Текст книги "Безымянная скрипка"

54. Сотни лет

– Напомни Грею переслать мне на почту документы и проверь календарь. Сегодня будет долгий день, я хочу все успеть.

– Да, сэр.

Реми редко обедал за общим столом, он был как домашний эльф, читающим мысли, с легкой поступью, знающим все наперед. Я тогда еще не понимал, кто он: водитель, камердинер, помощник, секретарь, слуга или нянька для сэра Ли. Сэр Ли обращался с ним иногда высокомерно и свысока, иногда говорил что-то ласковым тоном – как родному.

Я молча жевал завтрак, руки в кистях были в гипсе, но не болели. Это был мой первый день в Великобритании, под Лондоном, в Эшере, в особняке сэра Ли. Мы прилетели поздно вечером, я не помнил, как уснул, я толком не понял, что было в комнате, которую мне отвели. На завтрак я спустился, когда услышал звук костылей опекуна.

Сэр Ли при встрече со мной заявил прямо и уверенно, что он будет моим опекуном и обо мне позаботится. Я, конечно же, сперва испугался, но что-то было в его облике такое, что я поверил ему.

Я объяснил себе, что у меня просто не было сил бежать, и незнакомец на автомобиле с водителем оказался очень вовремя на площади Дам. Я залез в распахнувшуюся пассажирскую дверь, я понимал, что рискую – но, вероятно, из меня к тому времени еще не выбили веру в добро.

Я тогда залпом выпил бутылку воды, которая была на заднем сиденье автомобиля, я сказал, что хочу есть. Сэр Ли спросил, что я хочу на обед, я ответил, что все что угодно – но почему-то хотел горячую вафлю.

Меня отмыли и одели, я был таким же лохматым, но с чистой головой, Реми помогал мне застегивать одежду, сэр Ли шутил, что теперь у Реми появился второй беспомощный калека.

Оказалось, он искал меня давно, он шел по следу с Вены, он показал мне документы, свидетельство о рождении, справку из приюта, вырезки из газет. Я был как в тумане, я сперва не верил, потом поверил, но не хотел знать подробности – потому что от обилия информации было дурно.

Он привез меня к себе, мы летели на частном самолете, к нему обращались как к монаршей особе, я ходил за ним как баран, Реми шел позади…

А еще я ел сладости, не переставая – будто ем в последний раз. Сэр Ли смеялся, Реми пожимал плечами. Я мало разговаривал, я только слушал и кивал или мотал головой – как кот, который все понимает, но человеческому языку не обучен.

На тот момент я знал только немецкий и голландский – а английский только учился понимать. Когда сэр Ли показал мне библиотеку в своем доме и мы договорились общаться исключительно по-английски, на некоторое время я выпал из коммуникативного круга.

Мне все время было неловко. Особняк был огромный, сад был огромный, в гараже – парк автомобилей, несколько раз в неделю приезжали садовник, повар, сервис уборки, одежда на мне была приятной на ощупь и по размеру… Сэр Ли разговаривал со мной, будто сто лет меня знает, по-отечески тепло и легко, Реми терпеливо застегивал на мне пуговицы рубашки, когда я отводил глаза и не дышал.

– Ты единственный человек, которому не нравится, что у тебя есть слуга, – сказал он мне однажды.

После этого я перестал говорить, что я все сделаю сам.

Гипс сняли быстро, я освоился, я перестал молчать, я начал говорить. Мне часто казалось поначалу, что они принимают меня за кого-то другого – кого они всегда ждут к столу, кому они готовы помочь…

Иногда мне казалось, что Реми внебрачный сын сэра Ли – потому что тот часто вел себя, как сэр Ли. Я никогда об этом не спрашивал – и со временем понял, что они похожи, потому что они давно вместе.

«Сотни лет», – однажды рассмеялся сэр Ли. В контексте его профессиональной деятельности это звучало не как фигура речи, а как элемент системы символов, означавший общее прошлое и долгую историю.

Я ощущал себя с ними юным и неопытным, я многое учился делать заново – в том числе и есть спокойно, с приборами, а не как животное, жадно заталкивая еду побыстрее в рот, чтобы никто не отобрал.

Они не торопили меня – я был им благодарен. Сэр Ли говорил, что у меня еще сотни лет впереди, чтобы все успеть наверстать.

55. Правила Игры

Когда в дверь постучали, я стаскивал мотоботинки. Ли, очевидно, намеревался обсудить планы на день, и вскоре после того как он пересек порог, я с энтузиазмом принял его предложение.

В Британской библиотеке англичанина интересовали статьи из старых газет двадцатилетней давности, не индексированных публичными сборниками сводок – материал для очередной книги. Я видел своеобразную прелесть в пыльных архивах – куда не проникает дневной свет, способный испортить капризную бумагу и прочие тленные предметы социальной хроники.

Я согласился сопровождать Ли при условии, что он поделится подробностями – чтобы ускорить поиски.

Спустя полчаса мы уже садились в Астон-Мартин, на заднем диване просторного салона я вытянул ноги вперед, опекун расположил костыли между нами.

– А как же твоя восьмичасовая работа в офисе? – с хитрой ухмылкой подтрунивал надо мной старик. – Завтра, знаешь ли, уже понедельник.

Я с безразличием пожал плечами.

– Что-нибудь придумаю: возьму отгул, ну, или в крайнем случае, улечу ночным рейсом сегодня, – отозвался я, – если я уже тебе так надоел.

Ли хохотал отмахиваясь.

– Ну что ты, мой мальчик, я же просто полюбопытствовал! Оставайся сколько хочешь – я тебе очень рад.

Меньше всего я хотел видеть Анжа.

– Даже не думай, твой старик никогда не променяет тебя ни на какие манускрипты, – прервал поток моих мыслей сэр Ли, как-то странно улыбаясь. – Ты все еще хочешь услышать, зачем мне понадобились старые газеты?

Я кивнул. Молчаливый Реми за рулем автомобиля вез нас по той же трассе, где я проезжал на спортбайке, и события, происходившие несколько часов назад, казались далекими и неправдоподобными.

– Культ Расщепленной Звезды – путь к обретению вечной жизни. Это та самая истина осознанности – как эликсир трансмутации для алхимика, а поиск ее – великое делание, – начал Ли издалека. – Вот скажи мне, тебе бы хотелось жить вечно?

Я пожал плечами. Вопрос с подвохом.

– Если люди делятся на две категории, то я из второй половины. Нет, не хотел бы, – рассуждал я к недоумению старика. – Еще пару столетий в заложниках у однотипных декораций кукольного театра? Те, кто одержим идеей вечности – религиозные фанатики. Прости Ли, – усмехнулся я. – Они либо верят в рай после смерти и воздаяние за праведность, либо подражают демонам и вампирам, готовы на сделку с дьяволом так, словно это даст ответы на их вопросы… Им хочется гарантии, им хочется безлимитный билет на карусель. Но что будет, когда все это наскучит? Что, если ты проклянешь свое нескончаемо долгое существование, просто потому что уже нет ничего нового?

Словно озвученная мной мысль раньше не приходила ему в голову, сэр Ли ошарашенно глядел на меня, развернувшись в кресле.

– И почему я до сих пор не привык, что у тебя на все есть свое мнение? – отозвался он в задумчивости. – Но, допустим, у тебя не было выбора. Ты, предчувствуя приближающуюся кончину, желал продлить удовольствие жизни, а открытый тобой секрет дает один единственный способ остаться в паутине мироздания навсегда. Тебе гарантируется место, роль в Игре, ты можешь оставить свое наследие в мультивариантной вселенной. Где и когда бы ты ни был, ты есть.

Я хмыкнул. Он тратил долгие годы на поиски истины – уловки, как сохранить угасающую молодость и здоровье. Сэр Ли мечтал обрести сертификат на продолжение игры!

В последнее время слишком много упоминаний о Расщепленной Звезде. Ли со своей Королевой, шестеро музыкантов-сектантов, взявших себе псевдонимы демонов…

Все буквально помешались на этой идее о вечности! Все готовы прислуживать какой-то Звезде, какой-то особенной женской богине!

Среди одержимых легендой о Расщепленной Звезде есть и те, кто хотят разрушить закономерности вселенной, сломать правила игры, а не разделить с ней жизнь. Страх перед могуществом осознанности толкает их бросить вызов природе вещей – вместо того чтобы обратиться в вечность.

Они, как и я, не желали быть рабами предопределенности, застрявшими в колесе сансары.

– Сомнительная перспектива. Мы все – лабораторные мыши, – хмыкнул я, – а в вечности – тем более. Осознанность дает лишь иллюзию контроля.

– Контроль не иллюзия, – возразил старик. – Кто, по-твоему, из круга ее приближенных владеет им в большей степени?

Что есть контроль? Если по законам вселенной все заранее спланировано Архитектором.

Центр вселенной, Расщепленная Звезда, знает больше обо всех вариантах – но все равно недостаточно. Ее задача – как и всех лабораторных мышей – узнавать и продолжать играть по правилам.

Чтобы знать, как она, о том, что уже произошло – в этом или ином варианте – нужно подобраться максимально близко.

Для того чтобы навредить ей – или что-то изменить – тоже.

Но инварианты невозможно изменить, это утопия. Как обратить солнце вспять, как заставить энтропию не расти, а уменьшаться. На что они надеются?

У Звезды – согласно мифологии – есть сын, Наследник. Кто-то верит, что он может сломать игру – и зовут это выбором. Множественность параллельных миров, осколки мультивариантной вселенной – тому следствие. Прекратить это невозможно, это часть игры. Связь Наследника и Расщепленной Звезды безусловна и бесконечно сильна, в ней первооснова существования вселенной.

А еще есть отец этого наследника и свита демонов. По рассказам Ли, двое из демонов – фамильяры, они часто представлены на изображениях в образах кота и козла.

– Если все предопределено, – сказал я, – то роли заняты. Все уже произошло, Расщепленная Звезда уже встретила монстра, с чудовищным обликом и поющей лилией, и родила от него прекрасного младенца-наследника.

Я едва сдержал улыбку, произнося это вслух. На страницах книг или даже в легендах сэра Ли формулировка звучала не настолько абсурдно.

– Во вселенной Архитектора нет понятия времени, – прервал мои размышления Ли, – есть понятие известности события. Звезда везде и всегда, она одновременно во всех вариантах. Инварианты случаются обязательно и единожды в одной версии – и если чего-то еще не произошло, оно обязательно произойдет.

Опекун торжествующе задрал подбородок, взирая на меня сверху вниз, ожидая, когда я соображу.

– То есть ты ищешь, какие из событий произошли, чтобы определить, какие еще только могут случиться? – наконец, спросил я после паузы. – И угадать, при каких обстоятельствах?

– Именно так, мой мальчик. Моя задача как исследователя – познать правила бесконечной игры, по которым живет сама Королева, и мы едем, чтобы извлечь из груды уже давно мертвой бумаги то, что произошло.

56. Библиотека

Газетная библиотека в Колиндейле уже не была царством архивной пыли в духе любителей старины, современные технологии проникли в самое ее сердце. Последний час я уже без энтузиазма листал оцифрованные печатные издания локального масштаба за последние три десятка лет – Вены, Франкфурта и Амстердама, уставившись в монитор, подперев щеку ладонью. Одни и те же политические фельетоны, житейские заметки, из раза в раз повторяющиеся сценарии, абсолютно бесполезные – и ни одного упоминания о Расщепленной Звезде, культе и адептах.

На номерах венской периодики «Кронен Цайтунг» я оживился – в странном желании найти упоминания об автокатастрофе и смерти родителей – однако не обнаружил ничего. Колонки пестрили текстами о судебных разбирательствах, пожарах и нелегальном сборе трюфелей с использованием свиней… Но ничего похожего на трагическую случайность и гибель известной пары, оставившей сиротой полугодовалого ребенка.

Я точно помню, что Ли показывал мне газетные вырезки… Или я себе это придумал?

Ближе к двухтысячным я переключился на информационные сводки, проиндексированные и отфильтрованные поисковым роботом, а сэр Ли так и застрял на черно-белых статьях из какой-то Парижской ежедневной газеты девятнадцатого столетия.

У меня было ощущение, что все забыли почти на век и о Расщепленной Звезде, и о культе. Последним упоминанием стал театральный скандал, с чередой загадочных смертей представителей французского бомонда при невыясненных обстоятельствах, который впоследствии превратился в мистификацию, высмеиваемую популярной культурой.

Сэр Ли начинал путь религиоведа с культов женских божеств, одна из первых его работ, принесших мировую известность – о богине Кали… Сейчас он на полном серьезе живет с убеждением, что Звезда существует.

Если бы я чуть больше провел времени за исследованием, я бы тоже свихнулся – и пошел играть на скрипке у здания Ковент-Гарден инвариантную музыку.

С Анжем я никогда не обсуждал Расщепленную Звезду.

– Виктор, как твои успехи? – донесся до меня, будто откуда-то издалека, голос опекуна.

Я встрепенулся. Все это время я сидел, глядя в одну точку, бездумно прокручивая мышкой страницы туда-сюда.

– Ничего. Все тлен, – выдохнул я, потянувшись. – А у тебя?

Вид у сэра Ли был удовлетворенный – значит, что он доволен результатом.

– Я нашел, что искал. То есть не нашел того, что боялся найти, – многозначно повел он бровями, протягивая руку к прислоненным к столу костылям. – Идем, я вижу, ты уже совсем устал. А я бы не отказался от ростбифа с овощами и бокальчика санджовезе.

– Не знаю, как ты вообще это выдерживаешь, – вяло пробормотал я в ответ. – Голова раскалывается…

Тем вечером он, действительно, пил за ужином вино, а я – сухой херес, и, к счастью, беседа ни разу не коснулась темы Расщепленной Звезды. Как и прежде, мы просто болтали за обеденным столом, и я с легкостью принял решение.

Я останусь еще как минимум на неделю.

А если найду чем заняться – то и встречу Рождество в Лондоне. Оно уже не будет таким насыщенным, как в прошлом году, с выступлениями, под восторженный визг толпы и софиты… Но в обществе Ли я чувствовал себя спокойнее.

И нужнее. Пусть старик и держит в голове некий план, о котором я могу лишь догадываться, мне необходимо привести мысли в порядок вдали от суеты.

Вдали от белой маски, черного плаща и янтарных глаз.

И дьявольской скрипки, поющей в звенящей тишине темного зеркального репетиционного зала в заброшенном здании диспетчерской Кони-Айленда.

…интересно, как она там?

57. Человеческое лицо

Несколько дней спустя пришлось вернуться в Нью-Йорк. Казалось, предпраздничное настроение было у всех, кроме меня. Еще немного и от шумных, наполненных суетой дней, начали бы болеть зубы.

Окружающие, как назло, по-доброму улыбались, раздавали подарки, желали каждому встречному веселья на Рождество. Род человеческий будто с ума посходил, скупая на распродажах барахло, наряжая елки, бродя по сверкающим неоновыми огнями центральным улицам и тратя время на подготовку к одному единственному вечеру.

Даже в офисе миссис Томпсон все говорили только об одном: корпоратив, корпоратив, корпоратив. Эти красные банты, елки, венки и конкурс на самый уродливый свитер.

Секретарша Кэти дарила коллегам леденцы – и теперь по всему офису были разбросаны полосатые обертки. Меня тошнило от бессмысленной болтовни на общей этажной кухне – и кофе становился хуже помоев, в курилке тоже было не спрятаться от беззаботной воодушевленной атмосферы.

Кажется, всеобщей радости не разделял только Фрай – поспорив с Риделем, что у того свитер самый клоунский.

– У меня каждый день как праздник, – делился со мной Джесси. – Когда я не на работе…

Я смеялся, а он оглядывался на входную дверь курилки в ожидании появления незнакомки.

– Идешь на вечеринку? Обещали, это будет незабываемо.

Джесси был преисполнен ожиданий, я покачал головой.

– Я пас. С этими тупицами – никогда.

– Прямо как она. Наш лид всех в задницу послала, сказала, что видела нас на концерте Пласибо.

И она абсолютно права…

– Это значит, она не пойдет? И правильно сделает, – ответил я мгновение спустя.

Собеседник надул губы, и в голубых глазах сверкнула досада.

– А как же тимбилдинг?

– Напоить ее хочешь?

– Поговорить хочу, – замялся он. – Неважно. Я обязательно на камеру сниму происходящее – а потом буду всех шантажировать.

Вскоре я вернулся к работе. В глубине души я надеялся, что после очередного исчезновения меня уволят, однако оказалось наоборот: меня сделали ответственным за проекты с умными домами.

Я ехал на юг Бруклина через пробки и волочащиеся вереницы автомобилей. В разгар сочельника поток машин и пешеходов не утихал, каждый торопился домой занять уютное место у камина, прятал подарки в оберточной бумаге под стол, прихорашивался на пороге вот-вот готовой начаться вечеринки.

Я не вез Анжу подарок, но мог представить его перекошенную рожу – если бы я вручил ему жуткий рождественский свитер с оленями.

Я не застал Анжа на месте. Меня встретила пустая комната, оставалось только надеяться, что он вернется прежде, чем закончится терпение.

Чтобы не уснуть, как во время прошлого визита, я опустил зад на табурет, откинул крышку рояля и начал играть.

Я не сразу понял, что за витиеватые мелодии, появляющиеся из глубины памяти, заполняли зеркальный зал. Они не были импровизацией, музыка была знакомой – но я ни разу еще не слышал ее.

Споткнувшись на длинном пассаже, я вспомнил визуальное его расположение: он был написан в конце нотной страницы…

Я играл по памяти странное сочинение с пожелтевших листов из папки моего отца. С портретами незнакомки на обратной стороне.

Я прервался, захлопнул крышку и уставился на свои руки, бледными кистями лежащие на коленях. Я выравнивал дыхание.

– Почему ты остановился? Продолжай, – прозвучал голос скрипача из глубины коридора.

Я вздрогнул.

Подслушивал, черт его побери. Он наверняка спросит, что именно я играл… А я, как дурак, все выложу: и про отца, и про портрет, и про то, что я не удержался, и перед отъездом сделал копии тех листов, притащив их с собой обратно в Нью-Йорк.

– Я дальше не помню, – хриплым шепотом отозвался я.

Все ноты, действительно, вмиг вылетели из ума, словно их и не было вовсе. Может, это и к лучшему. Пусть эта музыка останется навечно заключенной в желтые, старые, уже давно мертвые страницы.

– Что это, откуда? – поинтересовался Анж все тем же спокойным, доброжелательным, не свойственным ему тоном.

Он сделал пару неслышных шагов навстречу и оказался в рассеянном световом пятне.

Я посмотрел на него, мы встретились взглядами – и у меня было ощущение, что чего-то не хватает.

Вместо его лица было лицо! Человеческое лицо!

Я растерянно проблеял:

– Где маска?

У него была обычная внешность, даже лучше среднестатистической: правильные черты, длинный, узкий нос, высокие скулы. Худое лицо с впалыми щеками, ничем не отталкивающее.

Он хмыкнул. На вопрос он не ответил.

– Ну же, продолжай, – настаивал Анж. – Там, определенно, должно быть что-то еще.

Он как будто знал, что последует за оборванной музыкальной фразой – но я не мог сосредоточиться.

Как бы я ни был растерян, партия вновь начала играть в ушах. Я не мог устоять перед искушением увидеть, как вытягивается его физиономия – и открыл клавиши и приступил к игре.

Я ни разу не споткнулся. После финального аккорда мои пальцы вернулись на колени.

Скрипач хранил молчание. Лишь после того как я с вызовом поднял на него глаза, он моргнул, но не подходил ближе, сохраняя дистанцию.

– Ты понял, о чем это?

Можно подумать, он понял больше, эксперт хренов!

– О любви, – молвил я, склонив голову набок, наблюдая за его реакцией. – О новой жизни.

Он не проронил ни слова, и я добавил:

– Похоже на страх разрешить себе чувствовать больше – и одновременное желание отдаться этим ощущениям.

Анж сдвинулся с места, обошел меня и рояль. У окна он развернулся.

– Ты любил когда-нибудь?

Прежде, чем я ответил, он присел на стул у стены, оказавшись теперь на одном уровне со мной.

– Нет, – сказал я без раздумий.

Он выпустил воздух через нос, чуть наклоняясь вперед и качая головой.

Мне стало любопытно. Я осторожно предположил:

– Ты хочешь об этом поговорить?

Он приподнял подбородок, его непривычная для меня обыкновенная наружность была обращена к свету. Он казался мне знакомым, будто мы могли где-то встречаться.

Конечно же это иллюзия: если бы я знал его раньше, я бы его на всю жизнь запомнил.

– Я догадываюсь, почему ты в последнее время такой… довольный, – улыбнулся я.

– Я – довольный? – округлил глаза он.

– Как под кайфом. Ты стал спокойнее, думаешь о чем-то своем, на меня почти внимания не обращаешь.

Анж скривился в усмешке несогласия, но его лицо быстро приняло меланхоличное выражение.

– Я просто устал. Я смертельно устал. То, что в последнее время произошло, должно что-то означать… Наверное, ты прав.

Он не выглядел, как человек, способный на какие-то чувства, кроме одержимости. Выходит, я ошибся.

Анж на секунду прикрыл рот и щеки длиннопалыми руками, собираясь с мыслями.

– Когда-то давно мы были вместе, а потом… Потом она ушла. Просто ушла. У нее были причины так поступить, основательные причины, но я долго не мог смириться. Я любил ее, я проклял тот день, когда встретил ее. Я ждал, когда же наступит конец, но от проклятия вечности никак не избавиться, – говорил он, с трудом подбирая слова. – Я научился существовать один… И вот, представь себе, спустя много лет я встречаю ее здесь… Именно в этом городе, в одном из множества вариантов, в городе, где два человека из восьми миллионов имеют почти нулевую вероятность пересечься!

Он уставился на меня в ожидании ответа, но я лишь кивал. Я мог представить себе, каково это, когда жизнь вдруг меняется, а обстоятельства невозможно контролировать.

– И что же – вы опять вместе, вы объяснились? – прервал я тишину после паузы молчания, так и не услышав продолжения откровения Анжа.

Он дернул плечом, по выражению лица я прочел, что все не так просто.

– Нет. Она не знает, что я ее видел. И я не могу решиться напомнить о себе, – с тоской в голосе пробормотал он. – Но я часто вижу ее. Глупо, но мне плевать, как это выглядит со стороны… И я до сих пор люблю ее. Несмотря на ее… предательство.

Если бы он знал, как похожи сейчас наши истории! Но мой секрет я оставлю при себе.

– Даже думать не хочу, что у вас там произошло, но ты можешь делать все что угодно. Когда тебе надоест просто наблюдать, достаточно начать общаться.

Он вновь усмехнулся, скрестив руки на груди, и произнес:

– А я уже общаюсь.

– Как это?

– Мессенджер и собеседник, настоящую личность которого она не знает, – ответил он. – Все просто.

– Ну уж если ты не такой дремучий и умеешь пользоваться телефоном, у тебя хорошие перспективы, – не удержался я, и после добавил: – А насчет произведения… Если тебе понравилось, я могу принести копии. В следующий раз.

Анж по-наставнически взглянул на меня, в надменном тоне я услышал старого доброго мистера Маску.

– Копии? Я все и так прекрасно запомнил, спасибо.

Его лицо оставалось непроницаемым, но желтые глаза улыбались.

Под залпы фейерверков мы молча переглянулись. Мы точно хотели встретить Рождество не так, как вышло в эту ночь, но из солидарности никто из нас не озвучил мысли вслух.