Текст книги "Эхо любви. Роман"

Глава 37. Письма из прошлого

Когда, наконец, родственники ушли в театр, Иван, оставшись с мальчиками, затеял с ними силовую игру. Прямо на кровати они нападали на отца, пытаясь положить его на лопатки. Было весело смотреть на них, как их дружные старания, поддерживаемые радостными возгласами, увлекали и сближали их в желании достичь главной цели. Особенно старался Серёжа, а вслед за ним своими маленькими ручонками нажимал на него и Ванечка. Иван дал возможность победить себя и поднял руки вверх.

– Ура, мы победили папу, – воскликнул Серёжа.

– Папа пал, ула! – вторил ему своим тоненьким голоском Ванечка.

Потом, чтобы успокоить мальчиков от излишнего возбуждения, Иван стал рассказывать им сказочную историю о богатыре, спасшего от рабства уральский народ.

Вскоре Ванечка уснул, так как его режим дня потребовал этого, а Серёжа, не дослушав до конца эту историю, спросил:

– Папа, а ты не забыл мою маму, расскажи мне о ней? – и тем самым изменил ход их общения.

Иван, прижав сына к себе, несколько минут молчал, потом посмотрел на него, желая найти в его лице черты матери и, обнаружив в нём её открытый лоб, глубокие глаза и нежный округлый подбородок, разволновался. Очень сильно забилось его сердце. Ему вспомнились лучшие дни их жизни в Почепе, как они тогда с Машенькой, держа на руках маленького Серёжу, сидели на краю горы и с высоты ощущали себя самыми счастливыми людьми.

– Серёженька, а ты знаешь, почему тебя так назвала мама? – задал сыну вопрос отец.

Иван рассказал ему о том, как священник уже не существующей ныне церкви Покрова в Почепе дал ему имя в честь Сергия Радонежского, одного из самых почитаемых на Руси святых.

– Я хочу, чтобы в значимости данного тебе имени было твоё предназначение в жизни, – со всей серьёзностью сказал Иван.

Потом Иван, вспоминая дни, проведённые в Почепе, рассказывал о них Серёже.

– А ты знаешь, как мы тебя с мамой ещё называли? – задавал вопрос Иван и сам же на него отвечал:

– Не знаешь. Так вот. Я тебя величал высокочтимым наследником, мама – любимым сыночком, а бабушка Надя – кнопоточком.

Серёжа рассмеялся, было видно, что ему по душе пришлась тема этого разговора, да и Иван словно таял от приятных воспоминаний.

– Хочешь, я расскажу, какая у тебя была мама? – взяв сына за руку, сказал он.

Серёжа весь превратился в слух, он ведь никогда не слышал рассказов о своей маме.

– Так вот, она была замечательная: весёлая, приветливая, ласковая, заботливая и очень красивая, – начал свой рассказ о ней отец. Я очень любил её. Когда мы разлучались, то она каждый день писала мне письма, в которых подробно извещала о тебе, тогда ещё совсем маленьком мальчике. Хочешь, я покажу её письма?

Серёжа не знал, что они хранились у бабушки в комоде, поэтому удивился этому и с нетерпением просил читать их.

Иван достал из ящика шкафа шкатулку, вытащил оттуда стопку связанных шнурком писем. Потом медленно вынул одно из них, развернул его и уткнулся глазами в раскрытую страницу. К нему возвращалось золотое время первой любви, когда молодость и жажда жизни открывали в нём летящие через все преграды нежные чувства к той единственной, самой дорогой женщине с именем Мария.

Он начал читать письмо:

«Ванюша, мой родной, ты, словно из сказки, явился на моё счастье. От твоих слов засветилось всё вокруг и отразилось на улыбке нашего сыночка. Он уже смеётся и тянется к тебе своими маленькими ручонками. Твоё письмо звучит у меня в ушах, как музыка, не понимаю, читаю я его или пою. Я запомнила его наизусть».

Иван замолчал, переживая те минуты счастья, которые обрёл в те далёкие годы их жизни.

Серёжа с нетерпением сказал:

– Папа, читай, читай, не останавливайся.

И Иван продолжил чтение письма, из которого он, Серёжа, впервые узнавал о первых месяцах своей жизни, о соблюдении режимов сна, бодрствования, прогулок, о том, как он подрастал, отвечая на улыбку мамы, и, вообще, о чутком отношении к нему его родителей.

В письме извещалось о любимых местах мамы, куда она постоянно ходила гулять с маленьким Серёжей.

Прочитав письмо, Иван сам стал рассказывать Серёже о том, как они с Машенькой брали его с собой и уходили на пригорки наслаждаться первой травой и весенним солнцем.

Тогда так хотелось жить и радовать всех вокруг своим вниманием.

Серёжа слушал и представлял себе свою маму, такую красивую и добрую, нежную и любимую.

Неожиданно он произнёс:

– Нет…, я знаю, что моя мама жива, – и заплакал.

Потом сквозь слёзы он добавил:

– Она ждёт меня в Почепе, я хочу скорей поехать к ней. Бабушка придёт, и мы поедем. Папа, я хочу видеть свою маму.

Иван подумал, что зря он разбередил сыновьи чувства к родной матери, которую уже никогда не вернёшь, и с теплотой и нежностью смотрел на сына.

Он понял и то, что образ родной мамы навсегда врезался в сердце Серёжи, который, глядя на фотографию, как – то нервозно вдруг снова заговорил:

– Вот моя мама, я буду носить её с собой. Она моя мама, я её люблю, она жива и ждёт меня, я знаю.

Иван не стал забирать от сына фотографию, но, видя взволнованное его состояние, постарался перевести постепенно разговор на другие темы.

Через полчаса Серёжа успокоился и вскоре уснул на той же кровати, что и Ванечка.

Иван, поджидая родственников из театра, прилёг на край этой кровати, где вскоре уснул и сам.

Когда театралы явились домой, то и обнаружили сладко спящими почти в обнимку трёх домашних богатырей: одного большого и двух маленьких.

Вскоре все разошлись по своим комнатам, а спящего Серёжу Иван перенёс к бабушке. Сам же он долго сидел на кухне, где обнаружил буклет – аннотацию к балету, в котором излагалось его содержание. Иван прочитал о том, как прекрасный венгерский рыцарь и грозный сарацинский шейх соперничали друг с другом в богатом средневековом замке за право владения рукой и сердцем красавицы Раймонды. Несметные богатства шейха и смелость рыцаря противостояли друг другу в надежде победить её холодную красоту.

Ивана заинтересовала выделенная жирным шрифтом основная мысль балета – преодоление природы красоты, отчего в его голове родилась новая мысль, произнесённая им про себя:

– В жизни мы постоянно преодолеваем нравственные тупики. Что может быть прекраснее детства? Но вот вопрос, почему не всем женщинам удаётся преодолеть в себе мачеху?

С этой мыслью он и ушёл спать.

На следующий день Надежда Петровна и Серёжа уехали в Почеп. На железнодорожном вокзале их провожал Иван. Он просил маму быть осторожной в пути и найти дорогу к сердцам почепских стариков.

А Ростислав Викторович и Ксения Григорьевна после их отъезда побывали в Эрмитаже. Конечно, Маша и Иван сводили их и к себе на работу, показав свой институтский геологический музей, которым особенно был восхищён Ростислав Викторович.

Они ознакомились и с богатствами Горного института, для чего Иван звонил Анатолию, в надежде на то, что тот не просто договорится о посещении музея, что было и ему под силу, но проведёт их по аудиториям знаменитого института, о чём он договориться не смог бы.

Анатолий, узнав, что к Ивану приехали родители Маши, быстро решил не только этот вопрос, но также предложил побывать в Смольном. Однако, Ростислав Викторович просил вначале съездить к месту гибели его сына, а потом уже посетить Смольный, о котором он давно мечтал.

Иван, сообщив Анатолию, что посещение Смольного откладывается, попросил его помочь с машиной, чтобы съездить в Невскую Дубровку и на Невский пятачок, где героически погиб сын Ростислава Викторовича и Ксении Григорьевны.

Глава 38. Утоли мои печали

На следующий день, прямо с утра, раздался звонок. В трубке Иван узнал голос Анатолия. Он сказал, что договорился с директором института, в котором работал Иван, предоставить им автомобиль для поездки в Невскую Дубровку и, что также пошлёт воевавшего на Невском пяточке их коллегу, который не только расскажет об этих событиях, но и решит на месте все непредвиденные проблемы.

Когда был определён день поездки, Ростислав Викторович и Ксения Григорьевна всю ночь не могли уснуть, вспоминая своего сына и переживая за предстоящую встречу с неизвестной им землёй, крепко обнявшей их ребёнка.

Рано утром все были уже на ногах, готовясь к предстоящей поездке.

Надежда Петровна перед отъездом в Почеп уверила Ксению Григорьевну сходить перед поездкой в собор и помолиться перед иконой «Утоли мои печали». Она считала, что та поможет утешить их страдания. Это она и сделала, взяв с собой и Ростислава Викторовича. Стоя перед иконой, они про себя произносили слова молитвы, записанные на табличке под иконой: «Преблагая, утоли печали, сокрушающие наши сердца. Ты одна всему роду человеческому в печалях скорая Утешительница. За твои милости до последнего моего издыхания буду славить тебя, помоги нам».

Когда они возвратились, у дома уже стояла автомашина, защитного цвета газик, вездеход.

В машине вместе с шофёром сидел и второй мужчина, как потом выяснилось, это и был тот самый человек, посланный Анатолием Дмитриевичем для решения непредвиденных путевых вопросов. Его звали Николай Гаврилович.

День выдался необычайно солнечным, что отметила Ксения Григорьевна.

– Да, если дождя не будет, то приедем быстро, – поддержал её Николай Гаврилович.

Стали рассаживаться по местам. Впереди расположились водитель и Николай Гаврилович, продумавший маршрут заранее и предварительно согласовавший его с водителем. Ксения Григорьевна уселась с левого края рядом с Ростиславом Викторович. С правого края сел Иван.

Предполагалось ехать левым берегом Невы вплоть до Невского пятачка, где их должен был встретить лодочник, чтобы перевезти через Неву в посёлок Невская Дубровка.

– Итак, поехали, – сказал Иван, и машина тронулась в путь.

Поначалу ехали по городу: мелькали дома Невского проспекта, а от Александро-Невской лавры дорога пошла вдоль берега.

Всё, что виделось за окнами машины, для Ксении Григорьевны и Ростислава Викторовича было отвлекающими картинками от их главной сверлящей мозг мысли о сыне, и перед глазами постоянно из прошлого являлся образ их мальчика.

Николай Гаврилович, понимая это, пытался своим рассказом о дороге отвлечь их от этих дум.

Проезжая вдоль Невы в пределах города он говорил о событиях, произошедших здесь в разные годы, а когда машина проезжала мимо Обуховского завода, стал рассказывать об истории завода.

Ростислав Викторович до этого пассивно смотревший в окошко машины, услышав название «обуховский», неожиданно спросил:

– Скажите, Николай Гаврилович, а Обухов Павел Матвеевич к этому заводу имел отношение?

На что тот ответил:

– Да, этот завод и был основан в середине прошлого века горным инженером полковником Обуховым.

Ростислав Викторович отметил, что и в Златоусте этот выдающийся инженер сыграл огромную роль в деле открытие производства булатной стали, и, обратившись к Ивану, вспомнил, что они ещё не побывали в Артиллерийском музее, где хранится пушка, отлитая на Урале.

Николай Гаврилович, почувствовав заинтересованность в теме и желая улучшить настроение у Ростислава Викторовича, стал перечислять образцы выпускавшейся здесь продукции, сказав, что Обухов, используя опыт златоусского завода, сумел построить здесь на берегах Невы технически совершенное производство. Однако, чем далее он рассказывал о достижениях завода, внимание гостей всё более и более рассеивалось

Тем более, что рассказ Николая Гавриловича перебивался шумом мотора автомобиля, и, казалось, что машина и человек, как-то тупо, но очень согласованно вкладывая мысли в подсознание своих слушателей, не достигали цели.

Ксения Григорьевна же в разговор и вовсе не вступала, видно было, что её устремления были направлены к месту гибели её сына.

Иван заметил, что чем дальше они удалялись от центра города, тем война всё более напоминала о себе разрушенными зданиями, уныло смотревшими в воды Невы.

Проехав с десяток километров, водитель остановил машину. Было предложено всем выйти и подышать речным воздухом, а Николай Гаврилович, выскочив первым из машины, сразу направился на высокий берег Невы, откуда открывался живописный вид на широкую водную панораму.

Он долго смотрел на воду, не обращая внимания на то, что остальные его собеседники давно уже ожидали от него каких-либо указаний.

Наконец, повернувшись к ним лицом, он жестом руки пригласил их подойти. Стоя над обрывом, Нева предстала перед ними в своей естественной красоте. В городе она, одетая в гранит, была строгой и размеренной в своём широком течении, а здесь левый берег, изгибаясь дугой и неожиданно отдаляясь от него почти на километр, разливался широким плёсом. У кромки берега, словно детские кораблики, вдалеке виднелись баржи, буксиры и большие лодки. С правой же стороны она была не столь широкой, но быстро текущей и издающей шум.

Николай Гаврилович сказал:

– Это Святки, место рождения Невы. Отсюда две тысячи лет тому назад воды Ладоги, образовав новое русло, потекли через болота к Балтийскому морю. Здесь же в сорок втором году состоялось и моё боевое крещение. Так трудно об этом вспоминать.

Он замолчал, и из его глаз вытекла слеза. Николай Гаврилович, резко смахнув её рукой, продолжил говорить.

– Понимаете, здесь наши войска остановили продвижение фашистов на Ленинград. Тогда в конце августа сорок первого года с правого противоположного берега под огнем противника на бронекатерах рвался сюда десант моряков, среди которых был и я.

Николай Гаврилович показал на грудь, потом как-то съёжился и, медленно, прерывая свой рассказ короткими фразами, сказал:

– Здесь я был ранен… По ночам болит плечо… Осколочек там, говорят, задержался…, маленький…, забыли вытащить, а может… не нашли, но я уже привык…

Постояв на берегу реки несколько минут, все вернулись к машине. Молча проехали ещё около часа.

– Вот она, ещё одна от боли ржавая земля, – сказал, наконец, Николай Гаврилович и попросил всех выйти из машины и пройти вслед за ним.

Ярко светило солнце. Ростислав Викторович, щуря глаза, долго смотрел в голубое пространство неба, где не было ни одного облачка. Ему показалось, что солнце своими горячими лучами обжигало то открытое поле, по которому впереди шёл Николай Гаврилович. Везде была бугристая земля с жалкими выгоревшими кустиками травы, росшими по холмикам и обвалившимся траншеям.

Он бессознательно пошёл по тропинке вслед за своей женой, а остановившись, слушал, как Николай Гаврилович рассказывал о воинах, смело сражавшихся по обеим сторонам Невы.

Какое – то туманное раздвоенное сознание пребывало в его голове, воспринимая этот рассказ как отдалённый фон чего-то главного, очень родного и личного, одухотворяющего эту землю события.

А Николай Гаврилович продолжал рассказывать о том, как войска фронта готовились к возможному форсированию Невы, для чего из Ленинграда доставили несколько сот маленьких лодок, на которых солдаты сумели переплыть шестисотметровую водную преграду. А потом, как они, выскочив из лодок, бросились в атаку, захватив вдоль левого берега реки у Московской Дубровки узкую полоску земли. Солдаты и матросы, понтонёры и водолазы, минометчики и артиллеристы на лодках, плотах, понтонах под непрерывным артиллерийским обстрелом продолжали переправлять на левый берег пушки, снаряды и мины.

Ростислава Викторович жил подвигом своего сына, в котором нашлось место и этому рассказу Николая Гавриловича, где солдаты и матросы настойчиво вгрызались в землю, строя подземные ходы из сгоревших домов и надворных построек села. Всё более и более прислушиваясь к голосу рассказчика, перед ним раскрывались страшные картины войны. Он представил себе эти поля, изрытые траншеями, блиндажами, огневыми точками, где почти каждый вражеский снаряд вызывал у его защитников потери. Высовываться было опасно, поэтому, чтобы добраться до какой-нибудь огневой точки, до штаба части, принести воды из реки, приходилось постоянно ползать. Голодные, ослабленные защитники плацдарма, воодушевляемые комиссарами и политработниками, стояли насмерть, сражались с яростью обреченных.

Наконец, Николай Гаврилович, замолчал, дав своим слушателям осмыслить и уравновесить личные трагедии с трагедией этой земли.

Через несколько минут безо всяких слов, все разошлись по полю, чтобы почувствовать силу и боль этого места.

Дрожь прошла по телу Ростислава Викторовича, когда он стал вспоминать содержание письма, присланного из Невской Дубровки в Златоуст однополчанами его сына Ростислава. Он знал его наизусть.

– «В темноте, чтобы быть незамеченными, они на лодках быстро поплыли на противоположный берег Невы. Немцы периодически чертили небо осветительными ракетами, и новая осветительная ракета застала их уже тогда, когда они почти добрались у берега. Ярко осветив небо десятками ракет, они обрушили на них шквальный миномётный огонь. Чтобы спастись, все бойцы прыгнули в воду, оказавшись у берега в ледяной воде. Шинели намокли и стали тяжёлыми, но они взобрались на крутой берег и стали рыть спасительные для них траншеи, в которых залегли, чтобы переждать ожесточённую стрельбу со стороны фашистов».

Именно это место он много раз видел во сне, и ему сейчас захотелось пройти весь уже реальный земной и последний путь жизни сына.

Стоя на краю высокого берега, он представил себе, как его Ростик на лодке приближается к этому берегу, как рвутся вокруг него немецкие снаряды, как спрыгивает он прямо в ледяную ноябрьскую воду и достигает берега. Но на нём полная выкладка, тяжёлый автомат. Вот он с трудом поднимается на берег и начинает вместе с другими бойцами рыть себе укрытие.

Ростислав Викторович стал искать ту спасительную траншею, которая на короткое время спасла его сына от смерти и, как ему показалось, нашёл её. Правда, она оказалась засыпанной, хотя удлинённые выемки её вели куда-то вглубь пустынной земли. Он проследовал по ней.

И вновь в памяти представился текст письма: «Рано утром к окопу стали приближаться немцы, проверяя свои позиции. Но когда они подошли, неожиданно с криками „ура“ и со штыками наперевес наши бойцы выскочили из окопа и пошли в штыковую атаку. Эта атака была настолько стремительная, что немцы побежали. Десятки их нашли здесь свою гибель. Ростислав, как и все бойцы, сражался отчаянно. Добежав до немецких траншей, бойцы, запрыгнули в них, заставив бежать оттуда других фашистов. Те же, кто попытался сопротивляться были уничтожены. Попытка немцев обратно выбить наших бойцов из занятых ими траншей оказалась безуспешной. Оборона этого рубежа длилась целый день».

Где искать эти траншеи сейчас? Перед ним лежала одна рыжая перелопаченная земля.

Он прошёл дальше и неожиданно увидел выглянувший из-под земли полуистлевший солдатский сапог. Вновь появились углубления, похожие на траншеи. Чьи они, русские или немецкие?

И вновь на помощь ему пришло письмо:

– «Ночью им было направлено подкрепление и приказано по возможности и далее выбивать немцев из траншей, удерживая за собой занятые участки. И хотя сил было маловато, но бойцы рассредоточились по всей траншее и, перебежками, отстреливаясь, смогли удержать позицию».

Ростислав шёл дальше и видел кучи осколков, гильз, ржавого металла, множество патронов и пороха, высыпанного прямо на землю.

Чтобы определиться с направлением движения, вновь на помощь он призвал солдатское письмо: «Ростислав в этом бою проявил сообразительность и мужество. Он увидел, что в ста метрах от траншеи стоял подбитый немецкий танк и понял, что там может находиться удобная позиция с большим участком для обстрела. Несмотря на опасность быть убитым, он ползком стал пробираться к танку».

Где искать этот немецкий подбитый танк? Он подумал, что вряд ли он сохранился, но, посмотрев в разные стороны вдаль, вдруг увидел кучу ржавого металла, похожей на танк.

– Неужели это чудище стоит на месте? Мой дорогой сыночек, сколько же выпало на твою молодую и красивую голову несчастий, за один месяц на тебя обрушилась целая гора жестоких событий, – вслух произнёс отец.

Ноги сами повели его по следам гибели сына. Около ста метров медленно по краю траншеи дошёл он до танка, немецкого танка со свастикой, поразившей Ростислава Викторовича своим агрессивным изображением на боковой броне. Вот только гусеница подкачала, сбитая на бок и жалко опустившаяся к ржавой земле Невского пятачка.

Он обошёл танк со всех сторон, осмотрел его, двумя ладонями с широко расставленными пятью пальцами опёрся на его широкий лоб и произнёс:

– Кто же тебя послал сюда убивать наших сыновей? Вот и самого подбили. Эх ты, немец, немец! Запомни, на сильного всегда найдётся более сильный и мудрый.

Затем махнул рукой, опустился в неглубокую траншею, вырытую кем-то, и склонил свою голову к земле. Из его глаз неожиданно и обильно закапали слёзы.

Пока он проделывал свой путь, Ксения Григорьевна и Иван, стоя на берегу реки, наблюдали за ним.

Иван хотел сразу последовать за ним, но Ксения Григорьевна сказала:

– Не надо, Ваня, идти за ним. Пусть он побудет один, это его любимый сын. Ростиславчик был так на него похож.

Сама же она, беззвучно плача, тоже отошла в сторону, а потом медленно побрела вдоль берега реки. Что было у неё в этот момент на душе, одному богу известно.

Иван наблюдал за ними, и на душе было неспокойно. Через него волнами проходило это смятение сердец дорогих ему людей, которым он сочувствовал и готов был оказывать им помощь.

Видя, что Ростислав Викторович, опустился в землю, Иван поспешил к нему, подумав, что ему стало физически плохо от нахлынувших переживаний. Подойдя к танку и найдя тестя заплаканным и уткнувшимся в край траншеи, он произнёс:

– Ростислав Викторович, я сочувствую вашим переживаниям, но вам надо подняться. Вас ждёт Ксения Григорьевна.

Мужчина вышел из траншеи, посмотрел на Ивана и сказал:

– Это святое место, здесь витает дух моего сына.

Вернувшись на берег реки, они подошли к Ксении Григорьевне, которая тоже была обеспокоена за здоровье своего мужа. Увидев, что с ним всё в порядке, она поторопила его словами:

– Нас ждёт Николай Гаврилович, уже пора плыть на другой берег.

Лодка, присланная за ними, оказалась довольно вместительная. Николай Гаврилович, придерживая её от качания, пропустил всех вперёд, а сам вместе с лодочником уселся сзади. Взяв в руки вёсла, лодочник оттолкнулся от берега и плавно стал грести, легко управляя судном. Однако, такая лёгкость была недолгой. На середине реки лодку относило вниз по течению и если бы не сила и умение лодочника, то её и вовсе могло унести далеко от деревни.

Ростислав подумал:

– Как же тогда в ноябре сорок первого, когда течение было ещё сильнее и студёнее, наши воины совершали свои бессмертные поступки? Да, теперь я понимаю, это были мальчишки, ставшие героями.

Вскоре лодка достигла противоположного берега. Лодочник высадил своих пассажиров на маленькой дощатой пристани и, привязав судно к берегу, отвёл всех к председателю сельсовета, сказав:

– Обратно поплывём через два часа. Жду всех у этой же пристани.

Кабинет председателя был скромен. Маленькая комнатка едва вместила всех гостей. Один стол, да несколько стульев по сторонам – вот и весь кабинет.

Николай Гаврилович объяснил председателю цель приезда: найти в списках захороненных на местном воинском кладбище фамилию Самсонова Ростислава Ростиславовича.

Председатель оказался человеком любезным, предложивший им выпить по стакану чая. После чаепития, он полез в свой единственный шкафчик, достал тонкую тетрадь и предложил её гостям. В ней действительно от руки были написаны фамилии и имена, но фамилии Самсонова не было.

Иван спросил:

– Кто заносил эти фамилии в книгу?

На что председатель ответил:

– Книга досталась сельсовету по наследству. Кто записывал фамилии? Да Бог его знает. Здесь недалеко находилась санитарная часть, вот оттуда и передали нам книгу.

Ростислав Викторович показал письмо от командира части, присланное ему от однополчан, где было написано, что его сын, рядовой восемьдесят шестого стрелкового полка, уроженец города Златоуста, умер в госпитале 30 ноября 1941 года и, что он с почестями был похоронен в братской могиле близ посёлка Невская Дубровка.

Председатель внимательно прочитал его и сказал:

– Мы обязательно увековечим его имя на памятнике, который хотим открыть в селе. Списки есть ещё в военкомате, мы проверим их. Я здесь работаю два года, поэтому командира полка полковника Добровольского, подписавшего письмо, не застал, но, если он живой, то мы обязательно разыщем его, – и предложил побывать на месте воинского кладбища, где хоронили умерших от ран воинов.

Идти надо было недалеко, за деревню, в которой стояло более или менее пригодных к жизни десятка два домов.

Увидев удивление на лицах гостей, председатель сказал:

– Знаете, какие здесь бомбёжки были? Как ещё эти дома уцелели, непонятно. Говорят, бомбили так, что из землянок не выходили люди по неделям. Многие там и остались лежать. Воинские части в лесу стояли, а здесь только огневые позиции были на берегу. Ничего, всё отремонтируем, посёлок ещё лучше будет, чем до войны.

Воинское захоронение в виде земляных возвышений занимало большую поляну, заросшую высокой травой. Это была печальная картина. Стоя здесь, Ростислав Викторович совсем не волновался. Почему не дрогнуло его сердце, он и сам объяснить не мог. Но что-то подсказывало ему: его сына здесь нет. И всё же он, подойдя к одной из гряд, взял из неё гость земли. Завернув её в сорванный лист лопуха, молча положил в сумку к Ксении Григорьевне.

Посещение Невской Дубровки не оставило у них особого впечатления, поэтому задерживаться не стали и вскоре все вновь были в лодке. Ксения Григорьевна, не плакавшая до этого, дала волю своим слезам. Ей казалось, что что-то очень дорогое уплывало сейчас от неё.

Лодочник, умело маневрируя, вскоре привёл свою лодку к левому берегу. Пассажиры её, взобравшись на берег, долго провожали своими взглядами удалявшуюся от них посудину.

Ростислав Викторович захотел на прощание повторить путь, проделанный им ранее по следам своего сына. Он, сказав об этом Ксении Григорьевне, прошёл с полсотни метров вдоль реки и, словно замерший, остановился на самой крутизне её берегов. Было такое ощущение, будто у него было желание в этом пространстве взлететь и слиться навсегда. Потом он медленно, словно в поисках чего-то, побрёл по полю, останавливаясь, вдоль едва заметных траншейных ходов. Иван наблюдал за ним, и ему показалось, что он как-то странно схватился рукой за грудь и медленно стал опускаться на землю. Однако, через несколько минут, вновь поднялся и, дойдя до фашистского танка, прислонился к нему.

Иван, увидев это, направился к нему. За ним последовала и Ксения Григорьевна. Ростислав Викторович, держа руку на груди, хриплым голосом сказал:

– Больно мне очень… Нечем дышать… Сердце на части рвётся…

Вместе с Ксенией Григорьевной они медленно опустили его на траву. И пока жена давала ему лекарство, подъехала машина, на задние сидения которой мужчины аккуратно втиснули его тело. Пришлось Ксении Григорьевне ютиться рядом с ним на корточках, а Ивану вместе с Николаем Гавриловичем вдвоём ужаться на переднем сидении. По пути Ростислав Викторович терял сознание и вновь приходил в себя, пока не доехали до первой встретившейся им на пути больницы, где врачи констатировали у него обширный инфаркт.

Целый месяц пролежал он и, не долечившись, решил срочно уехать из Ленинграда в Златоуст. Как его не уговаривали остаться до полного выздоровления, он настоял на своём.

Маша решила, что поедет вместе с ними, боясь, что мама не сможет одна оказать в дороге необходимую помощь. Взяла она с собой и Ванюшу, обещав, вскоре вернуться.

Перед отходом поезда из Ленинграда, Ростислав Викторович сказал Ивану:

– Я уезжаю. Возможно, мы больше не увидимся. Что ж, такова судьба. Жаль, что я простился только с одним моим сыном, точно зная, что он так и остался лежать на том поле и в том месте, где его сильная энергетика повлияла на моё здоровье. Его останки найдут, но я этого уже не увижу. Пусть его душа блуждает в ленинградском небе. Мне же надо поскорее возвращаться домой, в Златоуст. Там моё постоянное место.

Плакали женщины, а Иван, переживая за Ростислава Викторовича, винил себя за случившуюся трагедию.