Текст книги "Необычные истории. Непридуманные маленькие рассказы"

Прерванный сон

Незадолго до выхода на пенсию я работал на Приполярном Урале с небольшим отрядом. Искали уран. Моей специализацией в институте как раз были поиски и разведка радиоактивных, редких и рассеянных элементов. И после окончания института я устроился геологом в экспедицию, в которой занял свою нишу – сначала геологом, потом начальником отряда. Отряд как раз занимался разбраковкой аэрогамма – спектрометрических аномалий. Мы были вооружены радиометрами и спектрометрами, и поиски урана стояли на первом месте.

Первый сезон этого проекта на Приполярном Урале я пропустил, в то время работал геологом в специализированной экспедиции. Было время написания окончательного отчета, и было объявлено, что наша партия ликвидируется. Все начали искать работу, а меня пригласили в одну экспедицию, которая проводила поиски урана на Приполярном Урале. Я перешел в другую контору, в ней все было знакомо – и люди, и работа. Правда, это было давно. В то время я занимался поиском и разведкой облицовочного камня – мрамора в основном, и кирпичными глинами.

Остаток первого полевого сезона я провел в конторе – занимался дешифрированием аэроснимков. Было очень интересно. Когда я закончил составление геологической карты по этим снимкам, надо было уже начинать паковать рюкзаки к отъезду. Я получил геологическое задание на проверку выявленных в процессе аэросъёмки гамма-аномалий. Этой работой я занимался десять лет, и можно сказать, что съел на них собаку.

Выезд состоялся в конце июня. Я еще думал, что поздновато. Сначала ехали на поезде, потом летели на вертолете, а потом нас ждал вездеход. Когда мы прибыли в полевой лагерь, мне сразу стало ясно, почему выезд состоялся так поздно: – в тайге лежал снег по колено. Температура стояла минусовая днем, и около ноля ночью.

Участок наш располагался в горах, и тайге. В первый сезон в основном работали в тайге – копали канавы, бурили. В этом втором сезоне мы только готовились к горам. Они были невысокие: всего шестьсот метров над уровнем моря, но все в курумнике. Это было ужасно: – прыгаешь как белка с глыбы на валун с радиометром. Потом я привык, и за три года ни один из нас не сломал ни ногу, ни даже пальца.

Перед курумником были заросли ивы, которая сменялась зарослями карликовой березки. Эти заросли карликовой березы можно пройти запросто, но заросли ивняка почти невозможно, Можно, конечно топором помочь, но лучше ездить на танке, или на тракторе. Короче, все было продумано для того, чтобы геологам и рабочим было потруднее. Я сразу заскучал по лесостепной зоне Челябинской области, и заброшенным целинным землям Казахстана.

После лет работы в спецэкспедиции я привык ходить в маршруты маршрутной парой – с рабочим. Но здесь рабочих не хватало, и надо было ходить одному. Летом это было практически безопасно, с точки зрения встречи с дикими зверьми, особенно медведями.

Мне надо было в этот замечательный и теплый день отыскать одну аэрогамма – спектрометрическую аномалию, установить ее эпицентр, размеры, природу:– урановая или ториевая, взять образцы и пробы, и почему она здесь, эта аномалия. За спиной у меня были сотни таких аномалий, и я без эмоций прошагал по горам четыре километра, потом метров двести по зарослям карликовой березы, и выбрался к зарослям ивы. Она растет, немного наклоняясь к западу, откуда я шел, и без топора сквозь эти заросли было трудно пролезть. Но топор это дополнительная тяжесть в рюкзаке.

Помимо обеда я тащил на себе радиометр, гамма-спектрометр, геологический молоток и полевую сумку. На моей шее был жидкостный компас и навигатор – необходимая вещь, но он мне всю шею оттянул. Болотники тоже были тяжелые, но тут без них никуда. Хорошо, что еще у меня была энцефалитка из чистого хлопка, и ее не прокусывал гнус. Остальные члены отряда носили спецодежду пополам с синтетикой. Ее прокусывали даже комары, не говоря о мошке и оводах, – таких, которых я даже и не видел раньше – длиной до четырех сантиметров, с боевой окраской, как у осы. Чтобы тебя не съели, надо было одевать сетку и перчатки. И когда по-летнему тепло, чувствуешь себя как в бане – всегда мокрый от пота.

Я пересекал этот чертов ивняк по касательной, и так как я всегда слушал радиоактивный фон в наушниках, то по аэроснимку определил, что я в районе эпицентра аномалии. Обычно начинаешь короткими профилями ходить, пока не найдешь эпицентр, но в этом ивняке это было невозможно. И я начал искать по-простому: ходить туда-сюда, и слушать треск радиометра.

Потом, через месяц, я обследовал одну аномалию. Обычно слушаешь треск в наушниках, но там был не треск – а просто вой, такая была высокая радиоактивность. И радиометр не мог сказать, сколько там было микрорентген – шкалы не хватало.

Эпицентр нашелся быстро. На крошечной полянке среди ивняка размерами два на два метра лежал огромный валун примерно два метра в поперечнике. Как минимум надо было отбить из него образец, и взять пару проб для анализа из почвы. Потом достать из рюкзака спектрометр и посмотреть, чего в нем больше – урана, или тория. И выяснить, почему этот валун тут лежит – вдалеке от рудной зоны.

Хорошо, что он на полянке, а не этих зарослях, обрадовался я, и взмахнул своим тяжелым геологическим молотком, желая покончить с работой как можно скорее, и поесть. Успел ударить раз, потом другой… тут в паре метров от меня что-то в кустах зашевелилось, а потом встало – очень большое и тяжелое. У меня зашевелились на голове волосы. Не было времени на всякие мысли – я схватил рюкзак и рванул в противоположную сторону от этого большого и тяжелого.

Этого медведя я не увидел, что меня очень утешает. Я с удовольствием гляжу на медведя в зоопарке, могу даже подойти к вольере на метр – другой. Но в дикой природе нужно держаться от таких встреч как можно дальше. Чем дальше, тем лучше.

Одним махом я проскочил ивняк, заросли карликовой березы, и повалился на спину. Огляделся. Никто меня не преследовал, и можно было расслабиться. Полежав немного, я зашагал в сторону моей палатки.

Дня два я не отходил от лагеря. К черту работу.

На третий день, вспомнив о краткости полевого сезона, я собрался в следующий маршрут – как обычно один. А надо сказать, что медведей было там очень много. На многочисленных полянах росла трава по пояс. И можно было, когда жарко спрятаться в кустах и поспать – так думал этот мишка, когда я его вдруг разбудил ударами своего молотка. Хорошо, что он не обиделся за прерванный послеобеденный сон.

В этом следующем маршруте я надел на себя пару пустых отожженных банок и колотил по ним в процессе работы ложкой. Самому было страшно от того шума, который я издавал.

Потом, когда один рабочий составил мне компанию, он с удивлением смотрел, как я на каждую ногу привязываю по две консервных банки. Объяснение было простое – если зверь слышит шум, он всегда уйдет с твоего пути, уступит дорогу. Но если человек подкрадывается тихо, бесшумно, как я, допустим, то наверняка это охотник за его шкурой. И ты потом не объяснишь, и не расскажешь никому, что обычный геолог, и совсем без ружья.

А какая охота при таком шуме? Ясно, что никакой. И вот мы с рабочим бродили по самым оживленным медвежьим углам и никогда не видели ни одного медведя – распугали их звоном и бряканьем пустых банок.

Приказ

Мой командир отделения уехал домой, а на его место пришел из учёбки молодой сержант, мастер спорта по плаванию. Наше отделение сдавало нормы по плаванию летом. Надо было плыть с полным снаряжением и автоматом пятьдесят метров в каком-то старом дворянском пруду. Автомат был не настоящий, правда, сделан он был из дерева, но для веса был обит железом. Эти пятьдесят метров я проплыл без труда, но когда вылезал на пирс, выронил автомат. Он утонул, естественно.

Я хорошо ныряю, привык долго находиться под водой с детства. Поэтому я нырнул поглубже, а потом еще стал лезть по свае вниз, но никак не мог долезть до дна – вот такой глубокий оказался пруд. Автомат мне простили, и мы стали плавать без обмундирования на время. Я умудрился не отстать от мастера спорта по плаванию, и он начал спрашивать, где я так научился плавать.

Потом мы с ним вместе отстаивали честь нашей части на первенстве Москвы. Но мне там не понравилось. Когда на одном заплыве я вынырнул после старта, то оказался в числе последних пловцов. Почти все были уже в метрах трех впереди меня. Ну, я был любителем, безо всякого разряда по плаванию, без техники. А соперники были спортсмены – кто мастер, кто кандидат в мастера. Разрядников было мало. Мне стало грустно и обидно.

После сдачи норм по плаванию наша рота сидела на берегу этого пруда и загорала. В это время какой-то офицер забрался на десятиметровую вышку, и видимо хотел с нее прыгнуть. Но это с земли, кажется, что десять метров это невысоко, но когда стоишь наверху, то понимаешь, что можно разбиться. И теплая и зеленая вода уже не кажется тебе ласковой. Совсем наоборот. Она может тебя очень больно ударить.

Этот офицер начал ходить по вышке, думать, рискнуть или нет. Это заметил наш командир роты и начал его подбадривать. А потом крикнул меня, и приказал мне прыгнуть с этой вышки – показать пример.

Я безо всякого страха залез на эту вышку, глянул вниз, и задумался тоже. Показалось очень высоко. И мы вдвоем стали расхаживать по этой вышке. Моему командиру, в конце концов, надоела наша ходьба, и он мне отдал приказ прыгать. В детстве мне приходилось прыгать много раз с трамплина, но он был трехметровый. А тут мне предстояло прыгнуть с десятиметровой вышки. Но приказ есть приказ. Даже в мыслях не было, чтобы его не выполнить.

Я собрался с духом, и прыгнул головой вниз. Время остановилось. Я летел, как стрела, и все мысли остановились на том, чтобы не закинуло ноги. Но все обошлось. Я вошел в воду без брызг, и не стал глубоко погружаться, а сразу стал тормозить, и благополучно вынырнул.

Мой пример оказался заразительным. Мало того, что этот офицер прыгнул вслед за мной солдатиком. Человек десять из нашей роты тоже рискнули прыгнуть. И мы часа два прыгали с этой вышки. А те, кто не прыгал, просто загорали.

Отложенный прыжок

Мне не повезло в предыдущий Новый год, когда нас пригласили девушки из УПИ, и я дал себе слово, что на следующий Новый год не буду пить, совсем, – ни вина, ни пива, ни водки. Приехал в новогодний вечер в нашу общагу совершенно трезвый, но в таком прекрасном настроении, что Жора спросил, где я уже нализался. Но я был абсолютно трезв, как стеклышко, и когда Жора узнал это, он просто мне не поверил. Но это было сущей правдой.

После того, как все наши студенты встретили Новый год, я спустился на первый этаж, где в темном актовом зале уже были в разгаре танцы. Внутри, около входа, стояла высокая светловолосая симпатичная девушка, и я немедленно пригласил ее на танец. Мы танцевали половину новогодней ночи, а остальную половину разговаривали – о чем, я даже и не помню. Расстались под утро, – я поехал домой, а она пошла отсыпаться в свою комнату.

Она училась на втором курсе нашего института, как и я, на геолога. Мы иногда встречались в коридорах института и обменивались парой слов. Потом, когда началась зимняя сессия, и мне пришлось чаще заходить в гости к своим приятелям в общежитие. Я иногда заходил к ней гости, и мы постепенно подружились. Несколько раз она приезжала ко мне в гости, смотрела, как живу, и мы беседовали в теплой, домашней обстановке. В то время я работал и учился, и на дружбу с ней у меня не хватало времени. Как я потом понял, она стала на меня обижаться.

Наступила весна, на улицах все таяло, светило солнце и приближалась весенняя сессия. В один из дней я зашел к ней в гости, в ее комнату. Посмотрел на ее рисунки, которые висели у самой двери, и стащил один из них – на память. Мы пообщались немного, а потом она предложила мне прыгнуть из окна. Я сначала не понял этого предложения, но говорила она с серьезным выражением лица, и понял, что она не шутит, а предлагает мне прыгнуть совершенно серьезно.

Комната была на четвертом этаже. Я подошел к окну, открыл створку и посмотрел вниз. Внизу была асфальтовая дорога, а у самого здания были бетонные ямы для окон подвала, перекрытые на уровне земли железными решетками. В общем, везде был бетон, железо, и прыгать на это с высоты двенадцать метров было равносильно самоубийству, – в лучшем случае можно было сломать себе ноги, или другие части тела, и я ей это сразу сказал. Но ничего не изменилось – ей очень хотелось, чтобы я прыгнул.

Тогда я сказал «до свидания» и вышел вон. Навсегда, как мне тогда казалось.

Пшеничные валки

Наступила осень, и мы поселились в палатках в долине небольшого ручья, чтобы доделать последние участки. Их осталось немного, на пару недель работы, а после нам можно было ехать домой. От некогда многочисленного отряда осталось несколько человек, остальные рабочие уже уехали – студенты на учебу, школьники -в школу.

Вокруг была степь и поля, с которых убирали последний урожай, и по ним постоянно дул прохладный ветер. Чахлые кустики ивы, которые росли вдоль ручья, продувало насквозь, и после работы мы прятались в машине, или в кухонной палатке. Газовой плиты тогда у нас не было, и мы готовили еду на костре. С дровами здесь была проблема, – их мы привозили из небольших березовых перелесков, если они нам попадались на наших участках, а если работали в полях, то случалось дни, когда в костер не было ничего положить. Утром после подъёма все бежали к костру, который разводил дежурный, грелись и пили чай, а лишь потом шли умываться на ручей.

Сегодня было обычное утро. Все позавтракали и готовили приборы к работе, а Сергей, наш водитель, решил подъехать к группе березок, которые росли в нескольких метрах от полевой дороги, набрать там хворосту, или сломать какую-то сухую березку на дрова.

Машина уехала, и мы продолжали заниматься своими делами. Через полчаса Сергей приехал и с крайне огорченным лицом вылез из кабины. Я поинтересовался, почему он такой недовольный, и он мне рассказал, что когда он собирал у этих березок валежник, то из машины, проезжавшей в это время по шоссе, вышел мужчина, подошел к нему и записал номер нашей машины. Сергею лень было таскать хворост к машине за десять метров от этих березок, и он просто подъехал к ним на машине, через поле. На этом поле выросла пшеница, и комбайн не успел еще ее убрать, просто скосил, и она там лежала в валках, ждала, когда следующий комбайн ее обмолотит.

Сергей проехал по нескольким валкам скошенной пшеницы, как раз в то время, когда один из агрономов проезжал мимо. Он вышел, чтобы записать номер машины. Наш водитель целый день переживал это событие: он как-то ездил убирать урожай в колхоз, и знал, что, в принципе может лишиться прав. Мы всем миром успокаивали его, но он впал в такую депрессию, что все его жалели. На следующее утро я с ним поехал в центральную усадьбу этого совхоза, зашел к председателю и все ему рассказал. Он выслушал меня и сказал, что через пару дней вернется его заместитель, и разберётся, и добавил, что, по-видимому, все документы уже в ГАИ.

Сергея я не стал пока расстраивать, а просто сказал, что надо подъехать через два дня, и все будет хорошо. Эти два дня он нас возил на работу и обратно ка обычно, но был такой грустный, как я еще его не видел.

Через два дня мы подъехали к конторе совхоза, я поднялся на второй этаж, где меня уже ждал заместитель председателя совхоза. Он протянул мне лист бумаги, на котором было рассчитана стоимость пшеницы, через которую проехал наш автомобиль, и сказал, что мне надо уплатить штраф – семьдесят рублей, после чего все будет у нас в полном порядке. Я заплатил эти деньги в бухгалтерию совхоза и очень довольный, что все так хорошо закончилось, пошел к машине, за рулем которой сидел Сергей. Его взгляд упал на мое довольное лицо, и он улыбнулся – первый раз за три последних дня. Он понял, что дело улажено, и можно дальше спокойно жить и работать, а не ждать, когда у него заберут права.

Последняя картошка

До конца летних студенческих каникул оставалось несколько дней, а потом начиналась уборка урожая картошки.

Наша группа собралась вместе впервые после окончания четвертого курса, и мы стали, что нам делать с этим трудовым семестром. У всех были разные мнения – кто-то был против, кто-то решил отдохнуть это время, но я был за – объяснил, что это последняя картошка в нашей жизни, и надо на нее съездить обязательно. Кроме того, можно было поехать грузчиками в любой колхоз, или совхоз и устроиться в любом, где больше платят.

Мы, человек двадцать студентов, поехали искать, где больше платят. Когда выпили всю водку, которую с собой брали, побывали в нескольких совхозах, решили поехать в совхоз, где уже работали раньше. Наш староста позвонил туда, и за нами приехала машина. Мы проработали в знакомом совхозе две недели. Погода была сухая, без дождей, и нас, всю нашу группу разбили на части, и по одному, по два разместили среди студентов, которые раньше никогда не собирали картошку. Я работал с молодыми девушками, и, глядя на фотографии этого сезона со своим подопечными молодыми девушками, вытираю сопли и слезы – такого довольного и счастливого лица у меня давно не было.

Я оказался прав – последняя поездка на картошку оказалась для нас удачной. Мы заработали немного денег, а мои друзья познакомились с будущими своими женами.

Развлечения после работы

Я жил в одной палатке с молодым казахом, водителем Газ-69, и как-то он взял меня с собой в баню. Она была в деревне, у одного местного жителя. Когда мы привезли в баню воду, в старой бочке из-под кваса, местные пчелы тоже решили нам составить компанию, и целый рой уселся на сцепное устройство этой бочки.

Мы не знали об этих пчелах, пока не стали отцеплять бочку в деревне. Первый их увидел водитель, и сразу подался в бега – они были очень недовольны поездкой по такой плохой, с множеством ям и ухабов, дорогой. Я тоже вышел из машины, и услышал жужжание этого роя. Пара пчел уже подлетела, и одна меня успела ужалить. Надо было спасаться бегством, и я пустился за своим другом. Мы отбежали на несколько сот метров, и, когда пчелы отстали, устроили военный совет. Надо было прогнать этот рой. У нас была полная бочка воды, и с ее помощью мы размыли этот рой по всей деревне.

Вечером, когда баня была готова, мы зашли в нее, и я в первый раз попал в баню по-черному. Дома я ходил каждую субботу в баню с отцом и дедом, и любил попариться. Но в этом аду я просто не мог даже подняться – лежал на полу, когда водитель решил попариться. Там была очень вместительная каменка с большими раскаленными камнями, и когда он на них плескал водой, то у меня было чувство, что я нахожусь в топке паровоза. Пришлось мне париться, когда водитель выходил отдохнуть на улицу, и не надо было плескать на эти камни – в бане и так было очень жарко.

После бани и сражения с пчелами работа продолжалась. Я разбивал профили, ходил с рулеткой и рейкой. После работы мы ходили на отвалы рудника, в котором добывали пьезокварц. Там было много кристаллов горного хрусталя и глыб молочно-белого кварца. Эти глыбы мы разбивали кувалдой, внутри их были пустоты, выложенные халцедоном разного цвета. Я набрал много кусочков халцедона разного цвета, и привез их домой. Часть унес в свою школу, и они там долго лежали под стеклом в классе географии.

Дикую вишню я уничтожал сразу, в больших количествах. Она там росла на невысоких кустиках – по колено, и была очень сочная и вкусная. Дома вишни не было, ее привозили только с юга летом. А здесь ее было полно, и совершенно бесплатно. Однажды я съел ее очень много, и утром заболел. Вместо работы меня утром на машине отвезли в местную больницу, там врачи поставили диагноз – какие-то колики, положили на кровать в темном коридоре больницы, и положили на живот компресс с льдом.

За ночь я так замерз, что еле шевелился под одеялом. Но боль прошла, и я в тот же день отправился на работу, подальше от такого садистского лечения. Но этот трюк со льдом я запомнил на всю жизнь, и стал им пользоваться, через десятки лет.

Однажды в отряд устроилась молодая, симпатичная девушка из Челябинска. Ближе к осени я ходил в тельняшке, подарок моего друга. Он мне ее подарил, когда учился в мореходке. От постоянной носки она стала грязной, и я ее не мог отстирать. Тоня взяла надо мною шефство, отстирала тельняшку, и мы с ней часто гуляли по степи, после работы.

В палатках стало жить холодно, и мы постепенно перебрались в дом. В одной комнате был телевизор, и мы всем отрядом смотрели по вечерам первую серию хоккейных матчей между нашей командой и канадцами. После очередной победы начальник отряда доставал пистолет и устраивал пальбу под окнами.

Я жил в одной из комнат вместе с двумя рабочими. Один из них был сыном нашего начальника геологоразведочной партии и учился в горном институте. В соседней комнате жило все женское население отряда. Эти девушки одной ночью пробрались в нашу комнату с тюбиками зубной пасты, и нанесли эту пасту на лица всех, кто безмятежно спал этой ночью в комнате. У меня была привычка спать, полностью спрятавшись в спальный мешок, и до меня они так и не смогли добраться.

На следующую ночь их настигла наша справедливая месть: мы прибили гвоздями их обувь к полу, связали морскими узлами шнурки, у двери поставили таз с водой, а на дверь повесили железное корыто, в которой они стирали белье. Потом хорошенько закрыли свою комнату, и спокойно уснули, в полной безопасности.

Под утро раздался громкий и ужасный грохот и хлюпанье – это кто-то наступил сначала в тазик с водой, а потом с гвоздика слетела железная ванна. До самого утра из соседней комнаты доносились женская ругань и проклятия в нашу сторону. Но наша оборона все попытки девушек ворваться в комнату выдержала, и мы встали с кроватей только после того, как девушки ушли на завтрак в столовую. Днем мы с ними помирились, но ночами спали чутким сном и просыпались от каждого шороха.

Дни проходили в работе, а по вечерам мы развлекались, как могли. Все геофизики и рабочие были молоды, и устраивали себе и другим веселую жизнь – с шутками и розыгрышами. Хорошее начало моей геологической карьеры…