Текст книги "Волшебные тавлеи"

– Какие-такие тавлеи-мовлеи? Не знаю я никаких тавлей! – поспешил откреститься мудрец, потом просиял. – Ах, тавлеи!.. Это случилось, когда Искандер Индию завоевывал. Там ведь эти княжеств разных, раджей-падишахов, видимо-невидимо. А что делать? Феодальная раздробленность все-таки… Так вот у них там один султан больно игрой какой-то увлекался, как ты и говорил, на доске с клетками. Что-то там такое по ним двигал. И так ей увлекался, что играл одновременно на многих досках. Едет бывало, на охоту, – народ вдоль улиц сидит, досками этими, – он то там подвинет, то там… Глядишь, пока до ворот городских доберется, уже и солнышко к закату, – а ведь еще обратно возвращаться… Во дворце – то же самое безобразие. В общем, очень он игру ту любил. И когда Искандер завоевывать его пришел, он ему предложил: давай, говорит, сыграем три партии; выиграешь – все мое твоим станет, а нет – ты меня завоевывать не будешь и дашь мне охранную грамоту с печатью. Как же я с тобой играть буду, если я игру эту в первый раз вижу? ответил Искандер, а потом согласился. И первые две партии выиграл. Не поймет султан, в чем дело. А дело в том, что Искандер, он мысли читать умел. Читает он, как султан за него бы пошел, так и ходит. Но тот тоже не лыком шит оказался, так подумал, что Искандер в три хода партию проиграл.

– Нет, говорит, так не честно, ты за меня плохо думал.

И как даст султану в ухо.

– Ты что же это, говорит, с играми своими совсем хозяйство запустил. Ты видел, в чем у тебя народ ходит? Ты видел, во что у тебя сельское хозяйство превратилось? Города джунглями заросли? Я эти игры, говорит, прекращаю во веки веков. Ну, может, и не насовсем, может, зоны какие устрою, где играть можно; но чтобы не на деньги!..

Устроил султану дворцовый переворот и отправил его послом в далекую страну. А государство его кому-то из своих полководцев отдал… Так вот я и подумал, может, игра та и есть те самые тавлеи, которые тебе надобны?..

* * *

…А нам настало время немного прояснить вопрос со стеной Искандера, упоминание о которой встречается у арабских писателей. А поможет нам в этом Игорь Ядыкин, фрагмент статьи которого «Александр Македонский и Древняя Русь», опубликованной в газете «Красная Звезда», за 17 января 2007 года, мы и приводим.

«Этот поход «покорителя мира» вошел в устные предания многих народов Востока, отразившись наиболее ярко в бессмертных творениях перса Фирдоуси, азербайджанца Низами и узбека Навои. Фирдоуси посвящает Александру значительную часть великой поэмы «Шахнаме», Низами – окончание своей «Пятерицы» – «Искандер-наме». Навои же отразил в «Стене Искандера» главное, по мнению народов Востока, деяние Александра Македонского – строительство многокилометровой каменной стены, защитившей эти народы от таинственных северных соседей.

Согласно преданиям Среднего Востока, Искандер двинулся на Север, в Страну Мрака, населенную народами йаджудж и маджудж, упоминаемых в Библии, как гог и магог. Говорится о них и в Коране в рассказе о подвигах Зу-л-Карнайна, то есть Двурогого. В народном сознании этот мифический герой давно ассоциировался с личностью Александра Македонского, также прозванного Двурогим за приписываемый ему молвой рогатый шлем.

Этот герой восточного эпоса, подобно Александру, но уже по воле Аллаха, обладая невиданной властью, совершает поход к пределам мира. Там, на далеком Севере, Зу-л-Карнайн тоже сталкивается с ужасными и нечестивыми народами йаджудж и маджудж, терроризировавшими туземное население и желавшими ринуться во владения правоверных. Чтобы не допустить этого, Зу-л-Карнайн сооружает в северных пределах земли непреодолимую стену, скрепляя камень расплавленным железом. По мнению древних, каждый из йаджудж и маджудж имел по четыре глаза: по два на лбу и на груди. Тела были покрыты густой шерстью. Уши свисали до плеч. И разговаривали они между собой на никому не понятном языке, похожем одновременно на змеиное шипение и птичий свист…

Как уже было сказано, жили йаджудж и маджудж где-то на Крайнем Севере, что и отражено на средневековых персидских и арабских картах. А остатки легендарной защитной стены должны находиться в Сибири, в обширном пространстве от Алтая до Уральских гор и Ледовитого океана.

Сохранились многочисленные, довольно подробные описания арабских путешественников, посетивших средневековую Сибирь. Валерий Демин в книге «В поисках колыбели цивилизации», выпущенной издательством «Вече», приводит рассказ арабского географа Сихаба эддин ибн Фалдаллах ал-Умари (1300–1348), который пишет, ссылаясь на купца Бадрэддина ал-Хасан ал-Руми: «Страны Сибирские и Чулыманские (вдоль реки Камы) прилегают к Башкырдам (башкирам)… Купцы наших стран не забираются дальше города Булгара; купцы Булгарские ездят до Чулымана, а купцы Чулыманские ездят до земель Югорских, которые на окраине Севера. Позади их уже нет поселений, кроме большой башни, построенной Искандером на образец высокого маяка; позади ее нет пути, а находятся только мраки… пустыни и горы, которых не покидают снег и мороз; над ними не восходит солнце…»

Существуют и более ранние свидетельства. В «Книге путей и стран», принадлежащей географу Ибн Хордадбеху (820–912), приведен рассказ еще одного арабского купца – Саллама ат-Тарджумана, побывавшего на территории Южной Сибири и Урала и потом проследовавшего на Север. Именно он своими глазами видел руины многочисленных городов и как всякий правоверный мусульманин посчитал, что виновниками их разрушения могли быть только легендарные йаджудж и маджудж: «После 26-дневного пути наш караван достиг местности, где почва была черной и источала отвратительное зловоние. К счастью, мы соблюли предосторожность и запаслись уксусом для борьбы со зловонием. 10 дней мы ехали по этой стране, а затем еще 20 дней по местности, где все селения были разрушены. Нам сказали, что это остатки поселений, которые подверглись нападению йаджудж и маджудж и были совершенно ими опустошены. Наконец мы достигли крепостей, построенных рядом с горой, по ущельям которой проходила стена. В этих крепостях живет народ, говорящий (т. е. понимающий) по-арабски и по-персидски. Затем мы достигли города, называемого Ика… Город имеет железные ворота, вокруг него имеются пашни, а в городе есть мельницы. Это тот самый город, где поселился Зу-л-Карнайн со своим войском, между городом и стеной расстояние в три дня пути. На всем протяжении пути от города до стены, которую достигаешь на третий день, расположены крепости и селения… Затем мы достигли высокой горы, на которой возвышались крепость и стена, построенная Зу-л-Карнайном. Там между двумя горами есть ущелье, ширина которого 200 локтей. Оно является дорогой, через которую вышли и рассеялись по земле йаджудж и маджудж. Фундамент стены заложили на глубине тридцати локтей с помощью железа и меди, затем поставили две опоры… Вся постройка состоит из железных плит…» В сказаниях хантов и ненцев можно найти свидетельства о том, что в местах их расселения по берегам среднего течения Оби и Иртыша в древности стояли города, покрытые медными куполообразными крышами, напоминающие и современные крытые стадионы, и лунные базы фантастов. Трудно определить, к какой исторической эпохе относились подобные сооружения. Тем не менее, речь здесь может идти только об этносах, предшествовавших современным хантам. Ибо ханты никогда не знали металлургического производства. А на берегах этих сибирских рек до сих пор встречаются остатки древних городищ, где археологи находят скопления железного шлака, свидетельствующие о древней выплавке металлов.

Быть может, именно здесь для защиты обитателей именно этих древних поселений возводил Александр Македонский легендарную стену, как это описано у Фирдоуси в знаменитой поэме «Шахнаме»:

 
От страшных яджуджей —
маджуджей страна
Отныне на веки веков спасена.
Весь край Искандеровой
славной стеной
Был так огражден
от напасти лихой.
 

Ограждая себя от внезапных нападений йаджудж и маджудж, Александр Македонский создает одновременно и базу для реализации главной цели своего похода на Север – обретение абсолютного оружия. Впрочем, трудно сказать, какая из целей северных странствий Александра была главной. Ведь была еще и третья составляющая Великой триады – тайна вечной молодости и бессмертия. Потому и продолжал неотступно продвигаться на Север великий полководец к погибшей когда-то под толщами воды арктической прародине, где за полярным кругом, в царстве полярной ночи возможно хранился источник «живой воды» – эликсир бессмертия и вечной молодости. Низами описывает его так:

 
Есть завеса пред Севером Крайним;
и где-то
За завесою ключ,
полный жизни и света.
Вечный Мрак –
вот названье сей темной глуши,
И Живая Вода в этой льется тиши.
Кто коснуться источника
будет во власти, –
Упасет свои дни
от смертельной напасти…
В полный мрак,
покидая суровую муть,
За Живою Водою
все тронулись в путь».
 

…А нам настала пора вернуться на «Золотого ишака», продолжающего свое нелегкое длительное плавание и находящегося в настоящий момент в открытом океане, где-то между Багдадом и побережьем Индии. И послушать, о чем идет речь на палубе.

– …Неудачник неудачнику рознь, – утешал, как мог, Владимира джинн. – Кстати, и за примерами ходить далеко не надо. Вот он я, рядышком тут.

– Ты что же, неудачник? – поинтересовался Владимир.

– Да нет, не я. Ты послушай. Служил я как-то у одного дехканина. Находился у него, так сказать, во временном подчинении, проще сказать – в краткосрочной аренде. Помогал ему своими советами дом строить: ну, там, что куда положить, какой материал использовать, пятое-десятое… И вот идем мы с ним как-то раз с базара, – он очередную партию соломы закупил, крышу класть, – а навстречу нам главный падишахский визирь на скакуне арабском, сбруя самоцветами украшена, сам весь в расшитой золотом одежде, рубин с кулак на чалме сияет… Приметил он нас, потупился, приветствовал, поклонился. А мой-то нос кверху задрал, идет мимо, словно не замечает. Даже на приветствие не ответил. Вот я его чуть погодя и спрашиваю: отчего он так невежливо поступил.

– Так мы с этим визирем, – отвечает, – на одной улице росли, играли вместе, мечтали, потому как бедные были. Вырастем, – мечтали, – в люди выбьемся, дома свои построим, ишаков купим, землицей обзаведемся… Только по мере взросления разошлись наши пути: я в поденщики нанялся, недоедал, каждый медяк откладывал, а он по какому-то случаю во дворец угодил и так там падишаху глянулся, что тот его вскоре отмечать начал, пока не доотмечал до главного визиря. Шло время, я потихоньку землицы прикупил, ишака, дом вот с твоей помощью строю. А он? Живет во дворце, земли нету, ишака не купил… Сбылись мои мечты, а его – нет. Потому – неудачник он. А с неудачником здороваться, глядишь, его злая судьба на тебя перекинется…

Вторая же история на Тысяче островов приключилась. Жили там два брата. Плохо жили, даже очень плохо. Ничего-то у них не клеилось. Пшеницу посадят – градом всходы побьет, свеклу – корнеплоды кроты потаскают, одна жухлая ботва останется. Строить что-нибудь наймутся, – развалится, скот пасти – волки поедят. Народ, видя их такую невезучесть, об заклад бился, что именно случится, когда в конце сезона, – они, как правило, сезонными работниками устраивались, если брал кто по неведению, – время расплаты наступит. Потому как не было такого случая, чтобы они всю плату на руки получили: за день-два до окончательных расчетов обязательно случалась какая-нибудь проруха, на уплату которой весь их заработок и уходил.

Так они и маялись, пока кто-то не надоумил их обратиться к звездочету за советом, какую стезю избрать, дабы из вечной своей нужды выбраться. Тот забрал у них все остававшиеся на момент обращения деньги, что-то там порисовал, пошептал, после чего, сам придя в страшное удивление от своего предсказания, сообщил, что суждено им прославиться на ниве воровства. Братья тоже удивились, – как так? – однако против судьбы не попрешь, и решили они осваивать эту новое для себя ремесло. Звездочет же, сообщив им решение звезд как честный предсказатель, одновременно будучи честным гражданином сообщил куда следует.

Хотя, признаться, никакой нужды в этом не было. Братья продолжали уверенно следовать прежним курсом. Если кому-нибудь из них и удавалось каким-то чудом утащить что-нибудь у зазевавшегося ротозея, то, будучи положенным в дырявый карман, или мимо кармана, это что-нибудь непременно оказывалось на земле. Для своих ночных вылазок они непременно выбирали двор с самыми злыми собаками, а при попытке кражи на базаре хватали то, чего не в силах были унести. Дело дошло до того, что они получили предупреждение от опытных воров: либо пусть сменят род занятий и не позорят профессию, либо пусть убираются из города подобру-поздорову.

Случилось так, что оказались они на берегу океана, под утро, в одних штанах, каждый после очередной неудачной попытки. Первый подался воровать лошадь, пробрался в конюшню, но едва успел разрезать путы, как был замечен. Кое-как вскарабкавшись на спину коню, – а выбрал он, естественно, самого норовистого, – и очутившись лицом к хвосту, он все-таки попытался улизнуть. Конь поднялся на дыбы, рванул из конюшни, похититель ударился затылком о дверную притолоку и был повержен ею на землю. Оставив в руках подоспевших конюхов все, что было можно оставить, он все-таки удрал.

Второй, сняв туфли, чтобы не шуметь, спустился по чалме в дымоход, но ничего в кухне не обнаружил, кроме посуды. Сняв с себя халат, он уложил все, что смог, перевязал поясом, но при этом гремел так, что разбудил хозяина. Услышав шум, незадачливый похититель громко проорал «мяу!» и затих. Поскольку в доме кошек не водилось по причине аллергии у его владельца, этим жутким воплем вор выдал себя с головой и был вынужден бежать, бросив добычу.

И вот теперь они сидели на берегу, жаловались друг другу на злую судьбу и потихоньку приходили в отчаяние. Когда степень отчаяния достигла соответствующего градуса, один из братьев, погрозив кулаком небу, закричал:

– Ты ведь само направило нас на эту дорогу! Так что либо окажи нам помощь, либо устрой нам погибель, потому как дальше жить таким образом совершенно невозможно!

И что ты думаешь? Стоило ему только произнести последнее слово, как вдалеке показалась волна – огромная-преогромная. Показалась – и к ним.

– Ничего себе, – пробормотал кричавший. – Как помочь, это не к нам, а как погибель устроить – это завсегда пожалуйста!

Дунули они, что есть мочи, забрались на скалу, сидят там орлами, смотрят, что дальше будет. Нахлынула вода, отступила, снова нахлынула, снова отступила… И оставила после себя на пальме человека какого-то, мокрого, но живого. Они еще немного посидели, для верности, потом спустились и помогли тому человеку слезть. Приютили, обогрели…

И выяснилось, что не погибель уготовила им волна морская, а самую что ни на есть помощь!

Нашли братья где-то лодку дырявую, сети рваные, починили кое-как и отбыли в неизвестном направлении. Недели не прошло, возвращаются – и лодка у них новая, и сети, и денежки в кошельке позвякивают. Народ с расспросами, что да как, а они хитро так перемигиваются и отвечают, мол, человек, которого мы, можно сказать, спасли, места нам рыбные указал. Это раньше у нас, то кораллы сети порвут, то акула влетит безудержная… Не то сейчас. Сейчас у нас что ни заброс – то полная сеть. И крепко за свои слова держатся.

Долго секрета ихнего раскрыть не могли. А как раскрыли…

Человек, которого они с пальмы сняли, вором оказался. Лодки воровал. Причем как? Он к своей лодке, в которой на промысел отправлялся, цеплял с помощью шестов уворованные – по одной с каждой стороны, так что получалась вроде бы как одна лодка, состоящая из трех. Ставил на центральной парус и плыл себе к соседнему острову, где и продавал свою добычу. На том же острове, улучив момент, уводил две новые, снова приспосабливал к своей и плыл на следующий остров, где все повторялось. Причем приставал для разборки своей конструкции в тех местах, где его не видно было, а если кто попадался в море, он разобъяснял, что это у него поплавки такие специальные, для остойчивости. Люди дивились, кое-кто даже на вооружение эту идею взял. Островов много, вот он и промышлял таким образом…

– Так что же, братья все-таки тоже ворами стали? – разочарованно спросил Владимир.

– А вот и нет. Они все-таки людьми совестливыми оказались. Правду говорили, что места рыбные им тот вор указал. Но и только. Они еще две лодки починили и приспособили таким же образом, что и он. И получилось у них, что там, где рыбак с одной лодкой улова возвращался, они – с тремя. Так и выбились из бедности, своим трудом. Ну и не без помощи везения, конечно…

* * *

Через пару дней, во время очередной остановки, Владимиру несказанно повезло. Он остался дежурным на корабле, в то время как остальная команда (включая джинна), отправилась на берег. Повезло же ему, поскольку он наверняка отправился бы в поисках сведений о местном наимудрейшем на базар, а там…

На базаре в тот день с самого раннего утра случилась локальная потасовка, втягивавшая в себе, подобно воронке водоворота, все новые и новые массы, пока, наконец, окончательно не переросла во всеобщую драку. Поскольку очевидных супротивников не было, каждый считал своим долгом нелицеприятно стукнуть первого подвернувшегося под руку, и таким образом все колошматили всех. Таскали друг друга за бороды, отвешивали лещей, пинали, если предоставлялась такая возможность, хватали за грудки и чалмы. Вскоре в ход пошли привезенные на рынок товары, причем особым спросом поначалу пользовались бахчевые, то тут, то там с треском лопавшиеся, столкнувшись с чьим-нибудь лбом. По мере их стремительного исчезновения, втянутыми в кутерьму оказались хозяйственные изделия, использовавшиеся большей частью не по своему прямому назначению.

От людей старались не отстать и присутствовавшие на базаре животные. Собаки грызлись, попутно кусая подвернувшиеся ноги, ишаки орали, кусались и лягались, – от них не отставали мулы, занимавшиеся тем же самым. Бараны, предоставленные самим себе, с разбегу сталкивались лбами или влипали завитыми рогами в дерущихся на уровне чуть ниже пояса; щипались, вытянув длинные шеи, гуси; квохтали и горланили петухи и куры, путаясь под ногами и нервно вспархивая над волнующимся людским морем, – и только величественные верблюды, гордо поводя головами над потерявшей головы толпой, время от времени прицельно плевали вниз и друг в друга.

Появлявшиеся стражники сразу же оказывались охваченными всеобщим воодушевлением и вовлеченными в потасовку.

Драка продолжала кипеть, подобно супу, прикрытому крышкой, изредка выплескиваясь на прилегающие к базару улицы и грозившая потихоньку расползтись по всему городу, если бы не вмешался городской гарнизон. Умелые воины, действуя, где сами, а где боевыми слонами, которым не были страшны ни ишаки, ни верблюды, хоть и не без труда, но все же навели мало-мальский порядок, а предполагаемых зачинщиков (их определили исходя из понесенного ущерба и близости к эпицентру), равно как и свидетелей (они же участники), поволокли к кади для учинения справедливого допроса и беспристрастного разбирательства.

Дело, собственно говоря, не стоило выеденного медяка. Группа великовозрастных шалопаев, имевшая богатых родителей и по этой причине не испытывавшая почтения ни к кому, кроме себя, не зная, чем развлечься, прибыла на базар. Обнаружив здесь маклера, торговавшего ишаком, она принялась чинить ему всяческие препятствия к осуществлению торговли. При возникновении интереса у какого-либо покупателя, группа всячески отговаривала от покупки, преумножала недостатки животного и низводила на нет достоинства. Наскучив через некоторое время трепать языком, они принялись просто пугать ишака, когда ему пытались заглянуть в зубы или оценить крепость мышц ощупыванием.

В конце концов, терпение маклера лопнуло. Когда очередной покупатель, отказавшись от приобретения, поинтересовался, а что, собственно, здесь делают «эти», то получил ответ, что это родственники, которые ни за что не хотят расставаться со своим собратом. Возникла короткая перепалка, посвященная, в основном, выяснению степеней родства всех участников действа, закончившаяся потасовкой. Двое из шалопаев полетели на землю, сбитые с ног могучими ударами маклера и ишака, а оставшиеся, несколько опешив от неожиданности нападения, полезли с кулаками восстанавливать, по их утверждению, попранную справедливость и защищать право на свободное высказывание собственного мнения. За маклера заступились, попало случайным прохожим и зевакам, что, собственно, и послужило толчком к развитию конфликта.

Убедившись, что бунтом здесь и не пахнет, кади с сожалением приговорил всех участвовавших в битве ишаков к крупным штрафам, включая владельца животного, поскольку оно, как выяснилось, оказалось некредитоспособно и само за себя внести требуемую сумму не смогло.

* * *

Поскольку в драке оказалась замешанной также команда почти в полном составе, предводительствуемая капитаном и включая джинна, то, после оформления соответствующих финансовых потерь, были подняты паруса, и «Золотой ишак» отчалил, надеясь в скором времени пристать к другому острову, где возобновление запасов воды и провизии не сопровождалось бы происшествиями, подобными пережитому.

Вечером состоялся привычный круг, причем Синдбад под страхом изгнания отдал распоряжение говорить о чем угодно, кроме как о драках, сражениях и тому подобных вещах. Рассказы Джасима, поэтому, носили нейтральный характер.

– Вот, случай был. Прослышал как-то раз один дехканин, что аисты – они счастье тому дому приносят, на котором или возле которого гнезда вьют. Хозяйствовал он себе справно, звезд с неба не хватал, однако на плов с маслом денег всегда хватало. Только кому ж не хочется жить лучше, чем он живет? Даже владыки мира, – уж казалось бы, чего больше и желать-то, – и тем постоянно чего-то не хватает для полного счастья. Но разговор у нас не об них.

Так вот, дехканин этот, не смотря на справное хозяйство, разум имел вполне себе заурядный, а иногда даже и до такого не дотягивал. Дом у него был низкий, деревья во дворике – тоже, вот он и задумал врыть рядом с домом шест повыше, и уже на этот самый шест гнездо приспособить, для аиста. Как он гнездо учился делать – про то отдельный рассказ вести надобно. Он ведь по ночам все на деревья лазить пытался, на те, где гнезда имелись, чтобы все хорошенько рассмотреть и впоследствии воспроизвести с максимальной точностью. Только с тех деревьев, коим хозяева имелись, его вовремя снимали посредством собак, – поскольку при полном отсутствии сноровки он, как правило, обхватив дерево, тут же по нему вниз и сползал, – а коим не имелись, – те он не мог одолеть даже с помощью лестницы, – падал вместе с нею. В конце концов, в качестве образца пришлось взять воронье.

Видя, что добром дело не кончится, ему посоветовали поступить просто: отправиться на базар и купить там шест нужной длины. Просто-то оно просто, однако ж, смотря для кого.

Первый купленный шест он нес перед собой как древко знамени, и поэтому в размер ворот не вписался. Не проходил он также по диагонали и ширине. Поскольку его манипуляции у городских ворот создали пробку, ему посоветовали разрубить шест пополам, что он и сделал. Радость от преодоления преграды сошла на нет только дома, где он понял, что имеет в руках два полушеста меньшей длины, чем требуется.

Второй купленный шест также оказался неподходящего размера, и он попытался проникнуть через ворота силой. Шест прогнулся и намертво застрял внутри, выгнувшись наружу дугой. В результате он опять оказался дома с двумя половинками, уплатив при этом штраф.

Третьим шестом, который его кто-то надоумил опустить и нести наперевес, он, мешая по дороге одновременно всем вместе и каждому в отдельности, как копьем, поразил стражника на уровне несколько ниже поясницы, после чего явился домой все с теми же двумя половинками, штрафом и дополнительно сливой под глазом.

Четвертый шест ему изготовили на месте и доставили прямо во двор.

Вырыв соответствующую яму, он поместил в нее шест, утрамбовал, после чего озаботился мыслью, каким именно способом следует поместить на его верхушку гнездо. Убедившись, после нескольких падений, что с лестницей имеющейся длины это невозможно, он выкопал шест, воткнул его в гнездо, снова вставил в яму, и незакрепленное должным образом переплетение прутьев тихо-мирно съехало по голой жерди ему на голову.

Для того, чтобы надежно его закрепить, он взял колесо от арбы, закрепил его на конце шеста, на него водрузил гнездо, а шест вкопал глубоко в землю. Наконец-то у него получилось вполне надежное сооружение, которое сразу же облюбовали вороны, поселившиеся в нем и принявшиеся вовсю хулиганить во дворе. Попытки изгнать их ни к чему не привели, так что от мысли приманить в дом счастье посредством аистов пришлось отказаться.

На рассказ Джасима сразу же откликнулся кто-то из матросов.

– У нас тоже был аналогичный случай. Копали как-то одному мудрецу два наемных рабочих колодец во дворе. Копали себе и копали, выкопали – тут ничего хитрого нету. Только вот мудрец, не озаботившись предположением, чем именно может обернуться его предложение, посулил удвоить их вознаграждение, если они, – он положил удвоенную сумму в платок, тщательно завязал и прикрепил к верхушке длинного шеста, – снимут причитающиеся им деньги не наклоняя шест и не укорачивая его.

Поначалу поставленная задача ничего кроме смеха у работников не вызвала. Первый из них сразу же предложил второму: «Стой и держи шест. Я заберусь тебе на плечи, перехвачу шест, а ты взберешься на плечи мне и спокойно достанешь узелок». Однако этот метод почему-то не сработал, точнее, сработал только наполовину. Когда тот, который находился внизу, пытался забраться на плечи вышестоящему, вся конструкция падала на землю.

Шест вкопали в землю. Подогнали арбу. Первый встал на жерди, а второй с крыши попытался прыгнуть на ее заднюю часть. Доски не выдержали веса прыгнувшего и сломались, он сильно расшибся, а стоявший на жердях, получив, тем не менее, некоторое ускорение, улетел за забор к соседям мудреца.

После этого они нанесли ущерб паре фруктовых деревьев, росших во дворе, поскольку их ветви оказались слишком тонкими и не выдерживали веса залезавших на них работников.

Затем развалили сарай, крыша которого также оказалась непрочной.

Осознав, что натворил собственной мудростью, хозяин не знал, как ему отделаться от работников, которых задело за живое, и они поклялись, что скорее здесь не останется камня на камне, чем будут оставлены попытки добыть заветный узелок, поскольку речь идет уже не о вознаграждении за труды, а о принципе.

Закончилось все весьма неожиданно. Осознав, возможно, не без помощи мудреца, что если не удается приблизиться к узелку самим, то, может быть, следует подойти к решению проблемы с другого конца и приблизить его к себе, он погрузили шест в колодец. Но когда до денег оставалось совсем недалеко, жердь во что-то уперлась и не желала опускаться далее, не смотря на все их попытки. Как выяснилось, этим чем-то оказалась голова рабочего, обделывавшего внизу колодец камнем, и на чьи вопли они не обратили ни малейшего внимания, пока из отверстия не вылетел первый булыжник. Вскоре вслед за ним вылетел разгневанный мастер, обломавший шест об обидчиков.

Нельзя сказать, что к общему удовлетворению, но, тем не менее, задача, поставленная мудрецом, была в некотором смысле решена.

– И я тоже историю про шест знаю, – подхватил заявленную тему еще один матрос. – Ну, может, не совсем про шест, но при самом его непосредственном участии.

Стояли мы тогда в порту города… впрочем, не важно. Так вот, я тогда дежурным на корабле остался, и все происшедшее как есть своими собственными глазами наблюдал. Там на соседнем корабле команда на берег сошла, а такому же, как и я, дежурному, капитан велел проверить крепление якоря, оно, мол, доверия совершенно не вызывает. Начал он проверять, решил канат перевязать, перевязал, и, чтобы убедиться в прочности произведенного ремонта, опустил его за борт. Как и следовало ожидать, крепление оказалось непрочным, и при последующем подъеме якорь остался на дне.

Как уж он только не пытался его достать – ничего не получилось. А нырять почему-то не стал, – может плавать не умел? Сидит, горюет. Что-то с ним капитан за утраченное имущество взыщет?

И тут мимо наших кораблей, – мы совсем близко к причалу стояли, – прогуливается местный весельчак какой-то. Делать ему, видно, нечего идет себе да мед сотовый лопает. Заприметил беднягу, спрашивает участливо, что случилось, не может ли он чем помочь? Тому терять нечего, он все и рассказал. А весельчак ему: не велика беда, смотри. Достал из кармана монетку, бросил перед собой на землю, взял палочку, ткнул ее в монету, – та прилипла, – и поднял. Ну, говорит, понял? Возьми какой-нибудь шест и…

И дальше себе пошел. А матрос этот проштрафившийся хлопнул себя ладонью по лбу, – и как это сам не догадался, – схватил какую-то жердь и принялся ей сквозь толщу воды в якорь тыкать. Долго тыкал, умаялся весь, – ничего не выходит. Передохнуть присел.

Опять мимо весельчак прохаживается. Он – к нему. Так, мол, и так, что ты мне такое посоветовал, ничего по твоему совету путного не выходит. Как, не выходит? – удивляется тот. – Ты же сам видел… Да ты, наверное, конец шеста медом не смазал?

– Это еще зачем? – удивляется матрос.

– То есть как зачем? – в свою очередь удивляется весельчак. – Я же перед тем, как палкой монету поднять, кончик ее медом смазал. Вот монета и прилипла. Смотри, еще раз показываю.

Опять достал монетку, бросил. Снова взял палочку. Сначала ненамазанным концом ткнул, – не поднимается монетка, а затем намазанным – монетка сразу и прилипла.

– Внимательнее нужно быть, – сказал с укоризной и дальше себе пошел.

Матрос опять – хлоп себя ладонью по лбу, и скрылся куда-то.

Тут мне что-то сделать понадобилось, и я отвлекся. А когда снова к борту подошел, вижу: сидит себе печальный матрос, свесив ноги с борта, пригорюнившись, знать, опять у него ничего не вышло. По причалу же к нам снова весельчак прогуливается.

– Ну как? – спрашивает. – Достал?

– Ничего, – отвечает матрос, – не получается.

– А ты медом конец шеста смазал?

– Нет у меня меда… Так я вместо него два мешка сахару в море высыпал, прямо над якорем, чтоб послаще было и приклеилось…