Текст книги "Русская ось колеса Сансары"

***

Идальго продолжал приходить к Вале каждый вечер. Увлекал куда-нибудь за собой: на берег океана, к себе в общежитие, в кафе. Баркас они обходили стороной, словно чего-то опасались: сидели возле баркаса, сидели на нём, но не под ним. Валя серьезно сказала, что в следующую раз, если проберутся в баркасе, увидят свое будущее, а этого она не хочет, что та воронка может и не вернуть назад. Валя уверяла, времени вообще нет: мы живем одновременно в прошлом, настоящем и будущем, – это так сложно понять, что можно свихнуться. Это лишь можно почувствовать, но вступать в особенное знание таким образом не следует.

– «Нам и так слишком многое приоткрылось: бездна фантастических ощущений, которую ты называешь любовью. На самом деле, мы у черты, у грани обыденного, преступив которую, мы потеряем все связи с обыденным укладом. Ты даже не представляешь, какая это невообразимая бездна новизны. У меня уже была такая попытка войти – в одиночку там делать нечего! Ты – не готов. Ты мечтал – это тоже оттуда, ты работал как вол – и это оттуда. Ты со мной развил реальное искусство любви: чистое, изысканное, естественное – и это оттуда. Что-то надо еще, чтобы взявшись за руки, войти вдвоем в бесконечный мир чудесного. Что? – не знаю. Такое объяснения тебя устраивает?»

Идальго недоумевал, зачем же откладывать, и поражался столь диковинному отказу в любви.

С тех чудесных выходных баркас точно глубже врос в песок – пробраться внутрь казалось невозможным. Баркас будто сам вознамерился хранить тайну, хранить до очередного шторма, разрушающего привычный порядок вещей.

Поэтому они предпочли сидеть, крепко обнявшись, на теплых досках баркаса. Смотрели на скользящие по морской глади косые лучи прячущегося в сопках солнца. На огромную луну, всплывающую из морской пучины.

Идальго отчетливо понимал: он любит, и Валя также любит, но поверить этому не может. Не может решиться изменить свою жизнь, поставив во главу угла настоящую любовь, а не бремя добывания денег, иллюзорную личную свободу.

Привкус горечи от предстоящей разлуки Идальго разбавлял еще более возросшей энергией эроса, который стал спасительной основой для чего-то нового, что не даст разъединить их судьбы. Он продолжал боготворить свою бесподобную, несравненную Валю; продолжал наслаждаться всеми черточками ее тела – и запоминать их. Память будет связующей нитью.

Он не мог поверить в разлуку, и не верить тоже не мог. Валя же благодатно принимала его щедрую, ни на что не похожую любовь и, как будто, ни о чём не задумывалась. Напускная веселость была ширмой.

Валя, смеясь, дивилась:

– Как же ты мог жить до 20 лет без женщины, если без меня и дня прожить не можешь?

– Потому что, это – ты!

– Что я? Я обычная. Таких тысячи, миллионы! Просто-напросто, я у тебя первая. Стоить тебе поиметь еще какую-нибудь ципу – и пошло-поехало: вторая, третья, четвертая, пятая, десятая. Все вы, мужчины, такие. Вам, по-настоящему, верить нельзя. Поманит какая-нибудь одним местом с изюминкой – побежите, все бросив.

Идальго отрицательно мотал головой.

– Вот закончатся у тебя трудовые каникулы, уедешь домой в город. Даю руку на отсечение, что долго не продлится твое воздержание. Да это и правильно.

– Ты поедешь со мной, – твердил Идальго.

Валя улыбнулась, трунула его плечо:

– Это невозможно. Пойми, невозможно. Кто я и кто ты? Я среднюю школу еле-еле закончила, потому что мне было неинтересно в старших классах. Простая жизнь, в которой можно чувствовать, ощущать, даже не размышляя об этом – стократ интереснее. Каждому своё. Здесь самое важное – сыскать место, где жизнь построена интересно. Я и это место нашла!

– Нашла, чтобы встретить меня! – парировал он.

– Я многое что встретила.

– Ты долго не протянешь на такой тяжелой работе. Вы же иногда по колено в рыбе работаете, и всегда – как роботы.

– Нам за это платит соответствующим образом.

– Мы снимем квартиру и будем жить вместе в большом цивилизованном городе, – повторял Идальго.

– Ага! Ты будешь днями и ночами учиться и работать. А я что делать? У меня ведь и специальности нет подходящей для города. Раздельщица рыбы я, а рыбы в том городе нет. Я приехала сюда заработать такие деньги, каких никогда у нас не было. Здесь платят хорошо, и мне здесь нравится. Городишко мой захудалый, скучный, глупый и противный. И тот город, в котором учишься, ничем не лучше. Пусть он большой, и есть в нем разные театры, консерватории, музеи, есть огромные магазины и шикарные рестораны. Но там нет океана, нет побережья… там много чего нет, что есть здесь, у нас, в простом незамысловатом виде… Я не вернусь. Стать домохозяйкой еще успею.

Они замолчали. Нырнули в глубины своих раздумий, поглядывая друг на друга. Наконец, Валя заговорила, дополняя к сказанному:

– И знаешь, еще что: пока ты сумеешь уяснить и впихнуть в себя высшие знания, найдешь работу специалиста с высокой зарплатой, я свои лучшие годы проведу в четырех стенах. А я люблю свободу, независимость. Я встаю утром, и не знаю, как закончится вечер. Новые встречи, новые ощущения, новые мужчины – это замечательно. В каждом мужчине, да и вообще в человеке, есть что-то особенное, свое. сокровенное, и, представляешь, от каждого частицу я забираю себе: интим, темперамент, небывалые истории. У всех свои мечты, планы, фантазии – и я, представляешь, я во все это посвящена! Представляешь, какая я богатая на жизненные истории, на сердечные тайны! И всего лишь потому, что свободная любовь здесь не является позором. Я для парней не какая-нибудь путана – я свойский человек. Я знаю вашу подноготную, знаю какое слово надо сказать до и после, как сделать так, чтобы было легко и приятно. Я просто-напросто хочу интересно жить каждую минуту, каждое мгновение, каждый вздох – единственный и неповторимый. Пусть, как-то получается, что все проходит и исходит – вся суть моей теперешней жизни – через это самое место, сладкое и потаенное. Как знаешь, правда в другом роде, есть песенка: «Ля-ля-ля, ту-ту-ту… Эх, водочка, что плещется кругом, весело – мы водку пьем, грустно – тоже водку пьем…». Так же и я: грустно мне – страсть как хочется понятного мужика с безотказным агрегатом, весело – тем более.

Идальго поморщился: разгульная сторона жизни претила.

– У тебя буду я, всегда твой, и никого мне не надо, кроме тебя.

– Ты удивительный человек, Идальго! В тебе есть сильный волевой мужчина, есть умный дядечка-профессор, есть стыдливая девушка, которая о чем-то всё мечтает и грезит – ты необыкновенный. Я страшно рада, что жизнь свела нас. Но… за каждой встречей, за каждой привязанностью следует разлука. Я тысячу раз сказала, что ты скоро уедешь, а я отсюда уехать не могу и не хочу. Да, мне будет трудно какое-то время без тебя. Но я смогу выдержать.

Идальго не отступался от всепоглощающего желания не допустить разлуки. Упрямо говорил:

– Тогда приеду я. Возьму академический отпуск по семейным обстоятельствам, или вообще брошу институт: зачем он? Здесь наверняка найдется мне работа.

– Еще чего! Не выдумывай, и не делай глупости! Заканчивай свой институт. И, кто знает, когда-нибудь и где-нибудь да свидимся. В своей верности, в ее обычном понимании, клясться не буду. Но знай: я буду верна нашей короткой любви, как самому необычному воспоминанию; в памяти моей ты останешься навсегда. Понимаешь – навсегда. Еще скажу: никогда, слышишь никогда, из-за женщин не ломай себе жизнь. Не стоим мы этого. Найдешь еще лучше, чем ту, которую теряешь или уходит. Никакой трагедии в этом нет, просто кончается одна жизнь – начинается другая.

– Нет! – Упрямился Идальго.

– Ко всему сказанному-расказанному добавлю: работаю по контракту, где обговорен и срок работы. Досрочное прекращение контракта мне влетит в копеечку.

Идальго все же был удручен. Оставить здесь первую любовь, потрясшую его, – невообразимо. Валя оставалась тверда в своем решении и неумолима.

– Я не верю, что тебе все равно, с кем быть: со мной или с юрой-петей.

Валя нежно прильнула горячим телом к насупившемуся Идальго, промолвила:

– Мне не все равно. Мне будет трудно – я знаю. Мне приходилось терять не раз. Терять друзей, подруг, любимых. И каждый раз меня берет озноб: пережить заново этот ужас тоски и одиночества. Вот тогда я плачу: милый ушел и не придет больше, вокруг вязкая тишина, холод и мрак, точно я оказалась одна где-нибудь в Антарктиде. У меня тогда ручьями льются слезы; кто-то невидимый душит меня и тычет носом как маленького котенка в собственное дерьмо. Я не могу понять, что сделала не так и в этот раз. Я долго реву и вдруг успокаиваюсь, отчетливо начинаю понимать уже сердцем – это неизбежность, так заведено, так устроен мир: одно приобретаешь, другое теряешь. Никто моих слез не видит и не догадывается, разве что воспаленные глаза иногда выдают.

– Зачем так, Валя?! Мучить, истязать себя? Каждый раз начинать с нуля. Давай уедим, поженимся, будем жить вместе.

– Ты опять за свое! – Она отпрянула. – Ты не понимаешь, что я не готова к этому. Не могу я пока быть добропорядочной женой. Варить щи, штопать носки, солить на зиму огурцы. Ты сам первый взвоешь от меня. В голове у меня ветер и этот бескрайний океан. Какой уж тут домашний очаг, муж, ребенок!. Я буду жить здесь. А ты – уезжай. И помни меня, это наше с тобой замечательное лето.

***

В аэропорт Валя пришла спокойная и сосредоточенная, движения, словно коченеющего тела, заметно скованы. Вслед за Валей тащился Идальго, побелевший от хронического недосыпания, начинающий цепенеть от надвигающего мрака запустения.

Студенты веселой шумной толпой вольготно разместились в зале ожидания, балагурили и попивали водочку из пластиковых стаканчиков. Судя по неестественной возбужденности и дурашливости, прогулеванили ночь напролет, присовокупив и финишную поездку на маршрутном автобусе в аэропорт,

– Валюха, ты глянь-ка, из хлопца кровинушку высосала. Он уже и ходит в такт мастерски отточенного коитуса. Три коротких энергичных шага и один глубокий размашистый. Ха-ха-ха!

– Во парень, прошел практику, что надо! И руками поработал на славу, и еще одним местом. Баул, смотри, набил какой огромный, контрабандной красной икрой, поди-ка. Валюху чего не забрал? Поехали с нами, Валя. В столовке у нас устроим раздельщицей рыбомясопродуктов. В институт поступишь. А то и раздевальщицей по совместительству! Ха-ха-ха!

– Нужна мне больно ваша столовка. Денег ей не хватит платить мне такую же зарплату, как здесь. Институт тем более. – Хмурилась девушка.

– Ты не отпускай его от себя, Валя, не то он теперь всех девок у нас на факультете загнет! – Веселились студенты.

– Пускай! Я не жадная. Я свое получила. Досыта. Мне достаточно, – отшучивалась Валя.

– Давайте-ка по стаканчику винца накатите.

Оба отказались. Уселись чуть поодаль от балагуривших ребят, напротив огромного панорамного окна с видом на взлетно-посадочную полосу. С трепетным чувством расставания нежно обнялись. Каждый взмывающий ввысь самолет высекал слезинки на бледных лицах. Судорожными толчками крепче становились объятия. Переплётённые кисти рук, точно оголенные нервы искали защитный покров, страшась потерять тепло друг друга.

Валя положила голову ему на плечо, слегка поглаживая его руки, мяла отзывчивые пальцы и тихо говорила, успокаивая себя и любимого:

– Ты будешь инженером, таким умным-преумным, познавшим всякие разные науки. Ты на отлично защитишь диплом и получишь ответственную работу. Представляешь, я когда-то, давным-давно, в далеком детстве, серьезно болела и долго не выздоравливала, от нечего делать почитывала книжки, оставшиеся от папы. И один рассказ так запал в память, что до сих пор помню. Это было в царское время, когда в стране только начинала складываться промышленность. Тогда вовсю строили железные дороги. Так вот, одному инженеру было поручено спроектировать тоннель в горе. Он мало того, что спроектировал, но и возглавил строительство тоннеля. Причем строительство начал одновременно с обеих сторон горы. Получается, что сооружали две горизонтальные шахты навстречу друг другу. Прорубка скалы идет, скалистый грунт вывозят, шахты укрепляют. По расчетам инженера вот-вот должны встретиться две бригады, пробивающиеся навстречу друг другу. Но этого не происходит. Инженер не теряет мужества – ждет два, три, четыре дня и дальше. Появляются сомнения: неужели ошибся в расчетах, и пути бригад разошлись. Для него такая ошибка – невыносимый позор, дело чести. Его инженерные знания, его репутация поставлены под сомнение. Он вынимает из письменного шкафа пистолет и думает пустить пулю в лоб, так как жизнь без чести невозможна. И как всегда в последнее мгновение прибегает гонец на последнем издыхании, сообщает, что встретились, встретились две бригады скалорубов! Тоннель прорублен! Прорублен в точном соответствии с проектом и расчетом. Он сделал всё правильно. Представляешь, тоннель сначала обрисовался в его голове, затем был перенесен на бумагу в виде расчётов и чертежей; собраны и обучены люди; под руководством самого инженера в кратчайших срок выполнена важная и сложная инженерная работа! Меня, тогда и сейчас, удивляет ответственность за свое дело. Не прятаться ни за чьи спины. Не врать, не хитрить, не лицемерить – это самые отвратительные гадости, которые теперь разрастаются и становятся нормой. Но тогда, в те далёкие годы, когда не было средств массового отравления, как телевидение, интернет, большая часть людей жила по совести, по правде… Лишь благодаря уму, своим знаниям делать что-то сродни чему-то огромному и великому, чему конкретнее даже и не знаю: искусству? волшебству? Инженерная работа выше этого, потому что её можно повторить и сделать великое ещё лучше, без всякой мистики. Сделать, и при всем при этом, руками многих и многих людей, и для них же. В те годы у инженеров была такая же красивая форма, как у военных.

– Это было давно. Сейчас совсем не так.

– А жаль. Ты все равно стань настоящим инженером. Вдруг мы увидимся – и я буду гордиться тобой.

– Я обязательно стану таким. Первоклассным специалистом, способным решить любой технический вопрос, проблему. Приеду сюда, организую фирму, выиграю тендер на важное и выгодное строительство. Открою офис. А в свободное время буду красиво ухаживать за тобой, пока ты не согласишься стать моей женой.

Объявили посадку на самолет. В последний миг, на пороге посадочного шлюза, Валя отбросила нарочитую сдержанность и холодность – словно на мгновение обнажила прекрасное тело – и обеими руками обхватила голову любимого. Горячо и неистово обрушила поцелуи на побелевшее и увлажнившееся нечаянной слезой лицо; ее дрожащие губы смешали слезы, свои и его, и странный привкус поцелуев усиливал горечь расставания.

– Не знаю, что и сказать: прощай или до свидания. Главное – будь счастлив и живи достойно, – замирая от ужаса расставания, прошептала и резко разжала объятия.

– Ты тоже будь счастлива. Я люблю тебя! – Успел он ответить, увлекаемый толпой пассажиров.

– И я тебя люблю!

11. На исходе

Могучий храп бабы Клавы сбивал ход настенных часов, где вместо пружины для завода повисла на ржавой цепи увесистая гиря – точь-в-точь ручная граната с выдернутой чекой. В окошечке часов застыла намертво механическая кукушка, прокуковав напоследок не иначе как матерными словами, отчего и рыжий от ржавчины клюв остался навсегда открытым. Точно стоеросовое слово навсегда встало колом.

Всхрапнув на низкой ноте и подавившись гнилостной слюной, грузная баба Клава тяжело откашлялась. Продавленная железная койка ходила ходуном под судорожно вздрагивающим глыбоподобным телом, разрывая ночную тишь металлическим скрежетом.

Василий, закрывая уши ладонями, ошалело вскочил – и снова сел на край лавки, где притулился спать. Тусклый свет настольной лампы дрогнул на понуром бледном челе. Элементарно не хватало жизненного пространства в этой древней рубленной избе! Хотя бы сыскать малюсенький закуток, чтобы в крохотном уголке тишины и покоя укреплять силы благодатным сном. Днём ждёт кропотливая работа по изготовлению меховых изделий – единственный залог не скатится в полную нищету.

Он подумывал, сжимая в ладонях голову: не поменять ли местами день и ночь? Сделаться ночным существом, подобно дремлющей кошке, чьи глаза от всхрапа хозяйки вспыхивали светлячками на краю массивной русской печи. Там же тихо-тихо посапывала Вера. Сколько ему нужно времени, чтобы привыкнуть и к ночным руладам мужицкого храпа, и к полчищам тараканов, шныряющим повсюду, куда не кинешь взгляд?

Славная девочка Вера, ей точно невдомёк, что снова зажили заблудшими псами на свалке старых вещей и остатков пищи. Ночью по её личику растекалась умиротворённость: девчоночьи грёзы примиряли с домом баба Клавы, не менее ужасающим, чем дом вечно пьяной мамки. Ему бы так грезить!

Василий переместился за разметочный стол. Длинными ножницами стал кроить шкурки, намереваясь таким полезным образом скоротать ночь.

Отведенное ему место в избе было что-то вроде прихожей. Дощатая перегородка отделяла от горницы. С одной стороны перегородки как раз и был установлен разметочный стол, с другой – располагалась железное ложе бабы Клавы. Две рубленные стены прихожей прежде опоясывали широкие скамьи. Одну, что под окном, убрали, на её место затолкали швейную машину. Вторая скамья стала служить постелью горемыке портному. Причем ногами Василий упирался в косяк входной двери. Если пробросить дощатую перегородку от края лавки до стола – получится желанный закуток, где хотя бы спрятаться от глаз. Сейчас этой перегородкой служила боковина русской печи. Зайдя в избу можно было шагнуть вправо и пройти на кухонку, или прямо – в горницу. Повернув голову налево, можно хлопнуть по плечу Василия, склонившегося над швейной машинкой.

– Пап, – донеслось с печи. – Ты опять не спишь? Полезай ко мне. Здесь тепло!

– Тараканов боюсь, – сказал с улыбкой Василий.

– Они же не кусаются, как комары и мухи.

– Ладно, уговорила. Пропадать, так вместе!

– Почему пропадать?

– На своих тараканьих лапках они переносят кучу инфекций, плесень, гнилостных бактерий, – уже укладываясь рядом с Верой, толковал он.

Девочка прижалась к нему худеньким горячим тельцем; растягивая звуки, прошептала: – Страшно! Это что же, мы можем превратится в заплесневелую корочку хлеба? Вместо волос плесень, а вместо зубов – черви. Брр! Бывают такие чудища?

Вдруг звякнули чугунные горшки, стоявшие рядком по края печи. Вера вздрогнула, руки её обхватили Василия.

– Это кошка тронула лапой, – заверил отец приёмную дочь.

– Нет это не кошка! Муська на другом конце печи. Вон она! Муся, Муся иди к нам. – Кошка, мурлыча, прыгнула к маленькой хозяйке.

– Утром посмотрим, кто поселился в горшке.

– Это наверное добрый джин, как в истории про лампу Алладина. Я заприметила: это второй горшок справа. Не в первый раз оттуда доносятся звуки и два зеленых огонька смотрят прямо над горлышком. Надо подобрать какие-то слова, чтобы он стал исполнять желания.

– Такие слова называются заклинание. Но это всего лишь твои грёзы. Ты цепляешься за них как за соломинку. Надо просто работать, честно и добросовестно, ни минуты не проводя в праздности. Исполнители желаний бывают в сказках.

– А вот в церкви слышала: батюшка говорил, что произнося молитву искренне, мы будем услышаны Богом… Молитва и заклинание – это одно и то же?

– Молитвой обращаемся к Богу, заклинанием – к духам. Бог один, но духов не счесть.

– А как может один Бог сразу помочь всем? Может быть лучше придумать заклинание к духу и сделать его исполнителем желаний?

– Бог сильнее! Мы просто должны суметь настроиться на его волну: мысли, чувства, разум сразу заработают в божественном русле. И мы чутко прислушиваясь к этим волнам, к веянию Святого Духа будем сами своими силами творить подобное божественному.

– Почему же до сих пор у нас не получается?

– Надо суметь ощутить это божественное веяние. Маме и бабе Клаве мешает алкоголь, нам с тобой помешала злая Валерия, прогнавшая из дома, где всё у нас началось срастаться правильно.

– Я у неё вырвала волосок и положила в коробочку, – призналась Вера.

– Зачем?!

– Чтобы отомстить. Есть заклинания, которые произносят над волоском, и делается ей больно-больно. Точно так больно, как сама сделала больно… убила Эскиз. Но пока у меня не получается… Давай попробуем вместе.

– Поколдовать?!

– Ну да! Представляешь, она зайдёт в дом и начнёт биться головой.

– Она что дура?

– С помощью заклинания сделается дурой. Через этот волосок можно вытянуть у неё весь ум и здоровье.

– Это грех.

Вера насупилась.

– Она не одним нам сделала больно. Всё её богатство – это отнятое от других. Моя мама также лишилась квартиры, как мы с тобой дома. А так, я бы жила в городе, и давным-давно ходила бы в школу. Мне сейчас иногда хочется умереть, чтобы быстрее вызнать заклинание.

– Стать ангелом возмездия? – с иронией поинтересовался Василий.

– Да, – призналась девочка, – я им стану! Хочу научиться колдовать… Я каждую ночь, перед тем как заснуть, вижу кровь Эскиз на стене. Потом придумываю, как её, эту тётку также треснуть, чтобы вытекла вся кровь и мозги, чтобы красота стала уродством.

– Мозги не вытекают – они как студень.

– А у меня они брызгают как чирей, – поведала Вера. – Я хочу быстрее стать взрослой, как бы это быстрее сделать.

Девочка крепче прижалась к Василию. Он невольно отстранился.

– Зачем торопить события? Ведь детство так прекрасно!

Вера отпрянула как ужаленная; в темноте её глаза сверкнули гневом.

– У меня прекрасно лишь мечтами. Но я не знаю, как сделать чтобы такое же произошло наяву.

– Это трудная задача. Можно мечтать бесконечно долго, а в реале оставаться тюфяком, глупышкой-дурочкой.

– Мне нельзя такой быть. Мне нужно отомстить!

– Ладно, давай спать. Как говорится, утро вечера мудренее.

– Давай, – с радостью согласилась Вера, – я чуть-чуть помечтаю: возьму пилу и буду отрезать руки, сначала её надо привязать покрепче морским узлом. У нас так свиней колют: привяжут крепко во дворе дома; потом подходит дед Петро и такой длинный ножище, как моя рука, загоняет под левую ногу. Свинья так заверещит, аж жутко! Интересно, а эта тетка как будет верещать?

Утро не оказалось мудренее. Баба Клава, растрепанная, с багровым лицом и желто-красными глазами грузно прошлепала на кухню. Печь за ночь остыла, и ловя ускользающее тепло, Василий и Вера спали одним клубком, сверху еще и примостилась Муська, а в обшлагах курток – ручные тараканы.

Баба Клава, отдернув занавеску печи, зыркнула воспаленными глазами, пробормотав: «спят как сурки, едрёна лядь», закурила папиросину. От едкого дыма на печи пробудились.

– Васька, вставай! Печь растапливать надоть. Ты, Верка, про корову совсем забыла? Её, поди-ка, кормить, поить и доить надобно! Да и пожрать, что-нибудь сготовь. Да пошевеливайтесь, окаянные, пока кочергой не огрела. Работы невпроворот, а дрыхнут как отожравшиеся хомяки.

– А вы, уважаемая, какую роль себе отвели?

– У меня роль главная! Руководящая и направляющая!

– Вам бы по ночам заняться самообразованием, а то храпите так, как будто грузовая фура всеми колесами забуксовала под окном.

– Ничего, привыкай! Неженка нашелся. Самообразованием занимайся ты, а мне это нафиг не нужно. Храпа не переносит, надо же! Вот по весне огород вскопаешь под посадку, громче меня храпеть будешь!

– Дожить бы.

Тем временем Вера, ни слова не говоря, вскочила и шустрой змейкой сбежала по лестницам с печи. Заплескалась вода в рукомойнике. Через минуту доброе личико с ангельской улыбкой поприветствовало бабушку.

– Разоспались маленько, – прощебетала девочка тихим голоском, – сщас я мигом с Зорькой управлюсь и блинов напеку.

– Во, это дело похвальное!

Василий вслед за Верой покинул теплое ложе благодатной печи и, хмуря брови, взялся за растопку печи.

– Я вот что думаю: не сосватать ли тебе в самом деле Надьку мою. Хватит ей блудом в коммуне заниматься, воду в ступе толочь. Поменяемся с ней местами и ролями. Она переедет жить сюда, я – в её избу. Я эту коммуну в два счёта разгоню… правда, если ты и дальше будешь денежку в наш дом нести. Настоящим мастером портняжьих дел заделаешься! Надька – девка ещё справная, до мужиков охочая. Голова должна варить: как-никак коллеж закончила.

– Колледж, – поправил Василий, раньше называлось проще: техникум.

– Как ни назови, но диплом есть. Я ж её кормила и поила, пока она училась. Неуж-то, всё коню под хвост?! Нет, хватит ей срамным местом мужиков приваживать – пусть тебе помощницей будет. Откроете, этот самый… ну, как его… Семейный бизнес!

– Как без любви жить вместе?

– Без чего? Без любви?! Если хрен стоит кремнем, значится и любовь высечется! Ты какой-то несовременный. Счас есть брачный контракт. Слышал про такой?

– Разумеется, слышал.

– Слышал да недослышал! А по энтому контракту можно и без любви обо всём договориться: кто что делает, и что кому причитается. Некогда ждать какой-то любви, жить надо на полную катушку!

– У меня свои правила. Меня это не касается.

– А ежели скажу тебе от ворот поворот либо ты со мной в ладах, либо в моём доме места не будет.

– Сегодня же до обеда уйду.

– Что, в самом деле? Да я же шуткую! Гордый, смотрю, слишком!

– Не гордый. Не хочу заниматься тем, от чего толку не будет. Жить надо всегда по правде.

– Учить меня будешь? Без штанов скоро останешься со своей строптивостью, или как ты говоришь, с правдой. С одной правдой в обнимку как жить будешь? На кусок её не намажешь, в постель не уложишь.

– Один буду жить. Кое-что руками делать умею. Это и будет моей связующей ниточкой с вашим продажным миром.

– Ладно, не серчай. Могет что и сказанула, что не по нраву тебе. Девку мою жалко, Надьку мою. Пропадет.

– Хотите сказать, чтобы вместе пропадать. Помочь можно тем, кто хочет этого. А так, это как тянуть из болота бегемота.

В печи зашумел огонь. Кровавые блики вырывались из-под свода печи, бросая алые тени на задумчивое лицо Василия и бегая по багровой щеке бабы Клавы, по догорающей папиросине.

После завтрака свежеиспеченными румяными блинами Василий сел за разметочный стол. Но работа никак не задавалась: выкройки выходили из-под ножниц кривые, с неровными краями. Вера, примостившаяся рядом, читала вслух книгу, то и дело тревожно поглядывала на папу Васю.

– Пойду, схожу в свой дом, что в дачном поселке, – неожиданно сказал он, – посмотрю, проведаю, кой-какого инструмента мне не хватает.

– Можно я с тобой?

– Там через такие сугробы перелазить, что даже мне самому будет тяжеловато.

– Ты вернешься? – со страхом спросила девочка.

– Постараюсь. – Уклонился от ответа названный отец.

– Ты уж постарайся! Иначе мне копец! Я выпью бутылку водки. Посмотрю, как это быть пьяной. Так и знай: если не вернёшься, напьюсь водки и выйду голой к пьяным мужикам.

– Не выдумывай и не говори глупостей, – сказал отец, как можно строже. – Пока не прочитаешь все книги, которые мы взяли из дома Владимира Владимировича, никогда не делай того, что сказала, и даже не говори.

– Постараюсь, – в его тоне ответила девочка, и, нахмурившись, добавила: – Но если ты не вернешься, все равно выпью водки.