, услышав шаги, как-то медленно повернула голову в мою сторону, но затем, словно вспыхнув, резко поднялась. Я поспешил к ней навстречу и, обхватив её руками, произнёс:

– Здравствуй, мама. Как я рад тебя видеть.

– Где же ты был столько времени? Я верила, что ты вернёшься, а вот отца у тебя больше нет, – сквозь слёзы сказала она, повиснув у меня на груди.

Словно ком застрял в моём горле, услышав такую новость. Я стоял, не в силах вымолвить ни единого слова, считая, что и смерть отца тоже стала причиной моего поступка, которому нет оправдания. Ведь, если бы я вернулся в Екатеринбург, то отец был бы с нами. Слёзы отчаяния выступили из моих глаз.

Мама, почувствовав моё состояние и сняв свои руки с моих плеч, посмотрела в мои глаза и произнесла:

– Мы выплакали по нему все слёзы, ведь прошло уже больше года, однако я не могу этого забыть. Как могло такое случиться? Ведь он ехал к нам, а его убили по дороге. И ехал он не один, а с Федькой, твоим двоюродным братом, сыном Анны, который был у него. Какая-то банда встретились им на пути, хотели отнять коня, а он вступил с ними в спор. Мужики привезли его в деревню, здесь и похоронили.

Пётр не услышал, как к ним подошла его сестра Катя, сказав:

– Ой, беглец явился.

– Катька, ты, что ли? – от неожиданности выпалил я.

– Я. А вот где ты пропадал? – с укором ответила она.

Мама сказала:

– Ладно, Катя, самое главное, что он живой вернулся.

После некоторой паузы она продолжила:

– Сын мой, нам тебя так не хватает. Я постоянно плачу, не могу успокоиться. Думала, что потеряла сразу двух моих дорогих мужчин. Как мы хорошо жили раньше, а теперь? Катя меня успокаивает, мол, ничего, проживём. А как прожить, когда в душе покоя нет?

Потом она долго рассказывала, как в первый год их приезда из города, в деревне вспыхнули пожары, в которых погибли почти все амбары с запасами еды. Как говорили, какие – то люди ночью подожгли сараи у большинства старообрядцев. Зачем это они сделали, было непонятно деревенским жителям.

Мама с сестрой оказались в деревне лишними ртами, хотя, конечно, родственники делились с ними всем, чем только могли. Особенно трудно было весной, когда они ходили по полям, собирая мёрзлый картофель. Она также рассказала, как в эти трудные дни не стало дедушки Родиона Олеговича и бабушки Марины Петровны. Их похоронили в одной могиле.

Я попросил немедленно отправиться на кладбище. Пока шли, я подумал, что наступил ужасный момент мучительного осознания моей вины перед собой и ими.

Вскоре мы остановились перед тремя холмиками земли.

Мама сказала:

– Вот здесь теперь покоятся наши родные люди, – и стала руками выравнивать и без того аккуратную грядку, чувствуя незримую связь с лежащим под землёй её мужем и заботясь о нём так же, как это делала при жизни в своём доме.

– Вот, нашёлся твой сын, явился целым и невредимым, – глядя на крест, установленный на могиле, проворчала она.

И мне показалось, что она вновь почувствовала себя женой и хозяйкой в доме, её глаза засветились, а руки быстро пробегали по грядке, убирая выросшие сорняки.

На следующий день я пошёл к своему двоюродному брату Фёдору, чтобы из первых уст узнать детали гибели своего отца.

Он рассказал, что по просьбе моей мамы он отправился в Екатеринбург проведать Петра Петровича и, найдя его там душевно и физически нездоровым, предложил отправиться с ним к жене и дочери в Уралочку. Понимая, что сохранить училище ему не под силу, тот согласился. На полпути к деревне им встретилась вооружённая банда людей, которая, окружив бричку отца, грубо потребовала от него еду. Особенно старался один из них, которого другие называли атаманом.

– Эй, барин, сукин сын, – кричал он, – подай – ка нам хлеба, а то мы жрать хотим. Да побыстрей! – кричал тот на Петра Петровича, наставив на него своё ружьё.

Ответ был таков:

– Ты кто, атаман? За кого воюешь?

А тот ему:

– За кого, за кого? Да, теперь только за себя. Делай, что говорю.

Отец посмотрел на него и сказал:

– А я думал, что ты за народ воюешь. Вот адмирал Колчак, так тот воевал за народ, а вы, казаки, его предали, и теперь обижаете честных людей.

Неожиданно тот выстрелил в воздух, и закричал:

– Смотрите, братцы, какой барин! Забирай всё, что плохо лежит.

И толпа всадников, спрыгнув со своих коней, разбросала всё, что находилось в бричке.

Фёдор испугался, и пока казаки развлекались делёжкой награбленного имущества, вскочил на коня и ускакал.

Когда же он вернулся обратно, то банда исчезла, пропал и конь, а возле разгромленной брички лежало бездыханное тело Петра Петровича.

Пока Фёдор рассказывал эту трагическую историю, в моём сознании всё сильнее и сильнее возникало желание обвинить его в предательстве и трусости, хотя я не нашёл в себе смелости сказать ему об этом открыто. Позже, мне стало понятно, почему я этого не сделал.

– Брата судить – себя укорить, – подумал. В его поступке я увидел не только своё малодушие, но ощутил высокую степень тревожности, какой – то беспредметный до конца неосознанный страх и бессилие от того, что уже ничего невозможно исправить.

Я очень любил отца, бывший центром притяжения судеб многих людей, который ради горного дела и справедливости готов был жертвовать даже жизнью.

Я высказал эти мысли маме, на что она сказала:

– Я любила твоего отца за его устремлённость и личное мужество, честность и порядочность. Вот видишь, так он и умер, не испугавшись даже бандитов. Как хорошо, что ты это понял.

Целый месяц провёл я в деревне рядом с мамой и сестрой, но впереди меня ждала работа, новые геологи и новые трудности. Дав слово забрать вскоре маму и сестру с собой, а пока помогать им материально, я покинул их. Они хоть и плакали, провожая меня, но разделяли моё желание быть геологом.

В то же лето, спросив разрешения «своей бабулечки», я перевёз их жить в свою деревню.

Спустя примерно год я встретил и свою любовь. Моей женой стала внучка «бабулечки», прибывшая к ней летом.

Звали её Полина, жизнерадостность и красота которой поразили меня. О своём чувстве к ней как бы в шутку я поделился с бабушкой, которая тоже как бы в шутку ответила:

– Ну что ж, мы подумаем над твоим предложением.

Мы поженились. Свадьба была скромной в присутствии бабушки, моей мамы и сестры. За год я сумел рядом с бабушкиным домом построить свой домик, в котором мы и поселились. Вскоре у нас появился вначале один сын, а через год и второй.

Станция Уржумка, построенная на высшей точке Уральского хребта стала для всех нас новой родиной, в которой я нашёл свой высокий смысл жизни. Обозначенная каменным обелиском проходящая здесь граница между Европой и Азией словно и мою жизнь разделила на две части: позади осталось детство и юношеские устремления, впереди была новая взрослая жизнь, где женщины воспитывали детей, а я заботился о них и делал всё возможное, чтобы они были счастливыми.

Моя семья стала моим тылом. Я любил этих прекрасных людей, маму, сестру и бабушку, и, конечно, свою жену и двоих сыновей, которым отдавал всю мою жизнь и любовь. Отсюда я уходил на передовую в свои экспедиции. В этих многочисленных походах я проживал маленькие трудовые отрезки жизни, формировавшие мой характер и накапливавшие мой геологический опыт, знания и умения выживать даже в самых невероятных условиях суровых уральских гор.

В экспедициях формировалась и моя философия. Я трудился и жил среди крепких, скуластых, лобастых, широкоплечих, с громадными кулачищами людей, которые не просто зарабатывали деньги, но сохраняли в себе высокую ответственность перед Землёй и человеческим родом. Они боролись за рациональное использование энергии гор. Им было не важно, кто перед ними находился, начальник или рабочий, если горы всё равно для них были главнее.

Моя семья принимала эту философию и жила по заведённым у нас правилам. Мы хотели своих детей сделать счастливыми, и я был уверен, что счастливым человек бывает только у себя дома. Мы были правдивыми и честными как по отношению взрослых к самим себе, так и к нашим детям. Мы воспитывали только такие отношения, которые не разъединяли, а соединяли друг друга и поддерживали всякую деятельность, приносящую благую пользу семье. Мне хотелось, чтобы наши дети слушали советы только добрых людей, потому что надменный и упрямый человек, по моему мнению, становится жертвой своих заблуждений.

Время летело так быстро, что мы не заметили, как выросли наши дети…».

На этом повествование Владимира Петровича почему – то оборвалось, и Иван подумал, что прерванный рассказ тоже о многом говорит.

Вспомнились слова, сказанные им в экспедиции, о том, что человек делает себя человеком только тогда, когда он уважает жизнь предков, проявляет милосердие к людям, стремится к любви, красоте и возвышенному познанию мира. И действительно, он имел право это сказать. Ведь сколько жизней им прожито, сколько событий пережито, сколько искренности вложено в его душу, ставшей жизненным ориентиром. Всё это заложило в нём огромный заряд энергии, способствовало поиску его собственного пути, трудного и интересного.

Иван понял, что его предки были мудрыми людьми, красивыми и свободными, сердцем и душой искавшие свою счастливую дорогу жизни. Это были гордые и свободные люди, сросшиеся с таинственной страной гор. Владимир Петрович был похож на них, трепетно чувствуя то, что переживали они.

Говорят, сердце не камень, подразумевая под понятием камень что-то неодушевлённое и бесчувственное, но, раздумывая над судьбой Владимира Петровича, Иван понимал, что это не так. Камни в его понимании чем-то были похожи на людей, обладая своей внутренней жизнью и необыкновенной красотой.