Текст книги "Волшебные тавлеи"

8

Следующей гавани они достигли еще через пару дней, без всяких приключений. Без приключений обновили запасы воды и провизии. Владимир по традиции не узнал ничего нового. Отплыли сразу же, стараясь наверстать постоянно упускаемое по причине случающихся казусов время.

Вечером же, стоило Джасиму приступить к одной из бесконечных повестей, случилось презабавное событие.

– Жил-был в некотором селе один бай, – рассказывал Джасим. – Богатый, жадный и несправедливый. Работников, что к нему нанимались, старался обмануть да обобрать. То есть он часть заработанного отдавал сразу, – меньшую часть, – а насчет оставшейся, большей части, завтраками кормил. Приходит к нему работник за долгом, а бай ему: «Нету, говорит, денег, ну просто совсем. Ты завтра приходи, а еще лучше через недельку-другую, я тебе все и возверну». Только дни шли за днями, недельки за недельками, а денег у него все не появлялось. Отчаянное, надо сказать положение создалось, поскольку в том кишлаке кроме как к этому баю и наняться-то было не к кому, а этот на сезон много работников нанимал. Вот и шли к нему, поневоле, поскольку хоть часть денег все-таки выцарапать у него удавалось.

Да только на любую жадину найдется управа, – и на эту нашлась.

Так случилось, что однажды один работник, – назовем его Али, – пришел в очередной раз долг спросить, а бая дома не оказалось. Зато сын его дома присутствовал, который, желая посмеяться над бедняком, сказал ему:

– Ты, говорит, понапрасну ноги не бей. Видел камень, что у наших ворот лежит? И хорошо, что видел. Как только на нем цветы распустятся, так сразу и приходи, все тебе будет сполна.

Делать нечего; повернулся бедняк Али и пошел себе восвояси не солоно хлебавши, идет, плачет. Проходя мимо, на камень глянул, ногой пнул в сердцах; где же это видано, чтобы на валунах цветы зацветали? Идет домой, плачет, и от обиды на бая, и на судьбу свою горемычную…

А тут навстречу ему мудрец на ишаке своем, – ну, тот самый, про которого все знают. Увидел плачущего дехканина и спрашивает, что случилось. Не может ли чем помочь?

Али махнул рукой да и поведал ему все как на духу: и про бая жадного, и про сына его, и про судьбу. Про последнюю дольше всего говорил…

– Всего-то? – улыбнулся мудрец. – Ну, насчет судьбы это не по моей части, а вот насчет долг вернуть, тут я тебе совет дам. Кстати, много тут вас таких, кредиторов байских?

– Много, – отвечает Али, обрадовавшись. Даже слезы у него на глазах пересохли.

– Ну, слушай. Вы вот что сделайте…

На следующий день, едва бай за ворота, сразу несколько дехкан пришли долг спрашивать. Сын бая и над ними посмеялся, и им про цветущий камень сказал. А те, не будь дураки, к кази местному пошли, чтобы он договор составил: как только валун у ворот бая зацветет, в тот же день им все долги будут возвращены, с процентами. Кази посмеялся над простаками (в душе), но договор составил и обещался сам лично у бая подписать.

А тот, как узнал, что сын его понатворил, такую выволочку ему устроил, таких лещей понавешал, что любо-дорого.

– Что ж ты, кричит, наделал? Ты зачем точный срок установил, а? Ежели я раньше говорил: приходи завтра, так я и на другой день мог то же самое сказать. Мол, я тебе про когда сказал? Вот то-то, а ты приходишь сегодня!..

И опять леща!..

Еле-еле кази его успокоил.

– Да что ты, говорит, взбеленился? Где это видано, чтобы валун цветами покрылся?

– А вдруг? – кричит тот. – Мне что же тогда, по миру с сумой идти, что ли?

– Ну, – кази ему, – по миру тебе с сумой пойти не грозит, а коли ты к старости лет ума совсем лишился, возьми молоток, расколи этот валун да выкини. А людям скажешь – стащили, мол. И не заметил, как.

В общем, утихомирил. А как плов подали, так и совсем оттаял. Сына, правда, за стол не пустил.

Дехкане же с того дня за валуном ухаживать начали. Приходят к нему, поливают водой из кувшинов, гладят, даже разговаривают с ним как будто.

Смеялся поначалу над ними бай, потешался, поддеть норовил, а потом обеспокоился. С чего бы это вдруг они за камнем так ухаживать стали? Может, узнали чего, о чем он не догадывается, или же сахира какого пригласили, чтоб его вконец разорить? Стали его тяжкие думы одолевать, похудел он, осунулся и решил, наконец, избавиться от проклятущего валуна, как ему кази советовал. Но лишь только он, под покровом ночи, от всей души приложился к камню молотом, звон раздался такой, что весь кишлак сбежался посмотреть, что случилось. А как увидели покушение на непременное условие уплаты долга, раскричались. Чуть до рукоприкладства не дошло. Однако бай отговорился. Комары, говорит, одолели, спать не дают. Вот, решил разогнать, и случайно по камню вашему стукнул. Да чего ему приключиться может? Вон он, как лежал, так и лежит, только трещинка наверху небольшая образовалась.

Только словам его веры не дали, и некоторое время по ночам дежурство установили, по очереди.

Время шло, история подзабылась, бай успокоился понемногу, потому как, несмотря на то, что поливка камня продолжалась регулярно, никаких признаков близкого цветения не наблюдалось. Как вдруг…

– Послушай, Джасим, – неожиданно вмешался в плавное течение изложения один из матросов. – Рассказываешь ты, конечно, интересно и занимательно, но если собираешься поведать о том, что камень в конце концов зацвел, это будет уже слишком.

Все замерли от такой дерзости. Джасим скептически улыбнулся.

– Значит, ты не веришь в то, что камень может зацвести? – каким-то елейным голосом, словно бы обращаясь к ребенка, спросил он.

– Ага, значит он все-таки зацвел? – обрадовался матрос.

– Ты погоди, погоди, – осадил его Джасим. – То есть, ты, вот так при всех, выражаешь мне публичное недоверие?

– Нет, я не то чтобы… недоверие, – стушевался тот. – Просто в каждом рассказе должно быть ровно столько приукрашиваний, чтобы в них верилось. А вот в камень…

– Хорошо, – Джасим не счел нужным сменить тон. – В таком случае, готов ли ты, вот прямо сейчас, при всех, побиться со мной об заклад? Условия просты: ты залезаешь в воронье гнездо, и прежде, чем я трижды хлопну в ладоши, ты оттуда спустишься, причем по своей воле.

– И ты не будешь рубить мачту?..

– Это кто это здесь собрался рубить мачты?.. – грозно осведомился прикорнувший было капитан, но ему быстро объяснили суть происходящего.

– Не буду.

– И не станешь меня привязывать канатом и сдергивать?

– Не буду.

– Просто хлопнешь три раза – и все? И я сам, по своей воле, слезу?

– Ну да.

– А если нет?

– Обещаю при всех, что буду лично тебе готовить каждый вечер особое блюдо, какое ты пожелаешь. Но если слезешь, ты обязуешься всю неделю мыть казаны вместо меня.

Матрос пожал плечами. Предложение кока было заманчивым, в то время как условия пари не содержали никакого видимого подвоха. Залез, услышал три хлопка, слез, торжествуя победу.

– Ладно, по рукам.

После чего залез в воронье гнездо. Все остальные собрались возле мачты чтобы узнать, кто выиграл пари.

– Удобно тебе там? – спросил Джасим.

– Удобно, удобно. Давай, хлопай, и делу конец.

Джасим широко развел ладони и громко хлопнул.

– Слышал?

– Слышал.

– Слезть не хочешь?

– Нет. Давай, давай, хлопай, не задерживай. Проиграл – так проиграл. Приготовишь мне сегодня дополнительно жареную рыбу по-багдадски.

– Не хочешь, говоришь? Ну, ладно. Пошли, – обратился он к наблюдавшим за всем происходящим матросам. – Надо же про камень досказать…

– То есть как это – пошли? – дружно не поняли все, включая сидевшего в вороньем гнезде. – А хлопать?

– Если ночью не слезет, завтра еще раз хлопну, в это же время. Так что, пошли. А тебе – спокойной ночи.

– Нет, погоди, – заволновался тот, в то время как до прочих начал потихоньку доходить смысл поставленного условия. – Ты же сам говорил: хлопну три раза?..

– Говорил. Но я не обещал тебе хлопать три раза подряд. Так что обустраивайся. Кстати, поскольку он хотел, чтобы на него никакого воздействия извне не оказывалось, чтоб никто ему туда воду и пищу на веревке не подавал!.. Посидит, – поумнеет. Будет знать, как в следующий раз сомневаться и спорить!.. Пошли…

– Да нет, погодите!.. Да что же это такое?!.. Синдбад, ну скажи же ему!..

Но капитан только пожал плечами.

– А что я ему скажу? Надо было заранее все обговаривать. Ты, пока там сидишь, на море поглядывай, кричи, если что…

Команда вновь уселась на палубе в кружок, посмеиваясь и не обращая внимания на доносившиеся сверху обидные выкрики.

– Так вот, – продолжил прерванный рассказ Джасим. – Прошло время, и бай снова забеспокоился, потому как дехкане все чаще и чаще к камню наведываться стали, да еще и охрану выставили, теперь уже на постоянной основе. Наконец, додумался. Приставил лестницу к забору изнутри, забрался на нее и осторожненько выглянул. Глядит, и глазам своим не верит – на камне травка зелененькая появилась. Слабенькая пока, нежная, но все ж таки самая настоящее травка. Того и гляди, в рост пойдет, а там уж и до цветов недалеко…

– Помру здесь, а не слезу, – донеслось сверху.

– И в самом деле. Прошло еще время – показались бутоны, а затем и цветы. Расцвел камень, и пришлось жадному баю, согласно уговору, возвращать деньги работникам, да еще и с процентами…

– Врешь ты все!.. – опять донеслось из вороньего гнезда. – Как есть врешь!..

– Ты либо слезай казан мыть, либо сиди, помалкивай. Помните, я в самом начале про встречу мудреца с Али рассказывал? Так вот мудрец ему и посоветовал, как поступить. Ты, говорит, сходи в горы, найди скалу, на которой цветы растут, достань такой цветок и возьми его корешки. Помести их в трещинку камня, земли насыпь, сколько можно, чтоб не видно было. И поливай. Придет время – зацветет твой камень. Все так и случилось, как мудрец посоветовал…

* * *

Ненадолго прервемся.

Исходя из логики повествования, можно было бы поговорить о литопсах – «живых камнях» или «подобных камню» растениях, открытых (для тех, кто не знает) в 1811 году английским ботаником Бурчеллом в пустынной области Большого Карро и напоминающих собой гальку. Или же о том, почему смоченные водой пальцы не прилипают друг к другу, будучи сжатыми, а медом или сахарным сиропом – прилипают. Но мы, в данном случае, несколько изменим себе, чтобы познакомить читателя с книгой «Цветы в легендах и преданиях», поскольку речь, хоть и опосредованно, но все же шла о цветах.

«Эта книга написана замечательным дореволюционным писателем, автором многих популярных книг о природе Николаем Федоровичем Золотницким и была впервые издана еще в самом начале XX века (Москва, 1913 – СТ). Собранный в ней уникальный материал рассказывает об эстетической и эмоциональной роли самых привлекательных и популярных цветов в жизни людей и даже стран, а также в поэзии разных народов. Рассказы о цветах включают исторические эпизоды, легенды и сказания, в которых реальные факты переплетаются с вымыслом и народной молвой». Имеется современное издание, 2005 года, Москва, «Дрофа-Плюс».

Приводим небольшой фрагмент первой главы, посвященной розе и относящийся непосредственно к Востоку.

«Роза – царица цветов. Ее любили, ей поклонялись, ее воспевали с незапамятных времен. О ней создалось столько сказаний, она играла такую выдающуюся роль в истории человечества, что об этом можно бы написать целые тома. Выберем наиболее характерное.

Самые первые сведения о розе мы встречаем в древнеиндусских сказаниях, судя по которым, она пользовалась в древней Индии таким почетом, что даже существовал закон, по которому каждый принесший царю розу мог просить у него все, чего только пожелает.

Ею украшали брамины свои храмы, ею усыпали путь, по которому должны были следовать во время торжественных процессий божества, ею убирали цари свои покои, ею уплачивали дань и царские подати.

Запах же ее считался в Индии столь приятным, что индийские принцы и принцессы проводили в чудных садах своих вдоль всех дорожек канавки, наполненные розовой водой, чтобы испаряющийся запах роз пропитывал всю окружающую атмосферу и не покидал их даже и на воздухе.

О появлении ее на свете в сказаниях этих ничего не говорится; только в индийских мифах сообщается, что красивейшая на свете женщина Лакшми родилась из распускающегося, составленного из 108 больших и 1.608 мелких лепестков бутона розы. Вишну, охранитель вселенной, увидев эту обворожительную красавицу, укрывающуюся в своей прелестной розовой колыбельке, увлеченный ее прелестью, разбудил ее поцелуем и, таким образом, превратил в свою супругу.

С этой минуты Лакшми сделалась богиней красоты, а укрывавшая ее роза – символом божественной тайны и стала считаться у всех восточных народов священной.

Окутав, как дымкой, весь Восток своими сказаниями, роза нашла главный приют себе в древнем Иране, стране персов, поэты которой написали о ее прелести сотни томов.

По словам одного из этих поэтов, она была подарком самого Аллаха. К нему явились однажды все дети флоры с просьбой назначить им нового повелителя вместо сонливого лотоса (нильской водяной лилии), который, хотя и был дивно красив, но забывал среди ночи свои обязанности правителя. Тогда Аллах, благосклонно их выслушав, внял их просьбе и дал им правительницей белую девственную розу с охраняющими ее острыми шипами.

Когда соловей увидел эту новую чудную царицу цветов, то был так пленен ее прелестью, что в восторге прижал ее к своей груди. Но острые шипы, как кинжалы, вонзились ему в сердце, и теплая алая кровь, брызнув из любящей груди несчастного, оросила нежные лепестки дивного цветка. Вот почему, говорит персидское сказание, многие наружные лепестки розы и по сих пор сохраняют свой розоватый оттенок.

Слово «гюль», роза, для перса и особенно для персианки является очаровательнейшим из слов, и сама Персия у поэтов получила название «Гюлистан» – сад роз. И действительно, здесь всюду розы. Ими переполнены и сады, и внутренние дворы, ими украшены все комнаты, купальни, могилы; без них не обходятся ни одно торжество, ни один праздник.

Особенно же красив бывает проводимый в Кашмире праздник распускающейся розы. Он проходит обыкновенно в то время, когда розы только что начинают расцветать. Тогда отовсюду стекаются в Кашмир молодые люди и, гуляя по улицам с корзинами роз, бросают ими в прохожих. Тот или та, в которых попали розой, считаются счастливцами и обязаны, в свою очередь, дать попавшему в них какой-нибудь подарок. И все с удовольствием отдариваются, так как уверены, что осыпавший их поток роз принесет им счастье.

Из персидских поэтов особенно воспевал розу знаменитый Хафиз, в память чего он даже погребен в местечке Кессер, представляющем самый обширный на всем свете сад роз.

От персов благоговение и любовь к розе перешли и к туркам или, лучше сказать, ко всем магометанам, которые, согласно Корану, верят, что белая роза выросла из капель пота Магомета при ночном его восхождении на небо. Поэтому они приписывают ей очистительную силу, и ни один магометанин не только не позволит себе наступить ногой на розу, но даже если бы ему пришлось увидеть валяющийся на земле лепесток ее, тотчас же его подымет и бережно положит на чистое место.

Вследствие этого, вероятно, очистительную силу приписывают они и приготовленной из нее розовой воде, и султан Саладдин, как известно, снова отняв у христиан в 1189 году Иерусалим, вступил в превращенную крестоносцами в церковь мечеть Омара не ранее, как обмыв весь пол, все стены ее и даже скалы, на которых она была построена, розовой водой. О том, сколько было потрачено этой воды, можно судить отчасти уже по тому, что для перевозки ее потребовалось более 500 верблюдов.

Так же поступил и Магомет II с храмом св. Софии после взятия им Константинополя в 1453 году. Прежде чем превратить этот чудный храм в мечеть, он велел его весь снизу доверху вымыть розовой водой.

Розой увлекался, говорят, даже и великий Конфуций, посвящая свою поэзию ее красоте и запаху и воспевая ее как царицу цветов. Говорят также, что из 18.000 томов, составляющих библиотеку китайского императора, более 500 трактуют только о розе и что в императорских садах она растет в таком количестве, что цветы ее дают ежегодно более нежели на 50.000 франков эссенций.

Интересное применение имеют еще в Турции лепестки роз, особенно же розовых. В них обертывают или, лучше сказать, ими осыпают в сералях новорожденных, и только за неимением их употребляют для этой цели напоминающий их своим цветом розово-красный газ, который вследствие этого, как известно, ежегодно выписывают в Турцию и Египет целыми тысячами аршин».

Во время остановки в следующем порту Синдбад решил составить Владимиру компанию и отправиться к наимудрейшему за советом, как в максимально короткие сроки достичь желанной Индии с минимальным количеством приключений по дороге. Базара, однако, им достичь не удалось, поскольку путь на небольшой площади был прегражден волнующейся толпой, живо обсуждавшей какое-то важное дело.

– Извините, любезнейшие, не могли бы вы объяснить только что прибывшим в ваш замечательный город чужестранцам, что происходит? – обратился капитан к стоявшим на краю толпы, поняв, что вперед им не пробраться.

– О любознательный путешественник, – последовал ответ. – Видишь ли, причина заключается в том, что наш падишах, да живет он еще сто лет, решил произвести небольшой текущий ремонт своего дворца, в том числе сменить давно надоевшие ему двери с рисунком цветочков. Он захотел видеть на их месте сцены охоты, для чего позвал к себе лучшего мастера этого города по изготовлению дверей. Однако наш мастер, – да будет тебе известно, чужестранец, лучший не только в нашем городе, но и еще в некоторых, откуда к нему наведываются сделать заказ, – несколько рассеян. Вот и сегодня, случилось так, что свою мерку он забыл дома, и нужный размер определяет шириной расставленных рук. Замерив таким образом дверь, он отправился к себе домой, держа ладони раздвинутыми.

На его беду, на этой площади недавно выкопали колодец, и он, зазевавшись, как раз в него и угодил. Когда его вытащили в первый раз, то выяснилось, что он помогал тащившим руками, в результате чего снятый размер был утрачен. Вторично отправившись к падишаху, извинившись, он снова снял мерку, после чего опять-таки угодил в колодец.

Теперь задача изъятия его оттуда осложнилась тем, что он наотрез отказывался помогать и кричал, чтобы его каким-нибудь образом подцепили, но так, чтобы мерка при этом не сбилась. Попробовали было цеплять его багром, но ограничились тем, что порвали на нем халат. Другие способы, в том числе забрасывание веревки с петлей на руки, также результатов не принесли. По причине того, что вместо реальной помощи, пострадавший ограничивался ехидной критикой снизу, его чуть было не оставили в колодце насовсем, но одумались – очень уж нужна вода. В конце концов, принесли два больших деревянных крюка на веревках, зацепили его под мышки и с превеликим трудом достали. На радостях он полез обниматься и мерку сбил.

Явившись в том виде, в котором был вытащен, к падишаху в третий раз, мастер вызвал неудовольствие, – у правителя как раз начался большой той, собралось множество гостей, – и поставлен в известность, что этот его замер последний, и что в следующий раз его пустят сюда только с готовым заказом. В противном случае, может не приходить вообще. Чтобы избежать неприятностей, он попросил кусок палки размером с дверь, который был для надежности привязан ему к растопыренным рукам; таким образом, у него оказалось в наличии сразу две мерки – палка и расстояние между ладонями.

Отправившись в обратный путь, он избрал другую дорогу, зазевался, свернул не туда и в третий раз оказался в колодце. В настоящий момент он там застрял, и после бесплодных попыток вытащить, решено смазать его маслом, для чего послано на базар за парой-другой кувшинов.

Стало понятно, что продолжать путь на базар не имеет никакого смысла, поэтому Синдбад вежливо осведомился, где они могут найти наимудрейшего.

Наимудрейшим в городе оказался звездочет, живший, вопреки традиции, не во дворце падишаха, а приблизительно в фарсанге от городской стены. Это объяснялось тем, что, будучи представителем славной династии звездочетов, он, вознамерившись прославить падишаха, а заодно и дело, которым служил верой и правдой, счел для этого рамки уже существовавшего дворца непозволительно узкими, после чего выпросил себе в вечное владение участок земли за городом. Там он отгрохал дворец, целиком посвященный науке, в котором жил сам и предполагал принимать симпозиумы, до чего руки пока еще не дошли. Во время строительства к участку звездочета оказалось прирезанным близлежащее село с его жителями, участвовавшими непосредственно в возведении, а теперь обслуживавшими его обитателя. Заодно и оазис, примыкавший почти к стенам дворца, первоначально обнесенный высокой изгородью – чтобы уберечь при строительстве. На всякий случай у входных ворот поставили охрану, исправно взимавшей плату за пользование находящимися внутри ограды тенью раскидистых пальм и прохладной водой небольшого озера. Возмущенным жителям объяснили, что это делается для их же пользы, что собираемые с них деньги идут на улучшение оазиса, после чего возмущение сразу же улеглось.

Пока же, в ожидании грядущих симпозиумов, звездочет, мудро рассудив, что звезды – звездами, а надо и о людях позаботиться – открыл по всему городу и его окрестностям множество чайхан, а получаемые средства расходовал исключительно на благотворительность и поддержание дворца в прекрасном состоянии.

Владимир и Синдбад шли по дороге, петлявшей между холмами, перебрасываясь ничего не значащими фразами на различные темы, и одолели уже приблизительно половину расстояния, отделявшего их от дворца звездочета, когда внезапно обнаружили на обочине арбу, груженую в избытке плодами сельского хозяйства, – а именно овощами и бахчевыми культурами, – и рядом с ней невзрачно одетого мальчика, лет десяти-двенадцати. Больше нигде никого видно не было, даже между оглоблей арбы.

– Ты чего здесь один делаешь? – спросил Синдбад. – Где родители?

– Мамка дома по хозяйству, а отец в поле, – деловито ответил мальчик.

– А ты здесь, посреди дороги, один… Ничего не понимаю… – помотал головой капитан.

– Так чего тут понимать-то? Я уже взрослый, помогаю вот. Арбу домой везу…

– Да как же ты ее везешь-то? Ты ее что же, сам толкаешь, что ли?..

Мальчик кивнул.

– Умаялся только очень. Ну да ничего, отдохну, – и дальше…

– А живешь где?

– Вон там, – мальчик махнул рукой в сторону города.

– Понятно… – протянул Синдбад, подошел к арбе и попробовал ее провезти. Сдвинув ее на несколько шагов, он вернулся. – Как же ты ее?.. Ведь неподъемная совсем!..

– Своя ноша не тянет…

И шмыгнул носом. Тощенький, взъерошенный, напоминающий воробья, – ну как такому не помочь? Владимир и Синдбад переглянулись, вздохнули, подошли к арбе и ухватились за оглобли.

– Давай, показывай дорогу, – буркнул капитан.

Начальный этап они преодолели довольно легко, поскольку тащили тяжело груженую арбу под горку, дальше возникли некоторые затруднения. Синдбад, рассуждавший о том, как это хорошо, что детей с самого раннего возраста начинают приучать к нелегкому труду дехканина, затем несколько сник и сменил тему, на: «как это плохо, что дехканин, надрываясь день и ночь, не может скопить достаточно денег и купить себе осла». Потом и вовсе замолчал.

Мальчишка какое-то время вышагивал рядом, затем исчез, по всей видимости, вспомнив, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти.

…Когда они, наконец, прибыли к месту назначения, обоих было – хоть отжимай, да и устали преизрядно. Присев на скамеечку возле стены, в теньке, глядели, как мальчишка деловито обходит арбу, осматривая ее со всех сторон, проверяя, все ли в порядке и бормоча непонятное: «А ведь отец не соврал-то… Чудно…»

– Что ты там бормочешь? – не выдержал в конце концов Синдбад.

Мальчишка остановился.

– Я говорю, не соврал мне, отец-то. Он меня сегодня в первый раз с собою взял, потому, уж больно урожай хороший уродился. А так я обычно матери по дому помогаю. Нагрузил он арбу и говорит: «Ты с этой домой отправляйся, а мы пока с твоим братом еще нагрузим». Мы у соседей еще две арбы заняли, во временный обмен на ишака…

– Как, на ишака? – не поверил своим ушам капитан. – У вас что же, ишак имеется?.. Что же ты…

– Ну да. Вот и я отцу сказал: «Как же я в одиночку такую тяжеленную арбу до дома довезу?» А он мне в ответ: «Не беспокойся, говорит, посиди тут, у дороги, подойдет к тебе какой-нибудь ишак, спросит человеческим голосом, не нужна ли тебе помощь. Отвечай так, как я тебя научу, он и поможет. Я думал, соврал, отец-то; сижу, жду, когда ишак придет. А пришли вы… Но все равно, спасибо. Ишака только жалко…

– Это еще почему? – на Синдбада было жалко смотреть.

– Ну как почему? Придет, а меня нету. Расстроится, наверное… Ой!.. Кажется, брат вторую арбу везет!..

Синдбад с Владимиром, не сговариваясь, разом повернулись и посмотрели вдаль, на дорогу. В самом деле, вдали показались два человека, тащившие аналогичным образом груженую арбу. Переглянулись, вздохнули.

– Не расстроится твой ишак, – как-то печально произнес капитан. – Считай, что он пришел и помог. И даже не один, а два…

– Четыре, – буркнул Владимир.

– Четыре, – согласился Синдбад.

От желания посещения звездочета не осталось и следа.

…Впрочем, и лимит приключений на сегодня исчерпан не был. Обратно они шли через базарную площадь, с традиционной чайханой и огромным чинаром. Рядом с чинаром виднелась опрокинувшаяся груженая арба, ее оглобли уходили вверх, а из кроны дерева торчали четыре ишачьих ноги.

Синдбад остановился, как вкопанный.

– Жарко сегодня, – пожаловался он, снял чалму и провел рукой по совершенно сухому лбу. Оглянулся вокруг: никто не обращал на происходящее ни малейшего внимания. Тогда он приблизился, еще раз оглянулся по сторонам, а затем опасливо глянул вверх, смешно вытягивая шею. Сомнений быть не могло: там, наверху, находился ишак, с удовольствием лопавший сочную листву.

Владимир потянул его за рукав.

– Синдбад, пойдем, ну его, – сказал он. – Мало нам одной истории? Может, он там живет. Может, у него там гнездо…

Но капитан, привыкший доводить дело до логического конца, решительным шагом направился к чайхане. Владимиру ничего не оставалось, как последовать за ним.

Подойдя к первым сидевшим за дастарханом посетителям, поздоровавшись, пожелав всех благ в настоящем и будущем, Синдбад, немного помявшись, все-таки осведомился, что происходит на другом конце площади и почему никому до этого нет дела.

– Эка невидаль, – был ответ. – Это мельник Али придумал. Сами видите, травы на площади нету, а дерево есть. Вот он и нагружает арбу с таким расчетом, чтобы она, опрокинувшись назад, поднимала ишака к листьям. Пока Али чай пьет, ишак пасется. А как только наестся вдоволь, потяжелеет, снова на землю опустится – значит, пора ехать.

– А если не наестся? – как-то неуверенно спросил капитан. – Ну, или не потяжелеет? Вдруг ему листьев не хватит?

– Так на этот случай у Али лестница имеется, она с той стороны арбы привязана, отсюда не видно. Он ее к ишаку приставляет, садится на него верхом, опять-таки опускается на землю и едет себе домой.

– Кажется мне, что сегодня мы будем иметь больший успех, нежели Джасим, – пробормотал капитан, и они отправились на «Золотого ишака», на каковой и прибыли непосредственно к ужину.

Однако вместо обещанной рыбы, Джасим приготовил цыплят со специями и овощами, дивный аромат которых ощущался даже на берегу. Рыболовов же, как выяснилось, постигла неудача.

Джасим отдал соответствующее распоряжение и пару лепешек в качестве наживки двум матросам, а затем еще и Хакиму, – так звали матроса, проигравшего пари и все-таки покинувшего воронье гнездо. Причем последнему, в том случае, если его улов окажется больше, чем суммарный улов двух остальных рыболовов, будет даровано прощение, а именно: драить казаны ему придется только четыре дня. Однако, не смотря на то, что рыба под килем в полном смысле кишмя кишела, – Джасим решил, при наличии такого ее количества, сэкономить денежные средства, – она, по большому счету, не клевала и, следовательно, не ловилась. Время близилось к ужину, когда выяснилось, что первый матрос не поймал ничего, а второй – еще меньше.

– Погоди-погоди, – прервал его на этом месте Синдбад. – Это как прикажешь понимать: меньше чем ничего?

– Очень просто, – пояснил кок. – Какая-то шальная рыбина так дернула снасть, что он ее упустил.

Что же касается Хакима, то он поймал не больше, а даже меньше, чем первые два вместе взятые.

Синдбад опять встал в тупик.

– Как можно поймать меньше двух первых вместе взятых, если они ничего не поймали?

Это также объяснилось весьма просто. Еще одна шальная рыбина не только утащила снасть Хакима, но и послужила причиной его падения в воду с борта, на котором он сидел. Помимо упущенной снасти, он, вдобавок, утопил свою чалму.

На матроса, уныло тащившегося в этот момент мимо них, жалко было смотреть, и Джасим, неожиданно даже для самого себя, вдруг проявил милосердие.

– Слушай, Хаким, понимаю, сегодня не твой день, но все-таки… Я приготовил цыплят на всю команду – каждому по одному, и еще несколько – на всякий случай. Так вот, если отгадаешь, сколько этих «несколько», я обоих отдам тебе.

– А не врешь?.. – Хаким глянул на него с подозрением, ожидая очередного подвоха.

– Пусть меня никогда больше не допустят к казанам, если я нарушу свое слово!..

Хаким задумался. Синдбад, Владимир и Джасим, переглядываясь, ждали его ответа.

– Э-э-э… Может быть, пять? – с надеждой спросил матрос.

– Зря я тебя спросил… – пробормотал кок, после чего неожиданно гаркнул во всю силу своих легких: – Ну, чего ждем? Прошу к дастархану, пока не остыло!..

* * *

Распространение информации – явление темное и вещь в себе. Каким образом команде стало известно о приключении Синдбада и Владимира, – лежит в области догадок, однако в том, что известно стало, не может быть сомнений, ибо свой обычный вечерний экскурс Джасим, стараясь не глядеть их в их сторону, начал с рассказа об ишаке.

– Всем вам, конечно, известно о том, как дерево пришло в суд свидетельствовать по делу, – сказал он. – Помните? Ну, как кади, отправив одного из тяжущихся к дереву с приказанием передать ему повеление явиться в суд, задал оставшемуся, спустя время, как бы между прочим вопрос о том, успел ли первый дойти до него. Ответ второго говорил о том, что вопреки его прежним утверждениям, – что, мол, не знает он никакого дерева, – о дереве он все-таки знает. Благодаря чему и был выведен проницательным кади на чистую воду. Вспомнили? Так вот.

Случилось это в соседнем кишлаке, я тогда еще совсем маленьким был. У одного дехканина украли ишака. А поскольку жил он так, что о существовании плова вспоминал лишь тогда, когда проходил мимо забора, за которым тот готовился, ощутив приятные запахи, – сильно опечалился, поскольку покупка нового для него было несбыточной мечтой.