Текст книги "Русская ось колеса Сансары"

***

Дом-домишко на окаянных шести сотках представлялся местом абсолютного уединения. Как монах поселяется в пустынной пещере, погружаясь в природный колодец вечных тайн, как дезертир прячется в схроне, вырытым в глухом лесу, так он со смешанным чувством боли, отчаяния, презрения к себе подошел к порогу ледяного логова.

Дверь наполовину занесло снегом. Орудуя ногами и руками, кое-как расчистил вход. Тенью самого себя проскользнул в мрачный покой. Сразу взялся за растопку печки. Дровишки предусмотрительно заготовлены. А вот спичек под рукой не оказалось. Неужели нет спичек? Неужели приблизился к смерти? Улечься на топчан и спокойно заснуть. По-существу легкая смерть…

В состоянии сомнамбула проверил содержимое буфета, стоявшего напротив печки и служившего одновременно кухонным столом. Первое что выудил из темного нутра тумбы – окоченевшую мышь, которую тут же с омерзением забросил в печку. Далее вынул трехлитровую банку, залитую под завязку незамерзающей влагой. Откупорил: в нос шибанул запах спирта. Трясущимися руками машинально припал к широкому горлу. С жадностью сделал глубокий глоток. Отставил банку и с выпученными глазами схватился за горло: спирт, словно огонь, иссушая, спускался вниз. Василий стремглав выбежал на крыльцо и схватил пригоршню снега. Затолкал в опаленную глотку снежный комок. В глазах уже поплыло – алкоголь цепкой лапой уводил в призрачный рай.

К счастью, нашлись спички, и печка вскоре загудела ровным пламенем. Тепло растекалось по домику, и воцарялось странное чувство покоя. На чугунной плите печки встали в ряд эмалированное ведро, кастрюлька для похлебки, – все посудины с утрамбованным снегом. На столе алюминиевая кружка с черными от чая стенками, полная разбавленным спиртом.

Он снова вернулся в ужасающую пустошь родительского дома! Очередная попытка утвердиться во внешней жизни завершилась провалом.

Осталась девочка, которой дал слово быть вместе. Василий вынул мобильный телефон, задумчиво покачал в руке. Врать ни в коем случае нельзя, пусть будет горькая правда. Он сам не знал, что творится с ним, в какую пучину немыслимой формы небытия его выносит. Он набрал номер мобильника Веры.

– «Вера, я здесь останусь с месяц. Дождусь тепла. Когда растают снега, смогу выйти отсюда»

– «Я так и знала, что ты хочешь уйти»

– «Понимаешь, у каждого человека должен быть свой дом. Но в тот дом, который есть у меня, я тебя привести не могу!»

– «Почему?»

– «Потому что хлев у Зорьки и то лучше. Я смогу выдержать все лишения, но ты должна развиваться. Слава Богу, мы с тобой одолели грамоту. Мы с тобой за два месяца прошли материал, пожалуй, двух первых лет начальной школы. Тебе надо ежедневно читать, заниматься. Ведь ты можешь сама читать!»

– «Тогда тебе что надо?»

– «Мне надо во многом разобраться, чтобы ощутить под ногами твёрдую опору»

– «Я бы тебе помогла!»

– «Ах ты, милая моя девочка! Дочка! Есть вещи, ситуации, в которых тебе никто не поможет кроме самого себя, и поэтому нужно увидеть в себе эти силы. Но главное… главное – найти сносное жилище. Уехать ли мне на далёкий Крайний Север равно на один год; там заработать эти проклятые деньги на собственное жилище, где могла бы жить и ты? Не знаю пока. Надо дождаться весны, ведь она уже на пороге… Вера, умница моя, у меня уже на исходе заряд на аккумуляторе телефона! На зиму у нас здесь отключают свет, так что прости и прощай… учись пока самостоятельно, учись читая книги, никогда не отчаивайся: я приду…»

Он словно подарил ей ещё одну грёзу. Грёзу о славном рыцаре, который придет и разрешит все её боли и печали!

Экран дисплея телефона погас. Все связи ниточки оборваны. Зыбкое пламя в печи безучастно гудит. Растопившийся снег в ведре и кастрюле стал водой. Чумное зелье из спирта и талой воды утишило боль.

«Король умер, – пробормотал захмелевший Василий. – Да здравствует король!»

***

Наутро Василий проверил запасы продуктов. В наличие оказалось 10 кг гречки, мешок замерзшей картошки и ведро моркови, два литра подсолнечного масла, с килограмм вяленой рыбы, трехлитровая банка сахара, пачка чая – не густо! Попробовать ставить силки на зайцев? Но за забором трещали одни сороки. Тоже живность, если уж совсем припрёт. Чтобы спастись от недостатка витаминов можно есть распаренные веточки смородины и облепихи, точнее содранные кору и почки. Острее проблема с дровами. За два месяца все тропы перемело, прокладывать по сугробам новый путь – сил не хватит, учитывая аскетическую диету.

«Переберусь в баню, а дом начну разбирать на дрова» – сказал вслух Василий, словно испугавшись за голос, вообще за способность говорить. До весеннего половодья полтора месяца. Самая серьёзная задача – не растерять человеческого обличья.

Баня – бревенчатый сруб под односкатной крышей с пристроенным крохотным предбанником и крыльцом в стиле позднего барокко (так комментировал отец колонны из полированных бревён, поддерживающих резной фронтон). Размером всё банное сооружение было метра два на три; моечная, парная и лавка для отдыха – в одном помещении. Металлическая печка сварена из толстых листов, обнесена огнеупорным кирпичом; полости между кирпичными стенками и металлом печи заполнены кварцевой крошкой, устроен отвал из кварцевых булыжников, поверх которых лежала массивная чугунная плита толщиною сорок миллиметров.

В эту избушку Василий и переселился. На пологе (где парился отец) устроил постель. Вместо лавки поставил стол. Предбанник стал местом хранения дров. Проторенный санный путь от бани до псевдопомпезного дома назвал дорогой жизни. По этой дороге на санях доставлял топливо для печи и ходил за съестными припасами.

Когда предбанник забил дровами, устроил новоселье. В похлебку для ужина бросил аж целую рыбину с поблескивающим бисером тончайших вкраплений жира. Отдельно пожарил лук на сковородке, отдельно морковь. Заправил бульон из вяленой рыбы гречкой, жареными луком и морковью. Знатная получилась похлебка! В остуженный отвар молодых веточек смородины влил сахарный сироп и вполовину емкости – спирт. Вот тебе коньячный напиток с тонким вяжущим вкусом и ароматом свежезаваренных листьев смородины! Глотнул – и подивился: изысканный напиток.

Как начало вечереть, Василий заправил толстую свечу в подсвечник, чиркнул спичкой, и огонек взметнулся дрожащим лепестком. В приятном полумраке похлебка показалась царской ухой, спиртовой напиток – редким экзистенциальным снадобьем. Поминутно отдуваясь и крякая от крепко поперченной ухи, Василий в паузах прикладывался к граненному магическому стакану, в который не успевал подливать алкогольный бальзам.

Вдруг в его руках стакан словно разорвало на части, вез всякой видимой причины. Осколки со звоном рухнули в миску, где осталась недоеденной распаренная рыбина и две-три ложки наваристой гущи бульона.

Василий, ничего не понимая, помешал получившееся блюдо. Самый смак остался недоеденным! Вылить? – жалко. А что, если попробовать съесть? В желудке такая же мешанина. Он поднёс полную ложку ко рту, колеблясь и ловя носом необычные запахи.

– Погодь малость. Я тебе блевану вдобавок для пущего вкуса! – За спиной раздался хриплый старческий голос.

Василий вздрогнул, ложка выпала из рук, плеснув на одежду и стол брызгами нечаянного коктейля из ухи и спирта.

– Не боись, паря. Страшно – это ещё не больно.

Василий, затаив дыхание, медленно обернулся на приближающийся голос. К дрожащему свету свечи выходил древний старичок ростом со школьника и большой головой, с какими обычно рисуют героев мультфильмов. Густая зеленая борода увеличивала несоразмерность головы и придавала таинственную солидность. Одет старичок в белую расшитую узорами косоворотку и черные шаровары. Властный голос звучал угрожающе.

Старик приблизился к Василию. Рукой придерживая окладистую бороду, смачно отрыгнул в чашку что-то желеобразное коричневое.

– Жри!

Василий отпрянул. Старик молчал, шевеля бровями похожими на изумрудные друзы.

Лицо паренька побелело. Дрожащей рукой воткнул ложку в невообразимое блюдо, словно проверяя реальность происходящего. Нет, глаза не обманули – в миске коричневая каша-малаша. Волна отвращения тряхнула тело. Содержимое желудка рывками пробивалось наружу. Схватив миску, Вася стремглав выбежал вон, где дал волю душившему отвращению. После основательного опорожнения желудка пригоршнями колючего снега растер лицо. «Надо же такому пригрезиться!» – воскликнул по установившейся привычке говорить вслух.

– Пить прекращай! Не такое пригрезиться, – пробасил сзади хриплый голос.

Вася охнул, тарелка вылетела из рук и шлепнулась в сугроб. Быстро обернувшись, вновь увидел грозного старичка с зеленой бородой.

– Да что это за хрень! – простонал протрезвившийся хозяин избушки. Разом ухнул голову в сугроб, как будто в ведро с ледяной водой. Вдруг сзади ощутил реальный пинок, да такой силы, что голова как бронебойный снаряд пробила на полметра толщу снега. Найдя в себе силы подняться, Вася, потирая ушибленное место, вперил немигающие глаза в крайне странного дедулю. К тому же драчливого.

– Получил пендаль, чтобы знал, кто в доме хозяин. Заходи! – подобрел старик. – Гостем будешь!

– Ну и ну, – пробормотал Вася, протрезвев окончательно. – Вы, уважаемый, каким образом добрались до моего дома, и хозяином стали?

– Я тут испокон веков живу! – заявил вредный старикашка, усаживаясь напротив паренька.

– Неужто ты гном? Ко мне на огонек из-под земли выбрался.

– Эх, порядочно вам политиканы из-за бугра мозги промыли. Вот ты от одной отравы сейчас опорожнил желудок. Теперь от другой срочно треба избавляться.

– Это ты о чем, дедуля?

– Вспомнить о Руси нашей древней и славной. Вряд ли сыщется в безмерно пространстве такой многопритерпевший и многопознавший страны!

– А, понимаю. Это ты о национальной идентификации. Так ведь пьяную харю да свиное рыло видят в твоем славном русском образе.

– Ты эти иноземные словечки в разговоре со мной не вставляй! Вместе с блевотиной у тебя и пьяная харя слетела. Запоминай накрепко: алкоголь – это моя блевотина; никогда не пей один. Дальше свиное рыло будешь снимать.

– Кто ты, всё-таки, такой?

– Точно вам капитально мозги промыты политгвардией америкосов с евроклонами! Я, да будет тебе известно, банник. Это такой злой русский дух, с которым можно легко быть в ладу, если с собой в ладу будешь.

– Во как! Ну завернул, дедушка! Ничего не понимаю!

– Известно, для русского человека баня – мать вторая. А дураки – они и после бани чешутся, как говорили в русском народе. Счас дураков стало больше. Под эту личину дурачины вошла тьма оболваненных телевизором да компьютером. Получается, что под угрозой наши окна, через которые мы бываем в вашем мире. Так сказать, расслабляемся и развлекаемся. У меня целое семейство. Давненько мы не парились в русской баньке!

– Слушай, а черти тогда кто такие?

– Эта рать как точно выжимка политиканов из-за бугра. Они и нам покоя не дают: всё поучают, главенствовать во всём хотят!

– Мать честная! Ну и допился! Со мной теперь что будет, кровь мою выпьете?

– Дурень, ты живой нам нужен. Мы в ладу со всеми живем. От тебя многое не потребуем. Во-первых баньку новую отстроишь. Тесновата эта для моего семейства! Для чего исправным тружеником должен снова стать. Знаю, Лерка выбила из колеи. И кто стоит за Леркой, мы знаем. Пока она царица. Но и на неё есть управа, правда, как у Кащея хитро её смерть запрятана… Ладно не об этом пока речь. Семью обязательно построй и обустрой. Свои будут детки, и про Веру не забывай. Двоих детей сам родишь. Не забывай, ты частица огромного вечного, значит крепи связи с родимой землей. Связи эти – суть любовь. Только снег сойдёт, сразу отправляйся в город. Этот месяц пусть у тебя котел будет всегда полон теплой воды. Мы уж напаримся! Тебя особо тревожить не будем. Чтобы спал крепко, сказочные сны навеем. Память твою отмоем нашими сказаниями. Ты каждую сказочку запоминай: ох, как она сгодится тебе! Свиное рыло и сойдет вместе с банной жаркой водицей, да нашим полувидимым соседством!

– А как звать-то тебя?!

– Так и зови: Банник. Худо будет, вспоминай меня и наши сказы. Или просто хорошенько в бане попарься, да всю-то воду смотри не опрастывай!

Старик сомкнул руки на зелёной бороде, изумрудный огонь вспыхнул. Василий зажмурился, а когда распахнул веки – Банник исчез, снова став невидимым.

***

По календарю пришла весна, но потеплело ровно настолько, чтобы снег превратился в водянистую кашу и тропы размокли: сделав по такой дорожке шаг, на второй проваливаешься по пояс.

Два месяца заточения на своих шести сотках, казалось, потерял временные границы. На ежедневную топку бани уже ушел второй этаж отцовского дома – злосчастного строения, с его помпезными покривившимися башенками и резным фасадом. Разбирая старые вещи, Василий обнаружил пару чемоданов, забитых вполне сносной одеждой, юношеские дневниковые записи в толстой общей тетради. Последняя находка словно подтверждала предопределенность судьбы: каждый раз, просыпаясь, досадовал, что нет листа бумаги и ручки. Душа ночами путешествовала, точно отрывалась по полной, и впечатления просились на бумагу, чтобы разгадать их символический смысл.

Он то и дело впадал в странное ощущение полусна, что правильнее – пробуждался. Явственно видел другую реальность. Намеренно задерживал подобные ощущения, своеобразно медитировал. Банник остался верен слову: сны превратились в захватывающий сериал.

Теперь он мог всё это старательно записывать, словно документируя этапы взросления души. Так стремительно, страничка за страничкой, дополнялся юношеский дневник.

Однако, никогда прежде не хотелось так остро настоящей весны: природного тепла, ярко-синего шатра роскошного сияющего неба, которое подобно увеличительному стеклу собирало и направляло спасительный солнечный свет на его пожирающий самого себя умирающий дом.

Сам он сядет на завалинку, и, размякнув, будет впитывать целебные животворящие солнечные лучи. С превеликим наслаждением внимать переливчатым трелям коноплянок, из года в год где-то рядом гнездившимся. Мощный натиск тепла окончательно освежит сомлевший мозг той самой сильной и яркой мечтой, а там глядишь, мечта как кремень, даст искру и вспыхнет жизненная энергия, которая выльется в здоровый жизненный настрой. Он отложит дневник и начнет полноценно реально жить. Изо дня в день крепла надежда.

Первая половина весны проходила как будто в тоскливой серой тягомотине: то навалит снега по колено, то выглянет на пару дней жгучее солнце и растопит этот выпавший снег, потом снова завьюжит, и снова повалит снег.

Однажды, толи в конце апреля толи в начале мая Василий пробудился от необычной тишины. Он торопливо выбежал на крыльцо.

Удивительная тишь!

Обдало подлинно летним теплом. Не шелохнется ни веточка, ни жухлая травинка. Каждая Божья тварь замерла в безгласном блаженном восторге и упоенно внимает пришедшему теплу, как чудесной перемене. Откуда-то сразу появились проталины с ярко-зелеными ростками первых цветов. Вот и чистейшее лазоревое небо, бездонное и бескрайнее. Через считанные дни от снега не останется и следа. Потом пройдет еще неделя-другая: пообсохнет земля, и можно считать, что зимовка закончилась.

«Тогда, – размышлял Вася, – прилично одеваюсь и отправляюсь в город, к людям, искать работу. Мне однозначно повезет! Просто железобетонно уверен, что всё срастётся! Второй зимовки здесь мне не выдержать, если только за лето углубить погреб, стены его выложить кирпичом, на земляной пол настелить доски, опустить в полученное жилое помещение топчан, иначе сказать, кровать, чугунную печку, которую также обложить кирпичом для аккумуляции тепла, потолок утеплить метровым слоем земли – вот тогда не страшен никакой мороз! Тоже вариант… Но неужели отсюда не смогу никогда вырваться? В одну из зим, всё равно, либо замерзну, либо задохнусь от угарного газа. Нет, пойду-пойду пошарю в шкафу, куда перетащил пару чемоданов добра с почившей в небытие мансарды. В нем, помнится, сохранилась цивильная одежда с благополучных прежних времен».

12. На круги своя

Лечение мамы затягивалось. Поставить её на ноги, чтобы могла с тросточкой самостоятельно передвигаться, выходить во двор и гулять вокруг дома – представлялось несбыточной мечтой. Насколько пострадали в результате инсульта те участки мозга, отвечающие за движение ног?

Врачи назначали стандартное лечение, как будто не ставя задачи по кардинальному излечению. Потрясла фраза из инструкции по употреблению одного из назначенных лекарств: «…лечение обычно длится всю оставшуюся жизнь…» – Безумный хохот овладел Валей.

Сакраментальная фраза, напротив, возвратила уверенность в излечении, потому что слово «обычно» – не для них, и уж точно не для неё. Некоторым, из рода в род, предписано быть необычными, жить необычно, любить и верить необычно.

Вале не хватало медицинских знаний, чтобы самой разобраться в существе болезни и путях выздоровления. Она обложилась медицинскими справочниками и учебниками, и одновременно с изучением теоретических медицинских основ, стала настаивать у лечащего врача на комплексном обследовании мамы. Свободных мест в больничном стационаре ближайшие два-три месяца не предполагалось, поэтому пройти все анализы предложили самостоятельно, тем более пришло время переоформить группу инвалидности на постоянную первую группу, что подразумевало оставить надежду, что мама встанет с больничной койки.

Тем не менее, Валя готовила себя и к тому, что остаток жизни мама проведет обезноженной, но не сломленной душевно: сохранится ясность ума, что вкупе с непростым опытом жизни, чередой непрекращающихся испытаний, выпестует живую человеческую мудрость. Пусть инвалидная коляска и плечо дочери станут единственными средствами передвижения. Это совсем не пугало, но когда есть хоть один шанс из тысячи – им грех не воспользоваться. Насколько весом этот шанс? Насколько болезнь убавила здоровье, должно сказать полное комплексное обследование.

Резкий оглушительный зуммер телефона заполнил пространство квартиры. Валя вскочила с постели, торопливо зашагала к несмолкающему аппарату. Ночь выдалась тяжелой: у мамы снова случился гипертонический криз, и обострились боли в позвоночнике. Вызывали «скорую помощь». Приехавший фельдшер поставил укол обезболивающего препарата в сочетании со снотворным и рекомендовал обратиться к лечащему врачу.

Под утро мама уснула, утомленная дочь остерегалась даже скрипнуть, чтобы не растревожить её хрупкий сон. Пробудившийся телефон вызывал недоумение. Вызванивать их некому. Явно кто-то спросонья неправильно набрал номер.

Валя с легкой досадой взяла телефонную трубку. В ответ на ее голос – молчание, сопение и покашливание. Наконец, незнакомый мужской голос поинтересовался, запинаясь от волнения:

– Валя, это ты?

– Допустим это я. Кто говорит? – В её же голосе звучал металл.

– Это же я, Идальго! Ты должна помнить: Тихий океан, лето, студенческий стройотряд, я с гитарой, влюбленный по уши. Не помнишь?! Ты не можешь забыть такое!.. «Синий-синий иней лег на провода, в небе темно-синем синяя звезда. Гляжу я на тебя и хочется сказать, что в этом мире нужна лишь ты одна» – пропел он в трубку, сам будоража себя этой мелодией. – Ты должна помнить!

– Идальго?.. Идальго!!! Слушай это какая-то мистика. Я вот на днях совершенно случайно обнаружила твою потерянную фотографию. И теперь слышу твой голос. Не бред ли это: я уже которую ночь плохо сплю, хожу как вареная. От недосыпа пробуждается что-то другое, мне непонятное… Сегодня какой день недели?

– Воскресенье. Четвертое мая. Позднее утро, точнее девять часов. За окном светит солнце. Небо чрезвычайно голубое.

– Действительно. Неужели это ты?!

– Да-да. Я много раз звонил тебе туда, в Приморье – и не дозванивался. А тут, вдруг разбирал старые вещи. И нашел твой городской телефонный номер, который ты мне дала в последний момент. Я тогда, дурак, думал, что потерял этот листочек. Гляжу, а код города наш! Мы с тобой из одного города! Вот как получается. Мы про наш город и не говорили, потому что никто и не думал возвращаться назад в этот город. Я ведь звал тебя туда, где учился. А тут, оказывается мы даже из одного города! Ты что, приехала из Приморья? В отпуск? Я же вернулся в город сразу после окончания института. Так уж получилось у меня.

– Ты где сейчас?

– Я в городе. Не совсем, правда, в городе, но в городе. Может быть, встретимся, Валя? Ну, например, на нижней площади у фонтана.

– Ладно, – просто, как тогда в Приморье, сказала она. – Договорились, я приду. Завтра в шесть часов вечера.

Идальго уже не помнил, когда его охватывало столь дикое ликование. Он выскочил из телефонной будки и поскакал по лужам с талой водой, как молодой жеребец, вырвавшийся из тесного стойла на волю. В своем утлом, кривом и хмуром домишке, он внезапно опомнился. Как же он пойдет на свидание с девушкой в таком виде, как сейчас: немытый, не стриженный, за полторы года своего первобытного существования провонявший насквозь дымом, прокисшей одеждой, картофельной похлебкой? Валя, его милая девушка, его первая любовь, отвернется и побежит в ужасе прочь от гадкого человечка. Ведь, что она говорила в последние минуты расставания, – он не исполнил. Гордиться нечем.

Идальго снова вынул тот единственный костюм, в котором обнаружил безвестно хранившуюся долгие годы бесценную весточку Вали. Осмотрел костюм со всех сторон.

«Костюм совсем не плох, светло-серый цвет с тонкой бордовой полоской передает намек на изыск и элегантность. Фасон чуть староват – это не беда. Есть у меня в запасе отличные добротные ботинки из хорошей прочной кожи. Если их протереть обыкновенным моторным маслом с сажей пополам – заблестят как новенькие. Носки почему-то все дырявые, но, пожалуй, можно подобрать пару посвежее, хорошенько и аккуратно заштопать – сойдут за новые. С рубашкой проблем не будет: вот они сложены стопочкой, относительно чистые и свежие, опять же фасон староват: воротнички какие-то остроугольные и длинные, словно фалды пиджака, но ничего страшного. Буду выглядеть не модным денди, а рачительным, опрятным молодым человеком. Остается устроить себе настоящую баню. Распаренным кирпичом ободрать и оттереть въевшуюся в кожу грязь. Где-то я приберёг кусок отличного мыла. Парикмахерская мне не с руки, а постричься надо. Я что, если постричься, скажем, налысо? Хорошая идея! Такая стрижка ныне в почете, и никаких навыков цирюльника не требуется: знай себе намыливай, да брей… Не пожалею дров, нагрею большой чан воды, устрою капитальную банную церемонию. И буду чистым и свежим, как тогда, в наше золотое время».