Текст книги "Волшебные тавлеи"

– Видели, небось, – начал он, – главный корабль нашего халифа – «Грозу морей»? А машины боевые на его борту?

Так вот. Выпало мне однажды везти одну такую машину. Куплена она была за большие деньги, потому – усовершенствованная. Ее, с помощью какого-то архимедова винта, поворачивать можно было. Прежние модели, их как поставил, туда и пуляют, а эта… Вот ты ее установил, скажем, в направлении на север, метал-метал, а противник твой, не будь дурак, переместился на запад. Так у этой баллисты рычаг специальный имеется: ты его крутишь, она и поворачивается; не вся, конечно, только та часть, что над основанием. Крутишь ты его, глядишь – вот она уже у тебя тоже на запад смотрит, в сторону противника, можешь снова в него камни, или что там у тебя, бросать. А второй винт, он ее вверх-вниз поднимать-опускать может. И другое усовершенствование было. Прицел оптический. У нее возле рычага, которым камни пуляют, на палочке, и в вертикальном столбе-опоре по проволоке железной изогнутой приспособлено. Вот ты теми винтами архимедовыми крутишь, а сам сквозь проволоки смотришь. Как только изгибы эти совместятся в правильный восьмиугольник, так сразу и стреляй без промаха. В два раза точнее, чем предыдущие.

– Это почему же в два раза точнее? – спросил кто-то.

– Потому как в прежних моделях надо было квадрат совместить. У квадрата четыре стороны, а у восьмиугольника – восемь. Четыре, будучи взяты дважды, составляет восемь. Ты что, складывать не умеешь?..

На любопытного зашикали, тот притих.

– Ну вот. Погрузили, принайтовали к палубе, повезли. Откуда и куда – говорить не буду, потому – военная тайна. И дали нам в придачу к боевой машине старого опытного воина с огромным щитом, чтобы новобранцев обучить пользованию орудию, только он спал все время в трюме на мешках. Совсем немного до порта назначения оставалось, как вдруг сразу две напасти: и волнение на море поднялось, и пираты берберийские ниоткуда возьмись. А мы как раз без оружия и не готовы. Всего-то и вооружения – одна сабля на всех, да и то у капитана. Ему ее в качестве парадной формы одежды выдали, причем не затачивали на всякий случай, чтобы и сам не порезался случайно, и других не порезал. А пираты, они на то пираты и есть: вооружены до зубов, из луков стреляют, камнями из пращей кидаются, крюки абордажные готовят. Правда, по причине морского волнения, не все у них ладно выходит: стрелы с камнями летят куда попало, веревки с крючьями путаются, и никак-то они подойти не могут, чтобы бортами сблизиться. Зато орут, угрожают, – это без промаха.

Тут мы вспомнили, что у нас имеется старый опытный воин, решили к нему за советом. Разбудили его, сообщили обстановку.

– Ну, говорит, тут и думать нечего, сдаваться надо. Белый флаг на мачту, почетная капитуляция – и все дела. Я, говорит, старый опытный воин, я всегда знаю, какой дорогой бежать. А тут – куда побежишь? Море кругом… Только вот насчет условий капитуляции погодите, сейчас поднимусь, сам гляну.

Взял он щит, такого размера, что за ним пять человек спокойно укроются, – и как только он таскал? – выбрался на палубу, и, значит, прикрываясь, просеменил к борту. Выглянул осторожно, и тут – на тебе! – какой-то камень, пущенный из пращи, аккурат угодил ему прямо в лоб. Он вытянулся и – брык – на палубу, только вот что значит боевая выучка, пока падал, щитом так накрылся, не подберешься. Неужели, думаем, все, отплавался-отвоевался? Последняя надежда, можно сказать, и та, прямо на наших глазах…

Делать нечего, подняли белый флаг, ждем указаний. А те никак крючья закинуть не могут, чтоб абордажным способом к нам на борт перебраться. Плюнули на это дело, в конце концов, и говорят.

– Мы, говорят, первый раз в море вышли, до этого все больше на суше промышляли. Потому и не получается как следует. Ну да это ничего; подучимся, в следующий раз, как нас встретите, мы посноровистее будем. А пока – не взыщите, новички мы в этом деле. Вы вот что сделайте: вы там деньги, драгоценности, еще что, в мешки упакуйте – и нам сюда на палубу бросайте, как поближе подойдем. Побросаете, и можете плыть себе дальше беспрепятственно. Только вы уж все отдавайте, как есть, по-честному.

Пока переговаривались, они вроде как и впрямь поближе и поудачнее подобрались. Теперь наши корабли рядышком оказались и на волнах: вверх-вниз. То есть: они – вверх, мы – вниз. Так что бросить чего-нибудь к ним на палубу и не промахнуться – это запросто.

И тут смотрим – щит шевелиться начал, съезжать в сторону. Только это пока что шишка на лбу росла у нашего воина, сам-то он чуть погодя оклемался. Оклемался, сел, потрогал лоб, да и говорит.

– Нет, говорит, ну там вообще, нормальные люди собрались? В такой щит – и промахнуться. Обязательно в физиономию засветить… Таким, говорит, капитулировать – позор несмываемый. Спускайте белый флаг, он нам еще пригодится. Вот я там в трюме кувшины такие высокие видел. Что в них?

А это мы маслом оливковым запаслись, на продажу.

Он как услышал, повеселел.

– Тащите, говорит, ваше масло, и кидайте к ним на палубу, сейчас посмотрим, кто из нас белый флаг вывесит.

Пираты видят, – мы сдаваться раздумали, – осерчали.

– Ну, все, говорят, теперь вам всем крышка. Дайте только бортами сойтись!.. Мы к вам со всей, можно сказать, душой, а вы – вон оно как!.. Вот и делай после этого людям добро.

И снова начали амуницию свою абордажную готовить.

Только и мы не зевали. Кое-как повытащили те кувшины с маслом из трюма и ну к ним на палубу метать, когда выше них на волне оказывались. Видели бы вы, что там началось!.. Мало того, вода через борта попадает, еще и масло добавилось. Разве тут на ногах устоишь?.. Кувыркаются, перекатываются то туда, то сюда…

А воин, старый и опытный, в раж вошел.

– Капитуляция? – кричит. – Мы вам сейчас такую капитуляцию покажем, вовек не забудете!.. Тащи, ребята, из трюма все, что не жалко!.. В плен не берем!..

В трюме же у нас сыр сохранился. Он, как бы это помягче сказать, был вроде того, что брат нашего капитана Синдбада нам удружил. Мы сразу, как только обнаружили его состояние, выбросить хотели, а потом заставили бочками, кувшинами, мешками закидали, и как-то позабыли о нем. Теперь как раз и настал его звездный час…

Сначала противник сопротивлялся и грозился, когда первая «ароматная» партия достигла их палубы, затем взмолился о пощаде, но мы уже не могли остановиться, воздавая ему сторицей за испытанный страх. Головки сыра, по твердости не уступающие камню, и обладающие такой же поражающей способностью благодаря специфическому запаху, сыпались на палубу пиратского корабля подобно граду. Пока не случилась совершенно непредвиденная вещь…

Какой-то круг сыра, обладавший меньшей твердостью прочих, случайно оказался на абордажном крюке, болтавшемся у пиратов за бортом. Некоторое время он оставался там невостребованным, как вдруг из морских глубин показалось какое-то чудовище, ухватило приманку и пустилось наутек, увлекая за собой корабль с пиратами. Какое-то время мы их видели, но потом они совершенно исчезли с глаз долой. И что с ними сталось – не знаю.

Кстати сказать, я в той битве особым образом отличился. Я, когда их корабль мимо нас на волне поднимался, их предводителя несвежей сметаной осрамил. Метнул кувшин, он его саблей раз – напополам, – а сметана ничего, долетела…

* * *

Приведем здесь небольшое сообщение, взятое нами на сайте «Морская газета» (gazetam.ru), автором которого является капитан 1 ранга Вадим Кулинченко, ветеран-подводник. В том или ином виде этот факт приводится во многих источниках, но мы, конечно же, отдаем предпочтение человеку, всю свою жизнь посвятившего морю.

«В августе 1841 года произошло морское сражение между флотами Уругвая и Аргентины. Уругвайским флотом командовал американский адмирал Джон Ко, а аргентинским – британский адмирал Уильям Браун. В разгар сражения уругвайскому командующему флотом доложили, что кончились ядра. Он уже собирался капитулировать перед аргентинцами, когда поступил доклад, что в трюмах кораблей обнаружен большой запас голландского сыра в головках, от долгих лет хранения сделавшегося, как камень. Диаметр головок сыра совпадал с диаметром ядер, и сообразительный адмирал Ко приказал зарядить пушки сыром. И как только уругвайцы произвели пробный залп по аргентинским кораблям, те обратились в бегство, решив, что уругвайцы применили секретное оружие…

Головки сыра, ударяясь о борта и палубы кораблей аргентинцев, превращались в пыль, от которой экипажи начинали неудержимо чихать. Уильям Браун принял это за применение противником секретного оружия. Так обычный голландский сыр помог уругвайцам одержать значительную морскую победу».

* * *

Пару дней плавание проходило без приключений, а на третий, желая сократить путь, капитан приказал вести «Золотого ишака» между двух небольших островов, ориентируясь на видневшийся за ними вдали третий. Вскоре выяснилось, что, во-первых, островов гораздо больше, во-вторых, между ними наличествует огромное количество отмелей, а в-третьих – присутствует довольно сильное течение. Пришлось спустить почти все паруса, оставив малый для маневренности, и следовать течению, стараясь слишком не отклоняться к берегу. Дозорные расположились по обеим бортам и до боли в глазах всматривались в прозрачную воду, просто кишевшую разноцветными обитателями, и, увы, песчаными банками. Так они плелись черепашьим шагом, пока из вороньего гнезда не раздался истошный вопль: «Человек за бортом!»

Действительно, где-то в половине кабельтова от «Золотого ишака» прямо по курсу наблюдалась выступающая чуть менее чем на половину бочка, в которой находился вполне себя прекрасно чувствующий человек, судя по тому, что никаких сигналов бедствия не подавал и привлечь внимание к своему положению не пытался. Плыл себе и плыл, следуя воле течения и слегка покачиваясь на небольшой волне. Как только позволило сократившееся расстояние, он соизволил обратить внимание на приближающийся корабль, приветливо приподнял чалму, поздоровался и осведомился, в каком направлении тот движется. Получив в ответ взаимное приветствие и неопределенное: «вон туда», человек любезно попросил подбросить его до острова, находившегося по курсу. После чего был поднят на борт. Вместе с ним была поднята бочка, а также десятка три-четыре кокосов, связанных лианами наподобие гирлянд и прикрепленных к этой самой бочке.

В ответ на недоуменные взгляды команды Джамиг, – так звали находившегося в бочке человека, – пояснил, что работает почтальоном, а то, что они видят – ценные бандероли, которые он взялся доставить попутно с письмами. Как оказалось, пользуясь тем, что течение между островами не меняло своего направления и скорости движения со времени их заселения, местные жители использовали его в качестве транспортного средства для доставки почты. Один раз в несколько дней почтальон, собрав письма и посылки, в определенное время садился в бочку. Его на лодке буксировали в туда, где его подхватывал поток, после чего он благополучно дрейфовал к месту назначения. Там его ждала другая лодка, которая доставляла почтальона на берег. С другой стороны острова-адресата течение обратным порядком возвращалось к острову-адресанту, с ним почтальон и возвращался. Обычно это не доставляло хлопот, но сегодня день был особенный, – праздник Молодой Луны, – поэтому пришлось прихватить с собой кокосы, внутри которых содержались подарки.

На вопрос, о какой молодой луне идет речь, поскольку уже третий день наблюдалось полнолуние, Джамиг поведал, что на острове-адресате живут по лунному календарю, но, поскольку вносить поправки для приведения этого календаря в полное соответствие с фазами луны никто не стал, он некоторым образом сбился, что, впрочем, нисколько не умаляет его достоинства. Попутно выяснилось, что почтальон собирался прибыть на место встречи около полудня, солнце уже клонилось к закату, а он не проявлял ни малейшего беспокойства. Дело в том, пояснил словоохотливый Джамиг, что хотя на острове-адресанте живут по солнечному календарю, дела с внесением поправок там обстоят столь же дурным образом, в результате чего «также наблюдается небольшое несоответствие» солнечных часов положению солнца.

Это все ничего, заявил почтальон ошарашенной команде, поскольку где-то там (он махнул рукой вокруг себя) имеется странная линия, пересекая которую в одном направлении, оказываешься во вчера, а пересекая обратно, в завтра. Жители островов, через которые проходит эта линия, специальным образом отметили ее раковинами, но это все равно их не спасло. Поскольку селения их расположены по разные стороны этой черты, а ходят они друг к другу часто, по нескольку раз в день, то запросто можно встретить годовалого дедушку, прогуливающего столетнего внука, ибо возраст свой они определяют по количеству дней, прошедших от рождения.

Когда Джамиг дошел до этого места, послышался крик, призывающий почтальона. Он был передан встречающим его почтовым служащим, равно как и бочка с кокосами. Бросить якорь и заночевать Синдбад отказался наотрез, отговорившись тем, что ужасно спешит, а на самом деле, – как пояснил он, едва остров отдалился настолько, что его нельзя было услышать ни с лодки, ни с берега, – из-за боязни заблудиться во времени.

Ну а традиционные вечерние истории не заставили себя ждать, только на этот раз лавры рассказчика попытался оспорить джинн.

– Жил-был в Багдаде купец один. Очень богатый. С караванами ходил аж до самого Самарканда. И было у него три сына. Два еще туда-сюда, в смысле сметки купеческой – мешок мимо арбы не положат, а вот что до остального… Ну а третий, как водится, обоих первых перещеголял. Вот настала пора купцу завещание составлять. Созвал он родственников, знакомых, кади пригласил, чтобы все честь по чести зафиксировать.

– Так и так, – говорит, – сыновья мои родные. Долго я думал, и наконец решил. Ну и дураки же вы все… Нет, я не то хотел сказать. Я хотел сказать, что чем распылять богатство, которое после меня вам достанется, в шесть рук, пусть оно распыляется только в две, дольше хватит. – И, видя, что сыновья его не понимают, вздохнул и пояснил: – Слова мои значат, что только один из вас, самый разумный, получит все мои движимое и недвижимое имущество, а двое оставшихся будут у него караванщиками, пока не разбогатеют, что вряд ли. Поэтому тот счастливчик, кто все получит, будет содержать их как полагается, пока… В общем, содержать. А они – работать. И чтобы определить, кто из вас, бестолочи, самый разумный, я сейчас тут при всех устрою вам испытание, чтобы без обид было. Кто испытание одолеет, тот и наследник. Всем все ясно?

Сыновья кивнули дружно и ждут, что такое за испытание будет.

– Вот, – говорит купец, – есть у меня пять шапок разноцветных. Три черного цвета, а две синего. Сейчас я каждому из вас надену на голову по шапке, а два оставшиеся спрячу в сундук. Кто отгадает, какого цвета у него на голове шапка, тот и наследник. Понятно?

Те опять дружно кивнули.

– Ну, говорит, закрывайте глаза.

Те закрыли.

Надел он им шапки, оставшиеся в сундук спрятал, сел на него для верности, и говорит:

– Вот теперь можете открыть глаза.

Те открыли.

– Минута, – говорит, – на размышление.

И сидит себе, лошадку деревянную в руках крутит.

– Ну, какого цвета у тебя шапка на голове? – спрашивает первого сына, когда минута истекла.

– Откуда же мне знать? – пожал тот плечами. – У меня глаз на затылке нету…

– Понятно… – протянул купец. – А у тебя? – спрашивает он таким же образом второго.

И получает точно такой же ответ.

Снова говорит: «Понятно…», и – к третьему сыну.

А тот шапку снял, посмотрел, отцу протягивает.

– Да вот, говорит, батюшка, как есть черная.

Все рты пораскрывали – отгадал ведь, шельмец!.. А купец руками замахал.

– Нет, говорит, так дело не пойдет! Мне нужно, чтобы вы умом дошли, не снимая шапок. Понятно? А потому, повторим испытание. Только условие будет другое. Должны вы будете сказать не какого цвета шапка у вас на голове, а какого цвета шапки у меня в сундуке. Шапок с головы не снимать! – И кулак на всякий случай третьему сыну продемонстрировал.

Перемешал шапки, сказал «отвернитесь», надел, убрал в сундук, сел сверху, отдал команду: «Развернись! Поехали!» и опять сидит лошадку в руках крутит.

Истекла минута, он первого сына спрашивает:

– Ну, кандидат в наследники, какого цвета шапки?

А тот ему:

– Откуда же мне знать, батюшка? Не видно мне, – ты ж на них сидишь…

И второй также ответил. А третий сын помялся немного, да и отвечает:

– Ты, говорит, батюшка, в сундук свой две черные шапки положил.

Все опять поразились. Снова ведь угадал!..

Купец аж прослезился на радостях.

– Все, говорит, тебе оставляю, вот, видишь, бумаги все подписываю, а теперь рассказывай, как тебе своим умом такую задачу решить удалось, ты ведь по сравнению со своими братьями того…

Покраснел сын, мнется, не знает, что и сказать.

– Ладно, улыбается купец, сам за тебя расскажу. Хотя, должен признаться, задачка-то у тебя попроще была, чем у братьев твоих. Тебе, можно сказать, повезло. Потому как у них на головах по синей шапке было, а у тебя – черная. Вот ты сразу и вычислил, потому как синих шапок всего две было, и обе они на головах оказались, значит – в сундук я убрал черные. Правильно?

А тот рот раскрыл от удивления.

– Да у меня, батюшка, за спиной блюдо серебряное висит; я, когда отворачивался, в нем и видел, какие шапки ты в сундук прячешь…

Теперь уже купец рот раскрыл, а что делать? Видно, судьба такая, третьему сыну в наследниках ходить, раз он дважды испытание прошел…

* * *

Дождавшись, когда смех умолкнет, воодушевленный достигнутым успехом, джинн продолжил закрепление успеха на ниве рассказчика.

* * *

– Вез как-то один гончар горшки в город на продажу. Везет себе, песенки поет, небо чистое, солнышко светит, птички поют, настроение прекрасное. До самых городских ворот было прекрасное, пока его стража не остановила.

– Что, спрашивают, везешь?

– Да вот, отвечает, горшки везу, на продажу.

Посмотрели они на него, на горшки, снова на него, переглянулись промеж себя и как захохочут.

– Нет, хохочут, вы видали? Горшки он на продажу везет!

И не пропускают.

– Ты, говорят, либо умом немножко того, либо опозорить нас хочешь. Где же это видано, чтобы у горшков горлышка не было?..

А гончар, надо сказать, продукцию своего изготовления на арбу вверх донышками поставил, вот и вышло, что как бы у нее горлышка и нету. Пытается он что-то объяснить стражникам, а те – ни в какую. Народ собрался, разобраться пытается в происходящем. Наконец кто-то взял один горшок, пощупал его и говорит:

– Этот мастер, говорит, или вовсе не мастер, или смеется над нами. У этих горшков мало того, что горлышка нету, у них еще вместо донышка – дырка. Что можно в таком горшке, с позволения сказать, держать?..

Посмотрел народ, убедился, что правду этот кто-то сказал – ни горлышка, ни донышка – нет как нет. Стали над гончаром потешаться, кувшины ему разные показывать, другие горшки – вот, мол, как делать надо. А ты чего понаделал? Какая муха тебя укусила? В общем, обсмеяли его с головы до ног, на сто лет вперед. Он уж и не знает, куда деваться, как объяснить. Перевернул свой горшок, чтоб показать, что он такой же, – ему чуть шею не накостыляли.

– Нет, говорят, вы видели? Он еще и издевается!.. Хочет свой товар никудышный пристроить!.. Давай, поворачивай оглобли, а не то…

Делать нечего, повернул гончар оглобли и домой воротился. А на следующий день опять в город подался, с тем же товаром, только поставил его «правильным» образом. Повинился на всякий случай перед стражниками, так и так, мол, действительно, что-то на меня вчера затмение нашло, не то привез.

Осмотрели они продукцию.

– Вот теперь все соответствует: и горлышки на месте, и донышки. Не то, что вчера… Можешь проезжать и торговать, только впредь уж повнимательнее будь: мы на то здесь и поставлены, чтобы худой товар на базар не допускать…

Так что ж вы думаете? Не успел он до базара доехать, как все его горшки да кувшины чуть не с руками оторвали. И не то, чтоб они чем-то от прочих сильно отличались, а как предмет для примера и наставления: вот, мол, если б не народ, своевременно указавший на ошибку, так горе-мастер во всю жизнь не научился бы правильной работе.

* * *

На третий день плавания, когда «Золотой ишак» достиг очередного порта на своем долгом пути, Владимиру наконец-то повезло. Точнее, не то, чтобы повезло, а так, забрезжил слабый лучик света в конце туннеля. Пока команда занималась водой и провизией, а Синдбад отправился в торговую часть узнавать цены на ткани, – у него начинала потихоньку прорезаться мысль продать товар где придется, лишь бы дали хорошие деньги, – Владимир отыскал очередного наимудрейшего. На осторожный вопрос, не слышал ли тот что-нибудь о волшебных тавлеях, и в очередной раз объяснив, что «это игра такая, на доске в клеточку», он уже собирался было вежливо откланяться, поскольку недоуменный вид мудреца уже сам по себе был ему ответом, как вдруг…

– Тавлеи… тавлеи… доска в клеточку… – задумчиво пробормотал наимудрейший и принялся теребить бороду. Владимир замер. Неужели?..

– Доводилось ли тебе когда-либо слышать об Искандере Двурогом? – поинтересовался мудрец.

– Увы, нет… – на всякий случай ответил Владимир. И не прогадал.

– Эх, молодежь… – вздохнул его собеседник. Причем тяжкий вздох никак не соответствовал радостно вспыхнувшим глазам: было совершенно очевидно, что не избалованный вниманием и возможностью поговорить мудрец воспользуется случаем и поведает что-нибудь интересное. Так и случилось.

– Покоритель мира, великий властитель Искандер Двурогий родился в семье бедного царя где-то неподалеку от Греции. И так незначительны были владения его отца, что и названия-то их не сохранилось. Как водится, родители, по рождении ребенка, тут же отправились к местному предсказателю, – по-ихнему, оракулу, – чтобы узнать, какая судьба ему предстоит. Долго о чем-то совещались, – придворные уже не знали, что и подумать, – как вдруг выходят они из пещеры: глаза круглые, рты раскрыты. Придворные сразу к ним: что, мол, такое сказал оракул? А они слова вымолвить не могут… Потом только, спустя время, проговорились – придворные тоже рты пораскрывали. Однако, чтобы будущий властитель мира не зазнавался, воспитывали его как и всех детей, да и звали по-простому, ласково, Шуркой.

Шила, однако, в мешке не утаишь, оно все равно всплывет наружу, а потому характер мальчика рано дал о себе знать. Он, видишь ли, умом споро превосходил всех мудрецов, которых родители нанимали ему в учителя, а силой – знаменитого ихнего героя, избранного им себе в качестве примера для подражания.

А поскольку ты об этом герое тоже наверняка ничего не знаешь, я тебе в двух словах.

Герой этот среди прочих был особенным. Его хлебом не корми – дай подвиг совершить. У него и в распорядке дня значилось – после обеда, со стольких-то до стольких-то – подвиг. Их, эти подвиги, поначалу записывать начали, а как двенадцать записали, так и бросили – надоело. А он все свое – то кабана размером с гору притащит, то гидру контрреволюции, то лошадей-людоедов… Ну вот скажи на милость, что ты с такими лошадьми делать будешь?.. Однако ж, к чести его будет сказано, в сельском хозяйстве тоже разбирался. Там у одного царя коровники шибко засорились, просто спасу нет. Так герой этот не только все вычистил, а на поля отвез, разбросал – и жизнь там сразу наладилась (они до этого голодали) и стала распрекрасной, потому как по три урожая в год собирать стали.

Но это так, к слову.

Время шло, настала пора в люди выбиваться. А тут как раз и подвиг наметился – обнаружилось где-то неизвестное чудовище, фаланга. Ну, нашу-то фалангу ты, надеюсь, видел? А та, должно быть, размером с гору была, потому как… Впрочем, по порядку.

Во-первых, ему понадобился конь. Был один у его отца на конюшне, под стать самому юноше, кусался, лягался и силищи неимоверной. Не знали, что с ним и поделать; хотели его поначалу из конюшни выгнать – да только как? Вот ничего и не придумали, как обозвали то ли Буцефалом, то ли Росинантом, и кормили через особое отверстие. Юноша и говорит: отдайте его мне, я на нем геройские подвиги совершать поеду. Да забери, отвечают, такого добра не жалко, только как ты с ним управишься? Ничего, отвечает, не беспокойтесь, а за коня спасибо. Он, видишь ли ты, приметил, что тот своей тени боится, а потому, как только коня выгнали кое-как из конюшни во двор и собрались смотреть на укрощение, подошел к нему со стороны солнца, позвал ласково. Тот повернулся, а юноша ему тут же – мешок сахару. Наелся конь, и говорит человеческим голосом: «Меня, говорит, тут на сене-соломе держали, ты единственный, кто сахарком угостил. Буду, говорит, служить тебе отныне верой и правдой, ну и за сахар, само собой». Вот…

Поехал юноша на коне фалангу воевать, а по дороге полководца встретил какого-то. Сидит тот у речки-переплюйки, как сейчас помню – Рубиконом называется – горюет. Подъезжает к нему юноша и спрашивает: так, мол, и так, чего, храбрый полководец, пригорюнился? А тот с грустью ему и отвечает: знаешь ли ты, добрый юноша, пословицу народную: не зная броду, не суйся в воду? Потому и сижу здесь, и горюю, в то время как мне очень на другую сторону надобно. Чего ж ты сидишь? Взял бы что-нибудь, да бросил в воду – речка на вид – по щиколотку. Нет у меня ничего, отвечает полководец, жребий только вот один завалялся. Его и брось, посоветовал юноша. Жалко тому, утонет жребий, где еще такой найдешь, а юноша ободряет: ничего, я тебе новый куплю, не хуже. Бросил тот в речку жребий, и услышали они стук по камню. Повеселел полководец. И впрямь, говорит, воды в речке совсем нету. Спасибо, говорит, если что понадобится – я тебе помогу. А где меня найти – ты знаешь…

Расстались они добрыми друзьями, может быть даже побратались. Поехал юноша дальше, победил фалангу, а как с ней быть – не знает: не на поводке же водить. Посадил в клетку, так ведь клетку возить надобно?

Тут, на его счастье, царь неподалеку случился. Жадный – глотка воды в дождь не допросишься. Кто бы к нему с какой просьбой не приходил – всегда возвращался с пустыми руками. Потому как он над просителями издевался: привязал к воротам арбу и говорил: ты вот мне арбу отвяжи, тогда приходи – что хочешь тебе дам. Велика ли хитрость – арбу отвязать? Оказалось – велика. Он какой-то узел хитрый придумал – клубок веревки и концов не видать. Народ уже даже на принцип пошел – в очередь выстраиваются, деньги платят, лишь бы силы свои в развязывании попробовать. Ничего не выходит; а царь смеется – иди, говорит очередному неудачнику, мир завоевывай, может, говорит, у тебя это лучше получится. К нему юноша и направился. Видит – очередь растянулась, конца-краю ей не видно. А у него времени – в обрез. Растолкал он народ, выхватил меч, обрубил клубок аккуратно с двух сторон, а арбу забрал, – только его и видели. Погрузил на нее клетку с фалангой, запряг коня и подался мир завоевывать.

Только прежде встретил он мудреца одного. У них в Греции, надо тебе сказать, все либо мудрецы, либо герои, а потому работать, собственно говоря, некому. Вот и этот – не говоря уже о том чтобы сына вырастить, оливу посадить, – нашел себе бочку и в ней поселился. Развалится эта, новую найдет. Пробовали его стыдить – да все без толку. Как только народ приступит с упреками, он им сразу какую-нибудь мудрость и выдаст. Стоят все, чешут затылки, – не каждую мудрость ведь сразу поймешь, – уйдут. Поразмышляют-поразмышляют, одолеют, опять приступают, а он им еще одну. Тем и спасался… Приметил он едущего, любопытно ему стало, да и говорит ему.

– Куда, говорит, путь держишь?

– Да вот, отвечает едущий, мир завоевывать.

– А зачем?

– То есть как это зачем?

– А так, зачем? Вот кто ты, например, сейчас есть?

– Я сейчас есть, отвечает, царь.

– А потом кем будешь?

– Потому буду властелином мира.

– А потом, ну, когда срок настанет?

– Ну, после того как срок настанет, никем не буду.

– Вот видишь? А я уже и сейчас никто. Так что зачем понапрасну ноги бить? Присоединяйся. Будем вместе философствовать, бочку тебе найдем…

– Нет, отвечает, не могу. Видишь ли, когда мои родители к оракулу обращались, он им ответил: кто был ничем – тот станет всем. Сейчас меня никто не знает, хоть я царь, то есть я тоже никто. А как только мир завоюю, так сразу и стану всем. Нельзя же, чтоб оракул ошибался. Это что ж тогда начнется, коли никому верить нельзя будет?..

И дальше повез свою фалангу, воевать.

Едут они, завоевывают потихоньку, – он, кстати сказать, войско с собой взял немногочисленное, арбу охранять, опять же скучно одному. Никто этой его зверюге противостоять не может. Только, понимаешь, супротивники его найдут долину какую, для битвы подходящую, – ну, там, чтоб тенечек был, речка чистая, сады фруктовые поблизости, – построятся в боевой порядок, он сразу на них фалангу напускает. Те сразу драпать – кому ж охота жизни за просто так лишаться? В плен ведь не сдашься, съест еще, чего доброго… Кроме персов. Они, понимаешь, жили в роскоши и ничегонеделании, а он их этого напрочь лишил, да еще и строем ходить заставлял. Вот они то тут, то там и пакостили, восстания всякие устраивали. А он себе строгий распорядок жизни завел: либо воюем, либо города ставим. Созовет, бывало, своих полководцев, и спрашивает у них: ну, спрашивает, храбрые мои полководцы, что сегодня делать будем? Воевать, или город строить? Так и жили, пока хитрые персы этой самой своей роскошью его армию не одолели. Хотел он было как-то раз продолжить поход, а войско – ни в какую. Нам, говорят, и так хорошо. Прав был тот мудрец, который спрашивал: чего зазря ноги бить? Давай поделим все по-честному, да заживем по-человечески, в лени и праздности, как побежденные персы жили. Он их и так, и эдак уговаривал, славу сулил – не помогло. У тебя, говорят, фаланга есть, вот ею и воюй. А мы уж как-нибудь без всего мира обойдемся, нам и половины достаточно за глаза…

Видит он, дело плохо, уговорился с ними, что построят они стену Искандерову, и то, что по эту сторону стены – пусть им остается, а по другую – то все ему принадлежать будет. Уговор, как известно, дороже денег. Построили стену, он попрощался со всеми по-доброму, взял фалангу и дальше отправился. Сейчас уже, наверное, до края мира всю оставшуюся половину завоевал…

– Все это, конечно, интересно, – сказал Владимир (ему и в самом деле было интересно выслушать мудрецову версию походов знаменитого полководца, которую мы привели в весьма и весьма сжатом виде, убрав многочисленные экскурсы и живописные восточные обороты), – но при чем здесь тавлеи?..