Текст книги "Русская ось колеса Сансары"

3. Исповедь ветерана социалистического труда

Нас осталось мало. Мы друг за другом уходим к праотцам без сожаления о себе и сожалея, что наш бесценный опыт в чистом виде вытравливают клеветой, огнем, забвением. Остаток же используют для корыстных целей. На основе нашего опыта строят теории, программы трансформации всесторонних отношений. Мы – это советские люди. Наш опыт – это социалистический труд. Тот труд, что преобразовывает природу, окружающее на благо всем.

Сейчас принято за хороший тон первым делом хулить, как советскую страну, так и социалистический труд. Но преимуществ было гораздо больше, чем недостатков. Представь, что взято за норму и возведено в закон любить работать. Просто с невыразимым удовольствием работать у станка, за чертёжной доской, в поле, под землей и над землей. Я родом из нижегородских земель, из крестьянского рода. Сам по себе крестьянин – великий труженик. Работать для него как дышать.

Я бы так и остался в селе, если бы не Хрущев с его идиотскими реформами, и служба в армии, которая открыла завораживающую перспективу нового мира.

Когда ты любишь и умеешь работать, то, конечно, при любой власти будешь востребован. Но в советской стране работягам в самом деле дышалось естественнее. Среди управленцев всегда присутствовала паразитирующая прослойка лицемеров и тунеядцев, рядящихся в различные одежды и маски. С которыми, кстати, боролись. Настойчиво старались искоренить условия возникновение этой пены. Теперь их так много, что они рвут друг другу горло за право сладкой жизни, а рабочий люд, на котором паразитируют, готовы сменить на бессловесных гастрабайтеров, на тупых зомби.

Утверждают, что социалистический труд мало связан с экономикой, но больше с моралью. Опять же с какой экономикой? С американской точки зрения? Разве труд целесообразен, когда приносит немедленную или обозримую выгоду? Заметь Василий, как довоенная индустриализация, так и послевоенное восстановление промышленности реализованы без привлечения евро-американских кредитов! За 70 лет советской власти построено 200 000 предприятий!

Если вспомнить марксистское учение о труде и капитале, о так называемом коммунизме как царстве подлинной свободы, то можно с огромной степенью достоверности предположить, что к настоящему строительству гармоничного общества, так называемому коммунизму, только подбирались. Социалистическим вождям не надо было давать обещаний, что коммунизм будет построен к 1980 году, как не будет он построен и к 2080 году. Важно отслеживать процесс, что идет он в правильном направлении, и удовольствие приносит сам процесс движения к высшей морали. А мораль эта укрепится, когда, по тезису Маркса «прекратится работа, диктуемая нуждой и внешней целесообразностью». Мораль способна закрепить изменение природы труда: «труд станет своим собственным вознаграждением», труд уравняется с высшим наслаждением. Это ощущение знакомо большинству творческих людей.

Работать в созвучии с Высшим Началом, лицо которого скрыто пеленами нашего невежества и ложных целей. Единение с Высшим проявляется в творческой, бескорыстной (читай – бесплатной работе).

Это называют разными словами: упоение, энтузиазм, работа с душевным огоньком, романтика труда, моральный подъём – различные градации приближения к Высшему. Чтобы ни говорили, каких бы басен про идею сверхчеловека не рассказывали, но без Высшего, без Идеала – жизнь пуста и никчёмна, а человече – всего лишь биоробот. Проникнувшись собственным величием, такой человече быстро деградирует и превращается в орудие Зла. У нас же был Идеал, поэтому жилось легко, весело, душевно.

Можно отрицать и заполнять покинувший святой огонёк плотскими, или естественными удовольствиями, которые имеют меру. В том-то их беда. Даже если обожраться, упиться, одурманится – всё равно в самовыпячивании, самолюбовании и самообожании будет маскироваться подленький страх. Страх, что однажды всё кончится. Останется никчёмное тело, обезображенное дряхлостью, болезнями, подлежащем утилизации на кладбище. Сколько нечистот должна переработать земля-матушка!

Говоря про социалистический труд, следовало упомянуть Стаханова, Кривоноса, Гастева. Отметить романтику новаторства и прагматизм научной организации труда, провести аналогии по современным производственным системам…

В течение многих лет вел дневниковые записи о прочитанном, понятом, прочувствованном. В последние годы постигал религиозные учения. Вчитывался в художественные произведения. Если со мной что-то вдруг внезапно случится, возьми эти записи: прочитай и сожги…

Я не хочу сейчас критиковать, анализировать всё, что связано с социалистическим трудом, – я хотел бы рассказать, как создавали города радости на месте дикой природы. Создавали именно благодаря моральному подъёму. Как тщательно продумывалось и увязывалась компоновка города с местным ландшафтом и расположением промышленной зоны. Это был яркий образец комплексного решения многоплановой задачи по организации жизни морально ориентированного социума. Представь, что создано в кратчайший срок:

1) Уникальное производство.

2) Комфортные жилые кварталы.

3) Всё для развития лучших сторон человека: спортивные школы и клубы, музыкальная школа, школа искусств, библиотеки, театры, стадионы.

Вот куда шла немалая часть прибыли! Инвестирование в народное духовное и физическое здоровье было приоритетом! Постоянная модернизация и техническое переоснащение производства! А не перевод денег в оффшоры, не сосредоточение национального богатства в руках кучки олигархов.

Не жизнь, была, а сказка! Где ты сейчас такое увидишь?! Тогда скрежетали зубы империалистов, сейчас – к оскалу добавилась довольная улыбка…

Когда я приехал в создающийся город, мне было примерно столько же лет, как и тебе сейчас. В армию призвали поздно: на медкомиссиях находили болячки и писали в заключениях «не годен к строевой службе». Я не соглашался, основательно пролечился и добился, чтобы признали годным. Так я попал военным строителем в закрытый город, в котором была создана самая совершенная технология энергии будущего. Заносчивые американцы тупо прошляпили это научно-производственное направление.

Мой друг, с которым начинали здесь работать вскоре уехал в Качканар, где создавалось также уникальное горно-металлургическое производство.

Строительство подобных предприятий могло быть возможным только в советской стране. Почему? Аргументов предостаточно. И главный из них в том, что помимо мощнейшего государственного финансирования требовался морально мотивированный труд. Именно это сочетание давала поразительные результаты.

Историю нашего города ты знаешь и, наверняка, ощущаешь сопричастность к великому делу… Хотя в настоящий момент, когда мы с тобой, да и многие другие, выброшены на обочину дороги. Дороги, возвращающей к рыночным отношениям. Я твёрдо убеждён, что это шаг назад. Его надо было сделать, но оставив очаги социалистического труда. Сделав внутри страны здоровую конкуренцию производственных систем. Как сделано это в Китае. Но деньги ослепляют разум.

Были времена, когда я зарабатывал столько денег, что не знал, что с ними делать. Покупать золото и бриллианты для моей Антонины, комсомольского вожака? Заняться мелким ростовщичеством, сколачиванием семейного капитала? Но всё это идеи из прошлых веков! Я стал покупать антикварные вещи: редкие книги, изделия из уральских камней (малахит, яшма, изумруд, аметист, александрит и т.д.). Когда остался без работы (представляешь, без работы!) коллекцию продал. Осталось несколько чрезвычайно редких и ценных книг – ты возьми их…

Купили с Антониной дом в поселке и занялись приусадебным хозяйством, домашняя ферма была у нас. От страусиной фермы поскорее избавились, чтобы никак не контактировать с Валерией и нигде не пересекаться. Всё бы ничего, но куда-то ушло здоровье Антонины, Царствие её небесное, что-то надломилось, какую-то неизлечимую душевную рану сделала ей Валерия. Как это иногда говорят: изурочила. Вместе со здоровьем женушки, ушло и моё здоровье. Нет Антонины, нет того, что горячо любили… Эх!.. Разве так мы разумели заканчивать век свой!

Недавно встречался с тем давним другом нашей романтической молодости. Он на недельку приезжал из Качканара. Большинство прежних успешных промышленных предприятий Качканара во время становления псевдоновых отношений остановлены, ликвидированы, разграблены. Даже знаменитый горно-обогатительный комбинат был на грани остановки. Этот комбинат, созданный по решению ХХ съезда КПСС для грандиозного освоения природных богатств, банда прохвостов-приватизаторов (американских прихвостней) также норовила пустить с молотка. Распродать хоть на металлом, лишь бы легализовать преступные деньги.

Разведанных запасов руды в окрестностях Качканара более 10 миллиардов тонн. Причем, руда природнолегированная. В ней изначально содержится ванадий. Сталь из такой руды устойчива к коррозии. Руду добывают открытым способом. Первый карьер сейчас напоминает марсианскую впадину с широкими и правильными кольцевыми террасами. Глубина около 400 метров.

Советскими инженерами создана уникальная технология промышленной переработки руд с крайне низким содержанием железа. В мировой практике такого никогда не было, и не могло быть. Потому что помимо огромных капитальных вложений требовался, повторяю, огромный моральный подъем. Моральный подъём деньгами не измеряется. Результат такого успешного симбиоза и есть главная составляющая социалистического труда, созидавшего подобные знаменитые предприятия народного хозяйства.

Владеет сейчас горно-металлургическим комбинатом олигарх. Производство, которое создавала вся страна, теперь олигарх оставит в наследство своим детям или подарит в виде откупной при разводе с женой, с любовницей!!! Олигарх, похоже, и не был в Качканаре. Ежегодно ему перечисляются миллиарды долларов прибыли с этого предприятия. Известно, каким образом мотивированы олигархические элементы! Вопрос ещё в том, какая часть прибыли возвращается в виде инвестиций для технического переоснащения, перевооружения, обязательного обновления основных фондов предприятия. Ведь мировая финансовая система устроена так, что деньги утекают в забугорные банки, и назад склонны не возвращаться…

Я бы рассказал много потрясающе интересного об этом комбинате. Ты технарь, и понимаешь восхищение техническим прогрессом. Ты уж прости за моё многословие и многочисленные отступления. Ты знаешь: когда мысль доносится не прямо, а через составленные картинки, она будет тобой лучше понята, отложится в тебе, и быть может, найдёт продолжение. Что мне и хотелось…

Мы, ветераны видим, как съёживаются города нашей мечты. Очень больно смотреть, как калечат, трансформируя промышленные предприятия. Они порой напоминают странных мутантов с искусственным сердцем. И вопрос: зачем всё это делается, в конце концов, сводится – кому это выгодно. В пресловутой пятой колонне в первых рядах не скандальные журналисты и политики – олигархи всех мастей и рангов, владельцы наших предприятий, построенных социалистическим трудом и на благо равноправного общества. Общества, где труд перестал быть средством выживания.

Ты помни нас с Антониной. Ты из нашей породы романтиков, энтузиастов труда, ориентированного в будущее. Тебе будет трудно жить в теперешнее время. Ради нас не сдавайся! Сохрани свет чистой души. Я не был атеистом, но я и не ходил в церковь. Для меня религия – это наш потрясающий социалистический труд.

4. На семи ветрах

Василий обоими ладонями схватил руку Владимира Владимирович и, словно предавая ему остатки молодой горячности, сказал:

– Тебе надо жить долго-долго, чтобы твои рассказы, твой бесценный опыт не ушел бесследно.

– Кому надо? Теперь я их Зорьке рассказываю. Она меня слушает-слушает и, как телёночка, норовит лизнуть языком. Мол, не печалься хозяин, я же с тобой!

Оба улыбнулись. Не разжимая ладоней, Василий не сказал:

– Владимир Владимирович, я мигом сбегаю в избушку, соберу кой-какие вещички. Документы возьму. Запру домишко на клюку и прибегу сюда, хорошо?

– Добре, Василий. Быть может, я тебе навстречу с могилки пойду. Пожалуй, не разойдемся.

– Я за полчаса обернусь!

– Давай-давай дуй на семи парусах!

По протоптанной тропинке шагать легко – Василий быстро оказался дома. Сборы были недолгими. В саквояж побросал пару-другую нательного белья, несколько рубашек, толстый свитер, связанный еще матушкой, и который он берег, как дорогую памятную вещь. Взял документы, бумажник, где позвякивала одна медь. Присел на дорожку, вышел на крыльцо, сунул ключ в замочную скважину и, потыркав засовом туда-сюда, вскоре убедился, что замочный механизм основательно заклинило. Не припомнить, когда и пользовался замком, а тут, нате-ка, решил закрыть. Ни в какую, замок не поддавался, точно ледяные хоромы не хотели отпускать.

Вместо того, чтобы чертыхнуться и бросить всё, как есть, Василий взялся за ремонт замка: заело сначала в замке, потом – в голове, что должен завершить начатое действие. Отверткой вывернул шурупы и вынул врезной замок из двери. Спешно разобрал сувальдный механизм. На беду пластиночки с пружинками в виде усов из упругой проволоки выскочили из корпуса и рассыпались по полу. Пока он разыскал их, пока протер от грязи, пока подобрал их взаимное расположение в корпусе, собрал, опробовал – кануло как в пропасть немыслимо драгоценное время. Василий помчался на кладбище.

Весёлое оживление гнало прочь тягостные воспоминания о гибельной зимовке, становившейся прошлым. Что он хотел доказать в первобытном единоборстве с природой? Уход из реальной жизни получился в никуда. За долгие зимние месяцы ни полслова, ни весточки, ни отзвука. Полный отказ от сложившихся форм цивилизованного мира бьет обухом прежде по самому себе. Это в армии, не досчитавшись, идут искать пропавшего солдата, и, не приведи Господи, уличат в дезертирстве. Здесь дезертирство от жизни наказывается собственным ускоренным умиранием. Даже оформившаяся идея уничтожить Валерию не находила формы реального решения. Не хотелось заурядного убийства.

Мелькали деревья и, невзначай затронутые ветки стряхивали снег прямо на голову, на плечи и спину Василию. Он не успевал отряхиваться и таким ожившим снеговиком, краснощеким, с веселыми бусинками глаз подошел к кромке кладбища.

У ворот, притулившись, сидели две нищенки. Они искоса глянули на Василия, точно на конкурента, и ближе придвинули к себе кружку с подаянием. От позора вновь захолонуло сердце: он такой же нищий, и ему впору садиться рядышком с протянутой кепкой! Василий приостановился, хлопнул по карману. Какая была там медь – торопливо сгреб и горстью высыпал в кружку.

– Чё, сдурел, милок? – Удивилась первая согбенная фигура. Её красное, опухшее лицо сморщилось в недоумевающей улыбке. Осовевшие глаза чуть оживились в предвкушении наживы. – Али в хахали набиваешься?

Василий поморщился и неожиданно для себя вступил в разговор:

– Сама-то что несёшь? Тоже мне невеста!

– Ты на себя посмотри. Жених, япона мать! Какую тебе ещё королевну надо? Мне, кстати, чуть больше тридцатника.

Василий вскинул удивленные глаза. Фигурка и впрямь девичья, к которой спьяна пришили кирпично-красное лицо с иссиня багровыми губами.

– Плохо верится. По лицу бабища, старушка даже, как твоя товарка, что рядышком.

Девушка-старуха усмехнулась, откашлялась, пояснила глухим голосом:

– Водка хреновая пошла. Душу греет, а лицо безобразит. Тебе чё лицо? Был бы стол, да кровать. П*** у меня королек. Хочешь, покувыркаемся! У меня и дочка есть. Десятый годок пошёл. Могу потом тебе её сосватать, через годика три-четыре. Сам проследишь, чтобы нетронутой была; целочку себе взрастишь. – Она захихикала и, прокашлявшись, добавила: – А это тетка моя, теть Клава. Вот и познакомились! Тебя-то как звать?

– Не за этим я сюда пришел.

– Приходишь за одним – находишь другое. Ты об этом разве не знал? Да ты присядь, как зовут-то. Поди, имечко у тебя звучное и важное? Чё ты, назваться трудно?!

– Василием зовут.

Она звонко рассмеялась, и как-то хорошо в этот раз, по-девичьи, так хорошо, что улыбками у всех засветились лица.

– Я же говорю, что ты наш, Вася. Ты – Вася, я – Надя! – кокетливо заключила преобразившаяся нищенка.

– Пойду-ка лучше разыщу свободную яму под могилу, чем до конца быть вашим.

– Да ты не парься! И я когда-то не морозила здесь п***, а на таких же машинах ездила. – Она кивнула в сторону стоявших неподалеку двух крутых джипов. – А по могилкам пройдись. Пройдись, милок. Жратвы на закусь собери. Правду говорю, надоело водку конфетами закусывать. Вот пирогами, самое то!

Василий считал странным обычай оставлять на могилках съестные припасы: пироги, печенье, конфеты – часть пищи, которой поминали души усопших. Оставляли в надежде, что неимущие, случайно забредшие на могилу, помянуть с благодарностью, взяв поминовение, тем самым приблизят отошедших в мир иной к Царствию Божиему.

– Быстро ты меня заарканила. Я всего-то отдал тебе копеечку. Последнее, что было.

– Значит, хороший человек.

– И что теперь? Доить как корову?

– Че ты, сразу на грубость. Вдвоем веселее жить. Где живешь? Я раньше тебя не видела. У нас с теть Клавой целая изба в поселке… Мужика не хватает.

– Вижу, конца разговору не будет. Побежал я. Ждут меня.

– Ты давай возвращайся. Тебя здесь я ждать буду.

Василий не ответил. Спохватившись, что Веэв заждался, шустро засеменил по дорожке. Слева и справа, впереди и сзади обступали надгробные памятники, каждый почему-то вдруг представился дверью в рай или ад, просто входом в потусторонний мир – бесконечный лабиринт с множеством непонятных дверей.

«Вот бы провалиться к обретённым покой. Хотя неизвестно, что там? Есть ли вообще жизнь после смерти? Если есть, то, не пройдя круга испытаний, не войдёшь в новую жизнь. Если нет, то наша жизнь не имеет высшего смысла… Ах да, творить добро! Но плодами твоих добрых творений и благих намерений всегда воспользуются паразиты и кровососы, кто привык чужими руками решать свои проблемы. Вечная трагедия творчества!» – размышлял Василий.

Неожиданно сама дилемма жизнь – смерть увлекла очевидной остротой: он идёт среди бесчисленных могил, идет к тому, у кого закончилась одна жизнь, также как у него самого, у ворот кладбища его якобы ждет новая женщина, по каким-то причинам вытолкнутая из колеи обычной жизни. И всем им, Веэв, Василию и гримирующейся под нищенку незнакомке хочется начать жизнь как с нового листа. Хотя, причем тут нищенка?

Издали заметил силуэт Веэв, сидящего неподвижно на скамейки у могилы, и сразу потеплело в душе. Подумалось, что заждался, озяб, наверное, или сидит, разговаривает, думает, поверяет мысли любимой женщине, которая сейчас далеко, в каком-то неведомом измерении. И в тоже время здесь, рядом с ним.

На подходе к могиле замедлил шаги, дабы не нарушить неведомый контакт двух любящих людей: одного здесь, засыпанного снегом, другой – где-то рядом, убелённый пеплом времени. И, быть может, в самом деле, рядышком, тут же на скамеечке сидит: видимый и невидимая. Неслышно ведут беседу, поверяя друг другу мысли, чувства, переживания…

Василий присел на краешек скамеечки, не решаясь нарушить неслышимую беседу.

Текла минута за минутой.

Летели снежинки, летела планета Земля в своем вечном круговороте жизни и человеческих судеб. Летела Земля с сумасшедшей скоростью, которую мы не ощущаем.

Летели они, старые добрые друзья, оставаясь недвижными. Но куда? Сто тысяч зачем и столько же почему. Как-то надо всё это классифицировать, выбрать главное – что-то такое определяющее, пронизывающее всё и вся, думал Василий. И здесь как раз нужно, чтобы был рядом хотя бы один человек, как представитель реального мира. Пусть единственный друг даст надежду, что незримый мир, адептом которого они стали по каким-то странным стечениям обстоятельств, нашел первую точку влияния в дружеском союзе, призванным утверждать небесный закон мудрости и справедливости. Утверждать здесь, в конкретном географическом пункте, первым делом расчистив пути влияния и оборвав связи с гибельным настоящим.

Василий представил себя, Веэв и еще одну чудесную девушку представителями мистических посланников, которых когда-то высадили на Землю. Из поколения в поколение они живут, страдая и мучаясь, балансируют над пропастью добра и зла. Как будто не было никакой эволюции видов живых существ, а была всепоглощающая работа по установлению подобия, тождественности, согласно одному из постулатов изумрудной скрижали Гермеса Трисмегиста.

– Владимир Владимирович, – тихонечко нарушил тишину Василий. – Как я сейчас себя кляну, что не простился у гроба. Как теперь обращаться к памяти Антонины Степановны. Повиниться глаза в глаза. Почему дал себя ввязать в чудовищные игры Леры? Почему не смог остановить ход событий? Так или иначе, но спасовал. Купился на комфортную жизнь, на буржуазные вкусности и прелести. С потрохами попал под влияние этой ужасной и потрясающей Леры, в которой избыток всей этой буржуазной сути жизни? Почему я не смог прогнать её сразу, поддался её сумасшедшим чарам? Не смог устоять перед её фонтаном, гейзером сладко чарующей женской сути, что камуфлирует другую суть, подменяющей наши основы. Слишком поздно разглядел глашатая чуждой правды.

Снежинки летели, садились на лицо. Тут же таяли. Капельки влаги стекали по лицу. Повлажневшая кожа становилась проводником холода, пропуская его до самого сердца.

– Владимир Владимирович, сможешь когда-нибудь простить, что я вот так ушел из нашей прежней дружной команды. Ушел, чтобы стать никем. Как сказано в Библии: «наг родился и наг умру». Но согласись, промежуток между родился и умру ведь должен быть заполнен чем-то адекватным, то есть соответствующим значимости этой невыносимой краткости жизни… Вот эта значимость меня и сбила с толку. А Леры как будто хранила ответы на все вопросы.

Снежинки летели и садились на холодеющее лицо. И планета Земля также летела в загадочном космическом пространстве. Непонятно – она также летит, остывая и холодея от ужаса жизни, от её кратковременности, нелепости и хаоса?

– Владимир Владимирович, может всё образуется. По крайней мере, у тебя, у меня. Кто-то живой должен приходить сюда, и память хранить ревностно, как равно неустанно творить молитву. Чтобы больше становилось светлого и доброго.

Снежинки летели и садились на лицо Василия и на лицо Веэв. Таяли на лице Василия и не таяли на лице Веэв. Если один продрог, то другой остывал.

– Владимирович, да ты что? Умер? – Василий полуобернулся и со страхом и сомнением вгляделся в лицо товарища. Мертвенно бледное лицо, обсыпанное снегом. В остекленевших глазах отобразилась пустота. Сомнения улетучились в мгновение. Грянувший страх парализовал мозги, обездвижил ноги, надавил на грудь когтистой лапой.

– Да ты что надумал Владимирович?! Ты уходишь от меня? Я всё должен сделать сам. Где мне взять силы, знания, волю? Забери меня с собой или возвращайся!

Василий обнял остывающего товарища, словно пытаясь согреть. И глядя в упор, повторил:

– Ты молчишь и оставляешь меня здесь. Зачем?

Некоторое время они так и сидели бок о бок. Василий прикрыл глаза, но та темнота, в которую сразу погрузился, была страшнее – он быстро поднял заиндевелые ресницы. Потрогал ладонь Веэв: холодная. Капнули слезы на эту ладонь, и Василий, словно кого-то застыдившись, быстро размазал по лицу горькую влагу. Легче не стало. Отнял руки от лица, коротко вздохнул. От плача содрогнулось тело. Слезинки побежали одна за другой. Комок горечи, поднявшийся от груди к горлу, перехватил железной хваткой дыхание. Слезы, в самом деле, душили, вымывая и выдавливая из глубин сознания отчаяние и горькие мысли о том, что нет просвету потерям и неудачам.

Иссушив слезы плачем, Василий продолжал сидеть не шелохнувшись, как невольный свидетель священнодействия, раскрывающего мистическую тайну жизни и смерти… Ему вдруг представилось, что он совсем не одинок, что вот-вот откроются глаза Владимира Владимировича. И он заговорит. Заговорит совершенно чужим незнакомым голосом, и даже не заговорит – таинство слова впервые явится в полной силе – одна сущность будет свободно перетекать в другую, как тогда… Рухнут памятники, и восстанут мёртвые, но восстанут только те, о которых хранят добрую память.

Между тем, надо что-то делать. Не оставлять же труп, сидящим на скамейке, ледяным памятником человеческой верности и преданности. Как в данной ситуации организовать похороны? Сам не сможет, потому что он теперь никто. Место жительство не определено. Денег ни копейки. Для окружающей действительности он также умер, как умер сегодня Владимир Владимирович.

Василий поднялся, и не оглядываясь, побрел к казенному дому смотрителя кладбища. Во дворе с лаем накинулись собаки. Василий приостановился, глянул на псов с нарастающей озлобленностью. Не оглядываясь и не страшась быть укушенным забарабанил по двери.

Хозяин дома долго себя ждать не заставил. Дверь отворилась со скрипом. На пороге показался опрятный упитанный работник с лоснящимся лицом: видимо, оторвали от еды.

– Чего тебе? – вопросил он.

– На могиле человек мертвый сидит. В третьем секторе, почти рядом с центральной дорогой.

– Чего несешь, рвань вонючая?

– Я вам сказал предельно ясно. Добавить мне нечего и повторять нет смысла.

– Ты как нашел его?

– Проходил мимо. По могилкам собираю подаяние. Сначала думал, что плохо человеку. Пригляделся: на лице у него лежит снег и не тает, – отчасти соврал Василий и тут же мысленно повинился перед Веэв. – Будьте добры, сообщите куда следует. И даже не «будьте добры» – просто выполните свои обязанности.

– Сам, вшивая тварь, не можешь?

– Как видите, нет. Откуда у неимущего бродяжки мобильный телефон? К сожалению, не в состоянии. И даже я – это не я. Я такой же мертвый, как трупы в могилах, которые вы оберегаете. Всего-то разница в том, что передвигаюсь и хожу, пугаю людей своим видом. По ночам на кладбище не замечаете блуждающих огней? В лунные ночи те, которых посчитали за покойников и пустили в расход, ищут материальную форму для возмездия…

Вид Василия, преображавшегося на глазах из нищего в живого покойника, которого похоронили живым, где он и вкусил сладкий яд смерти, донельзя напугал кладбищенского смотрителя. Побелевшее от горя лицо Василия стало лицом трупа. Механический голос и застывший взгляд, устремленный в незримые глубины мрака. Ворвавшийся смрад перебил запах разогретой еды. Смотритель попятился назад, торопясь заверить:

– Сделаю, как просишь… убирайся сам отсюда быстрее, иначе у меня горлом кровь пойдет. Кто ты: юродивый бомжишко или сатанист-гот?… Кто бы ни был, проваливай отсюда. Собак натравлю, ядрена лядь! – в сердцах сказал работник кладбища. Дверь с треском захлопнулась.

– Твои собаки разорвут тебя же! – Василий дико захохотал, повернулся, обратив гнёвный взгляд на беснующихся псов.

Главарь своры заскулил и, поджав хвост, отбежал за угол дома. Василий медленно побрел к выходу. Ноги стали как чужие, уводили прочь от того, к кому, напротив, должен идти. Сердечная смута тихо роптала, ни в какую не соглашаясь с очевидной истиной: ему не суметь организовать даже похороны. Цельность его натуры трещала, словно подгнившие нити, не выдерживали непредвиденной нагрузки, и, того и гляди, сначала отстегнутся ноги, выскочит сердце и покатится к могилке с Веэв, а голова достанется вдруг оробевшему главарю стаи. Уж полакомится пес мозгами…

У ворот кладбища окликнули:

– Вася, я жду-пожду который уже час. Заждалась тебя, милый мой. Ты забыл о нашем уговоре?

Василий вздрогнул и дико посмотрел в сторону, откуда донесся голос. Он не то чтобы забыл – он ни минутки не думал, что кто-то его будет ждать, и кому-то он нужен. У ворот стояла недавняя знакомая: существо женского пола в коротком пуховике и в спортивных утеплённых штанах. Её посиневшие губы плотно сжаты, а в широко раскрытых зеленых глаза застыл немой укор. Чуть трепетала робкая мольба о чем-то дорогом, когда-то утерянном и теперь как будто наметившимся. В её взгляде усматривалось то самое ускользающее, без чего жизнь превращается в горе.

– Я многое, что забыл. И многое еще хочу забыть.

– Зачем?

– Затем, чтобы не было стыдно, что не могу помочь даже в последние минуты.

– Ты говоришь непонятно. Два часа назад ты был другой.

– Значит, и разговаривать больше не о чем. Кто из нас более настоящий: тот, с которым говорила на входе и каким стал всего лишь за пару часов на выходе?

– Зачем ты грубишь? Я сама могу таким матом обложить, что пикнуть не сможешь.

– Так давай. Есть за что: хотел от тебя скрыться, наплевал, начихал на тебя, на многое другое.

– Нет, не буду. У тебя что-то случилось. Но это не повод, чтобы кидаться на других, как эти собаки… А ну, пошли вон! – сменив тон, властно прикрикнула на появившуюся снова неведомо откуда стаю одичавших собак, учуявших беду и поживу. В местной криминальной хронике описывались эпизоды, когда озверевшие собаки заживо обгладывали случайных прохожих.

Надя словно хотела сказать, что беда не приходит внезапно – беда предваряется признаками и знаками. Вот тут-то и нужен настоящий верный друг, которому можно без опаски настежь открыть душу, чтобы вместе полечить её, вовремя усмотреть опасное поползновение, крен, заскоки. Со стороны виднее, а с дружеской – тем более.

Осатаневшие псы, признав в Надежде свою, тявкнули пару раз и скрылись за строениями кладбища, смутно проступающим в тусклом свете Луны. Установившаяся тишина подействовала умиротворяющим образом. Вася заговорил спокойно, с глубокой печалью:

– Случилось то, что потерял последнюю надежду.

– Меня, между прочим, Надеждой зовут.

– Странное совпадение! – Он посмотрел ей в глаза. На истинную надежду потрепанная девушка-женщина походит мало: такая же нищенка в рубище, в обносках, и скорее всего алкоголичка. Пьет – это точно, иначе невозможно выжить. Свихнуться и угодить в сумасшедший дом можно запросто при такой-то жизни. По таким соображениям и он стал прикладываться к рюмке убойного спиртового концентрата – единственного доступного средства заполучить аналог ощущения душевного тепла. Василий тихо сказал:

– Только что прямо на могиле умер близкий мне человек.

– Родственник?

– Родственник. Но не по крови – по духу. Когда-то, как будто совсем недавно, работали вместе. Потом обоим пришлось уволиться. Ему по болезни, мне – из-за отсутствия мотиваций в работе.

– Слова у тебя какие: мотивация! Офанареть!.. Возможно, я видела твоего родственника, и не раз. Такой с виду солидный дядечка. Еле-еле ходит, а всё пешком и часами просиживал на могилке. Здоровался всегда с нами, угощал пирогами… Неужели он и помер? – Василий кивнул. – Царствие ему небесное. Имя какое у него?