Текст книги "Безымянная скрипка"

40. Можешь, когда хочешь

– Выпрями спину! – негодовал он. – И локоть всегда на одном из четырех уровней! Не так близко к порожку! Ровнее, не перекашивай! Ты вообще слушал, что я тебе говорю?

Я пытался выполнить все инструкции, но никак не мог угодить ему – Анжа не устраивало положение рук и смычка, ложащегося на струну, даже если еще ни один мяукающий звук так и не прозвучал. Я чувствовал себя идиотом, застывшим в позе богомола, руки и спину ломило. Анж обходил меня кругами, я пытался отвечать, чаще язвительно, на его комментарии, но в большинстве случаев не мог вставить ни слова во время обличающей тирады.

– …правильное положение – основа всего, как в вокале: осанка и дыхание. Твое тело – резонатор! Без зажимов в кисти. Член свой так держать будешь. Виктор, твою мать… Ты что, выронить ее хочешь?!

Я беспомощно открыл и закрыл рот, я зажмурился.

– Встань нормально! Ты как официант с подносом!

– Я ее боюсь, – наконец выдавил я.

Он остановился, поворачиваясь ко мне.

– Что?!

– Слушай, я боюсь твою скрипку – вот и все. Если ты прекратишь повышать на меня голос, я не буду чувствовать себя одним сразу против двоих.

Он закатил глаза, произнес еле слышно проклятие. Я сделал одолжение и закинул скрипку на ключицу, отставил локоть, Анж молчал, вероятно, он бы предпочел задушить меня удавкой.

Скрипка вовсе не волшебная – и он сам это подтвердил.

– Соль, ре, ля, ми! Ля, ре, ля, ре!

– Как меня это все достало! – вздыхал я, ставя смычок на открытые струны одновременно каждой названной ноте.

– Внимательнее!

Я вновь зажмурился, пытаясь сконцентрироваться, я едва за ним успевал. Я уставился на оплывшую свечу на рояле, я выключил поток мыслей так, чтобы забыть, кто и что помимо меня и инструмента находится в репетиционной комнате.

Если он так же мучился, когда учился играть на скрипке, я не удивлен, почему он такой нервный. Нужно иметь нечеловеческое терпение… Никогда не думал, что какое-либо занятие будет вызывать столько стресса! Я привык, что мне все дается легко.

– Тупой ты мальчишка, руки из задницы. Ты издеваешься?! – грозный рык Анжа вырвал меня из размышлений, я вздрогнул.

Руки стали как деревянные, а шея начинала болеть.

– Да не получается у меня, – пожаловался я. – Видишь, не получается!

Я убрал скрипку с ключицы, расслабил и опустил руки, признавая свое поражение.

– Прекрати ныть и верни скрипку на место. На плечо, живо!

– С чего ты взял, что у меня получится?

– А с чего ты взял, что у тебя получится? Пел бы в клубном зверинце, тряс башкой перед толпой наркоманов – зачем пришел сюда?

Я не стал возражать.

– Если бы не отвлекался, давно бы продвинулся дальше.

Я отвернулся и высунул язык, заметив в углу паука.

– О чем ты сейчас думаешь?

О мамке твоей, морда цирковая.

– Какая разница? – разозлился я.

– В твоей башке должны быть не опилки, а визуализация направления звука, – черная тень скрестила руки на груди. – О чем ты думал, когда у тебя получалось?

– У меня не получалось – ты же видел. Да ни о чем я не думал!

Он откинул плащ левой рукой, направившись в другой конец комнаты.

– С кем я связался!

Он прав. Я думаю о положении тела, о том, что он скажет, но не о звуке, который я бы издал, как если бы я и скрипка были одним инструментом.

– Выброси из головы лишнее!

Я смотрел на него внимательно.

– Если бы я знал как.

Я положил скрипку на плечо, закрыл глаза, прислушался ощущениям. Тело – резонатор, скрипка – инструмент…

Я без сожаления позабыл все инструкции и указания, которыми меня пичкал Анж последние пару часов. Будь что будет. Под пальцами знакомо разливалось тепло, кровь размеренно пульсировала, отражаясь эхом ритма от скрипки, я провел смычком вверх по открытой струне.

Раздался протяжный и чистый звук.

Ля первой октавы. Никаких кошмарных криков и потусторонних звуков.

– Можешь ведь, когда хочешь, – облегченно выдохнул Анж, отражаясь в зеркале напротив.

41. Нет шансов

Большая горячая кружка приятно согревала пальцы. Если бы еще не болтовня коллег, вторгающаяся в умиротворенную мысленную тишину…

Я пил кофе на кухне четырнадцатого этажа в офисе миссис Томпсон, обеденный перерыв почти закончился, но я никуда не торопился.

– …остался на афтепати после презентации. Все сразу набежали на аперитив, сухой вермут с водкой исчез за первые минуты. Я спросил, могут ли они сделать коктейль по заказу.

– И что ты попросил?

– Энергетик, абсент… Не помню, я рецепт в интернете нашел.

– Я пил такое. Похожее.

Нолан закашлялся, оглядываясь по сторонам. Наклонившись чуть вперед к столу, он понизил голос, обращаясь к обоим собеседникам.

– Хотел произвести впечатление знатока – а она вообще не оценила.

– Зря старался.

– Ты дебил.

– Пошел нахер!

– Ну а дальше что было?

– Коктейли, которые поджигают – вот это тема.

– У тебя нет шансов.

– На себя посмотри, пес, – отозвался проект-менеджер Эванс.

Харви Нолан крутил в руках банку диетической колы, я следил глазами за размеренными шагами секундной стрелки на часах на стене. Эти дегенераты бесспорно отпугнут любую женщину.

– …лид Лаборатории! Я разговаривал недавно с чуваком из ее команды – они все делают, как она скажет.

– Так значит, не он ее трахает, а она его?

– Интересно, наша старуха тоже под нее прогнется?

Банка колы коротко зашипела и щелкнула.

– Я бы на это посмотрел.

– Я другого понять не могу: почему она всегда уходит раньше? У нее нет мужика.

– Ты просто не видел, как она выводит его гулять на поводке.

– Я бы погулял.

Звучный мужской гогот даже меня заставил взглянуть в их сторону. Попеременно меняя заговорщический шепот и ругань, коллеги не обращали на меня внимания, я громко стучал ложкой о стенки кружки, размешивая давно растворившийся сахар.

– …сказал, что Фэлкону она воткнула ручку в глаз.

– Нихера себе!

– Ну и игры у них.

Я закатил глаза: чем дольше я это слушаю, тем больше мне начинает хотеться воткнуть кому-нибудь из этих умников что-нибудь в глаз. Ложку, например.

Помешанные на сексе недоумки везде одинаковые.

Пока трое за столом выясняли, правдой или вымыслом оказалась история про ручку и глаз, я успел сполоснуть кружку, поставить ее в посудомоечную машину и направиться к выходу.

Только когда я покидал кухню, они заметили мое присутствие.

Компьютер покорно дожидался меня, и я толкнул мышь пальцем, чтобы набрать пароль учетной записи. Вернувшись к незавершенному проекту, я уже не плевался и не ругался – я всего лишь постарался убедить себя в том, что властвую над собственными желаниями.

42. Вызов

Недавний инцидент – с ручкой и глазом, – произошедший в IT-компании в нашем бизнес-центре на Парк-авеню, еще пару раз всплывал в обсуждениях. Как позже стало известно, именно они – соседи с тринадцатого этажа – становились партнером дизайн-студии, а проект, который я, наконец, выполнил и передал на прошлой неделе, предназначался им. Информационные технологии и дизайн объединили усилия для создания домов будущего, две корпоративные культуры схлестнулись на поле офисной битвы.

Коллеги мужского пола неестественно оживились, услышав, что часть сотрудников партнерской компании переедет на пустовавшую половину этажа. Чуть позже я понял, в чем причина бурной реакции и спермотоксикоза.

У меня была та же самая причина. Незнакомка… Я непоправимо влип.

Я вспоминал ее реже, с ежедневными занятиями у Анжа я приходил домой уже за полночь, вставал на работу к десяти – и так по кругу день за днем.

Было тяжело. На шее от скрипки уже был синяк, пальцы от ежедневных уроков стерлись до мозолей, мистер Маска требовал от меня невозможного, заставлял выполнять все в точности, как он говорит, въедливо критиковал за любые недочеты, придирался к мелочам. Он хотел как лучше, я не возражал.

То, что скрипка какая-то особенная, и я, и Анж, будто позабыли.

Анж стал мягче и адекватнее. Он прекратил свои ярмарочные фокусы, я начал понимать его юмор, я научился выносить его.

А еще он перестал носить перчатки – и руки у него были бледные, с длинными пальцами.

– Ты меня демотивируешь, – скривился я, читая нотные пассажи с пожелтевшего от времени листка бумаги. – Где ты вообще откопал это?

Отрывок просто физически не воспроизвести – даже если у меня были бы не пальцы, а щупальца! Автор явно был не в себе.

Человек в маске выхватил листок и вернул его на пюпитр.

– Не спорь, а просто сыграй. По памяти, – произнес он, задерживая на мне внимательный взгляд.

– Пусть этот псих сам играет, если он еще жив, конечно.

После паузы, повисшей молчанием в репетиционном зале, Анж расхохотался. Он протянул руку.

– Давай сюда, – улыбнулся он, и я безоговорочно отдал ему инструмент.

Вскоре он точь-в-точь воссоздал колоратурную комбинацию звуков, не приложив, казалось, никакого усилия. Движения легких штрихов смычка вверх и вниз – и музыка уже лилась не от колебания волн, а от дрожания молекул вещества, из которого соткана живая и неживая материя.

Я хлопал глазами, приоткрыв рот от изумления. Вновь он оказался прав.

– А теперь ты.

Он вернул инструмент мне. Это был вызов.

Я занес смычок, подушечки пальцев покалывало как от мелких электрических разрядов – в предчувствии касаний острых струн. Я зажмурился, будто прыгая в воду, и на одном дыхании воспроизвел мелодию с пожелтевшего нотного листа.

Я сам не поверил, что сделал это. Я открыл сначала один глаз, потом другой, мы с Анжем встретились взглядами.

Он сглотнул.

– Расскажи мне о себе, Виктор.

Даже не похвалил.

– Что именно ты хочешь услышать? У меня двадцать три года, мне о каждом рассказать?

– Я серьезно спрашиваю, – отозвался Анж, по-прежнему изучая меня сквозь прорези маски. – То, что я не знаю; то, что посчитаешь нужным, – он немного помедлил, прежде чем добавить: – То, что объясняет твои способности.

43. Расскажи о себе

– Так значит, ты австриец, – протянул он. – Никогда бы не догадался.

– Все так говорят – что даже по артикуляции не заметно. С одиннадцати лет я бродяжничал в Вене, в четырнадцать решил добраться в Амстердам через Германию. В пятнадцать у меня появился опекун. Он англичанин, живет в пригороде Лондона.

Я удивился своей откровенности. Обычно я не очень разговорчив.

– В Американской мечте я почти четыре года. Я доволен. В Лондоне мне хотелось повеситься, а в Нью-Йорке некогда об этом думать.

– Как давно ты занимаешься музыкой? И почему ты выбрал такой… – он кашлянул, – специфический жанр?

Я ответил не сразу – в голове всплыли картинки из прошлого.

– Когда я бродяжничал во Франкфурте, я захотел стать уличным музыкантом. Старые расстроенные инструменты и сорванные голоса, рок-баллады и свобода… Я украл у одного из них гитару, визуально и на слух запомнил несколько аккордов, начал подражать им, стал сам собирать толпы. Было смешно, мне чаще давали еду, чем деньги – потому что я выглядел, как ходячий мертвец.

Анж как-то странно на меня смотрел – с долей неверия и растерянности.

Мне повезло – и не только потому что мое бродяжничество однажды закончилось. Я видел, во что превращается человек, утративший веру в людей, в дикости, насилии и вечном голоде – но не только по теплу и еде. Я собирал кости и делал ноги – чтобы не брать за щеку и не платить за еду натурой.

Я учился, я старался быть лучше, я добирался автостопом, я не мог долго быть на одном месте, потому что мне хотелось масштаба. Бродяги часто мечтательно, глядя на острые далекие звезды, рассказывали сказки про Амстердам, город, где все можно…

Когда взамен старой гитары появилась новая, я огреб, поплатившись за стремление к мечте. Я сидел на мостовой на прежнем месте на площади Дам, скрестив ноги, я даже не пел, сломанные руки распухли, движение трамвая отдавалось пульсирующей болью в кистях.

Потом случилось невероятное.

Молодой мужчина в костюме, типичный водитель люксового авто, с гладко выбритым лицом и блестящим взглядом – который днем ранее спрашивал, по-голландски, но с акцентом, что за песню я играю, – подошел ко мне.

На чересчур холеных людей, не без повода проявлявших ко мне интерес, я огрызался. Два раза меня хотели увезти, обещая сделать звездой музыкального телевидения, а в итоге разводили на, к счастью, не удавшуюся интимную услугу.

– Ты в порядке?

Я поднял на незнакомца угрюмый взгляд, солнце отражалось от стекол зданий площади напротив, пришлось прищуриться.

– В полном.

– У тебя выходной?

– Бессрочный отпуск.

Я не понимал, что ему нужно, но в тот момент мне было все равно.

– Виктор, жди здесь, – сказал он и развернулся на пятках.

Бежать было лень, я остался, не потому что он попросил. Вскоре он исчез, пересекая тротуар, за потоком пешеходов поодаль. Он запомнил мое имя, я не запомнил его имени – если он его называл.

Я оказался прав, этот незнакомец – личный водитель. Он отворил заднюю дверь, выпуская пассажира, из салона сперва появились костыли, затем долговязый старик.

Старик смотрел на меня и улыбался. Я еще больше недоумевал.

Старик этот был сэром Ли. Переломы рук срослись быстро.

Иногда мне казалось, что я никогда не был мальчишкой, воровавшим хот-доги на вокзалах прямо у зазевавшихся пассажиров. Иногда я просыпался от кошмара, в котором меня засовывали в мусорный контейнер вверх тормашками – но так и не успели отыметь в задницу, просто потому что мимо проезжала полицейская патрульная машина.

– А насчет жанра… – продолжал я, обращаясь к Анжу. – Это эпатаж. Толпа хочет шоу.

– В зверинце?

– Всегда есть желающие посмотреть на демонов. На дьявольщину спрос.

Анж еле заметно кивнув, он погрузился в свои мысли, длинные пальцы сплелись в замок.

Ему тоже стоит рассказать что-нибудь о себе.

– Почему ты отсиживаешься в этой дыре? – спросил я. – Репетиционный зал, о котором никто не знает, скрипка, музыка – зачем хоронить это все?

Он словно очнулся, коротко взглянув на меня своими янтарными глазами.

– Я не все время провожу здесь, – пожал он плечами. – Если ты думаешь, что в моей жизни, – он выделил последнее слово, – нет ничего, кроме дыры в Кони-Айленде и тебя – ты ошибаешься.

Он невесело усмехнулся и поднялся со стула, отошел к окну, сквозь которое едва пробивался свет уличных фонарей.

– Расскажи, чем ты занимаешься. К чему вся эта таинственность, эти фокусы – маски, плащи?

Анж вновь хохотнул, скрестил руки на груди. В свете искусственных свечей, в комнате из двух половин – настоящей и зеркального отражения – он, уже без дурацких плащей, в человеческом черном костюме и водолазке – выглядел инородной фигуркой, не вписывающейся в общую картинку. Он был неподходящим фрагментом пазла, чуть другого оттенка, но из той же коробки, по ошибке оказавшимся в наборе.

Он же человек, из плоти и крови, однако что-то в нем было не так, и я до сих пор не понимал, что именно.

– Я слишком стар, чтобы гоняться за признанием и тешить самолюбие выступлениями перед глупой толпой, – отозвался он, отвернувшись.

– Стар? Сколько же тебе лет? Сорок, ну, может, сорок пять – а рассуждаешь, будто уже в гроб ложишься!

Он хмыкнул, вновь оставив мысли при себе. В этом мы похожи.

– Если я скажу, в чем дело, ты не поймешь, – буркнул он после паузы. – Ты просто слишком молод, чтобы понять.

Я закатил глаза.

– Да не смеши! Только давай сейчас не меряться жизненным опытом! Ты хоронишь себя заживо и специально изображаешь из себя монстра.

Если бы я знал, как изменится мое отношение к нему!

Анж резко повернул голову в мою сторону, тело осталось неподвижным.

– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, – заявил он. – Ты даже не представляешь, какой я монстр, в этом коконе, в этой оболочке, заточенный в вечном проклятии своей гениальности, отвергнутый, просто потому что отличаюсь! Тебе – с твоей смазливой рожей – никогда не понять, как может быть жесток мир, и как больно терять смысл, оставаясь приговоренным к вечности.

Я хотел возразить, но передумал.

– Ты спрашиваешь, зачем маска, зачем все эти фокусы? – продолжал он гневно. – Для тебя это игрушки, твои маски – ничего, кроме сценического образа, бессовестно эксплуатируемого для эффекта, и ты не имеешь ни малейшего представления, каково это – насквозь пропитаться обманом, отвращением, ненавистью. Ложь и иллюзия – это и есть я! Ты можешь по щелчку пальца получить все, о чем только мечтаешь, потому что ничто – ничто – тебя не сдерживает, а вместо этого с твоей внешностью и данными ты тратишь свою жизнь на бессмыслицу! Клуб, алкоголь, демонические приятели, цирк уродов – в этом, по-твоему, твое предназначение?!

Я окончательно запутался. Он осуждал меня… Переводил стрелки.

– При чем здесь я?! – воскликнул я. – Что такого с твоим лицом, что ты скрываешь его, почему ты постоянно про это думаешь?!

И тут меня осенило.

Маска скрывала не личность, маска скрывала лицо.

О черт. Кажется, я прав. Как прозаично.

Анж молчал, и грудь его медленно поднималась и опускалась. Я никогда не думал, что моя внешность это преимущество – скорее, все наоборот. Кому понравится моя бледная морда, худое тело и болезненный вид?

– Знаешь что, – я со вздохом встал со стула, Анж бросил на меня короткий взгляд, – я устал и хочу домой. Пока ты не перестанешь так враждебно воспринимать любой мой личный вопрос, мы так и будем разговаривать на разных языках.

Я взял пальто и направился к двери в молчании. Я обернулся у рояля.

– И вообще, мне наплевать, что там у тебя под маской. У каждого свои секреты. Просто я думал, что если даже я – после всего, что ты устроил – разглядел в тебе человека, то ты окажешься лучше, чем кажешься, и забудешь про свою паранойю.

Чтобы у него не было возможности ответить, я покинул репетиционный зал. Я спустился по узкой лестнице в темноту, вышел из здания, не оглядываясь на окна позади, и сел в машину.

Мне пришлось тереть лоб ладонью, чтобы прогнать сонливость, день меня, действительно, утомил. Пытаясь не уснуть за рулем, я тронулся с места, полуночная заснеженная Серф-авеню казалась вымершей.

44. Джесси

– …я не мстительный, но почему он – с женщиной и приставкой, а я – с мужиком и старым шкафом?

Бородатый разработчик негодующе закатывал глаза к потолку движущегося лифта и тряс ноутбуком в мускулистых руках на уровне груди.

Знакомая незнакомка смеялась в голос, стоя ко мне спиной в заполненной до отказа кабине, а лифт, как назло, останавливался на каждом этаже, превращая поездку в пытку.

От ее духов начинала кружиться голова.

– Карма, Уолтер Кокс! Карма его тоже настигнет! – заключила она, улыбаясь.

Бородач издал протяжный стон возражения.

– Нам выходить на четырнадцатом, – напомнил он.

Она хмыкнула, отбросила каштановые волосы движением головы.

– Хорошо, что я вчера перетащила свое барахло – иначе бы полдня потратила на ругань с их сисадминами.

Ее коллега округлил глаза, недоуменно глядя на нее.

– Да, я ушла только в половине третьего, а до этого мы втроем – я и два специалиста из каморки – настраивали сеть, – она усмехнулась. – Я всего лишь хотела переехать на новое рабочее место, но когда попыталась зайти в учетную запись, оказалось, к нашим серверам доступов нет!

– Рукожопы, – выдохнул Уолтер, кивая в сторону индикатора этажа. – Гоу на выход, дамочка!

Бормоча извинения смешными искаженными голосами, они начали протискиваться ближе к двери. Когда лифт распахнул створки, я и еще три человека, помимо тринадцатиэтажной парочки, вывалились наружу.

– Как в метро в час пик, – пробубнил бородач, оглядываясь.

– Единственный недостаток раннего прихода на работу, – отозвалась незнакомка, шагая направо за стеклянную стену офиса, находящегося в противоположной стороне лифтового коридора.

За все это время она ни разу не повернулась ко мне лицом, она по-прежнему меня не замечала. От звука ее голоса все внутри буквально переворачивалось…

Я не мог даже представить, что вдруг встречусь с ней взглядом. Настоящий стеснительный мальчишка с потными ладошками.

Мне было жарко, я не сразу понял, что уже какое-то время стою посреди пустого коридора в пальто поверх толстовки с капюшоном.

Мгновение спустя лифт вновь прозвенел, исторгая из своих недр порцию рядовых офисных муравьев, и я слился с толпой, входя в осточертевший опенспейс слева.

Теперь покоя мне не будет даже на рабочем месте.

Я чаще стал бегать курить или ходил на кухню за кофе. Наступил мерзкий декабрь с холодными ночами и талой полуденной слякотью, выбираться на улицу не хотелось, я заставил себя привыкнуть к общей курилке.

В ней, как оказалось, прибавилось новых лиц, и темой дня, несомненно, был переезд и этажные соседи. Кто-то из студии миссис Томпсон был враждебно настроен: кофе в кофемашине будет заканчиваться в два раза быстрее, на пятничных офисных вечеринках теперь придется терпеть кислые рожи программистов, которые остаются работать после окончания дня сверхурочно.

После третьей затяжки пустой желудок протяжно взвыл, напоминая о себе тянущим чувством голода, но я не спешил подниматься с квадратного кожаного табурета. Я не сразу заметил, как на оранжевый продавленный пуф рядом со мной плюхнулся парень лет двадцати. Разделявший нас цветочный горшок с разлапистой пальмой чуть не свалился на пол от резкого движения.

– Бро, есть зажигалка? – обратился он ко мне, открывая ноутбук на поднятых выше головы коленях, уставившись в разноцветные строчки на черном фоне.

– Есть, бро, – откликнулся я.

Он повернул голову, перевел взгляд с моего лица на протянутую зажигалку и обратно – и через секунду уже расплылся в улыбке, шаря в карманах широкой кофты в поисках сигарет.

Я вновь затянулся, стряхнул тлеющий пепел в урну.

– Я Джесси Харрис – щелкнув зажигалкой, представился он.

– Виктор, – без фамилий ответил я, пожимая ему руку.

– Ну и как тут? У нас внизу такая же курилка была, но ее засрали, а кресла все по переговоркам растащили, – пожаловался он с сигаретой в зубах, попутно щелкая пальцами по клавиатуре. – Я хотя бы на время сбегу от этой ведьмы. «Джесси, как дела?», «Джесси, тикет вернулся», – он намеренно искажал голос, изображая женский назидательный тон.

Я понятия не имел, о чем он говорит – но Джесси выглядел недовольным.

Только вот странный задор в голубых глазах противоречил словам.

– Она крутая, но так бесит! Она хочет сделать из меня крутого разраба, но я и так все правильно делаю – видишь, – он развернул ко мне экран, ткнул пальцем в строки с номерами задач и комбинациями символов. – Вот номер ветки, вот комментарий, все атомарно, как она и просила! А ей все мало, «Джесси, а что будет, если передать в запрос тысячу аргументов?», «Джесси, здесь опечатка», «Джесси, пиши документацию», – негодовал он, закатывая глаза.

– О ком ты говоришь, я не пойму?

Он пристально на меня посмотрел, и уголки его губ растянулись в разные стороны.

– А, ты не в курсе… Лид наш, черная вдова… Самка богомола – ну та, что голову самцу откусывает после спаривания… – он резко перешел на шепот. – Стелла Валле.

Сигарета так и дотлела у меня в руках, пепел упал на ковролин. Вот, значит, как. Самка богомола.

– Что же такого она делает?

Джесси прыснул.

– Мозг ест. Ты не хочешь – а делаешь, не можешь отказаться, женщины говорят, что это колдовство, мужчины – сам понимаешь. Она гендира до обморока напугала – он потом всем рассказывал, что она его загипнотизировала, чтобы он себе глаз чуть не выколол! Ей за это ничего не было, потому что иначе все развалится: мы, адепты, такие придурки, я согласен, мы сами не справимся, если она уйдет. Но это и ее проблема – она же баранами руководит и ничего не меняет, получается.

Я пожал плечами, я мало что понял.

– Ага, вот так и живем. А ты давно тут?

Он выпустил дым изо рта.

– С начала осени.

– Чем занимаешься?

– Визуализацией.

– Дизайнер? «Сделай мне красиво», да?

Я согласился с формулировкой.

Мы еще некоторое время разговаривали – пока мой желудок не взвыл так, что даже Джесси услышал. Я задумался об обеде, Джесси посмеялся надо мной и сам остался в курилке.

У вендингового аппарата на этаже я наблюдал через стекло, как в центре опенспейса в кресле без стола знакомая незнакомка сосредоточенно что-то набирала на клавиатуре ноутбука, длинные волосы были забраны в высокий хвост, то и дело мотающийся из стороны в сторону от движений головы. Я таращился на ее профиль с вздернутым носом, автомат уже давно выплюнул батончик.

Как только она начала оборачиваться, я схватил шоколадку из слота для выдачи и покинул коридор.

Я смотрел на свое отражение в зеркале мужской уборной, я пытался понять, почему я так неадекватно реагирую. У незнакомки есть имя… Я же могу познакомиться с ней. Я не стану вечно наблюдать за ней издалека.

Я представил, как она медленно подходит ко мне сзади, обнимает за талию, прижимается грудью к спине. Руки ложатся на солнечное сплетение, руки обжигают кожу через одежду… Я хочу, чтобы она была реальной, я хочу чувствовать запах ее тела, ощущать тепло прикосновений, чтобы она смотрела на меня, а я на нее, и чтобы вся вселенная была только для нас.

Порой мне казалось, что ее не существует – она всего лишь игра воображения. Ее образ был из бредовых снов и фантазий, наверняка она вовсе не такая, какой я ее представляю.

Когда от ледяной воды из-под крана стало холодно, я отдернул руки, разбрызгивая капли по раковине.

Так не должно быть. Это неправильно.

Я что-то упускаю. Мне не хватает воздуха, я бегу от обыденности, но не понимаю, в каком направлении.

Я себя не узнаю.