Текст книги "Русская ось колеса Сансары"

– Владимир.

– Да помянет господь Владимира в царствие своем… Все мы там будем. А вот сейчас нужно быстрее уматывать. Приедут менты. Скрутят и в КПЗ отвезут. Допрашивать начнут. В первую очередь тебя. С нашим братом не церемонятся. Отобьют мозги и печень: в чем-нибудь сам признаешься. Тухляк повесят… Зеком хочешь стать? Запросто посадят. Статейки подходящие у них на выбор.

– Что ты несёшь?! Нет. И как это вообще возможно

– У нас всё возможно. Давай поскорее уматываем. Все равно другу своему ты ничем помочь не сможешь.

– Вот это меня и убивает.

– Пусть убивает, но не здесь, и не за решеткой тюрьмы. Пойдем. – Она взяла его за руку и увлекла за собой.

***

Прикосновение чужой женской ладони, тепло её рук, словно поманили напрочь забытым праздником близости. Даже несмотря на то, что у обоих за душой ни полушки, и как будто нет никаких перспектив, никаких надежд на что-то настоящее: человеческое, чистое доброе красивое… Или, быть может, есть? Так или иначе, но Василий покорно плелся вслед за новой подружкой, ни о чём не помышляя. Пусть, что будет, то будет. Шел вслед за Надеждой с опустошенной головой, с утраченной способностью мыслить: будто вместо мозгов остался пепел желаний.

Между тем, Надежда уверенно вела Василия к себе таким же тропочками, какими он выходил из своего ледяного логова через заснеженный лес на дорогу. Однако, еще утром эта дорога была кошмарным олицетворением накоротко соединенных жизни и смерти. Дорога казалась недостающим знаком равенства между двумя ипостасями человеческого существования – жизни, в форме городского гудящего людского сообщества и смерти в смутных очертаниях кладбища, где только могильная плита напомнит о некогда жившем человеке, да библейское послание о воссоединении души и тела в Судный день утишит боль забвения.

Теперь же этой дорогой, пряча лица от разыгравшейся лютой вьюги, гуськом идут к дому объявившейся подруги, с которой познакомился, получается, на кладбище. Вот уж в самом деле – офонареть! Чушь какая-то, зачем иду? – пытался Вася вопросом разбудить мозги. Но мысли трепыхались обрывочные, и волевых сил, похоже, не осталось.

Чтобы хоть как-то оживить замороженные мозги Василий обратился к календарному счету. Припомнил, что на исходе декабрь, год завершается. Погода отнюдь не декабрьская. Кто-то ровно перетасовал месяцы: такие колючие вьюги всегда буйствовали в феврале

Когда ветер стихал и убирался восвояси, начинал валить снег крошевом битого стекла. Потом, откуда-то из небес, неугомонный шалый ветер, прорвавшись сквозь тучи, спускался на землю снежным вихрем, тучными снежинками залепляя глаза, уши, рот и давая хлебнуть ледяной каши всем живым естеством. В минуты затишья в небе кружились вороны, мрачно и громогласно каркая, – значит, быть крепчайшему морозу. Или он бредит?

Василий не сразу различил дом, перед которым остановились. Протер глаза, смахнул с ресниц и бровей водянистую жижу, оценивающим взглядом окинул жилье наметившейся подружки. С виду обычный деревенский дом, срубленный и сложенный из круглых бревён, как испокон строили на Руси. Нижние венцы делались из лиственницы и укладывались на бутовые камни, что и служило своеобразным фундаментом. Ни тебе теремов-хором до небес, ни монументальных замков в готическом стиле. Просто, надежно и ничего лишнего. Душа живет в других замках. Простота и практичность русской избы всегда восхищала. Посредине дома выкладывалась массивная кирпичная печь, которая обогревала дом, на которой готовили пищу и спали всей немалой семьей. Именно на такой печи сейчас и хотелось Василию отогреть себя.

Судя по почерневшему фасаду, дому никак не менее ста лет. Крытое подворье выглядело гораздо дряхлее – Василий с опаской шагнул под эти древние своды. Скрипнула, обитая войлоком, дверь избы, и он, под унылый звук несмазанных дверных петель, прошествовал дальше. Вместо желанной русской печи увидел круглую печь-голландку и рядом металлическую печку-буржуйку.

– Дом дед построил. Достался мне по наследству, – на ходу комментировала Надежда. – Раньше работала в городе. Каждый день таскалась туда-сюда. Хотела продать дом, но цену давали совсем смешную. Не сторговались. И хорошо, что так получилось. Теперь здесь за одно место на порядок больше дают. Земля поднимается в цене. Да что с ней делать, с землей. На кусок хлеба не намажешь. Ананасы не растут, и бананы не растут, и кокос сверху не упадёт. Пахать в огороде до упаду так надо, что потом и жрать такой урожай не хочется, – Надя грохнулась на стул, кивком пригласив Василия усаживаться рядом. Вытащила сигарету, смачно задымила. Поинтересовалась, как бы между прочим:

– Куришь?

– Нет, не курю и не курил.

– И я не курила. Мужики приучили. Теперь без сигареты свет не мил. Как и без водки. Напьешься, накуришься – и жрачки ни треба.

– Видно по тебе. Худющая какая, – непроизвольно поддержал разговор Вася.

Когда Надя скинула верхнюю одежду, он краем глаза скользнул по её фигуре: красотка с запущенным лицом, с которого началось ускоренное увядание. Пикантное несоответствие между потрепанным лицом, обветренно коричневым и тонкой девичьей статью, с легкими быстрыми движениями, перемещающими хрупкое, как перышко, тельце.

– По нужде всё ж приходится огородничать. Картофаном огород засаживаем не меряно, и разными корнеплодами: свекла, морковь, брюква. Тетка у меня в огороде заправляет. А, знаешь, какая брюква вырастает! В горшок не влазит. Тетка у меня что-то вроде агронома, а я, япона мать, за атамана: ей работничков шустро подгоняю. На вспашку земли, на посадку, на уборку.

– Где же берешь их?

– Плёвое дело! Флаг поднимаю над домом – и они сбегаются к нам. Кто пришел позднее, тому работа тяжелее.

– Интересно, а флаг у тебя какой?

– Флаг у нас красный с серпом и молотом. Сшит из тяжелой, плотной ткани. По краям бахрома… У тебя вообще как с чувством юмора?

– Пропил давно! Его в первую очередь и пропил. С чувством юмора никак. И вообще с чувствами никак… Порой просто поговорить не с кем. Какое уж тут чувство юмора!

– Это уже плохо, милый мой. В одиночку пропадешь. Так же, как твой друг. Однажды не сможешь открыть глаза, и самое страшное, что некому будет не то, чтобы похоронить – сообщить куда надо, чтобы погребли и труп твой не разодрали собаки, не съели мухи и черви. Представляешь, помираешь ты в зимнюю стужу, а когда сойдут снега и подсохнут дороги, от тебя останутся одни кости. Скелет по имени Вася.

Василий представил, как весной на садовом участке найдут его обглоданный скелет. Отбрасывая такую перспективу, сказал:

– Ты аккуратнее в выражениях. Друг мой помер у могилы совсем по другой причине, также как и я оказался в таком положении.

– В каком таком? Нормальное положение. У них своя жизнь, у нас – своя. Подумаешь, срут в золотые унитазы. Все помрём и все протухнем. Золото и баксы с собой не утащишь.

– А душа?

– Ты что, серьезно?… Душа?!… Душа? – не знаю, что такое. Не знаю, потому что руками и губами не трогала, реально не представляю. Может, что-то и есть, но внятно никто не объясняет. Это во-первых. А во-вторых, я не понимаю, почему одним дается много, вторым просить у первых, вымаливать отсуживать, отнимать воровать, грабить… В этих мероприятиях души участвуют? Ты не отвечай на эти вопросы – я для себя всё давно решила. У нас душа – это алкоголь в чистом и разбавленном виде. И еще кое-что, чему не найдены слова… Ты разве трезвенник?

– Из-за отсутствия какой-либо альтернативы, употребляю-с.

– Вот и правильно. Значит наш человек. Мы тут хотим коммуну основать. Жить натуральным хозяйством сообща. В доме, что соседствует с моим, колдырь с колдырихой проживают. Можно огороды объединить. Из двух изб сделать одну, барачного типа. В одной самой большой комнате все будем спать, в другой будем жрать, одну – сделать типа детской комнаты и еще одну – чтобы сексом не прилюдно заниматься, трахаться, короче, подальше от детских глаз. Типа номерок гостиничный с почасовой занятостью… Кстати, можно обсудить, так ли страшно приобщение малолеток к сексу? Наша коммуна в стадии формирования, но по существу мы так давненько живем, по-коммунарски то есть. Нам нужен лидер для связи с общественностью и организатор по строительно-хозяйственным вопросам. Такой, чтобы толковый был и с бумагами умел работать.

Надежда испытующе взглянула на Васю.

– Ты хоть понимаешь, что говоришь? – спросил Вася. – Снова коммуна?! Здесь в избе, отстроенной староверами. Ты знаешь ли, что это кержацкий поселок. В свое время на Урале и в Сибири много кержаков обосновалось, которые не могли менять веру по указу царя и патриарха. Коммунами здесь явно не пахло. Ты серьезно, насчет коммуны? Учти, я говорил, что с юмором у меня туговато. Предупреждай, когда шуточки пойдут.

– Это всамделишная правда! Что бы тебе не попробовать у нас стать лидером? На ходу придумаем легенду. Сразу видно, что ты человек грамотный. Кем ты был в прежней жизни?

– Инженер.

– Ух ты! самое то! У нас будешь Главным устроителем.

– Когда-то меня пытались посадить в кресло Главного.

– И че?

– Говна не хватило, слишком порядочный для такой должности.

– Без этого никак нельзя управлять?

– Можно, если семь пядей во лбу есть.

– У нас и с двумя пядями на ура примем.

Василий промолчал, уселся на стул. Подпер ладонью голову и стал припоминать, что знает о коммунах. Учение Томаса Мора, изложенное в книге «Золотая книга, столь же полезная, как забавная, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопии», написанная в 16 веке, то есть около 500 лет назад. Томас Мор – выходец из буржуазной среды, занимал высший государственный пост в Англии и был казнен по приказу короля. В книге дана развернутая критика общественного устройства, основанного на частной собственности и изображен строй, в котором главенствует общественная собственность и, соответственно, обобществленное производство, со связанной идеей коммунистической организации труда и распределения. Семья становится основной хозяйственной ячейкой. Люди работают всего часов по 6 в день. В остальное время занимаются искусствами и науками. Не жизнь, а сказка…

– Ты хоть знаешь, что такое коммуна? – поинтересовался Вася.

– Всё общее: жратва, одеяло, деньги.

– А сами люди разные! По интеллекту, по способностям, по здоровью, по желаниям, по аппетиту, наконец.

– Мы все одинаковые.

– Тогда не коммуна, а приют для убогих.

– Убогие!? Какое слово интересное. Убогие, значит у Бога.

– Значит, сирые и немощные, которые уповают на одну милость.

– Нет. Ты как-то все в сторону уводишь. Мы разные, потому что ищем способ облапошить друг друга всякими хитроумными выкрутасами. Счас я соберу людей за стол. Посидим, покалякаем, выпьем, закусим… С детишками своими познакомлю: хорошенькие они у меня!

– Как ты умудряешься детей растить при такой-то жизни?!

– А что их растить? Сами растут.

– Где они сейчас. В детском садике?

– Ага, в нашем коммунарском садике. Днем мы у кладбища денежки собираем, а за детишками присматривает одна из наших бабуль, хороводница и затейница. Три дочки у меня: одной скоро третий годик будет, второй – шесть, третьей – десятый год пошел. Хочу четвертого.

– Четвертого!? Сдурела?!… Зачем тебе столько? Троих сумей поднять на ноги.

– Тут секретик есть один. Простой секрет. Живём еще и на детские пособия. Скоро с младшенькой у меня заканчивается декретный отпуск, поэтому и за новым треба идти. Я лет семь назад попала под сокращение штатов. Хорошо, что подсказали, что нельзя беременных сокращать. Так я уже шестой год как якобы в штате завода числюсь – сама это время ни дня не работала, надомница я: детишек для буржуев ращу. И так, пожалуй, до самой социальной пенсии дороблю. Для этого мне каждые три-четыре года по ребеночку рожать. Правда, после сорока не советуют рожать. Ну, все равно рожу последнего в сорок. В сорок три какую-нибудь работенку сыщу. Завод лишь бы не разорился, где в штатах числюсь.

Вася неодобрительно покачал головой.

– Я думал, детей по любви рожают, оказывается – и детей по расчету.

– По-разному рожают, – Надя насупилась. – Жить на что-то надо. От отцов дочек след давно простыл. Мужиков нормальных нет. Кто спился, кто скурвился, кто по этапу пошел. Чем я хуже намалеванных дур из телика? Ничем. Просто не повезло, или как-то не срослось, недосуг было, и не тем давала – вот в чем проблема! П**** она и в Африке п****! Разница в том, что одна шмотками увешана, денег вбухала в косметические операции, да п**** разработала по самое не хочу.

Вася досадливо поморщился от матерных слов и, прерывая разговор, резюмировал:

– Короче, всё кругом несправедливо, дерьмо рядится в цивильные одежки, и смысла нет кому-то что-то доказывать и отстаивать достоинство. Пошли они все… подальше… Прогресса в человеческой натуре нет. Люди не меняются со времен их создания… А коммуна зачем тебе?

– Ты не понял до конца. Еще раз объясняю: ты не принимаешь эту жизнь, я не принимаю, он не принимает. Что-то изменить в лучшую сторону одномоментно, за раз, нельзя. В лучшем случае это будет ложь.

– И лицедейство, – добавил Вася.

– Тебе виднее, какое применить слово. У меня чувство взято за основу. Ведь кто-то умеет чувствовать, кто-то переводить это на язык стоеросовых граждан, чтобы расписать им простую истину… Расписать, установить законы, чтобы не съели друг друга окончательно… Слушай дальше. С чего все началось. Посыл судьбы означился. Из поселковского дома культуры собрались вывезти на свалку целую машину прибамбасов советских времен: красные флаги, вымпелы, книги, статуэтки вождей пролетариата, грамоты и даже пустые бланки грамот. Шоферюга по дороге у меня тормознул и по доброте душевной всё это у меня вывалил на растопку печки. Вывалил за стопку водки и жаркий поцелуй… Статуями и статуэтками, как строительным материалом, колдобины на дороге забросали. Так сказать, грудью вождей проложили дорогу ко мне!!! Потом он самосвалом укатал, умял и выровнял дорогу. Мы с теткой, больше, конечно, она хороводила, это советское добро стаскали в сарай. Разобрали. Я поначалу ради смеха каждый день на чистых бланках писала грамоты тетке. Грамоты нескольких видов: за высокие показатели в труде, лучшему наставнику молодежи, за физкультурно-массовую работу, культурно-просветительную работу и (какой там хрени не было!). Тетка у меня принимала грамоты на полном серьёзе и расцветала как девушка, которой лепят комплименты. Потом шире: она перетащила книги в избу. Один из наших дружков сколотил полки, и это добро уложили рядками, точно у нас изба-читальня.. Вскоре такой она и стала. Приходят к нам, рассаживаются: кто на диванчике, кто на лавочке, и долгими зимними вечерами, представляешь, читают! Чайку купеческого заварим, чаек этот чуть послабее чифиря… И сидим, балдеем; помимо книг калякаем о том, о сем. Много революционных и военных книг. О геройских людях. Есть там одна такая книга о коммуне. Я все эту книжицу почитывала. И как-то запала в душу: многое верно написано! А что неверно, то нам поменять можно! Кто запретит? Получается, запросто тот давний первый коммунарский опыт можно приспособить к нашему суровому уральскому климату, можно и в наше сволочное время перемен.

– Наверное, с водочкой чаёк? Кадушку с малосольными огурчиками не выкатываете в читальную комнату?

– Чай пьем, когда водку устаем пить. Бывает такое, что не идет водка, вот тогда чаем мысли и проясняем. К чаю сладостей у нас!!! В детстве столько не ели. С могил сумками собираем. Уже придумали, как брагу на конфетах ставить. Такой балдеж от этой браги! Хочешь попробовать?

– Нет. Ты знаешь, чтобы организовать настоящую коммуну, первым делом надо завязать пить.

– Одно другому не мешает.

– Мешает. С водкой бедлам построите.

Надя округлила глаза.

– Алкоголь создан для замены естественного чувства радости. Коммуна – одна из пробных форм, попыток обрести гармоничную организацию людского сообщества. Мы зачастую ходим вокруг да около настоящего естественного ощущения полноты и цельности жизни. Только тогда ты становишься счастливой частицей великой сущности, когда очистишь свою изначальную сущность от дурацких наслоений прежних и нынешних дней.

Надежда призадумалась над услышанным. Морщины как трещины поползли по лбу. Она вдруг рассмеялась.

– Ты загнул! Говоришь, точно книгу читаешь. Шпаришь когда-то наизусть выученное. Нам-то зачем?

– Нам всем в детстве и юности приходится многое перенимать, заучивать (хорошо, если это то, что и надо), потом на это наслаиваются реальные впечатления и вот потом начинается или взлет, или падение: взлет, когда, как раз тому, что правильно, на все сто сгодится в жизни; и падение, когда неправильно поняты ориентиры в реальной жизни, и твоя сущность осталась нераскрытой, погребенной сумасбродной житейской суетой. Ты пробуешь лечиться водкой, но водка стирает из мозга все файлы: и хорошие, и плохие. Хорошие даны тебе природой. Плохие – это реакция на наше чокнутое общество. Плохого становится так много, что оно начинает определять судьбу. А хорошее тушуется, прячется, никнет, как нераспустившийся аленький цветочек. И получается, что с пробуждением от сна твоя жизненная система пробуждается только для того, чтобы выпить.

– И не только! Кроме выпивки, сказать, что люблю?

– Догадываюсь…

– Это плохо?

– Это плохо. Потому что это делается исключительно для этого. У каждого есть врожденная жизненная задача, ради решения которой теплится жизнь. В наше время перемен, перестроек, трансформаций мы попали в кашу из дерьма. Это было начато даже не в так называемый перестроечный год, когда сначала хотели перестроить, а начали попросту ломать и разрушать, присваивать, грабить, насиловать, умерщвлять. Как сказал китайский философ Конфуций: нет хуже беды, чем жить во время перемен… У нас как будто есть четкий план трансформации, но на поверку, это такой же миф, как перерастание развитого соцализма в коммунизм. А причина одна: люди разобщены, нет общих ценностей. В очередной раз сломали старое, а вот что строить? Из-за неимения собственной национальной идеи стали копировать опыт американский и европейский… Но, мы же не американцы, и у просвещенной Европы долго ходить в учениках. В итоге окажется, что и учиться там особо нечему. А жизнь-то идет, утекает как вода сквозь пальцы. Когда еще все порушенное расстроится-перестроится!? Да и вообще, кто-нибудь репу по-настоящему чешет о простом народе? Не понукать, как быдло – сделать достойные элементарные условия жизни?.. По-моему, за всю историю российской земли, народ всегда был строительным материалом, наряду с кирпичом и камнем клали людские кости. Это-то и плохо и печально. Уметь хорошо и продуктивно работать – это надо. Но надо чтобы и труд был твой, наш справедливо вознагражден. А нет так: кто ближе у кормушки, тому больше и достается… Подумай, каких-то полторы сотни лет назад на Руси было крепостное право. То есть, народ приравнивался к скоту, который можно и продать, и нещадно эксплуатировать, изгаляться, как вздумается. Что изменилось за эти полтора века? Ничего! Ну, произошла всеобщая индустриализация. Вылетели в Космос, и кроме, как кружения вокруг Земли дальше – дороги нет. Куда лететь? Хрупкому и гадкому человечку, не понимая космических законов гуманности и не ведая о них, сидеть в оковах зла… Вслед за индустриализацией нужна полная смена, чистка человеческого сознания и прежде всего та древняя порочность, та изначальная греховность… эта жажда славы, денег, золотые унитазы, шикарные яхты – это ли идеал? Этого как раз не должно быть, а это становится целью для многих, так называемых успешных людей! Это ли цель для стремления всем другим? Я говорю – нет. Пока будут такие ложные атрибуты счастья, приоритеты успеха – никакого качественного рывка в понимании сути жизни не будет, а значит не будет никаких великих и глобальных открытий… извини, Надя, я долго молчал один в своей хибаре, поэтому что-то и говорю не к месту…

– Ничего, не парься на этот счет. В коммуне есть вакансия философа – берем тебя!

– Я удивляюсь своим неожиданным речам. Я бы поискал другое слово вместо коммуны. Эволюция сознания должна пройти через отрицание материального единоличного богатства, роскоши – это линия зла, которая все время рядится в белые одежды. Конечно, это не означает стать такими нищими, как мы. Должен быть строгий, простой и достаточный уровень комфорта, чтобы исполнять основную человеческую миссию. Хотя знаешь, как сказано у древних мудрецов: нищий во время закона и порядка – это низкий человек, богатый человек в это же время – высший человек, но нищий и богатый во времена беззакония, равно времени перемен, перестроек, трансформации – все в точности наоборот.

Надя с похвальным здравомыслием отметила:

– Кто же закон и порядок установит? Получается, кто при деньгах, тот у руля или близко к нему, значит, то беззаконие и смуту, из которой сам выплыл, делает законом, нормой для всех?

– Опять же, что на этот счет сказано у древних восточных мудрецов. Сказано, что есть небесный закон справедливости и гуманности. Он существует как непреложная истина, он вокруг нас, как воздух и также необходим. Любое отклонение, намеренное и преднамеренное, несет бурю смут… Историческими фактами можно запросто проиллюстрировать эти золотые слова. Один из самых потрясающих фактов – это проклятие магистра ордена тамплиеров династии французских королей. Они по ложному подлогу казнили магистра ордена сожжением на костре. В последний момент, когда жизнь покидала его, когда огонь пожирал тело, и мозг гибнул от болевого шока, великий магистр, стоявший у истоков древнего сокрытого знания, возопил нечеловеческим голосом, и проклял королей до тринадцатого колена. И что ты думаешь? Все сбылось! Об этом, кстати, серия исторических романов Мориса Дрюона «Проклятые короли». И в нашей истории полно примеров. Ленин твой, например, – последние годы его жизни были ужасны физическими страданиями. Все лидеры партии большевиков расстреляны, уничтожены своими же соратниками. Последние дни Сталина – это неописуемый ужас беспомощности, когда он разбитый инсультом, мучительно умирал, и никто не оказал ему помощь. Почему так? Не оттого ли, что по их прямому указанию расстреляна царская семья, расстреляны более пяти тысяч служителей православной церкви, составляющей основу нравственности русского народа, погибли в лагерях миллионы. Мне до сих пор, непонятно зачем, так глумливо надо было разрушать святыни русского народа, зачем предавать смерти всю царскую семью, включая детей, обезображивать труппы кислотой. Как непосредственные исполнители, так и вдохновители этой ритуальной казни закончили жизнь кошмаром… Вопрос лишь в том, как работает этот небесный закон справедливости? Когда суммы причиненных бед, горя, обид, лишений формируют новую силу, которая отнимает добытое беззаконно и превращает их в отупевших скотов, которым готовится в недалеком будущем страшная кара.

– А я тоже хочу спросить! Почему не происходит сразу? Сделал не так – получай не в бровь, а в глаз, в кровь нос и губы, сердце на части. Почему до тринадцатого колена судьба будет наносить удары. Почему виноваты потомки?! Почему им расхлебывать?

– Попробуй сама ответить, потому что ты-я как раз и расхлебываем чьё-то дерьмо!

– Мне не легче от такого объяснения. Жизнь одна.

– Жизнь одна, но итог разный. Это тоже целая история: одна жизнь или не одна. Об этом можно отдельно поговорить. А ты думаешь, что натуральному счастью, искреннему веселью, доброте и благостности настроения нужны миллионы денежных купюр. Откуда мы знаем, что кроется за чванливостью богатых в беззаконное время? Вполне вероятно, это новая психиатрическая болезнь: что-то вроде шизофренического бзика и мании. Счас не смотрю телик, а раньше с экрана видно, что представители так называемой золотой элиты непоправимо больны. Им срочно требуется психиатрическая помощь, первоначально на уровне психоанализа.

– А нам не нужна? – спросила Надя. Уголки губ опустились.

– Нам тоже нужна. Но кто нам её окажет? Самим следует передумать думы и думки, выдюжить, не отчаяться… Первое – не спиться.

– Заладил: спиться-ужраться… Вот видишь, сам подошёл к тому, что всем нам нужно собраться и жить вместе. Коммуна поможет и спасет. Ура-ааа!

– Часто под идеей собраться вместе, исподволь подразумевается поживиться за чужой счет

– Фу, какой ты колючий! Фома неверующий!

– Как ты, вообще, это представляешь?

– Пойдём, я тебе покажу нашу ленинскую комнату, которую обставила вещами прошлого времени.

Она взяла Василия за руку, крепко сжала ладонь: дескать, хватит препираться, хватит подтачивать уверенность в правоте коммунарской затеи. Провела в комнату, обычно в русских избах называющейся горницей. Там, где должны быть иконы – с лукавым прищуром всматривался во входящих вечно живой товарищ Ленин, с могучим черепом мыслителя, стилизованной бородкой русского интеллигента, запросто вершившего великие дела, в помятом костюме-троечке. У противоположной стены, от пола до потолка и метра два в ширину, подпирал потолок и стену самодельный книжный шкаф, из плохо обструганных и неокрашенных досок. Полки его прогнулись от тяжести беспорядочно сложенных книг.

Василий подошел к шкафу, пробежался глазами по корешкам книг. Разумеется, здесь были собрания сочинений Маркса, Ленина, Сталина, Гегеля, отдельные томики философов утопического коммунизма… Была и художественная литература в стиле социалистического реализма, призванная отобразить марксистко-ленинское мировоззрение в конкретных народных свершениях. Это известные книги: «Как закалялась сталь», «Поднятая целина» и просто – «Целина», «Тихий Дон», «Они сражались за родину», «Молодая гвардия», серия книг о грандиозных стройках советского времени…

– Да уж, солидная подборка книг! Впору, прямо здесь и сейчас, садиться и осмысливать великую мировую утопию и бесценный опыт построения социализма, как начальной фазы коммунизма, в отдельно взятой стране… И как вообще начальный этап чего-то на самом деле объединяющего всех и вся. Однако, кому это надо? – Василий резко, словно спохватившись, сменил восхищение на повседневную скуку и уныние. – Не лучше ли сразу в печку? Чтобы больше никогда не морочить голову.

– Тогда точно, остается только пить изо дня в день. Я, конечно, и толики не прочитала из этих книг. Но у меня есть вера, что справедливый счастливый мир для всех – это не сказка, что совсем недавно что-то было сделано очень-очень похожее.

– Что мы можем сделать? Ты, я, и подобные нам? Мы никому не нужны.

– Мы нужны для самих себя. Поэтому нам нужно собраться вместе и жить по простым людским правилам. Кто нам запретит? Эта земля моя собственность, налоги плачу. Доходов не имею. Сам прикинь, что плохого, что мы живем вместе одной большой дружной семьёй, в одном братстве… Давай к нам, Вася, нечего раздумывать. Ты умный. Можешь книги пересказывать. Наверняка можешь толково объясняться с властью. Разработаешь нам устав, правила какие-нибудь мирного сосуществования между собой и с окружающими. Будешь хранителем коммунистических знаний нового толка. А то и новую религию придумаешь! Почти главным будешь у нас. Выберешь себе боевую подругу.

– Не тебя ли?

– Можно и меня. Чем я хуже других? Если я еще сама соглашусь.

– Ух ты цаца какая! В голове у тебя бардак, а в принципе – есть свой законный дом, есть земля, дети, говоришь, есть. Получается из тебя готовая невеста с приданым. Зачем тебе непонятную коммуну организовывать? Нашла бы себе мужика. С водкой в завязку обоим, и взяться за полезную работу. Ведь так устроен мир, что этими простыми руками мы можем себя прокормить и товар для других создать.

– А как же друзья-подружки, с которыми не один год горе мыкали, и радость кое в чем находили? Кинуть? Вот уцеплюсь за тебя, не отпущу и наплюю на всех. Думаешь, счастье будет? Да мы друг друга перегрызем!

– Глубоко сомневаюсь. Не советую этого делать насчет себя… Потому что… мы об этом забыли напрочь, потому что, прежде всего должна быть любовь. Понимаешь, – любовь. Вот чему надо учиться, и чему должны посвящены такие полки книг. Уметь правильно чувствовать., ощущать связь с Высшим. В этих книгах вряд ли представлен подлинный смысл любви. А это огромная сила. Она пронизывает, как тепло, как свет. Она составляет суть и жизни здесь, и жизни там. Любить каждую травинку, каждого человека и необыкновенно бережно любить свою единственную женщину… Без любви нельзя. Я говорю по своему печальному опыту…

Под окном раздался зычный голос, да не один. Надежда, словно загипнотизированная, сидела не шелохнувшись под впечатлением от услышанного. Василий, потирая от возбуждения руки, нервно заходил взад-вперед по комнате: оборвали, когда вот-вот выразилось то, над чем так долго думалось. Остается проговорить эти слова самому себе и запомнить, затвердить, удержать выуженную истину.

Тем временем в избу вваливались новые знакомцы: широкоплечий дед Петро с окладистой седой бородой и белоснежными волосами до плеч, с ним три её дочки Оля, Галя и Вера – худенькие бледные малютки сразу же приклеившиеся широко раскрытыми глазами к Василию. Он улыбнулся им и погладил по головкам.

– Это наш папа? – спросила средняя девочка Оля у мамы Нади.

– Ты сама у него спроси. – Надя пододвинула девочек ближе к Васе.

Оля повторила вопрос. В глазах её столько надежды, веры и любви, столько радостного ожидания, что Василий растерялся, не зная как ответить. Прижал к себе тщедушное детское тельце и погладил снова по головке, не желая и разочаровывать и обнадеживать. Это простая, естественная, и ни к чему не обязывающая ласка, была воспринята по-другому.

– Ура! Папа вернулся! – закричала Оля.

– Улла! – вторила ей младшенькая Галя. Обе крохи от радости запрыгали вокруг Васи. Вон он какой оказывается, папа! Старшая Вера хмурила брови, бросая быстрый испытывающий взгляд.

– Признали сразу за своего, соколик мой ненаглядный, а это многого стоит, – с улыбкой сказала Надя. – Веруня у нас молчальница! Так что не обращай внимание.

Вера странно встрепенулась, совершенно по-другому взглянула на Василия и, смутившись, потупила глаз.

– Эх, скромняга ты наша. Не боись, дядя Вася не кусается.

– Отметить надоть возвращение заплутавшего папы, – смеясь, пробасил Петро. – Что ж, здорово, папа! Гхе! Назвался груздем, полезай в корзину!

Дед размашисто хлопнул Васю по плечу. Силушки вдоволь у седого великана. Тут же оба посторонились, пропуская братию-компашку. Словно ряженые, прошмыгнули со смешком двое невнятных щуплых спутников, Коля и Боря, среднего возраста, друзья-алконавты с кирпичными лицами и толстыми синими губами. Вслед тяжеловесно прошествовала гиреподобная тетка Нади, сурово взглянув на Васю. Дальше пофланировали две особи женского пола неопределенного возраста, предположительно, и с большей степенью вероятности до сорока женских годков. Их ярко накрашенные губы также создавали пикантный диссонанс: грязное рубище и алые пухлые губы. Одна назвалась Ленкой, другая – Светкой. Последним зашел паренек Олежек – самый юный среди братии, с врожденным дефектом лица: «заячья губа», отчасти устраненной хирургическим путем. Но не до конца, точно посчитали, что сойдет и так. В руках его объёмистая сумка. С этой сумкой он прямиком протопал в горницу и водрузил её на стол. В сумке оказался харч и магарыч.