Текст книги "Волшебные тавлеи"

Однако, как оказалось, на острове уже живет одиночка, Хайй ибн Якзан. Он появился здесь самым таинственным образом: путем спонтанного порождения материи, одухотворенной (осемененной) активным Интеллектом или младенцем, пережившим кораблекрушение, был таинственно перенесен океанскими водами на этот остров. Заботу о мальчике проявила газель, которая, подав пример симпатии, соединяющей все живые существа, кормила и растила его. Началось также таинственное обучение, проводимое невидимым педагогом, не имевшим человеческого образа, подчиненное ритму сменяющихся времен года, которое привело Хайй ибн Якзана к зрелости совершенного философа. Ибн Туфейль описывает, каким образом одинокий постигает первые знания по физике; обучается отличать материю от формы; постигнув значение тела, понял, что оно есть порог духовного мира; созерцая Сферы, сомневается в вечности мира; открывает для себя необходимость существования Демиурга; размышляя над природой и состояниями своего собственного интеллекта, обретает знание истинной и неизбежной сущности человека, что приносит ему как страдание, так и счастье… Наконец, спускаясь в собственные душевные глубины, он сознает, что существует множество индивидуальных сущностей, похожих на него, одни из которых окружены Светом и чистотой, другие Мраком и мучением.

Прошло семь седмиц, семь раз по семь лет, одинокий приблизился к своему пятидесятилетию и увидел Абсаль, причалившую к его острову. Первая встреча была трудной. Существовало взаимное недоверие. Однако Абсаль стала изучать язык Хайа, и оба сделали удивительное открытие: Абсаль поняла, что все то, что на острове людей ей преподавали в религиозной форме, одинокий философ Хайй уже знал в гораздо более чистом виде, научившись этому под руководством активного Интеллекта. Абсаль открыла для себя, что всякая религия является символом истины и духовной реальности, недостижимой для людей. Эта реальность скрыта от них множеством завес, ведь внутреннее зрение людей парализовано, а их внимание обращено исключительно к чувственному миру и сковано социальными привычками.

Узнав, что на соседнем острове люди живут в духовном ослеплении, Хайй испытал благородное желание познакомить их с истиной. Абсаль согласилась сопровождать его, несмотря на то, что сомневалась в успехе их предприятия. В это время к берегу прибило какой-то одинокий корабль без экипажа, и двое одиночек отправились на остров, на котором когда-то жила Абсаль. Сначала их приняли с большими почестями, однако по мере того, как они вели свою философскую проповедь, дружелюбное отношение сменилось холодностью, а затем растущей враждебностью со стороны людей, неспособных постичь истину. В конце концов, друзья поняли, что человеческое общество неизлечимо и вернулись на остров. Они постигли, что совершенство, а значит и счастье доступно лишь небольшому количеству избранных людей и имели смелость объявить об этом».

* * *

Утро начиналось обычной перекличкой.

– Здр-р-р-равствуйте, сэ-р-р-р! Как ваше здор-р-р-ровье, сэ-р-р-р?

– Пр-р-р-рекр-р-р-расно, сэ-р-р-р!..

– Добр-р-р-р-рое утр-р-р-ро, сэ-р-р-р!..

– Какая пр-р-р-риятная встр-р-р-реча, сэ-р-р-р!..

«Начинаем пр-р-р-р-роизводственную гимнастику!» – обычно добавлял Владимир и поднимался. Он с превеликим (пр-р-р-ревеликим) удовольствием разогнал бы назойливых попугаев, но понятия не имел, как это сделать ввиду их количества.

В его обязанности, которые он взвалил на себя сам, входила прополка поля и огорода, занятие, по большому счету, совершенно бессмысленное, поскольку прожорливость Тахмама уничтожила и то и другое. Пока что, расчистив едва двадцатую часть, он отыскал пару чудом сохранившихся колосков ячменя, что вызвало недоумение табиба: «Что мы, ишаки, что ли?»

Синдбад занимался восстановлением инструмента: оттирал ржавчину, точил, делал рукоятки.

Тахмам обеспечивал едой, дровами и осуществлял наблюдение на берегу, – в основном последнее. Ловля им рыбы была самым потрясающим воображение действием. Имевшийся в небольшой речушке бочаг, глубиной приблизительно по пояс, он огораживал с двух сторон на мелководье корзинами, длиной приблизительно в человеческий рост. После чего с разбегу плюхался в воду, поджав колени к груди и обхватив ноги руками, попросту говоря «бомбочкой», пугая речных обитателей. Спасаясь бегством, какая-то их часть оказывалась в корзинах. Несмотря на простоту, этот метод ловли оказался довольно успешным, Тахмам никогда не возвращался с пустыми руками. При этом ему дважды удалось одержать верх над Синдбадом, который, не будучи искушен в тонкостях рыбалки, посоветовал кидать в бочаг большие камни или же просто лупить по воде дубиной. В первом случае, пояснил Тахмам, бочаг бы уже превратился в мелководье по причине частой ловли; во втором же – эффект был бы не таков, как сейчас. И Синдбад в обоих случаях был вынужден признать его правоту.

…Теперь, когда население острова увеличилось, можно было всерьез озаботиться проблемой постройки какого-нибудь плавсредства, помимо ожидания попутного корабля. В глубине зарослей имелась лодка, вытесанная из огромного ствола, поваленного бурей. Тахмам, по его собственным словам, будучи очевидно не в силах сдвинуть ее с места, попытался было прорыть канал, но потерпел неудачу. Если он начинал копать от берега, то песок сразу же затягивал выкопанную ямку, и он не продвинулся ни на шаг; в зарослях копать было неудобно, мешались корни и растительность, к тому же он постоянно бросал начатую работу и бегал смотреть, не показался ли корабль. Таким образом, здесь он продвинулся приблизительно на столько же, на сколько продвинулся на берегу.

После внимательного осмотра, от идеи использования этой лодки пришлось отказаться. Во-первых, она располагалась параллельно берегу, и чтобы ее развернуть, потребовалось бы как минимум вырубить окружавший кустарник, не говоря уже о количестве потребных рабочих рук, значительно превышавшим имеющиеся. А во-вторых, растения и всякие жуки-червяки привели ее в состояние, совершенно не пригодное к плаванию. Попутно выяснилось, что дерево таких размеров наличествовало в единственном числе, по крайней мере, в окрестностях, и сделать второй экземпляр лодки было не из чего.

Идея плота также не прижилась. Вязать плоты никто не умел, а тут еще масла в огонь подлил Владимир, поделившийся сведениями о строительстве плотов из известной книги Тура Хейердала, которого на вполне законных основаниях выдал за знаменитого мореплавателя. Авторитет Владимира несколько вырос, что, тем не менее, никак не способствовало решению задачи о построении чего-нибудь водоплавающего…

* * *

Уставший за день Синдбад плюхнулся на свое место перед циновкой с нехитрым ужином и, произнеся свое обычное «устал как ишак», собирался было воздать должное тому, что стояло перед ним, когда Тахмам вдруг рассмеялся.

– Кстати об ишаках, – сказал он. – Мне вспомнилась презабавнейшая история, которую я, если будет на то желание присутствующих, коротко поведаю. Говорят, здоровый смех нагоняет аппетит, с чем мы, табибы, полностью согласны…

– Валяй, – буркнул капитан, переглянувшись с Владимиром. – Немного перевести дух не помешает…

– Рассказывали мне, – начал Тахмам, – что в одном городе живут три брата по имени Али: Али младший, средний и старший. Название города я позабыл, но это и неважно, главное – что они отчаянные спорщики…

Владимир насторожился. От слов табиба повеяло чем-то знакомым.

– …Так вот эти три брата как-то раз отправились с утра пораньше на базар, продавать ишака. Но стоило им удалиться на пару шагов от родного дома, как двое братьев заспорили, кто из них сильнее, в результате чего третий брат взвалил ишака себе на плечи и понес…

– Ничего не понимаю. Двое заспорили, кто из них сильнее, а понес третий? – помотал головой Синдбад.

– Ну да! Слушай дальше…

Но капитан как-то отвлеченно, что-то неслышно бормоча себе под нос, принялся загибать пальцы. Сначала на левой руке, потом на правой. Затем, оглядев по очереди сжатые кулаки, добавил чуть громче: «Ах, да, ишак…», задумчиво посмотрел на свои сапоги и снова спросил:

– В каком городе, говоришь, это было?

– Не помню, не мешай, – отмахнулся Тахмам и продолжал. – В общем, добрались они до какого-то духана, и проигравший пари, согласно условию, заказал самый дорогой плов, фрукты и чай. Набив желудки до отказа и придя в соответствующее расположение духа, они, тем не менее, снова сцепились.

– Я не могу позволить тебе платить, – заявил выигравший пари. – Достаточно с тебя того, что ты проиграл, сделаешь из этого соответствующие выводы и больше не будешь спорить по пустякам.

– То есть как это не позволишь мне заплатить? – тут же завелся проигравший. – Я проиграл, мне и платить, а что касается остального, то пусть мне больше никогда в жизни не отведать плова, если это не ты известен всему городу как самый заядлый спорщик.

И пошло.

– Ни за что не дам тебе заплатить! – кричит один.

– А я не допущу, чтобы платил ты! – вторит ему другой.

Вмешался третий.

– Ишака нес я, значит, и платить следует мне! – заявил он.

К препирающимся подошел духанщик, постоял, послушал.

– Хватит вам надрывать глотки! – наконец заявил он, поглощенный происходящим. – Кто бы из вас ни решил заплатить, я все равно не возьму у него денег!..

В общем, спустя время, толпа посетителей духана, из которых каждый желал заплатить и считал личным оскорблением, если это сделает кто-то другой, предводительствуемая духанщиком, братьями и ишаком, была доставлена стражниками к справедливому кади.

Предводителей (трех братьев, духанщика и ишака) выстроили в ряд перед помостом с судьей, толпа окружила место суда, продолжая браниться.

Справедливый кади сразу взял быка за рога.

– Который из обвиняемых ишак? – осведомился он и оглядел по очереди всех пятерых.

Толпа безмолвствовала, не зная, что ответить.

– Ну, кто отказывается платить? – конкретизировал свой вопрос кади.

Вперед вылетел водонос.

– Клянусь, если кто скажет, что в этом кувшине осталась хоть капля воды, то он будет так же неправ как тот, кто станет отрицать, что из этих глупцов самый обвиняемый ишак вот он, – с этими словами водонос опрокинул свой кувшин кверху дном, после чего ткнул пальцем в кого-то из братьев.

– Ха! – тут же воскликнул горшечник, – если в доказательство своей правоты ты всего лишь вылил воду, то вот мое доказательство того, что самый обвиняемый глупец из ишаков вот он, – указав в сторону духанщика, он схватил какую-то палку и принялся колошматить ею привезенные на продажу горшки и миски.

Истина должна была быть найдена во что бы то ни стало, и каждый из присутствующих активно включился в ее поиски. Над площадью стояли треск, грохот и ругань. Городу грозила гибель, тем более что кто-то уже вопил: «Да ради того, чтобы доказать вам, какие вы все ослы, я сейчас пойду и спалю свой собственный дом», когда в дело вмешался справедливый кади.

Каждому присутствовавшему был назначен штраф, возмутителям спокойствия – втрое против прочих. Ишак конфискован у братьев как причина раздора, дабы впредь неповадно было, равно как и оказавшаяся на площади чья-то пара верблюдов, по причине возникшего только что прецедента с ишаком…

– Сдается мне, что это случилось в Багдаде, – сказал Владимир.

– Может, и в Багдаде, а может, и еще где…

– Жалко, если не в Багдаде. А то мне хотелось бы узнать, почему справедливого кади так называют…

– И только-то? Так это всем известно. Потому что дела разбирает непредвзято и не взирая на лица. Вот, к примеру, случай был. Поймали раз на базаре вора. Причем не просто поймали, а с наворованным. Он, не смотря на то, что и так уже был с добычей, а не удержался, и, заприметив толстый кошелек у какого-то купца, залез к тому в карман. Но удача отвернулась от него, и он был пойман на глазах у множества людей.

Ну, отвесили ему парочку-другую хороших лещей, для порядка, и повели к кади, уже тогда славившемуся своей справедливостью. Другой бы на его месте тут же отправил вора в зиндан – какие еще нужны доказательства, если он был пойман с поличным? – но тогда он не был бы справедливым. Он устроил разбирательство.

– Кто тут потерпевший? – осведомился он.

Вперед вышел купец и принялся рассказывать о том, как он с караваном, проведя много дней в пустыне, прибыл в город с множеством прекрасных товаров, которые намеревался завтра же выложить на прилавки. Но, не желая продешевить, отправился на базар узнать цены. И тут этот…

Предыдущий рассказ о путешествии каравана занял с полчаса; что из себя представлял «этот» и какова должна быть его участь, – еще минут десять, после чего кади вынужден был призвать купца к порядку, отдав распоряжение изложить суть дела в двух словах.

– Украл кошелек, – сказал купец, восприняв слова кади буквально.

– Украл или хотел украсть? – уточнил судья и, видя, что купец опять собирается пуститься в многословие, знаком остановил его. – Давай сюда кошелек.

– Зачем это? – подозрительно осведомился пострадавший.

– Давай, говорю. Наказание будет определено в зависимости от суммы имеющихся в нем денег. Сколько там?

– Сто золотых!..

– Это серьезное преступление, – кади принял из рук купца толстый кошелек. – Серьезное преступление влечет за собой серьезное наказание, – веско заметил он, развязал кошелек и высыпал его содержимое на столик перед собой.

Купец дернулся, но помешать не успел. На столике образовалась кучка монет – несколько золотых, чуть больше серебряных, остальное – медь. Кади принялся барабанить пальцами по столику.

– Сколько, ты говоришь, в кошельке денег?

– Ну, это, – стушевался купец. – Я это… Вор должен сидеть в тюрьме, – наконец нашелся он. – Какая разница, сколько он украл?..

– Большая! – отрезал кади. – За обман… то есть за попытку обмана правосудия тебе надлежит уплатить штраф, – после чего смахнул монеты обратно в кошелек и передал его одному из стражников.

– Теперь ты! – грозно обратился он к пойманному вору. – Что ты можешь сказать в свое оправдание? Хотя нет, погоди. Тут на неделе случилось несколько краж. Обворовали весьма достойных людей… – Последовало перечисление обворованных. – Твоих рук дело? Отвечай правду, иначе я велю задать тебе отменную порку.

– Не надо порки, – сразу сознался тот. – Моих…

– И многим тебе удалось поживиться?

Вор принялся переминаться с ноги на ногу, а потом неожиданно спросил:

– А если я все верну, наказание будет не очень суровым?

– Думаю, торг здесь неуместен! – Кади стукнул кулаком по столу. – Верни, а там посмотрим.

Двое стражников отправились со связанным вором за добычей, а судья тем временем принялся перебирать листы папируса – заявления от потерпевших с указанием нанесенного ущерба – и нужные откладывать в сторону.

Вскоре вернулись стражники и вор. Один стражник слегка подталкивал вора в спину древком здоровенного копья, другой торжественно нес три небольших узелка, каковые и были положены на стол перед судьей.

Возникло затруднение. В руках у кади было четыре папируса, а узелков перед ним всего три. Пробежав глазами папирусы и еще раз пересчитав узелки, кади, наконец, обнаружил причину несоответствия.

– А где верблюд? – осведомился он.

– Какой верблюд? – удивился вор.

– Тот самый, которого ты украл.

– Никакого верблюда я не крал.

– Постой, у меня вот имеется заявление о краже верблюда. Так дело не пойдет. Если уж взялся сознаваться, – сознавайся во всем. Иначе порка. Исключительно для пробуждения сознательности.

– Да говорю же, никакого верблюда я не крал. Мне и самому было бы интересно узнать, кто это еще тут помимо меня объявился…

Для прояснения возникшего казуса был доставлен написавший заявление ткач Махмуд, который, в виду неизбежной порки при запирательстве, признал, что заявление о пропаже верблюда он написал по наущению своего соседа, жестянщика Хадира, убедившего его в том, что ежели верблюд не будет найден, то ему, ткачу, от властей города будет выплачена компенсация, равная его, верблюда, стоимости. В ходе дальнейшего разбирательства выяснилось, что никакого верблюда у Махмуда не было и в помине, за что он и был подвергнут штрафу в размере опять-таки одного верблюда, которого должен был купить за свои деньги и доставить к кади.

Закончив разбор этого дела, кади приступил к следующим. И тут выяснилось одно любопытное обстоятельство: все три заявления, хотя и были написаны разными лицами, имели одно и то же содержание, вплоть до знаков препинания. Перечисленное в них украденное имущество также было одинаковым, начинаясь с «халатов дорогих бухарских шелковых, украшенных золотой вышивкой и перламутром три штуки», и заканчиваясь «вазами драгоценными фарфоровыми, изготовленными ремесленниками царства Син, опять-таки три штуки». Развернутые же на глазах у всех узелки содержали в основном недорогие безделушки, украшения и тощие кошельки.

Были вызваны трое потерпевших и устроено разбирательство с пристрастием, продолжавшееся несколько часов и имевшее своим выводом установление факта бессовестного вранья с их стороны, которое все трое дружно называли «некоторым преувеличением», сделанным в расчете на то, что чем выше цена похищенного, тем тщательнее будут розыски.

Разбирательство находилось в самом разгаре, когда к столу кади приблизился вор.

– Так что, я могу идти? – спросил он.

– То есть как идти? – не понял судья. – Ты – вор, и должен быть наказан.

– Если я правильно понял, – заявил вор, – то все разбирательство свидетельствует о том, что я честный человек. Я честно вернул все украденное, не взяв себе ничего, помог установить истину, в то время как остальные пытались ее утаить. А кроме того, вот… – Он положил на стол кади еще один кошелек. – О том, что я его похитил, не заявил никто, следовательно, я мог бы оставить его себе, но, как честный человек… А честный человек, разве может быть вором?

Признать честного человека вором – значило идти против истины, и кади отпустил вора, ставшего в одночасье честным человеком, предварительно положив в карман неизвестно кому принадлежавший кошелек и пообещав отдать его потерпевшему, как только тот к нему обратится. После чего разбирательства продолжились, а справедливость, таким образом, восторжествовала.

Ну, ладно, пора ужинать. Приятного аппетита!..

– Спасибо рукам, приготовившим эту еду! – отозвался Синдбад.

Владимиру оставалось только присоединиться.

6

Однако вскоре однообразие жизни на необитаемом острове стало вызывать у него легкую озабоченность, вскоре превратившуюся в серьезные опасения. С огородом и полем он покончил, а больше заняться было абсолютно нечем. Особенно если учесть, что постройка лодки или плота канула в Лету благодаря его же собственным убедительным доводам. Коротышки, отправленные на Дурацкий остров в известном произведении Носова, за неимением достойных занятий, предаваясь играм и ничегонеделанию, превращались в барашков, которых стригли предприимчивые хозяева. Списывалось же такое превращение, как обычно, на неотвратимые силы природы – вредный воздух, с которым, естественно, ничего поделать было нельзя. Конечно, можно было бы поставить вопрос о вредности пребывания на острове, но поставить такой вопрос было попросту некому, включая самих его обитателей, которым все до поры до времени нравилось.

Точно так же в другом знаменитом произведении, люди, работавшие, а точнее, не работавшие, в неком институте, деградировали и обрастали шерстью. По утверждению авторов, обрастали не целиком, шерстью покрывались только уши. Но это утверждение сейчас казалось слишком оптимистичным, а может быть, и плодом цензуры. Впрочем, и заросших ушей, если рассудить здраво, вполне достаточно.

Иными словами, если труд превратил неандертальца в человека, то отсутствие труда, согласно приведенным выше авторитетным мнениям, а также внутреннему голосу, терзавшему Владимира на протяжении дня, могло привести к обратной эволюции.

Делать же на острове, который исправно снабжал в изобилии едой и пресной водой, было нечего.

А потому внутренний голос, поначалу еле слышно шептавший, теперь уже не стеснялся резать правду-матку так, что Владимир по временам испуганно вздрагивал, – уж не слышит ли его кто-нибудь еще.

– Без Великой Цели Существования вы, все трое, обречены на одичание! – авторитетно заявлял он. – Суди сам, что нам известно из истории. Возьмем, к примеру, древних египтян. Пока они строили пирамиды, – их страна процветала, а как только обленились и бросили – сразу же пришли в упадок. Где теперь их царства? Ничего не осталось, кроме пирамид. Вот что значит иметь Великую Цель.

– А может быть, у них камень кончился… – пытался защищаться Владимир.

– У них не камень, у них мозги кончились. За это и пострадали. А греки там, римляне? Возводили храмы, города, колоссы там, маяки, чудеса света – и тоже процветали. А как перестали – тут же и нет их. Как верблюд языком слизнул. Стоило им предаться лени, пришли варвары, – и до свидания. Тоже одичали.

– Погоди, а Золотая Орда? Там ведь ничего не строили…

– Ты меня не сбивай. Золотая Орда – они как были дикими, так и остались, минуя промежуточную стадию строительства с последующей ленью и утратой Великой Цели. Хотя что-то мне подсказывает, что Великая Цель в тех краях еще возродится. Может, не в Золотой Орде, а где-то рядом… В общем, что хочешь делай, а Идея должна быть. Иначе – одичание. Полное и быстрое. А строить можете что угодно. Хоть коммунизм.

Мысль о построении коммунизма на одном отдельно взятом острове тоже выглядела как-то диковато, а потому Владимир, через некоторое время доведенный внутренним голосом до состояния, когда готов был предпринять все что угодно, лишь бы от него отделаться, от безысходности предложил поискать на острове клад. А что? Остров, судя по всему, находится в стороне, наверняка посещался (а может быть и до сих пор посещается) пиратами, почему бы здесь не оказаться спрятанным сокровищам?

Идея эта вызвала тучу на лице Синдбада по причине тяжких воспоминаний, а у Тахмама – очередную историю.

– Жил в одном городе бездельник один, и звали его Джаза. Ремеслу учиться совсем не хотел, проматывал потихоньку что от родителей осталось. Ну, поднесет кому что иногда, покараулит – так и перебивался. Зато мечтатель был – другого такого во всем свете не сыскать. Все-то ему хотелось клад найти, или там пещеру разбойничью, чтобы жить припеваючи. И надо ж такому случиться, сбылась мечта его – прознал он где-то про шайку, которая вблизи соседнего города промышляет да в горах награбленное прячет. Взял мешки побольше – и подался за кладом.

Ну, про то, как он пещеру заветную разбойничью искал, это история отдельная. А только все ж таки нашел и неподалеку схоронился, чтобы уж наверняка. Несколько дней жил, дожидался все, пока разбойники новую добычу прятать приедут. Те приехали, спрятали, как полагается, слова заветные сказали, – а то, можно подумать, их никто и без них не знает, – и обратно ускакали. Убедился Джаза, что нет никого, подошел к пещере, произнес: «Сезам, откройся!» Открылся сезам, вспыхнули волшебные светильники, показалась пещера, полная несметных сокровищ. Обрадовался Джаза, глаза у него разгорелись, бросился опрометью к золоту да запнулся за что-то и со всего маху треснулся о раскрытый сундук. И так удачно треснулся, что одного переднего зуба – как не бывало. А тут еще сезам за спиной закрылся, и оказался наш Джаза в ловушке.

Только это он не сразу понял. Поначалу принялся он мешки свои золотом, камнями драгоценными и прочими сокровищами набивать. Так набил – не в подъем. Глядит на них, и радуется – наконец-то, думает, и от нужды избавлюсь, и ремеслу обучаться не придется. Мне, думает, добра этого до скончания века хватит, а ежели в рост пустить, то и внукам-правнукам останется. Но вот незадача – набить-то набил, а как унести – не знает. Поволок было один мешок к выходу – тот порвался. Другой поволок – и другой тоже.

Присел на сундук, горюет, не знает, что ему делать. Только слышит – хихикает кто-то. Глянул, а неподалеку от него джинн примостился, сидит, глядит и хихикает.

– Ты это над чем, – спрашивает, – потешаешься?

– Не над чем, – отвечает, – а над кем. Над тобой. Жадный ты больно, да глупый вдобавок. Брал бы себе понемногу, а то ухватил на радостях. Сам видишь – не унесешь ведь.

– Своя ноша не тянет, – заметил ему нравоучительно Джаза, – унесу. Как есть унесу. Вот тебе назло унесу. Открывай дверь.

Вздохнул джинн.

– Ну, дело твое. А дверь не открою. Говори слово, какое положено, и вали отсюда, поскольку бестолочь.

– Сам ты, – отвечает, – бестолочь.

Встает, подходит к двери каменной и говорит: «Сесам, отксойся!» Зуба-то переднего нету, вот и присвистывает.

Джинн так и покатился.

– Нет, – говорит, – так дело не пойдет. Ты четко говори, вот как военачальник команды солдатам отдает. Что это еще за «сесам» такой? Не понимаю!..

Не сразу понял Джаза, что за беда с ним приключилась, а как понял – струхнул. Не знает, что и делать.

А тут джинн еще этот привязался. На ногах стоять от смеха не может, за живот держится, по золоту катается, никак остановиться не может.

– Нечего делать, – говорит, – придется тебе ждать, пока новый вырастет…

И снова катается.

А кладоискателя нашего такой страх обуял – зубы стучать начали, грохот стоит на всю пещеру – акустика там хорошей оказалась.

– Ты бы оставшиеся поберег, – не унимается джинн, – оставшиеся растеряешь – пальцами показывать станешь?..

Так и издевался над бедолагой, пока того разбойники не выручили. Хотели его поначалу наказать примерно, а как узнали всю историю, так тоже обхохотались. Дали Джазе денег, по шее тоже дали как следует, – чтоб не зарился на чужое добро, – и выпроводили. Ну и пароль, само собою, сменили…

Таким образом Великая Идея относительно поиска клада оказалась дезавуированной.

* * *

Мысль, однако, продолжала напряженные поиски, результатом чего явилось простое до гениальности решение проблемы одичания. По крайней мере, временное.

– Послушай, Тахмам, – осторожно спросил как-то вечером Владимир, едва они отужинали. – Ты ведь говорил, что не исследовал остров?

– А зачем? – благодушно отозвался тот. – Разве здесь плохо? Еда есть, вода есть, жилье тоже. Если того, кто здесь жил до меня, нашли, значит, и меня найдут. Вот вы, например, нашли? Жалко только, корабль проворонили…

– То есть, – заторопился Владимир, видя, что Синдбад собирается сказать что-то не очень вежливое по этому поводу, – ты не знаешь ни размеров острова, ни то, что он необитаем…

– Ну, то, что он необитаем, я знаю.

– Откуда?

– Будь он обитаем, меня бы давно нашли.

– Так ведь и ты никого не искал?

– Куда же я пойду? А если потеряюсь? Как мне найти дорогу назад?

– Если по берегу идти – не заблудишься.

– А если волной смоет?..

Синдбад с интересом взглянул на Владимира.

– Ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, – пояснил тот, – что эти звери, которые приходят послушать Тахмама и получить за это фрукты, водятся не везде. А если быть точным, то место их обитания весьма и весьма ограничено. Еще точнее, они живут на Мадагаскаре и прилегающих островах.

– А что такое Мадагаскар? – спросил Синдбад. – Никогда не слышал такого острова. Он где?

– Он под тобой, – хихикнул Тахмам.

Владимир совершенно забыл, что арабское название острова наверняка звучит как-то иначе. И принялся путано объяснять, что Мадагаскар, это такой большой остров около Африки, отделенный от нее Мозамбикским проливом, и что страна по ту сторону пролива носит название Мозамбик. К своему удивлению, он обнаружил, что его познания этой части света глубиной не отличаются, скорее – мелководьем, и относятся, в основном, к периоду английской колонизации. С толку сбивали также романы о пиратах и мультфильм «Мадагаскар», все серии одновременно.

Тем не менее, Синдбад, каким-то чудом, все-таки понял, о чем идет речь.

– Ты говоришь о Джезирете эль Комре, Острове Луны? Сказочно богатом острове, откуда во все концы мира купцы вывозят хрусталь?

Владимир благоразумно промолчал, однако всем своим видом давал на всякий случай понять: «ну да, кончено, о каком же еще острове может идти речь»? Если что, можно было занять позицию: «а я ничего такого и не говорил», что, в общем-то, было бы правдой.

Синдбад в возбуждении вскочил на ноги.

– Эль Комр, Эль Комр… Ну конечно же, эль Комр! Как это я раньше сам не догадался! Так ведь здесь же…

И вдруг сник.

– Мы держали путь в Индию. Как могли мы очутиться на Острове Луны, который никоим образом не лежал на нашем пути?

– Как, как… – Владимир пожал плечами. После чего процитировал: – «Ну, случайно, ну шутя, сбилась с верного путя, так ведь я дитя природы…» (Следующую фразу он, на всякий случай, опустил, вместо этого пожав плечами и вздохнув.) Компаса-то ведь у нас не было…

– Если ты окажешься прав, клянусь всеми островами мира, при первой же возможности… нет, больше никогда не выйду в плавание без компаса.

И они порешили, не откладывая в долгий ящик, на следующий же день рано поутру отправиться исследовать остров.

Однако на следующий день хлынул ливень, продолжавшийся без передышки целых два дня. Сказать, что лило как из ведра, значит не сказать ничего. Вытянутая вперед рука с трудом различалась до локтя, а далее кроме сплошного водяного потока было не видно ничего. Дождь сразу же обозначил еще одну Великую Идею: крыша хижины оказалась совершенно не способной препятствовать проникновению влаги сверху, а наполовину разобранные стены – с боков, так что все внутри промокло до нитки и сразу. Огонь еще удалось сохранить, поместив дрова в котел и прикрыв сверху крышкой, но вот подпитывать его оказалось чрезвычайно сложно. Вдобавок, само место расположение хижины оказалось неудачным, и выливавшаяся из зарослей дождевая вода образовала еще одну речку, текшую прямо через нее. Было удивительно, как Тахмам не столкнулся с подобной проблемой раньше. Или же не попытался ее решить. Нечего и говорить, что два дня непрерывной борьбы только подлили масла в огонь желания убраться с острова как можно скорее.

Однако в самом начале экспедиции возникло небольшое затруднение. Пока шла борьба со стихией, Синдбад при каждом возможном случае довольно нелицеприятно указывал Тахмаму на оплошности последнего относительно ведения домашнего хозяйства. Сейчас же настала очередь Тахмама, который справедливо заявил, что не может доверять в походе человеку, который мало того, что отправившись в Индию, оказался на Эль Комре, так еще и корабль с товарами упустил. Вместе с командой. Хорош капитан, нечего сказать. Последнее его замечание едва не привело к взаимооскорблению действием, но Владимиру кое-как удалось погасить вспыхнувшую было стычку.