Текст книги "Безымянная скрипка"

7. Несыгранная нота

Наверное, он самодовольно улыбался, кивая остальным, что надоумил меня сыграть на скрипке. Я не видел его лица, но чувствовал, как выжидающе на меня смотрят шесть пар глаз – словно я выдам что-нибудь гениальное, и это будет величайший скрипичный концерт.

Я лишь пожал плечами и подошел к столику в приватном зале – куда на время выступлений не пускали посторонних, – и в черном приоткрытом футляре лежала эта проклятая скрипка. Я протянул руки к инструменту, кожа покрылась мурашками.

К черту! Я вынул скрипку и смычок из футляра, черный шелк, выскользнув из-под пальцев, упал к ногам.

Скрипку на левое плечо, под подбородок, смычок – в правой руке… Ничего, кроме визга и хрипа, этот инструмент не издаст, я никогда не прикасался к скрипкам, им не на что рассчитывать – я даже руки держу как попало. Четыре струны, звук – от движения по ним смычка, корпус – всего лишь резонатор, вовсе не демонический артефакт…

С занесенным над скрипкой смычком я замер, переводя дыхание, даже соображать стало тяжело. Странный, знакомый – но словно давно позабытый – запах от подбородника инструмента коснулся рецепторов, воспоминания, разбуженные ароматом духов, были призрачными, неуловимыми. Как будто я пытался вспомнить сон – сюжеты которого невозможно описать словами.

Все же так просто: издать хотя бы какой-то звук… Но я сопротивлялся. Я лишь стоял и таращился широко распахнутыми глазами перед собой, идущая откуда-то издалека музыка наполняла изнутри, она вливалась в уши, смешиваясь с нарастающим гулом, заволакивала журчащей пеленой все вокруг. Было трудно дышать, и что-то тяжелое давило на грудь, а тело уже было готово начать играть. Отдаться.

Но я сопротивлялся.

Говорят, у музыкантов особенное чувство времени – потому что они предчувствуют будущее через несыгранные ноты, звучащие в голове. Прожить целую жизнь, умереть маленькой смертью через музыку… Очередная идеализация, романтизация, причисление волшебных свойств явлениям, этими свойствами не обладающим.

Вынырнув из омута, я различил удивленные и выжидающие лица уставившихся на меня демонов-музыкантов. Чего они ждут?

Она была словно живая, и ее теплый корпус и дышащие линии блестящего дерева пели приятную, манящую, но слышную только мне мелодию. Они уговаривали, они умоляли меня… Они звали меня.

Рука, державшая смычок, почти опустилась на открытую струну, и в ушах уже прозвучала несыгранная нота… И тут же руки пронзила резкая боль, отчего я вмиг очнулся.

Передо мной, растворяясь в черной тени, промелькнули желтые глаза, и я ощутил мертвый холод внутри, холод, от которого не скрыться. Все исчезло мгновенно, и я, чувствуя нарастающую боль в кистях, сделал шаг вперед, осторожно положил скрипку и смычок на столик и вышел.

Никто меня не остановил.

8. Цена

Когда мне было пятнадцать, я уже точно знал, что хочу стать настоящим музыкантом. Успех опьянял – даже если это толпа, собравшаяся послушать подростка с гитарой на площади Дам рядом с Королевским дворцом в центре Амстердама.

К тому времени я уже хорошо играл. Популярные мотивы, звучавшие по радио, я подбирал на слух, я мог изобразить чей угодно голос – и зрителей не смущала ни моя неопрятная внешность, ни то, что я в какой-то момент мог резко сорваться с места и побежать, спасаясь от полиции, не всегда разрешавшей уличным музыкантам развлекать толпу.

Но с некоторыми патрульными я даже подружился. Правда, они постоянно шутили, что мне нужно посадить себе на плечо уличного рыжего кота – и всем говорить, что я наркоман в реабилитации.

Я никогда не считал себя счастливчиком, но тот период удача сопутствовала мне – с момента, как два незнакомца подарили мне настоящий легендарный акустический Гибсон, взамен старой, не держащей строй гитаре. Я едва не начал визжать от радости, я толком не рассмотрел их лиц – я запомнил лишь два силуэта, подошедших ко мне, пока я спал – в сквере на Марниксштраат, там, где стоит памятник в виде пальто, шляпы и скрипичного футляра без человека внутри.

Я встрепенулся, я сквозь сон понял, что они не навредят мне, а у лавки уже стояла новая гитара. У одного были длинные волосы и кошачьи зеленые глаза, у второго – котелок и козлиная бородка… Позже я начал думать, что их внешность я выдумал – потому что ни разу больше никто, похожий на них, ко мне не подошел за все три месяца, что я играл на той гитаре.

Потом завистливые бродяги, чей хлеб я отбирал силой музыки, сломали мне обе руки в запястьях и едва не надели на голову сломанную гитару.

Тогда я, наконец, понял, что у всего есть своя цена – и у успеха особенно.

Рука вновь кровоточила. Прошла неделя после происшествия в переулке, гематома от удавки почти прошла, распоротая ладонь уже не доставляла беспокойства… До сегодняшнего вечера.

Зачем я послушался Кафца и взял в руки эту скрипку!

Я метался по пустому туалету в клубе, я открыл кран с холодной водой и засунул руку под ледяную струю. Багровая лужа растекалась по раковине, а я зажимал рану левой рукой, пытаясь прекратить кровотечение.

Откуда там столько крови?..

В глазах темнело. Я понимал, что творится что-то неладное, но задумываться не было сил. Если подождать, помутнение рассудка пройдет.

Главное, чтобы в туалет не заявились сопереживающие приятели.

Я часто пользовался тем, что демоны не задают лишних вопросов и с пониманием относятся к моей скрытности. Иногда мне казалось, что они принимают меня за кого-то другого… На сей раз они явно переоценили мои возможности со скрипкой.

Я приложил бумажное полотенце, моментально пропитавшееся кровью, к ладони и посмотрел на себя в зеркало. На мгновение мне показалось, что светло-серые глаза сверкнули желтым… Разыгравшееся воображение и эффект света.

Театральные декорации оказались слишком правдоподобными, было прискорбно поверить в мистику, которую мы собственноручно создали. Марионетка всего лишь играет, она должна помнить, что у сцены есть край, потолок подпирает купол неба, а солнце над головой – лишь осветительные приборы.

Я затравленно оглядывался по сторонам, покидая здание, спеша добраться до дома – но никаких теней и скрипок даже в самых темных углах и закоулках, естественно, не было.

9. Грей

Как только официантка подошла ко мне, я попросил американо и воду без газа. Я не был голоден, пусть и не ел со вчерашнего дня. Утром позвонил юрист, сказал что-то про завещание, но я не вникал в подробности, как всегда, слушая вполуха. Я согласился встретиться с ним в кофейне в Мидтауне, и сейчас в ожидании поглядывал на часы.

Я приехал раньше – но не потому что не люблю опаздывать. Так я мог насладиться кофе в одиночестве.

Официантка, расставляя приборы, странно на меня поглядывала из-под опущенных ресниц, я не сразу понял, что она строит глазки. В ответ на ее улыбку я лишь дежурно поблагодарил, и отвел взгляд.

Я по привычке занял место с обзором в сторону входа. Звякнул колокольчик, в двери показался мистер Грей, неуклюже влетевший плечом в туго открывшуюся створку.

– Доброе утро, мистер Райхенберг, – поприветствовал он меня, поравнявшись со столиком.

– Доброе утро, мистер Грей.

Рекс Грей много лет разгребал мои – и не только – бумажные дела, он был единственным, кто обращался ко мне по настоящему имени. По документам я по-прежнему был Виктор Майер – с простой фамилией, присвоенной мне в приюте.

Он сел напротив, я тут же обернулся, нашел глазами официантку, оказавшуюся неподалеку на расстоянии слышимости.

– Двойной эспрессо, пожалуйста, – попросил я.

Мне не нужно было повышать голоса, она и так меня услышала. Моя чашка кофе на тот момент так и осталась нетронутой.

– Спасибо, – отозвался юрист и положил на стол кожаную папку, цепляясь взглядом за мои руки. – Вы помните.

Я кивнул.

– Должен же я знать, как вас задобрить, чтобы вы долго не мучили меня вопросами.

Грей хохотнул, по-прежнему не отрывая взгляда от моих кистей, лежащих на столе.

– Что у вас с руками?

– Так, недоразумение, – небрежно бросил я, стараясь ответить как можно естественней. – Ничего страшного.

Грей вздохнул. Наверное, он думает, что я вены резал… Или по пьяни со сцены на концерте свалился.

Как только ему подали кофе, он расстегнул папку тремя отточенными движениями.

Я ощущал пристальный взгляд официантки в затылок.

– Мне стало известно, что вы приобрели старинный музыкальный инструмент начала восемнадцатого века, и…

Я издал страдальческий стон, уронив голову на подставленную руку, закрыв лицо.

Истолковав по-своему мою реакцию, мистер Грей продолжал:

– …вы знаете, что в мои обязанности входит ведение учета всех ваших финансовых операций во избежание различного рода инцидентов. Мне все равно, на что вы тратите свои деньги, – он внимательно посмотрел мне в глаза, стараясь понять, слушаю ли я его. – Однако то, какой именно инструмент вы приобрели, вызвало у меня недоумение.

Я приподнял бровь. Грей, очевидно, ожидал, что я как-то прокомментирую его реплику… Или ожидал иной реакции.

Я молчал.

– Мне стоит напомнить историю вашей семьи, мистер Райхенберг?

Я и без него все помню. Только какое это имеет значение? Неужели, он тоже собирается рассказывать сказки про волшебную скрипку моих предков?

Я поджал губы.

– У меня есть все основания считать, что скрипка…

– Принадлежала графу Владану, моему дальнему родственнику из Восточной Европы, – закончил я за него, разочарованно отклоняясь на спинку дивана.

Юрист кивнул.

– Да, мистер Райхенберг. Фон Райхенберги – единственные наследники графа Владана. Скрипка – часть вашего наследства.

Я хлопнул ладонями по бедрам от досады, боль отозвалась в руках. Красивая небылица про редкую пропавшую скрипку – не более того. Даже Бафомет подтвердил, что приобретал инструмент, чтобы играть, а не показывать фокусы!

О родах с громкими фамилиями, в современности упраздненными титулами уже без приставки «фон», испокон веков сочиняли фантастические истории. На протяжении последних лет меня и так пичкали этой религиозной чушью про Вселенную Расщепленной Звезды, а теперь еще и эта скрипка Архитектора…

Другая легенда гласит, что граф в замке изучал алхимию – мне и в это верить? Если бы он не занимался ерундой, то странствующий архитектор, гостивший в его владениях, не украл бы скрипку.

– …документы, подтверждающие мои слова, и покупку придется оспорить. Однако это не просто скрипка, мистер Райхенберг, это особенная скрипка – все, что уже произошло, имеет смысл. Тот, кто украл скрипку, был талантливым музыкантом, он…

– Да, я знаю, скрипка была волшебная, и она очень понравилась архитектору… – я перебил Грея и насмешливо скривился. – Архитектор хотел стать архитектором. Я помню эту историю. В детстве я не раз слышал все это.

Детством я называл пятнадцатилетний возраст.

– Тогда вы должны понимать, скрипка попала к вам в руки не просто так! Вы единственный наследник инструмента. Я вижу, вы настроены скептически и не желаете меня слышать, но…

Он вдруг замолчал, затравленно оглядываясь по сторонам. Чуть наклонившись вперед, юрист сказал на полтона тише:

– Все, что говорят о скрипке, правда. Она, как и Звезда, в каждой мультивариантной вселенной, она позволяет постигнуть задумку Архитектора, показывает инварианты – чтобы игрок мог знать свою судьбу. Замок графа Владана был единственным местом, где можно пользоваться скрипкой – потому что в замке ничего не происходит. С тех пор ваша семья владела скрипкой в течение столетий, постигала правила игры, и демоны служили им…

Да он, оказывается, сектант! Челюсть ощутила силу гравитации.

– Мистер Грей, я никак не мог ожидать от вас уверования в Расщепленную Звезду, вы меня приятно удивили, но позвольте узнать, зачем вы мне об этом напоминаете?

Словно пожалев о своих словах, собеседник поспешно застегнул папку.

– Это все глупости, мистер Райхенберг. Не берите в голову. Ваша покупка скрипки – я подчеркиваю, покупка – была лишней. Я все сделаю, как полагается, скрипка ваша по праву наследования, сделка будет оспорена, деньги будут возвращены.

Я хотел возразить, но мистер Грей уже встал и протягивал руку для прощального рукопожатия. Как только он покинул кафе, я залпом осушил давно остывший кофе и попытался привести мысли в порядок.

Это был абсолютно бессмысленный разговор, не принесший ничего, кроме новых вопросов.

Я не желал признавать скрипку своей. Она мне не нужна, пусть служит Бафомету, и пусть демонами повелевает он, а не я.

10. Демоны

В коридоре на меня налетели двое: козлиная голова на месте человеческой выдавала Кафца, а его спутником оказался басист Белиал – с волчьей мордой с рубиновыми глазами, сверкающими в полумраке – его привычным сценическим образом. Мужчины в масках сунули мне в руки бутылку с водой, что-то невнятно пробормотали и торопливо ускользнули в противоположную сторону.

Ни одно музыкальное мероприятие не начинается вовремя. До выхода – полчаса… Главное, чтобы вернулись – и желательно трезвые.

Мефистофель – клавишник и диджей – увлеченно читал художественный роман известного автора, сидя на стуле, вытянув ноги поперек гримерной. Он кивнул мне рассеянно, не отрываясь от книжного сюжета, я перешагнул через его ступни.

В детстве и подростковом возрасте книги были чуть ли не единственной отрадой: я проглатывал от корки до корки все, что попадалось в руки – и английскую классику, и глупые бульварные романы, и исторические справки и географические атласы, – не имело значения. Я давно уже ничего не читал.

Спустя пару минут вошел ритм-гитарист Асмодей – и, прихватив с собой инструмент и медвежью голову-маску, тут же покинул комнату, даже не поздоровавшись. Мефистофель не оторвался от чтения, лишь перелистнул страницу. Мне вдруг стало завидно: я тоже был не прочь сбежать от тусклой обыденности.

Я не успел присесть ни на одну горизонтальную поверхность в захламленной в гримерке – в дверь с гоготом ввалились Бафомет и барабанщик Вельзевул. Продолжая визгливо хохотать над шуткой, известной только им двоим, они начали ходить кругами по комнате.

Мефистофель не обратил на их появление внимания.

– Что ищете? – поинтересовался я, отступая в сторону, наблюдая, как они наклоняются и заглядывают под стул с неподвижно сидящим книголюбом.

– Наушник потерял…

Вельзевул заржал, как только в поле зрения ему попал хихикающий Мет.

– Я говорил тебе: всегда нужно играть с метрономом – тогда бы наушник не исчез! – прохрипел Бафомет, давясь от хохота. – Когда гитаристы лажают, у них тоже исчезают медиаторы – я клянусь!

Он знает, где мониторный наушник. Я не разделял их веселья от фокусов с исчезновением предметов, подобный трюк Бафомет проделывал часто и со всеми, кроме меня.

Поиски не увенчались успехом, Вельзевул фыркнул, подхватил стоящую в углу на полке кабанью голову и направился к двери. Уже протягивая руку, чтобы открыть створку и демонстративно выйти, он обернулся ко мне.

– О, а вот это мне пригодится!

Он указал на бутылку с водой у меня в руках – и несколько секунд спустя уже выливал содержимое себе на бритую голову.

Когда барабанщик покинул гримерку, вернув мне полупустую бутылку, подал голос Мефистофель:

– Господа демоны, нам пора.

И он, надев на себя голову-маску плешивого зайца, кивнул нам, приглашая следовать за ним.

Я поймал Бафомета за рукав, испачканный канифолью.

– Это ты взял наушник? Когда же ты прекратишь?

Он осуждающе поцокал, как будто я в чем-то виноват. Я развел руками, чуть не пролив остаток жидкости из открытой бутылки. Бафомет надел на голову морду гигантского кота, поеденного молью, и вышел из комнаты.

Перед тем как выключить свет и покинуть гримерную, я вынул из ящика свою маску.

Семь демонов снова будут играть под дьявольский аккомпанемент скрипки.

11. Она моя

Мне снились ее темные глаза и бледное лицо. Я не мог прикоснуться к ней, но она была близко, я чувствовал ее теплое дыхание. Она не произнесла ни слова, в них и не было нужды – я мог понимать без слов.

Мне казалось, что я всегда понимал ее без слов.

Ее руки тянулись ко мне, ее глаза были печальными и ласковыми, но нас словно разделяла невидимая стена, и нам просто не суждено было встретиться. Просто не суждено. Я это понимал.

Я уговаривал себя терпеть, я сдерживался, чтобы не кричать от безысходности, я ждал, что сейчас эта невидимая преграда исчезнет, и я смогу заключить ее в объятия, вдохнуть аромат ее волос.

Почему-то мне казалось, что я знаю, как пахнут ее волосы – солью для ванн и ванилью, какими-то колдовскими травами. Я ждал, вглядываясь в ее красивое лицо, и дышал только для того, чтобы дождаться.

Вдруг черная тень, появившаяся из-за ее спины, закрыла весь свет, и желтые глаза заслонили мир, прожигая тьму. Тень окутала ее, и длинные руки в черных перчатках обхватили за плечи – как будто хотели сделать ее частью себя. Клубы мрака, оплетая мои ноги и ее ноги, как длинный и широкий плащ, струились вокруг высокого черного силуэта.

Желтые глаза торжествующе сощурились, и он притянул ее к себе, уводя прочь. Я не мог пошевелиться, я не мог помешать ему забрать ее у меня – тело сковал мертвенный холод. Я кричал ей, умоляя не поддаваться ему, но она лишь виновато посмотрела на меня и сделала шаг назад.

Черная тень увлекала ее все дальше и дальше. Я бился о невидимую преграду руками, срывая голос, но мои истошные вопли тонули в нарастающей мелодии траурной мессы – странной, незнакомой и одновременно знакомой. Чем яростней я старался сломать стену, тем громче звучала дьявольская скрипка. Тень хохотала надо мной, и от его издевательского, злобного смеха было больно.

Я должен помешать ему… Она моя, моя!..

Я догнал их – они стояли передо мной. Его фигура – фигура черного человека без лица – возвышалась над нами, и тело, которое он обнимал черными щупальцами, казалось хрупкой фарфоровой статуэткой.

Я протянул к ней руки – чтобы защитить от этой тени – но они тут же оказались далеко впереди. Он играл со мной, посылая одну иллюзию за другой. Его леденящий душу хохот снова прорезал звенящую тишину.

Развернув ее лицо к себе, держа за подбородок черными длинными пальцами, он приблизился к ней. Он знает, что мне не достать их, он знает, и я проиграл…

Он наклонился к ее губам и запечатлел на них поцелуй. Густая тень окутала их, и все исчезло.

Проснувшись от собственного крика, я сел на кровати, хватая ртом воздух.

12. Осенняя безысходность

Желтые и коричневые сгустки масляной краски складывались в неровные, грубые слои и стекали по холсту вниз. У меня было впечатление, что я нахожусь не в галерее, а в общественном туалете.

Я оторвался от созерцания картины под названием «Осенняя безысходность», от безысходности никуда не деться. Мне почему-то все время хотелось вымыть руки, выставка «Искусство отчаяния» в новом музее современного искусства на Бауэри оказалась не такой, как я ожидал.

Мое отчаяние, как правило, черно-белое… Я без сожаления отступил на два шага назад, и толпа незамедлительно протиснулась на мое место. Все желали поглазеть на безысходность, а я недоумевал, почему люди так похожи на слетающихся мух.

Я покинул зал в надежде, что в следующем помещении мне повезет больше – однако и там ожидало разочарование и прежние мотивы. Даже кошки – беспроигрышный вариант – были в оттенках коричневого. Жаль, что я не могу предложить свою версию: как кошка, следуя лейтмотиву выставки, сошла с ума от осенней безысходности, перепутав миску с туалетом!

Возможно, я просто отстал от жизни.

– Как он тут оказался?

Чей-то голос вторгся в мои размышления. В углу зала, лишенном оживленности, где мне удалось притаиться, чтобы отдохнуть от давящей темы безысходности, обнаружилась собеседница. Возраст ее колебался от пятидесяти до бесконечности, но она была из тех, кто носит Прада и со снисхождением смотрит на новое поколение богемной тусовки.

– Удачно поймал волну, – отозвался я.

И чуть не добавил: «Из канализации».

Я не разбирался в современных художниках, Нед Эверглейд с его «Жизнь боль, а после нее смерть», несмотря на громкое название – как и у всякого концептуального искусства – висел на стене будто бы не к месту.

От него единственного не было ощущения тотальной безысходности.

– И потому он справедливо висит в углу, – покачала женщина головой.

Она сказала это без огорчения.

– Он подражатель? – догадался я.

– Да, причем такой, который понимает, что делает.

– Зачем?

Она глядела на меня снизу вверх – я был на голову выше нее.

– Искусство отчаяния об искусстве продавать свою боль за деньги и славу.

– У него же ничего не болит.

– Можно симулировать.

– Почему не рисовать котов?

– Депрессия в моде.

– Срущих котов.

– Чтобы разбавить тягостные мотивы. Развеять обстановку.

Так, с серьезными лицами и высокопарными эпитетами обычно обсуждают «Весну» Боттичелли в Уффици… Мы же обсуждали подражателя в галерее Бауэри – и творения его коллег.

Женщина представилась как Марта Томпсон. Она иронично поддерживала мои насмешки, я комментировал объекты на выставке, предлагая варианты их размещения так, чтобы самые уродливые образцы висели в неосвещенных частях зала. Она внимательно слушала.

Единственным ценным, что я отметил, были работы художника не с визуальными образами, а с текстами, хлесткими и лаконичными фразами. «Я просто хотел жить и сделать что-то важное» – нервным почерком, черным баллончиком краски, «Не могу сделать выбор, потому просто жду» – терпеливыми, ровными буквами.

Узнав, что я музыкант, миссис Томпсон одобрительно всплеснула руками. Я никогда не знал, как в подобных ситуациях реагировать: то, что мы делали на сцене, нравилось не всем, эпатаж не по вкусу зрителям, привыкшим к вечерам струнных квартетов.

А еще она назвала меня байроническим героем. Я не стал спорить.

В Нижнем Ист-Сайде нас ждала осенняя безысходность сырого и прохладного октября. Мы вышли на улицу, разговоры не заканчивались, я пригласил собеседницу на кофе.

Марта Томпсон не пила кофе, она пила зеленый чай. Марта Томпсон оказалась владелицей крупной дизайн-студии интерьеров, а некоторых художников, чьи работы были выставлены в галерее, она знала лично. Будто бы невзначай она пожаловалась, что не так давно ей пришлось уволить некоторых сотрудников – потому что они друг другу бездарно подражали.

– Я думала, вы изучаете искусство, – протянула она, услышав, что я вовсе не студент и не художник. – Чем вы занимаетесь кроме музыки?

Я пожал плечами. Пью, думаю, потом стараюсь не думать.

– Ничем. Я скучный, – ответил я, после паузы.

Миссис Томпсон, вероятно, ожидала иного ответа.

– Вы не похожи на своих сверстников, – продолжила она. – Вам двадцать два…

Она запомнила мой возраст. Она убеждала меня, что не так много молодых людей знают об истории немого кино, тенебризме и декадентских поэтах. Я бы тоже не знал – если бы не случайное стечение обстоятельств.

Я не мог отделаться от мысли, что у нее на меня какие-то планы.

– …а рассуждаете как старик.

Молодые люди моего возраста курят травку и зависают в клубах и барах, или, в лучшем случае, стоят на кассе ресторана фастфуда… Единственное мое отличие в том, что я не доставляю пиццу и не продаю куриные стрипсы.

– Я просто живу не в ту эпоху, – вырвалось у меня, и я мрачно уставился в свою чашку.

Когда я поднял взгляд, миссис Томпсон внимательно меня изучала – как полотна в галерее.

– Вы мне напоминаете мою племянницу – она будто сошла со страниц сентиментального романа девятнадцатого века. Маргарет хочет быть искусствоведом – но с ее вовлеченностью в процесс она скорее станет куратором библиотеки Каппони.

Она что-то еще говорила, расписывала мне все достоинства Маргарет, и я, наконец, понял.

– Ну не правда ли она красавица!

Миссис Томпсон уже достала из клатча мобильный телефон и несколько мгновений спустя развернула в мою сторону фото: симпатичная девушка с медно-каштановыми волосами, улыбка с ямочками на щеках, веснушки, книга в руках… Миссис Томпсон знает, о чем говорит.

– Она вся в своих книгах, как окончила университет, никуда не ходит, – продолжала миссис Томпсон. – Лишь на концерты классической музыки и в театр. Я такой не была.

Маргарет в их семье как цветок из оранжереи.

– Если вы сходите с ней на свидание, я буду вам очень благодарна.

Я опешил.

– Я думал, это происходит немного не так, – усмехнулся я. – Она меня не знает. И вы меня совсем не знаете.

Миссис Томпсон склонила голову набок. Я бы скорее поверил в то, что я понравился самой миссис Томпсон.

– Мне кажется, вы – герой ее романа.

Я закрыл лицо рукой. Если Маргарет это Гретхен, то я, очевидно, старый дурак Фауст.

Жаль, миссис Томпсон не слышала, что играют семеро демонов в Хэллоуинскую ночь. Сомневаюсь, что Маргарет нужен восставший из могилы мертвец или рычащий монстр – если, конечно, она не увлекается готическими романами.

Образ Маргарет, описанный миссис Томпсон, откликался моему избирательному вкусу, номер телефона, так настойчиво предложенный, я взял покорно. Я оставил на копии ее карточки свой телефон, мы обменялись визитками и решили оставаться на связи.

Уже вечером, ложась спать, я вспомнил про номер телефона Маргарет, написанный на обороте визитки новой знакомой. Перед глазами предстал облик улыбающейся рыжеволосой девушки, которая мечтает о прекрасном принце. Я не принц… Я нашел в полумраке зажигалку на тумбочке и щелкнул затвором, пламя выхватило из темноты буквы логотипа дизайн-студии Марты Томпсон. Вскоре лист бумаги охватил рыжий огонь.

Когда пальцам стало горячо, и огонь начал лизать руку, я оставил визитку догорать в пепельнице, а сам закрыл глаза, откинувшись на подушку, сложив ладони на груди. Сквозь полудрему я слышал, как гудят нетерпеливые машины под окнами, как капает осенний дождь в сбивчивом ритме, понятном только ему одному.

Мне не было жаль. Искусство отчаяния обращается в ремесло, осенняя безысходность проходит к зиме.

Я знал, что когда-нибудь будет легче.