Текст книги "Русская ось колеса Сансары"

***

Одним теплым и солнечным майским вечером в сквере, разбитом вокруг старейшего в городе фонтана, на второй скамейке слева от центрального входа сидел странного вида молодой человек. На коленях его лежала крупная белая роза, которую он тщился бережно прикрыть обеими руками, ограждая ли цветок от редких, мимолетных взглядов, уберегая ли нежные лепестки от порывов еще колючего и зябкого весеннего ветра, стыдился ли неизвестно чего?

Одет он в светло-серый, в бордовую полоску костюм, явно маловатый по размеру. Рубашка в мелкую клетку застегнута на все пуговицы. Ярко начищенные ботинки перекликались с такой же ярко блистающей лысой головой.

Создавалось впечатление, что молодой человек чужой в этом городе, приехал из дальней, глухой и неведомой деревни. Могло показаться, паренёк только-только вышел из больничной палаты, где боролся со страшным недугом. Иной прохожий нашел бы удивительное сходство с героем Тома Хэнкса из фильма «Форест-гампл».

Просидев истуканом четверть часа, молодой человек стал беспокойно ерзать и украдкой бросать нетерпеливые взгляды на снующих и шествующих прохожих. Порывался встать – и спохватывался: стоящим будет выглядеть еще более нелепо.

Откуда-то со спины появилась тонкая женская фигура и резко остановилась прямо перед ним. Он медленно поднял глаза: красивое лицо со следами преждевременных морщин, те же внимательные, но уже без лукавинки, глаза, те же волосы изумительного цвета, которому он никак не мог подыскать слово: орехово-медовый? То же, милое напряженное раздумье в чудесном лице, когда словно сверяет увиденное с её устоявшимся внутренним и должным, и кротко недоумевает в обнаруженных различиях.

– Валя! – только и смог воскликнуть с восхищением; язык его вдруг онемел, и дыхание перехватило. Он всполошился, вскочил и впихнул ей в руки розу.

– Тебя и не узнать Идальго. Вид у тебя очень необычный. Как ровно не от мира сего, впрочем, отчасти ты такой и был, но только не внешне.

– Извини за несообразный внешний вид. У меня сейчас чрезвычайно важный период. Взялся за ответственную и во многом судьбоносную работу. Голова гудит как провода высокого напряжения, а, как известно, отсутствие шевелюры улучшает мозговую деятельность. Передо мной вечный вопрос жизни и смерти. Помнишь:

 
– «Быть или не быть, вот в чём вопрос.
Достойно ль терпеть без ропота позор судьбы?
Иль ополчась на бурю смут,
Сломить их противоборством.
Восстать, вооружиться, победить!
Или погибнуть. Умереть. Уснуть.
Уснуть и видеть сны, быть может…
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться?
Вот так-то малодушничает наша мысль,
Решимость вянет
В бесплодье умственного тупика.
Так погибают замыслы с размахом,
Сулившие громаднейший успех,
От долгих отлагательств»…
 

Пришла пора действий. Упустить это время нельзя.

– Ты закончил свой институт?

– Да, конечно, закончил.

– Женат?

– Был. Развелся года два назад. Жили чуть больше года. До детей дело не дошло. Не заладилось у нас, почти с самого начала. Разбежались. Я снова пробовал искать тебя: звонил, наводил справки, наконец, дозвонился до того рыбзавода, где ты работала. Мне сказали, что ты уволилась и уехала. Я ведь уже было решился ехать к тебе, а тут узнаю: уволилась, уехала. Потом возникли у меня некоторые финансовые проблемы, которые до сих пор решаю. Все эти годы у меня была уверенность, что мы с тобой снова встретимся. Рано или поздно, но встретимся. Именно эта неосознанная вера, скорее всего и давала мне силы, спокойствие, несмотря на то, что мне было очень даже не сладко, порой совсем паршиво. Я с головой ушел в работу. У нас есть очень перспективный проект, – без запинки врал тот, кого девушка называла Идальго, иногда приостанавливаясь и бросая быстрые взгляды на Валю: не переврать бы, и не ляпнуть уж явную околесицу, несусветную чушь.

– Поэтому мой внешний вид говорит мало. Триумф будет потом. Пока предстоит тяжелая кропотливая работа.

– Где ты работаешь? – спросила Валя.

– Я работаю в венчурной компании, в группе решения задач. У нас небольшая фирма. Название ее тебе ничего не скажет, потому что наш бренд еще не раскручен. Основное направление фирмы – интеллектуальные разработки. Нам выдвигают комплекс разных недочетов, проблем, существующих вообще по жизни в той или иной компании. Мы заключаем договор, решаем проблему и получаем гонорар. В такой работе требуется оригинальность и нестандартный ход мысли. Креативность мышления. Например, сейчас проектируем новый вид установки, которая будет в полевых условиях закачивать воду под большим давлением в нефтяные скважины, чтобы увеличить добычу нефти.

– Что ж, успеха вам… Постой, ты же в строительном институте учился?

– Да. В том и сложность, что работаю не совсем по профилю. Подвернулся выгодный контракт. Быстро выдать проектную документацию на установку, изготовить опытный образец и испытать. У меня есть знания проектировщика. Я хорошо владею чертёжными программами. У меня отличная техническая библиотека. Привлекаем узких специалистов, консультируемся, восполняем и расширяем свои знания. – Идальго говорил увлеченно, сам удивляясь за смелый и неожиданный ход воображения, на свою искусно состряпанную фантазию, в которую и сам уже начинал верить. Мозг словно проснулся, стряхнул оцепенение, отринул шелуху низменных желаний и явил давным-давно забытую высоту и благородство стремлений.

Валя слушала с чрезвычайным вниманием, не пропуская ни единого слова и полуслова, поддавшись натиску энтузиазма, этакого нетерпения работать и работать. Когда ее удивление граничило с неверием, она гнала сомнения, и нанизывала новые впечатления на оставшийся в памяти образ необычного, ни с кем несравнимого юноши, искреннего, вежливого, деликатного, который когда-то благоговел перед ней, и который именно от нее получил первые уроки чувственной любви. У них было всё кроме лжи.

Пока Идальго рассказывал о себе, они прошагали, казалось, целую вечность, отрезок жизни длиной в девять лет, и незаметно для себя подошли к дому, где и жила Валя.

– Давно вы поселились в этом доме? – Поинтересовался восторженный спутник.

– С моего рождения.

– Поразительно! Я тысячу раз, наверное, прошел мимо этого дома – и ни разу тебя не видел.

– Может быть, и видел, да не обратил внимание. Смотрел не туда, думал не о том. – Валя улыбнулась. – Зайдешь?

– Давай в другой раз. – Идальго вспомнил о плохо заштопанных носках. – Ты ничего о себе не рассказала. Хотя бы вкратце: что? когда? где и как? Знала бы ты, как я рад, что мы снова встретились! Сама-то замужем?

Валя нахмурилась и поспешила с ответом:

– Нет, не замужем. И никогда не была замужем.

– Ты кремень! Боже, как я рад этой встрече. В этот раз я тебе не дам исчезнуть.

– И я рада нашей встрече. Но я уже не та Валя, которую ты любил взахлеб. Четыре года назад со мной случилось страшное, жуткое событие и переломило жизнь… Я попала в автокатастрофу. Это ужасно. Мое тело было искорежено, искромсано. Я целый год провела в больницах: лечили одно, затем другое. Я думала, что жизнь для меня закончилась – и она, действительно, закончилась, закончилась та жизнь, которой я жила прежде. Внутри у меня все оборвалось, омертвело, никакой прежней радости я не чувствую, ничего не заводит; ни к кому, и ни к чему, во мне не было влечения. Мне даже хотелось умереть – умереть! – но это не в моей власти. Как раз в это время тяжело заболела мама. Возможно, случившаяся со мной беда сказалась на ее здоровье. Как она поняла, какое невообразимое несчастье искорежило меня? Я ей ничего подробно не рассказывала. Она как-то угадала, как мне было тяжко. Потому что в последних письмах было столько тревоги. У мамы случился инсульт. Вдобавок открылась и обострилась куча болезней, и получилась, что она слегла так же, как и я. Вот тогда я сказала себе: я выживу и встану, чтобы помочь маме. Собрала последнюю волю в кулак, и, представляешь, смогла встать, начала потихоньку ходить, расхаживать ноги, дышать свежим воздухом. Снова что-то ждать от наступившего дня. Болезнь от меня отступила. Мама словно взяла часть моей беды: я пошла на поправку, она – слегла. Я уволилась с работы и вернулась в город. И уже с полгода здесь, с мамой, как сиделка и домработница. Проживаю деньги, которые заработала на Севере. Здесь работу пока не искала, потому что маму оставить не с кем – сама она себя обслуживать пока не может. Себя я не чувствую обездоленной или несчастной, наоборот – в жизни моей появилась ясность и смысл. Я вижу, что могу делать хорошее и доброе. Сейчас для меня как раз это и важно. Я надеюсь не только облегчить жизнь маме, но и поднять ее на ноги. Ей всего-то 69 лет.

Идальго с живостью отозвался:

– Я могу чем-нибудь помочь вам? Например, по хозяйству что-то прибить, перетащить, починить сантехнику или еще чего из домашней утвари? – Он вспомнил, что по дому обычно делал отец, за что его нахваливала мама, и то же самое предлагал теперь Вале.

– Пожалуй, есть необходимость… Да, мастер-универсал требуется! Ты сможешь обычным, традиционным способом отремонтировать водопроводный кран без твоей профессиональной оригинальности сотрудника группы решения задач?

– Ты уже шутишь! Мне это вдвойне приятно. Я скажу так: порой надо заняться чем-то простым, чтобы понять что-то сложное. Этот тезис входит в негласный свод законов нашей группы. Если ты мне позволишь, в следующий раз я приду с инструментом.

– Приходи сразу в мою квартиру. Моя квартира двадцать пятая.

– Приду завтра же.

– Я буду ждать.

Идальго посмотрел на часы знаменитой японской фирмы – последняя стильная и добротная вещь в его аксессуаре. Около десяти часов вечера. Чтобы добраться до жилища, шагать в густеющей тьме километров 12—13: пройти через город, потом вдоль железной дороги до первого моста, дальше еще минут двадцать плестись в гору. Значит, к полуночи вступит в мрачный покой одинокого дома.

Как в пору юности, Идальго весело шагал по шпалам. Несмолкаемый городской шум оставался за спиной удаляющимся гулом. Ясное звездное небо освещало дорогу. В памяти всплывали один за другим счастливые дни с Валей, отчего пробужденная душа ликовала.

Тогда в аэропорту, девять лет назад, они не сказали друг другу: «прощай навсегда». Добрый Ангел остерег. Идальго слышал её слова, посланные вдогонку: «Я тебя люблю!» Нерациональность её признания ошеломила. После девяти лет разлуки осталось это признание в силе?

«Беда теперь в другом, – продолжал размышлять Идальго. – Тогда я был перед ней прозрачен, как стеклышко. Теперь играю роль, каким хотел бы быть, страшась показать, какой есть на самом деле. Как долго это продлится?»

Утром он, с леденящей ясностью увидел убогость жилища и самого себя. Кто он? С виду неимущий презренный тип, именуемый бомжом, этакая помесь нищего, бродяги, попрошайки, мелкого воришки. Оборванец, растерявший человеческое достоинство. Полуживотное-получеловек – новый гомосапиенс, когда эволюция повернула вспять. Слезы ручьем хлынули из глаз за порушенную собственную жизнь, за свое уникальное эго. Почему же, изо дня в день, он превращался в грязное и вонючее ничтожество? Не оттого ли, что не было рядом, в тактильном контакте, по-настоящему любимого человека, чьим вниманием и мнением он дорожил бы, как святыней.

Когда есть любимый человек – это даже больше, чем продолжение себя. Он не только не обманет, не предаст, не солжет, не нарушит обещание – он вносит тот самый великий смысл в каждое простейшее движение, в каждый глоток воздуха, ровно всё вокруг насыщается строгой нормой целебного озона…

Идальго разыскал в кладовке соответствующего размера гаечные ключи и прочий сантехнический скарб: муфты, фитинги, прокладки. Уложил инструмент и расходные материалы в солидный саквояж, когда-то подаренный отцу, и, как заправский сантехник, заявился к Вале, проделав тот же самый путь в 13 километров.

Валя встретила в домашнем халате из простенького ситца безмятежно голубого цвета. Светло-ореховые волосы стянуты в забавный хвостик, предлагая взгляду, тонкую шею, правильные линии лица и как подлинное украшение – бесподобные глаза, ставшие еще притягательнее, возможно, от выражения неизбывной легчайшей печали, сквозь смиренную и тихую, неизъяснимо чудесную радость, что придавало особый отблеск глубокого и сильного характера.

– Ты красивая! – простодушно, как и прежде, заключил Идальго после обожающего рассматривания далекой и близкой любимой, к которой он не смел теперь прикоснуться.

– Да брось ты. Не видишь: все лицо в шрамах.

– Я не вижу. Ты про эти маленькие шрамики у губ? Они не портят лица. Я вижу другое: ты такая хорошая, от тебя исходит тепло и уют.

– Не смущай меня Идальго. Я давным-давно живу одна, без мужчин, и не хочу ничего менять. Ты пришел помочь мне – давай же, помогай. У меня, в самом деле, проблема. Я вызывала сантехника. Он мне наплел с три короба, что надо чуть ли не все менять: трубы, краны, раковины, ванну. Так проще квартиру поменять. Мне недосуг с этим связываться сейчас.

– Не волнуйся. Я починю, не так хлопотно и масштабно.

– Вот и прекрасно! Пойдем, познакомлю с мамой.

Квартира небольшая, из двух смежных комнат. Комнату поменьше занимала мама, Надежда Михайловна – миниатюрная, хрупкого вида старушка, с благородной белоснежной сединой, с приятными чертами лица, с которыми плохо сочетались глубоко впавшие страдальческие глаза.

– Вот, мама, мой старый друг Идальго. Когда-то, очень давно, я чуть было не выскочила за него замуж.

– Несмотря на это, как в первый, так и во второй раз мы встретились абсолютно случайно, поэтому не довелось прийти раньше, чтобы засвидетельствовать вам почтение, – продолжил Идальго.

– Случайного не бывает, молодой человек. Все предопределено Богом. И Ангел, порука его, в этом мире, – говорила Надежда Михайловна медленно, с глубокой уверенностью. – Если всегда слушать голос своей души, легко понять, что кажущееся случайным исходит свыше… Сразу вижу, что человек вы хороший, а Вале сейчас очень тяжело. Валандается со мной целыми днями и ночами. Я, грешная, знаете ли, не могу не нарадоваться, что доченька моя со мной и ухаживает за мной, как за малым ребёнком. Как я когда-то выхаживала её, мою драгоценную малютку.

– Наверное, это большое счастье, когда есть, кому поухаживать, помочь. Я один как перст. Родители пять лет назад умерли; ни братьев, ни сестер у меня нет; была какое-то время жена – не сошлись характерами и взглядами на жизнь.

– Зато у тебя интересная работа, – прервала Валя. – Не жалуйся.

– Да, работа у меня интересная, – заключил Идальго и осекся.

– Вы приходите к нам почаще: вечерком после работы, в выходные дни. Валюша попотчует вас вкусным ужином или обедом. Она такая мастерица готовить, я, к слову, и не подозревала в ней таких способностей.

– Как будто бы и я Валю в кулинарном рвении не отмечал.

– Чего непонятно?! Тогда молодая была, глупая, ветер в голове.

– Обязательно пришел бы в воскресенье на обед, если пригласит Валя.

– Приглашаю, – так же просто сказала она.

Идальго спохватился. Его ждет работа: починить кран, чего он прежде никогда и не делал. Он попросил показать этот злополучный кран. Извлек из саквояжа инструмент и с немалым любопытством разобрал дефектное изделие. Разобрал досконально, до винтика, уяснил суть дефекта, исправил, собрал, опробовал. Получилось! И, радуясь, что не такой уж он никчёмный человечек, позвал Валю принять работу.

– Сделал! – доложил он с удовольствием, точно выкрикнул: «Эврика!»

– Ты настоящий мастер! – Валя не преминула похвалить, искренне радуясь вместе с ним. – Впрочем, я и не сомневалась, что сделаешь. Может быть, ещё машину стиральную посмотришь, в следующий раз? Тебе всё по плечу!

– Запросто! Правда, одним вечером не обойтись: работы много и одного вечера может не хватить. Что, если приду в субботу?

– Приходи в субботу… А сейчас попьешь с нами чаю? – сказала Валя неожиданно так ласково, что у Василия заныло в паху.

Надо ли говорить, что, собравшись от Вали в далекий обратный путь, он простился с уверенностью в скорой встрече, и в том, что жизнь его обретает смысл. Субботы ждал с тем же нетерпением, как в детстве ждал наступление Нового года с горячей верой в чудеса. Верой в доброго волшебника дедушку Мороза, окруженного свитой сказочных героев.

В долгожданное утро, выдавшееся солнечно-лазоревым, ясным и теплым, он вышел в свой заросший неухоженный дворик, сел возле пня от березы, срубленной лютой зимой на дрова. Эту березу посадил отец в год рождения сына. За двадцать девять лет она вымахала в развесистое белоствольное дерево. Из оставшегося в её память пня сочился березовый сок. Крупные рыжие муравьи жадно припали к неиссякаемой чаше живительной влаги.

Хмурая дума, где взять денег, ставшая постоянной спутницей одиноких будней, иссушала мозги бесплодными поисками. Идальго грустно смотрел на березовый сок, стекающий обратно в землю, снова и снова задавал себе вопрос: «Где же взять эти проклятые деньги?» Варварски расчлененная берёза словно оплакивала его подрубленную жизнь. Вале тоже не сладко, скопленные деньги уходят на лечение мамы. Желание обрести материальный достаток разлучило их девять лет назад. Девять лет заточения в цепях людских заблуждений. Это весна будет переломной!

Идальго вытащил из кладовки большой медный таз, в котором покойная матушка варила варенье, и без сожаления отнес в пункт приема металлолома. На полученные деньги купил торт и букет крупных ярко-желтых хризантем.

Лучась преисполнявшей радостью, с учащенным биением сердца, он предстал перед также улыбающейся Валентиной. Идальго безмолвно сказал себе, глядя в ее волшебные очи: «Она – последний шанс выкарабкаться. Но как открыть ей всю правду? Как!? Кем я буду в ее глазах? Уж не лучше ли врать, чтобы продлить удовольствие, которое давно не испытывал? Удовольствие быть рядом с женщиной, которая тебе дорога. Дороже дорогого».

В квартире вкусно пахло печеными пирогами с мясом и картошкой. Этот запах снова возвратил в далекие счастливые годы, когда живы были родители. Матушка вечерами хлопотала у плиты, чудеснейшими и вкуснейшими ароматами наполняя квартиру; отец что-нибудь чинил: утюг, электрический чайник, швейную машину, стиральную машину, подбивал туфли, сапоги, подшивал валенки. Сынок корпел над учебниками.

– Ты стала другая! – улыбаясь во весь рот, заключил Идальго. – Я бы сказал необыкновенно женственная.

– Это естественно. Мне теперь ничего и не надо. Кроме как тишины и уюта.

– Даже мужчину? – с вкрадчивой интонацией спросил Идальго.

– И мужчину не надо. Я прекрасно обхожусь без этого.

– Без чего, без этого? – переспросил он.

– Не понимаешь, что ли, без чего? – Она улыбнулась. – Без секса. Ты мне дорог как человек и как воспоминание. Я тебя любила, по-настоящему, как никого другого. И притом, сейчас ты оказывается мастер – золотые руки. Не так ли?

– Верно, это так и есть. Я рад, что ты разглядела во мне ещё один талант или, проще говоря способности. Действительно, я же пришел починить стиральную машину. Почему я все время это забываю? – спохватился Идальго и добавил, приостановившись: – Я тебя не переставал любить. Даже когда женился.

– Любить можно по-разному. Вот сейчас я люблю маму, как в детстве не любила. Люблю весеннюю капель, люблю звон синичек за окном, многое, что люблю… Хватит об этом. Пойду дальше пироги печь. Твой торт поставлю в холодильник.

Идальго с величайшей осторожностью приступил к разборке стиральной машины. Назвавшись мастером, он никогда не ремонтировал стиральные машины, впервые видел такую модель стирального агрегата. Опасался напортачить и опростоволоситься. Невольно провёл аналогию: как много с Валей связано того, что он никогда прежде не делал, и всегда с успехом – с уверенностью в новом успехе приступил к делу.

Из курса теоретической механики, деталей машин и основ конструирования Идальго примерно представлял, из какого рода механизмов должен состоять любой агрегат для стирки, и вообще агрегат, преобразующий одну энергию в другую, один вид движения – в другой. И без труда теоретически расчленил мудреный с виду агрегат на ряд простейших механизмов и технических устройств. Рассмотрел, уже практически, каждый в отдельности. Что поддалось, то разобрал – и нашёл-таки причину поломки.

Устранил, собрал, опробовал. Получилось! Окрылённый, что собственными руками сотворил маленькое чудо, уже на вполне профессиональном уровне выполнил полное техническое обслуживание стиральной машины: прочистил фильтры, заменил потрескавшиеся прокладки, протянул уплотнения, склеил и подшил резиновую манжету дверцы барабана – машина заработала, как словно бы ей поменяли характер с капризного и непредсказуемого на добротный основательный лад. Вот что значит уход и забота!

Довольный мастер, с приятным ощущением собственной значимости, сел на стул у окна и, поглядывая, как ладно получается у Вали хозяйничать у плиты, спросил:

– Все-таки, где ты научилась так искусно стряпать?

– Там же, где и ты, чинить!

Они рассмеялись легко и весело.

– Ты, наверное, проголодался? – поинтересовалась Валя.

– В общем да. Не прочь скушать пирожок-другой.

– Подожди самую малость. Я покормлю маму.

– Она совсем не встает?

– Сама нет. Я ее усаживаю. Если надо встать, опирается на меня и на одну свою здоровую ногу, потом я, придерживая маму, подаю костыли. С помощью костылей она и передвигается, это ей дается тяжело. Пробовали ходить с тросточкой – тоже не вариант. На улицу выходим в инвалидной коляске. Сейчас чуть изменили курс лечения: врач прописал какие-то очень эффективные лекарства. Я нашла медсестру, чтобы ставить уколы. Надежда есть, что мама поправится. Пусть не полностью, но поправиться.

– Это хорошо. Ты не торопись готовить еду. У меня времени уйма. Я газетку почитаю, – сказал Идальго и добавил про себя: «Я уж и забыл, когда читал газеты», и с огромным удовольствием взял в руки свежий номер городской газеты.

Одним глазом углубился в чтение, другим глазом – в любование Валей. Украдкой сглатывал обильную слюну. С трудом дождался приглашения садиться за стол. Началась трапеза.

В то время, как Валя метала на стол блюдо за блюдом, Идальго мгновенно съел четыре или пять пирожков; пока она поставила чайник, он съел еще столько же. Валя дополнила пирожками молниеносно опустошаемое блюдо, и, несколько удивленная, присела рядышком.

– Я живу один. Холостякую. Перебиваюсь то чипсами, то гамбургерами, а такой вот домашней вкуснятиной угощался давным-давно, в какие-то далекие стародавние времена.

– Давай, я налью тебе суп. Утром варила борщ, он и остыть толком не успел.

– Не откажусь. На второе блюдо я из пирожков сооружу вот такой чизбургер. Смотри: на пирожок кладу ломтик сыра, сверху кусок колбасы, далее прослойка шпината, на нее – пластину копченого сала и еще добавлю колбаски. Заворачиваю все это листом салатной капусты. Остается запатентовать новый пищевой продукт.

– Неужели ты это съешь? Целиком упихнешь в себя.

– Запросто! – Идальго, энергично орудуя скулами, стал отправлять многослойный бутерброд в желудок, столь же энергично прихлебывая наваристый густой борщ.

Когда тарелка с борщом оказалась опустошена, и бутерброд провалился в ненасытное чрево, Идальго, не сбавляя темпа, продолжил пиршество. Он пододвинул поближе к себе блюдо со сметаной, куда стал макать пирожки и, лоснясь от удовольствия, на секунду задерживал взгляд на пироге с обильно захваченной сметаной – затем челюсти мертвой хваткой смыкались и отправляли кусок за куском этот кулинарный клондайк в ширившийся живот.

– Ну, ты силен! Ты все съел! Всё!!! Видимо, мало я замесила теста. Извини, пирогов больше нет, – ошарашено сказала Валя, разводя руками.

– Пустяки! Я вроде бы наелся. Чуть повременим и возьмемся за торт, если не возражаешь.

– Ты всегда столько ешь? Ну и зверский у тебя аппетит… Что с тобой? Ты спишь?

Идальго, вдруг обмякнув, с закрытыми глазами развалился на стуле. Валя слегка пошлепала по щекам и, быстро сообразив, в чем дело, метнулась к шкафчику с медикаментами. Ваткой, смоченной в нашатырном спирте, протерла виски, поднесла к носу – Идальго очнулся.

– Приляжешь? – озабоченно спросила хозяйка, теряясь в догадках, пристально глядя в его побелевшее лицо.

– Нет-нет. Несколько минут – и все пройдет.

– Ты что-то скрываешь от меня. – Девушка села вплотную, так что он явственно ощутил тепло ее тела.

Валя, пристально смотря в глаза, потребовала волевым тоном:

– А ну, давай рассказывай, что с тобой на самом деле, без басен о венчурной компании и группы решения задач.

– Нет, такая группа есть на самом деле, но я уже давно там не работаю. Может быть, мне сразу сейчас уйти?

Идальго замялся и тяжело задышал.

– Неужели так все плохо? (Идальго кивнул печально, безнадежно.) Говори! – сурово молвила Валя.

– Да и говорить-то нечего. Я – ничтожество, нищий, практически бомж. У меня нет дома, нет работы, нет жены, нет друзей. Питаюсь чем попало, донашиваю старые вещи. Прости, что врал тебе. Увидела бы ты меня в моем логове – перестала бы дышать от омерзения… Прости еще раз. Живу я в садовом участке в шесть соток. И никто меня здесь не называет Идальго. Настоящее имя моё Вася… В саду у меня небольшой домишко, баня – наследство моих родителей. Садовод из меня, конечно, плохонький. Но весной засаживаю участок картошкой, морковкой и другими овощами. Осенью собираю урожай, засыпаю в свои закрома. Это и есть основа моей пищи на долгую зиму. Так я живу второй год. Летом ловлю рыбу, собираю грибы, и также заготавливаю впрок. Мяса почти не ем, поневоле стал вегетарианцем. Эта зима была необычно холодная, а домик мой скорее летний сарай, чтобы спрятаться от дождя, а никак не жилой дом. Всю зиму одна была большая забота: где бы дров раздобыть, и как печь не перетопить. Случись пожар – пришла бы настоящая беда. Где жить тогда? Вариантов мало, куда переселиться: колодцы на теплотрассе, вагончик-бытовка на заброшенной лесопилке. Хата в поселке есть: ветхая изба-пятистенок. И живут в нем человек десять бомжей, и мужики и бабы вместе, детишки тут же. Коммунары якобы. Переселись я из своего дома к ним, стал бы стопроцентным конченным бомжем, а здесь, в саду, все-таки мой клочок земли, который я в свое время оформил в частную собственность. И не важно, что я хожу на нем полуголодный, обросший и озябший – это моя земля! Ты знаешь, бомжи не такие уж и паиньки, там в их сообществе свои непререкаемые серьезные законы, свои ценности, своя территория, все поделено: помойки, свалки, сектора кладбища и т. п. Будешь злостно нарушать – нож под ребро загонят в два счета…

Вася просто и бесхитростно поведал о неприглядном житии. Поведал о неудачном опыте семейной жизни, о лживой жене, разменявшей его на более выгодного мужчину и бесстыдную карьеру. Как обчистила и выгнала его, бывшего муженька, из его же квартиры, оставшейся от родителей, выгнала вон, как выметают сор. Говорить о бывшей жене – язык не поворачивался, но скрывать ничего нельзя. Рассказал о Вере – хрупкой девчушке с огромным желанием светлой жизни…

Он точно на исповеди у бесконечно обожаемого человека выкладывал бесхитростную жизнь.

Получается, жизнь не задалась, пошла вкривь и вкось от главного направления, и само это главное направление растворилось, как мираж в стылом воздухе суровой реальности. Чтобы создать новую перспективу, новый жизненный план, чего-то перестало хватать. «Чего?» – задавал вопрос Василий и сам отвечал:

– Наверное, тестостерона… Я порой явственно ощущаю абсолютный тупизм в голове, мозги куда-то делись. Я сдался и потихоньку превращаюсь в дерьмо. Тебе не противно сидеть рядом со мной?

– Нет, не противно. Тупизм еще не идиотизм. Вообще не перевариваю этих измов, – ответила Валя и замолчала.

Некоторое время они сидели друг против друга молча. Передумывали, переосмысливали. Проносились миры, время то уплотнялось, то расширялось, словно шел лихорадочный поиск связующих линий прошлого, будущего и настоящего. Из груди молодой красивой женщины вырвался короткий вздох сожаления. Она строго и сосредоточенно продолжила:

– Пришла моя очередь рассказать о себе, как есть. Слушай же. И я тебе сказала неправду, что попала в жуткую автокатастрофу. На самом деле было… На самом деле меня зверски изнасиловали, меня растоптали, растерзали и хотели убить… Теперь ты слушай меня. После того, как ты уехал, я где-то с полгода жила одна; ни к кому меня не тянуло, наверное сыта была обилием твоей любви, ты как будто был со мной рядом каждый день. Пришла зима. Новый год. Череда новогодних праздников – одним словом, опять пошло по-старому: друзья, посиделки, танцы под хорошим градусом, заканчивающиеся в постели. Я снова стала встречаться с Гришей (помнишь его? – до тебя я была с ним). Где-то в мае, перед тем как пойти на дискотеку, Гриша предложил зайти к нему в общагу, так как время еще раннее. Посидеть там чуток, выпить по бокалу-другому вина. Я согласилась. Когда мы пришли в его комнату, там сидел небольшого роста стриженый качок, весь в портачках. Гриша сказал, что это друг детства, только что откинулся (освободился – прим. автора), со справкой об освобождении, без паспорта, без работы. Кореш, короче, закадычный и поныне. Ну, сели мы. Втроем выпили, о том о сем треплемся, но мне неспокойно как-то. Мне этот тип сразу не понравился. Но не могла же я представить, что мой парень предаст меня. Час посидели, и пора бы уже идти. Я Грише так и намекнула. Он мне говорит, подожди, мол, минуту, маленькая проблемка есть, сделаем это и пойдем; понимаешь, мой друг шесть лет женщин не имел – дай ему себя на раз-другой. Я ему на эти слова едва не влепила по лицу. У меня в глазах побелело: я что – продажная тварь? Я никогда не занималась сексом за деньги и с тем, кто мне не нравится. Этот друган его мне страшно противен: такой квадратный, голова приклеена как будто, и шеи нет совсем; пальцы растопыренные, короткие и толстые; кожа какая-то поросячья, глазенки злобные так и бегают, словно выискивают слабое местечко. Говорок его блатной меня передергивал. Я Грише: «Ты охренел, братишка. Я всегда делаю только то, что мне нравится». Встала и пошла. Этот качок, как зверь дикий, вскочил и успел схватить меня за волосы. Одного шага мне не хватило, чтобы выскочить за дверь. Я взглянула на Гришу – он был уже чужой, говорит: «Лучше сама отдайся». – «Ни за что». Только это сказала, как мне удар в живот. У меня точно пропало дыхание. Это разъярило качка. Он с бешеной силой стал избивать руками и ногами, пока я не превратилась в безвольную тряпку, потом разодрал платье, поднял и бросил меня окровавленную на стол, где стояла недопитая бутылка водки, сказал – брыкнешься, этой бутылкой получишь по голове. Я брыкнулась, и он сдержал слово. Когда я очнулась, он уже поимел меня. Это было так ужасно и гадко: он рычал от радости, как чудовищный зверь. Только он кончил, подошел Гриша и сменил его. «И ты Гриша – такая же дрянь». Я ему и плюнуть то в лицо не могла: силы пропали, слезы и кровь текли из меня. Качок достал новую полную бутылку водки, из горла нахлебался, передал Грише, тот также, закинув голову, влил в себя до отрыжки. Что осталось в бутылке, качок вылил, выплеснул мне в лицо, полотенцем оттер моё лицо от крови, и стал засовывать своего гада, своё дерьмо, мне в рот, требуя минет. Я не стала этого делать, тогда он начал бить этим гадким отростком по губам, глазам, пока он у него опять не напрягся… Гриша закончил, и этот блатной изверг перевернул меня на живот, ударил по почкам, хотел пробить меня и на анал, но не получалось: никак не мог затолкнуть. Он схватил бутылку в одну руку, в другой руке оказался его поясной кожаный ремень, которым остервенело принялся хлестать по спине и ниже, другой рукой – впихнул туда, куда хотел, горлышко бутылки; потом отбросил бутылку и стал тоже самое делать уже своим дерьмовым гадом. Была жуткая боль, как будто изнутри все рвут и режут. И так они до полуночи, меняя друг друга, насиловали, распаляясь от моей сломленности, беззащитности, от моей крови и наносимых увечий. Они уже не могли кончить и возбуждали себя разными зверствами. Они даже не пьянели от водки – наливались зверством. Глубокой ночью они, уже устав и насытившись, призадумались, что же делать со мной дальше. Пока спит вахтер вышвырнуть меня на улицу в чем мать родила, но сдаст ведь? или порезать на куски? До них вдруг дошло, что зашли они слишком далеко. Я вслушивалась в их слова, сама как в бреду, поняла, что качок уламывает Гришу придушить меня, упаковать в сумку и где-нибудь закопать. Несмотря на то, что они сделали со мной, умирать от их рук мне было тягостно. С другой стороны, как жить мне, поруганной, истерзанной, растоптанной, – я не представляла. Я колебалась: либо принять смерть как избавление, либо жить, невзирая ни на что. Я услышала, что Гриша согласился. Сомнения, что делать, сразу пропали, ведь убьют, зароют как собаку – такого удовольствия я им не могла позволить. И как же моя мама? Она будет одна, и будет безутешно искать меня. Известие о моей смерти её убьёт. Ведь я у нее одна. Она жизнь положила, чтобы вырастить, поднять меня, и не для того, чтобы послужить мясом для озверевших нелюдей… Я собрала волю в кулак, из последних сил дико заорала, схватила стул и швырнула в окно. Оба стекла в раме с оглушительным звоном разбились и с грохотом посыпались на улицу. Сразу послышался шум в коридоре. Один за другим, вспыхивал свет в окнах. Я залезла под кровать и продолжала звать срывающимся голосом о помощи, и стучать по стене чем-то тяжелым, что было под рукой. Гриша и качок бросились меня вытаскивать. Им так хотелось заткнуть мне глотку! Меня спасло то, что они были уже прилично накачаны водкой, испытывали страх за свою шкуру, и алкогольное возбуждение, привело к ступору в их действиях. Видимо, качок порывался дать деру, да некуда – в коридоре слышался шум, хлопанье дверей. Я знала, что у Гриши под кроватью гантели, и взяв одну самую маленькую, на какую хватило сил поднять, сумела хлестануть, размозжить к полу руку качка. Он взвыл, потом и Грише досталось. Я гантелью стала так колошматить по стене, что задребезжали остатки стекла в окне. Комната была слишком тесная, чтобы перевернуть или отодвинуть койку – и это также спасло меня… Шума получилось много… Прибежал вахтер, вскоре приехала милиция. Они, Гриша с качком, попробовали отмазаться, сказали, что у нас групповой секс на добровольных началах.