Текст книги "Необычные истории. Непридуманные маленькие рассказы"

Замечательный шурф

Наконец установилась теплая погода, и снег на нашем участке начал постепенно таять. Недели две мы сидели в вагончике, топили печку, читали книги и проектную документацию, готовились к работе. Я подготовил к работе все радиометры, спектрометр, и начал знакомиться с рудной залежью около лагеря. Она была открыта давно, но работы на ней после ее открытия больше не проводились. Наша экспедиция получила заказ и деньги на работу на этом участке с целью выявления урана в пределах этой рудной залежи. Она протягивалась вдоль контакта большого гранитного массива, и была представлена уран – ториевой минерализацией. Торий всегда считался вредной примесью, хотя мог, в принципе использоваться в будущих реакторах для получения энергии. Нам предстояло подчитать прогнозные запасы этого сырья, и постараться отыскать чисто урановые объекты.

В одно теплое утро я после плотного завтрака захватил радиометр, и в компании ведущего геолога Володи отправился на знакомство с рудной залежью. Несмотря на теплую погоду, в тайге лежал снег по колено. Далеко мы не пошли. Отыскали радиометром рудную залежь около нашего лагеря, нашли огромный валун, весь в трещинах и стали исследовать его с молотком и радиометром. Радиоактивные минералы отложились в трещинах валуна. Нам предстояло выяснить, это минералы тория, или урана. Но анализы было делать негде, а спектрометром пользоваться при низких температурах в снегу я не стал. Этот прибор был один, и его следовало беречь. Кроме того, у него был слишком большой и хрупкий кристалл. Мы отложил эти исследования до той поры, когда снег растает полностью. Между тем ноги в резиновых сапогах уже у нас замерзли, и мы отступили на кухню, где как раз наш повар закончила варить обед.

В таких недолгих вылазках прошла еще неделя и в тайге снег почти исчез. Пора было приниматься за работу. Мне предстояло найти на земле выявленные в ходе аэросъёмки гамма спектрометрические аномалии, найти их эпицентр, выяснить их природу и отобрать пробы. Их было много, этих аномалий. Я находил их радиометром, и потом рабочие копали шурф, из которого отбирал пробы для анализа.

Наш участок был разделен на две части рекой, на берегу которой стояли наши палатки и вагончик. Она еще не вскрылась, и мы работали на том берегу, где был наш лагерь. Половодье началось неожиданно и мощно. Огромные льдины с невероятным шумом проносились мимо нас днем и ночью, и скоро река очистилась ото льда. Рабочие свалили дерево побольше, натянули трос, и мы перешли по этой переправе на противоположный берег. Началась настоящая работа.

Буровики трактором перетащили свой канадский буровой станок на противоположный берег и начали бурить разведочные скважины. Я вначале помогал геологам, которые занимались каротажем скважин, а потом переключился на свою работу – отбраковку аэрогамма-спектрометрических аномалий. Посетил одну, вторую, но все они были связаны с коренными выходами гранита, и не представляли никакого практического интереса. Я начал с самых отдаленных аномалий, и постепенно стал приближаться к нашей переправе. Лес уже очистился от снега, везде журчали весенние ручьи. И однажды, возвращаясь с работы на одной аномалии, я стал переходить один такой ручей. Радиометр с подключенным наушником я всегда включал, когда выходил утром и не выключал его в течение всего дня, до той поры, когда переходил через переправу, за которой уже начинались наши палатки. При переходе через лог с этим ручьем, я нашел неизвестную радиометрическую аномалию. Она не была известна, и ее не смог засечь самолет, когда делал аэросъемку. На моих картах ее тоже не было.

У меня появился охотничий азарт, предвкушение открытия чисто уранового объекта. Я сразу разметил с помощью навигатора профили, и стал по ним ходить с радиометром, отмечая через десять метров гамма-активность, которую записывал в полевую книжку. Вскоре выяснилось, что максимальная радиоактивность была приурочена к логу, по которому протекал ручей. Когда я закончил работу, начинались сумерки.

Перейдя по бревну через реку, я очутился в лагере. Как раз начинался ужин, и все спешили на кухню со своими инструментами – ложками, мисками и кружками. Моя походная кружка ярко-красного цвета всегда висела над обеденным столом на одном из кольев, которые поддерживали тент на кухне. Тент был просто необходим, когда среди обеда вдруг начинался дождь. Переодевшись и умывшись в речке, я снял кружку и пошел за чаем.

На следующий день у меня было много работы. Я захватил рабочего с инструментами, нашел эпицентр аномалии и объяснил ему, где и насколько глубоко надо копать. С этим рабочим я познакомился еще на вокзале, когда мы поехали на участок. Его звали Виктор, и трудно было найти профессию, которой он не владел в свои пятьдесят лет. Еще он был обладателем языка без костей. Он на нашей базе сначала достал своей болтовней начальника партии, а потом и нас. Начальник один раз даже сказал вечером, что впервые встретился с человеком, готовым говорить так много и без перерыва.

Но все объяснилось просто – у человека не было работы. А когда он принялся копать шурфы на участке, то его болтовня сразу закончилась. Это был мастер своего дела. Он мог выкопать любой шурф, на любую глубину. И получал за этот тяжелый труд достойную оплату. Он был сдельщик. Документировали его шурфы я и еще один геолог. Когда через месяц работы выяснилось, что он накопал на двести тысяч рублей, то наша бухгалтерия была в шоке. Никогда не было такого случая, чтобы рабочий столько получил. Но вся документация была в полном порядке, и он в конце следующего месяца получил эти деньги. И купил геологам, которые документировали и закрывали его шурфы по литру водки.

В моей жизни это был второй такой мастер по шурфам. Когда я работал на мрамор, у меня в отряде был горнорабочий. Все его называли Паша-экскаватор. И он тоже копал шурфы и канавы очень быстро.

Виктор начал копать шурф, а я настроил спектрометр и начал мерять концентрацию урана, тория и калия по профилю через эпицентр, где находился шурф. Моя догадка подтвердилась. Никакого тория не было. Везде была высокая концентрация урана. Это был первый урановый объект, который был обнаружен на этом участке нашей экспедицией.

Время шло быстро, наступило время обеда. Мы Виктором оставили все инструменты около шурфа. Я забрал с собой уже не нужный спектрометр и отправился на кухню, благо она была недалеко. Радиометр остался на шурфе. Мы уже заканчивали с обедом, когда началась гроза. Громы и молнии заставили нас сбежать с кухни укрыться в вагончике. Когда перестал ливень, мы с Виктором уже не смогли попасть на противоположный берег. Река вышла из берегов и затопила нашу переправу. Бревна уже почти не было видно, а том, что тут была переправа, напоминал лишь трос, который болтался над потоками мутной воды. По реке неслись ветки, коряги и всякий весенний мусор.

Я стал жалеть радиометр, который оставил на аномалии, и не зря. Выручил меня ведущий геолог – Володя, который с риском для жизни пробрался по бревну, держась за трос. Нашел радиометр и переправился так же обратно. В этот день с работой было закончено.

На следующее утро после завтрака мы отправились на переправу. Река уже успокоилась, основная часть воды уже схлынула. Показалось наше подтопленное бревно и по нему мы осторожно перешли на другой берег. Шурфу был нанесен большой урон. Он был полный воды. И чтобы его можно было документировать, надо было откачать всю воду.

Виктор отправился копать другие шурфы, а я притащил ведро, и принялся за осушение. Черпал этим ведром часа три, не меньше. Добрался до забоя, почистил его, стенки, и только тогда залез в него с радиометром и полевой книжкой. Его глубина была около трех метров, и он был пройден в глинисто – песчаном материале серого цвета с небольшой примесью торфа. Занимался описанием долго, надо было еще произвести по всем стенкам и забою замеры радиоактивности, и потом отобрать бороздовые пробы для анализа. Как раз к ужину я все закончил. Закопал шурф, поставил кол с указанием номера шурфа, даты и название нашей партии. И довольный своей работой, я поспешил на кухню ужинать.

Полевой сезон продолжался до самого октября. Буровики бурили, горнорабочие копали канавы и шурфы, геологи документировали и опробовали эти горные выработки, указывали точки, где надо было копать новые шурфы и бурить новые скважины. Я продолжал искать и находить новые аномалии. В сентябре нас осталось только трое – я и два рабочих, с которыми мы продолжали ходить на самые дальние объекты. Уже выпал первый снег, и мы едва успели закончить нашу работу. Ехали на вездеходе на базу уже по настоящим сугробам. Полевой сезон был закончен. На вертолете мы долетели до Тюмени, пересели на поезд и благополучно прибыли в Екатеринбург в нашу контору.

Началась обычная зимняя жизнь. Я ходил на работу каждое утро и писал весь день, чертил карты и планы изученных аномалий. Вскоре заказчик попросил представить ему предварительный отчет, и наша партия занялась его написанием.

В конце года, наконец, приехали пробы, которые геологи отбирали в течение всего полевого сезона. Их надо было сдать в разные лаборатории, которые проводили анализы на спектральный анализ – на сорок пять элементов, и ренгено-спектральный анализ – на содержание урана тория. В январе все пробы были сданы в лаборатории, и нас поставили перед фактом, что большая часть персонала партии сокращалась. В том числе сокращался и я. Между тем оставался еще неизученный участок – на севере нашей площади. И неясно было, продолжаться ли полевые работы, или нет.

Я получил на руки свою трудовую книжку и стал искать работу. Поиски шли трудно, и лишь через месяц нашел подходящую вакансию. Работа была на инженерных изысканиях под будущую железную дорогу. Это было бурение и описание керна.

Пока я искал работу, выяснилось, что северный участок будет исследоваться в этом сезоне. Мне было жаль, что без меня. И как-то раз, проходя мимо одной из лабораторий, я зашел к знакомым лаборантам и спросил о результатах анализа проб, которые отбирал. Мне было просто интересно, что там, в этих пробах. Как раз закончены были анализы тех проб, которые меня интересовали. Лаборант выписал результаты проб и протянул их мне. Изучать спектральный анализ проб это любимое занятие любого геолога. Иногда анализ показывал такие высокие концентрации полезных металлов, что ломались планы не только у людей, но и целых министерств.

На листке, который мне дал лаборант, было промышленное содержание богатых урановых руд. У меня язык присох к гортани, я поблагодарил его, и направился в свою бывшую контору. Из нашей партии там остались лишь главные специалисты – начальник, ведущий геолог, ведущий геофизик и главный геофизик, которому я и протянул листок с данными анализов. Он проработал в ядерной геологии всю жизнь и моментально понял, что означают эти цифры на бланке лаборатории.

Когда мы по номерам проб установили, где они были отобраны, то выяснилось, что самые высокие концентрации урана были в бороздовых пробах, которые я отбирал в шурфе, который затапливало ливнем. К этому объекту по расчетам подходил статус рудопроявления урана. И главный геофизик тут же предложил мне дать ему название, по праву первооткрывателя. Я недолго думал. Кроме того, я был обижен, что меня сократили. И дал ему название – свою фамилию. А главный геофизик отправился к руководству экспедиции.

Ну, дальнейшее было делом техники. Моя фамилия стала звучать то тут, то там, наверху у руководства, и когда встал вопрос о работе, то мне сразу предложили устроиться обратно, и поехать летом на пока еще неизученную часть нашего участка. Справедливость была восстановлена.

После этого прощального сезона я писал главы в окончательный геологический отчет. В кабинет зашел наш главный геолог с ворохом геологических карт и девушкой, с которой я работал лет десять тому назад. Мы с Наташей сели за компьютер, она по указаниям главного геолога стала выводить на экран карты с проявлениями и рудопроявлениями урана. Все они носили мою фамилию. И отличались лишь римскими номерами после названия. Мне стало смешно, когда мы добрались до номера пять. Свое имя на карте это почет и уважение. А когда твоя фамилия на карте видна то тут, то там, это гордость за свою работу. И мне стало немного смешно и грустно.

Зимняя песня

Зима была в самом разгаре. Наша группа сдавала последние экзамены и зачеты в этом году. Впереди был Новый год, на встречу которого нас позвали девушки из УПИ, с которыми мы познакомились благодаря двум нашим студентам.

Человек десять из нашей группы собрались в общежитии, приготовили новогодние подарки, алкоголь и десерт к новогоднему столу, и отправилась в гости. Нас встретили у входа в общежитие и провели в одну из комнат, где уже был приготовлен длинный стол, и стояла елка. Все присматривались к девушкам, чтобы познакомится с одной из них на весь новогодний вечер, и новогоднюю ночь.

Одна из них посматривала в мою сторону, но мне понравилась другая, и я решил, познакомится с этой студенткой. Особенной симпатии я у нее не вызвал, но я рассчитывал, что это все пройдет – со временем. Как потом оказалось, у меня имелся соперник – студент из УПИ.

Он вызвал меня в туалет, на разборки. Безо всякого волнения я поднялся из-за стола и пошел за ним следом. За нами шла девушка, которая справедливо полагала, что мы устроим потасовку в эту новогоднюю ночь. Я был готов к драке, но последовали одни разговоры и угрозы. Сначала этот студент объявил мне, что он громила в этом институте. В ответ я заявил, что тоже, только с горного института.

Услышав, что с горного, он спасовал, и я больше его не видел. Девушка обрадовалась тому, что наша встреча обошлась без драки, и мы с ней отправились сначала за стол, а потом на танцы, они были в вестибюле общежития. Было очень много народу, и довольно весело. Так и продолжалось всю ночь – стол с вином и закусками, потом танцы, и все повторялось сначала.

Однажды я отправился покурить, а вернувшись, застал свою даму в объятьях другого студента. Устраивать скандал я не стал, а стал искать девушку, которая в самом начале вечера глядела на меня. Я чувствовал, что ей нравлюсь. Но меня ждало разочарование, когда я увидел ее спящую, с каким-то студентом. Тем временем вино уже было выпито, все самое вкусное съедено. Пораскинув мозгами, я понял, что мне тут уже ничего не светит, и надо уходить домой.

Зимняя ночь на улице порадовала меня снегопадом. И было тепло. Я шел пешком один по центральной улице города, и решил по дороге придумать песню – под мое настроение. На это ушло пять, или шесть трамвайных остановок, и я сочинил в итоге стихи и мелодию к ним. Получилась неплохая песня. Дома у меня была хорошая гитара, и я спел ее в своей комнате, а потом записал ее на магнитофон.

Время шло незаметно, и через сорок лет, когда наводил порядок в родительском доме, я нашел на чердаке старые магнитные ленты, магнитофон, весь в пыли, но в рабочем состоянии. Мне стало интересно, что сохранилось на этих лентах. И я взял все – ленты, магнитофон и притащил в свою квартиру.

Там я одним свободным вечером включил аудиосистему, подключил к ней магнитофон, и стал слушать одну за другой записи, которые довольно хорошо сохранились. Там были записи, которые записывал давно, и считал, что они уже потеряны – песни под гитару, которые только один исполнял, были песни в исполнении моего школьного приятеля Белки. Еще был концерт, который мы устроили с Павлом, когда приехали с ним из армии и остановились у меня дома на час-другой, чтобы на прощание выпить, закусить и попеть песни под гитару вдвоем. Сохранились и песни с детским моим другом Лехой. Я играл на гитаре, потом взял в руки баян, а он изображал из себя барабанщика, колотя по металлическому абажуру настольной лампы. Под эту громкую леденящую мозги музыку мы с ним пели дуэтом.

Кроме этого на одной из кассет оказались целы и невредимы песни, которые я сочинял в институте в самом начале работы геологом. Я тогда не утруждал себя сочинением стихов, а просто брал сборники стихов, и пытался придумать под некоторые из них музыку. Иногда выходила хорошая песня. Но не всегда.

Как-то раз по радио я услышал знакомую мелодию. Прибавил звук, и поразился – кто-то пел песню на стихи, к которым я придумал однажды музыку. Стихи были мне знакомы, а музыка была такой, какой я ее тогда придумал. Плагиатом тут и не пахло – я никому не пел свои песни. И тогда я подумал, что музыка соответствует стихотворным строчкам. Если эти стихи попробовать петь под другую мелодию, то это сразу почувствуется – словно это одежда, не по размеру подобранная.

Кроме того, на одной магнитофонной кассете был концерт, который я устроил себе после одного полевого трудного студенческого сезона. Было солнечное утро, я взял в руки гитару, включил запись на магнитофоне, и стал петь все песни, которые мне пришли в голову. Перед этим я избавился от картавости, которая у меня была с детства, не курил уже три года, и мой голос был звонкий и звучный. В доме никого не было, все были на работе, и я мог петь в полный голос. Получалось очень хорошо. Мне нравилось.

Надо было сохранить эти мои юношеские песни. Можно было их оцифровать, но мой брат посоветовал воспользоваться диктофоном – это проще. Я последовал этому совету. Сейчас в памяти моего смартфона хранятся все эти дорогие мне записи, и я с удовольствием их слушаю, когда испытываю печаль по давно прошедшим временам.

И еще я понял, что тогда, когда шел с новогодней вечеринки, у меня открылся на краткий миг пророческий дар. Ведь я сочинил и положил на музыку стихи, в которых говорилось о моем постоянном одиночестве, в котором пребывал большую часть своей жизни. Получилась программная зимняя песня – об одиночестве. И вот сейчас, зимой, когда за окнами мороз, метели и вьюги, я живу один – в большом, просторном и теплом родительском доме. И, как это ни странно, ни о чем не жалею.

Первая сессия

Первый семестр подходил к концу, и впереди замаячили первые экзамены. Я учился добросовестно, и не только ходил на лекции, работы хватало и дома. В нашей группе, кроме тех, кто пришел после рабфака, были круглые отличники. Им было легче, чем нам, – мы закончили школу давно, и рабфак помог нам лишь вспомнить школьные предметы, но этого было мало. Но у нас было упорство, воля, и это компенсировало давнее школьное обучение.

Первый экзамен по минералогии я сдал довольно легко. Трудности были в вопросах химического состава минералов, и я заставил свою память напрячься, как следует. Определил все минералы, которые мне дали преподаватели, и в конце получил заслуженную пятерку. Мне здорово помогло, что я любил минералы, и с детства собирал их повсюду.

Следующей была кристаллография. Она тоже прошла на ура. Я сумел определить все кристаллические формы, и назвал правильно все кристаллы, которые мне подсунули в конце.

Осталось сдать инженерную графику с черчением, и историю КПСС.

В течение всего семестра я чертил дома и в институте, и обращался с многочисленными вопросами к пожилой преподавательнице. Она запомнила меня и оценила мое трудолюбие. В последнюю ночь перед экзаменом я прочитал старые учебники по этому предмету, и явился морозным утром с слегка отуманенной головой, в которой перемешались все вопросы в экзаменационных билетах. Задачу я решил, на удивление правильно, и дополнительный вопрос, который она мне дала, как раз был из старого учебника. Я сразу включил свою зрительную память, увидел в ней страницу из книги, и правильно на него ответил. Пятёрка была наградой за бессонную ночь.

С тремя пятерками в зачетке пришел на последний экзамен, и тут настали для меня черные минуты. В билете не было вопроса, который я хоть бы немного знал. Я не знал ни одного. Можно было спастись только тем, что переливать из пустого в порожнее, но у меня не было такого таланта. Хорошо чувствовали на подобных экзаменах те студенты, у которых был хорошо подвешен язык. Он спасал обладателей подобного таланта от двоек. Мой язык меня не слушался, и я плавал, готовый утонуть, получив двойку на последнем экзамене. Общественные науки вообще не моя стихия, и это я давно знал.

Старая преподавательница взяла мою зачетку и стала ее изучать. В конце она произнесла такую фразу, которую я запомнил на всю жизнь. Типа, что она не может мне поставить плохую оценку после тех пятерок, которые я получил на предыдущих экзаменах. И поставила мне «хорошо».

Весь мокрый, как мышь, я вышел из аудитории. Мне было стыдно, и одновременно я был доволен таким исходом.

Через год, когда я снова сдавал минералогию в последний раз – курс этой науки кончился. Я рассчитывал получить пять, и тогда по всем геологическим дисциплинам был бы отличником. На билет я ответил, потому что выучил заранее все экзаменационные билеты. Преподаватель давал мне все новые минералы из лотка, который перед ним стоял, я с лету их называл, и уже видел отличную оценку в своей зачетке. И тут он выудил какой-то минерал белого цвета, без намека на грани, и протянул его мне. Я впервые его видел.

Экзамен для меня закончился, я получил четверку. Неизвестный мне минерал назывался алунит. Я его видел раньше в одном из лотков, только это был кристалл, а на экзамене мне дали не кристаллическую форму, а землистую его разновидность.

Так от меня улизнула пятерка. И когда я смотрю в свой диплом, вспоминаю все смешные, и не очень, случаи на своих экзаменах.