Текст книги "Безымянная скрипка"

50. Портрет

Я не мог дышать. Я зажмурился.

Всего лишь рисунок… а сколько испуга.

Я открыл глаза, торопливо начал перебирать оставшиеся страницы, поднимая с пола, сгребая в охапку. На каждом листке на обороте были разные ракурсы одной и той же женщины, ожившее на бумаге воспоминание.

И, возможно, нарисовано с натуры, в тот момент, когда она была рядом. Художник видел ее настоящую, живую, улыбающуюся.

…Я все понял!

Эти сны! Я видел ее раньше – однозначно, на этих листках! Она являлась ко мне каждую ночь – моя мать, моя любовница… Два разных человека смешались воедино в больной голове. Они так похожи!

Не может быть так, что заранее не зная ее, я стал одержим ей! Я просто забыл, что уже видел эти рисунки, я просто запутался!..

Я ворвался в кабинет сэра Ли без стука, я застал его щелкающего мышкой за экраном компьютера в четвертом часу ночи.

– Ли! – выпалил я так, что от моего безумного вида очки на лице старика поползли вниз. – У меня есть вопрос!

В два шага достигнув рабочего стола, я положил на поверхность стопку бумаг из папки нотами вверх.

– Ты знаешь, что это?

Ли взглянул на меня исподлобья, не перенимая беспокойное возбуждение, и взял в руки листы.

– Музыка, я полагаю. Старая бумага – начала двадцатого века, может даже старше, – спокойно говорил он. – Где ты это нашел?

Я специально не просил его смотреть на оборот – всему свое время, – но я с трудом сдерживал рвущиеся наружу противоречивые эмоции.

– В ящике в моей комнате. Помнишь, мы были в Вене, в той квартире, ты сказал, что я могу взять с собой все, что хочу. И я взял сундук…

– …с вещами твоих родителей, – закончил он за меня. – Да, все верно. Значит, это от твоего отца.

Он равнодушно пожал плечами и кивнул в сторону кресла напротив, приглашая меня присесть.

Я опустился на место по противоположную сторону, не отрывая взгляда от страниц.

– А теперь переверни, – изрек я, дублируя слова жестом и наблюдая за реакцией опекуна.

Во время того, как его скептическое выражение менялось на радостное изумление, в мыслях возникало одновременно множество предположений.

– О да, она была прекрасна, – наконец, промолвил он, разглядывая портрет. – Ты же в курсе, женскую красоту я ценю исключительно в произведениях искусства, – многозначно взглянул на меня Ли. – Но если бы меня прижали к стенке и заставили сказать правду, я бы признался, что был в нее влюблен.

Светлая улыбка от воспоминаний озарила морщинистое лицо, и он развернул рисунок ко мне.

– У вас много общего, не правда ли?

– Так это… – ахнул я, и сердце мое упало.

Разве могло быть иначе?

– Это твоя мать, Виктор, – произнес он. – Ты так отказывался от любой информации, что я перестал даже думать, что тебя это интересует.

Я потупился. Когда я поднял взор на собеседника, я ощущал себя виноватым. Как же порой я сам себе противен…

– Расскажи мне о ней. Расскажи мне все.

51. Он ищет ее

– Мы познакомились на одном из благотворительных вечеров в Париже. Она так насмешливо отозвалась о моей лекции в Сорбонне – о женских культах, о Расщепленной Звезде – что меня это задело, – вещал Ли, глядя куда-то поверх моей головы в дальний угол кабинета. – Мои попытки возразить не увенчались успехом. Она указала на неточности и противоречия, благодаря ее саркастическим замечаниям в день нашего знакомства я вышел на новый этап своих исследований.

Он набрал в грудь воздуха и продолжил.

– Вскоре выяснилось, что у нас есть общие знакомые, мы часто пересекались. Мы сдружились почти сразу, она даже помогла мне разобраться с одной старой проблемой… А затем она вдруг исчезла на долгий период, – усмехнулся англичанин. – У этой женщины было больше тайн, чем у меня. Когда графиня фон Райхенберг вернулась в Париж, оказалось, что она вышла замуж. Она не взяла его фамилию, он взял ее фамилию. Избранник был достойным кандидатом на роль супруга Королевы.

Королевой сэр Ли обычно называл не английскую королеву, а Расщепленную Звезду. Выходит, она для него так же священна?

– У него был скверный характер – хуже, чем у тебя, – опекун бросил взор на меня, понуро уставившегося на листы бумаги. – Но он был талантлив – и заносчив не без причины… А она любила его, она не видела в нем монстра, хотя, он, однозначно, был из числа мизантропов, ненавидящих весь род человеческий.

– Монстром? Он был психопатом?

– Нет, – махнул рукой Ли. – Хотя возможно. Он был склонен подчеркивать свою странность, имел привычку отпугивать от себя людей. Но он обожал ее, она была для него всем. Они буквально, – он усмехнулся, – были созданы друг для друга.

Сэр Ли МакКеллен вошел в раж рассказчика, глаза его заблестели – так бывало, когда разговор заходил на его любимую тему. У меня было ощущение, что я погружаюсь в одну из легенд, но никак не в повествование о своей семье.

– Я был частым гостем в их доме – в Иль-де-Франс к западу от Парижа. У них – у нее – было много приятелей, но принимали у себя они немногих. Твой отец редко появлялся на публике – он творил в своем кабинете, выполнял грандиозные архитектурные заказы, настоящие дворцы, сочинял гениальную музыку… Стелла участвовала в общественной жизни за двоих, – усмехнулся историк, – в богемной тусовке она была в своей стихии. Многие считали ее лицемерной сукой, но именно в этом она и была очаровательна.

Воображение уже рисовало картинки: коттедж в тридцати минутах от центра Парижа, вечеринки для избранных, диалоги об искусстве и политике – но декорации почему-то в стиле викторианской эпохи… Титул обязывал вертеться в кругах высшего общества, даже если у тебя муж – угрюмый мизантроп, сидящий взаперти.

– Потом они переехали в Вену, в ту самую квартиру в центре, куда мы с тобой ездили. От их присутствия к тому времени, как ты помнишь, уже ничего не осталось.

Я вздохнул. Мне хотелось увидеть своими глазами обстановку, залитую приглушенным светом из высоких, вдоль всей стены окон, неоднородную фактуру дерева, из которого сделана мебель, рамы картин на стенах и рояль в пустом гостином зале – от ножек которого на полу остались следы.

– Я узнал, что графиня беременна, когда принес на ужин Шато Петрюс той самой партии с перевернутыми этикетками, а она отказалась его пробовать… Когда Стелла была на седьмом месяце, Эрик паниковал, – собеседник качал головой. – Роды были тяжелые, но Стелла восстановилась в короткие сроки – и они были счастливы. Ты был очаровательным младенцем. Эрик даже изменился, он стал… мягче, – Ли не сразу подобрал слово, сделав паузу. – Твоя мать от тебя ни на шаг не отходила, она везде брала тебя с собой. У нее, конечно, на это были свои причины. А ты начинал капризничать, как только тебя с ней разлучали.

Я знал, что скоро он подведет к финалу истории. Трагическому финалу.

Даже мне, не привязанному эмоционально к персонажам его печальной легенды, становится не по себе.

– Они всегда брали тебя с собой… Машина потеряла управление. Стелла была за рулем, ты был в салоне, тебе было полгода, ты один уцелел.

Молчание повисло в кабинете сэра Ли, и облик прекрасной женщины на пожелтевшей бумаге был единственным материальным подтверждением ее существования в этой вселенной.

Полгода – так мало… Даже за это время я пропитался ей, я ощутил запах ее кожи, аромат духов, ласковые прикосновения, тепло ее тела.

Почему у меня ощущение, что я знаю ее всю жизнь? Что происходит со мной, если ложные воспоминания, странные сны всплывают в памяти? Никогда не было ни семейных Рождественских вечеров, ни совместных прогулок по паркам, ни сказок на ночь!

Я не сразу осознал, что сижу, вцепившись в собственные плечи, кусая губы, и металлический привкус крови ощутился на языке.

– Мне жаль, что меня не было рядом, – Ли прервал затянувшуюся паузу, внимательно всматриваясь в мое лицо. – Все те… пятнадцать лет я искал тебя, мой мальчик, и мы, наконец, встретились. Мне жаль, что тебе пришлось через многое пройти.

Я не шелохнулся, тучи сгущались надо мной, по углам просторного кабинета сэра Ли прятались тени. Некого винить, моя мать не бросила меня, как я раньше думал… Но смерть – такое же подлое предательство, которое человечество оправдывает неизбежностью.

Жаль, что я не ненавижу ее. Все встало бы на свои места.

– А музыка… – старик положил ладонь поверх стопки листов. – Эрик был всегда полон идей, он сочинял, рисовал где угодно, как угодно, что угодно.

– Но бумага же старая, на такой Верди «Травиату» писал.

Тут явно какая-то нестыковка, он не может быть автором, пусть и рисунки его.

– Он мог использовать ее намного позже времени ее изготовления, – терпеливо объяснил Ли. – С его эксцентричностью, неудивительно.

Я вдруг вспомнил о скрипке. Самое время спросить.

– Ты знаешь что-нибудь о скрипке? Скрипке графа Владана.

К счастью, он отреагировал равнодушно – и вовсе не так, как странные фанатики и сектанты.

– Знаю, но не так много, – понятливо кивнул он. – Скрипка редкая, одна из четырех, какого-то мастера без имени. В середине девятнадцатого столетия Владан был одним из владельцев.

– И ты тоже веришь, что она… – я замялся, – волшебная?

– Глупости, – отозвался старик. – Конечно же нет! Я видел ее, я слышал, как играл на ней Эрик… Она уникальная – просто потому что редкая и старинная – но никакие такие тайны мироздания она не открывает.

Наконец-то кто-то в здравом уме сказал это вслух! Несмотря на то, что сэр Ли помешан на Расщепленной Звезде и верит в Игру и инварианты, он подтвердил, что к Безымянной скрипке инструмент Анжа не имеет никакого отношения!

– Она была украдена из замка неким странствующим архитектором, – продолжал Ли, не сдерживая улыбки. – Поэтому кто-то говорит, что это скрипка Архитектора. Если бы твой отец не играл на ней, про нее бы никто не вспомнил, и она осталась бы похоронена в пыльных легендах… Он был помешан на ней – но так, как можно быть помешанным на редких музыкальных инструментах.

Он играл на ней? Он нашел ее?

– Он был одним из владельцев? – ошарашенно спросил я.

Ли вновь кивнул, но он не понимал причину моей растерянности.

– А почему ты про нее заговорил?

– Мистер Грей пару месяцев назад интересовался ей.

– Грей? – Ли нахмурился. – Какие у тебя теперь дела с ним?

– Он влез в мои финансы, ничего особенного.

Я не стал делиться подробностями. Лицо Ли оставалось по-прежнему настороженным.

– Он уже давно как уволен.

Сэр Ли смотрел на меня пристально. Взгляд и серьезность в выражении лица не предвещали ничего хорошего.

– Значит, он общался с тобой уже после. Что ему было нужно – он спрашивал про нее? Что ты рассказал ему?

Я слишком устал притворяться, что все в порядке. Изобразить равнодушие не вышло.

– Он поведал, что кто-то на аукционе купил эту Безымянную скрипку и предлагал оспорить сделку, – солгал я. – Наследство, все такое. Я отказался, старинные скрипки – для меня это лишнее… После он успокоился и больше не звонил.

Ну и зачем я вру? Я рискую запутаться в собственной лжи.

– Он что, очередной психопат, охотящийся за скрипкой? Он обманул меня, чтобы выйти на ее след?

Помрачнев, сэр Ли подтвердил мое предположение.

– Да, Виктор, он ищет ее.

52. Зимний сон

Я стоял и смотрел сквозь тронутое инеем окно, от дыхания на стекле появлялась и исчезала испарина. Я хотел написать на стекле имя, но передумал – и рука замерла в дюйме от ледяной поверхности. Я отвлекся на то, что происходило по ту сторону окна.

Посреди по-зимнему наряженного двора Анж, присев на корточки, помогал какому-то мальчишке лепить из пушистого снега бесформенную скульптуру.

Это однозначно был Анж – та же долговязая фигура, облаченная в черное пальто, та же белая маска на месте лица, обращенного ко мне в профиль, те же плавные движения… Однако он не выглядел вырвавшимся из подвала монстром.

Они непринужденно болтали о всяких глупостях, я слышал каждое слово, пусть они находились поодаль. Мальчишка, казалось, беззаботно счастлив, он упрямо пытался сделать снеговику идеально круглый торс. Анж был терпелив, он улыбался в ответ на детский лепет, время от времени поправляя на шее мальчишки вязаный шарф.

Стекло вдруг исчезло, щеки обдало холодом. Я чувствовал зиму, воцарившуюся в сказочном дворике, где некогда цветущие клумбы и журчащие фонтаны превратились в белое рельефное полотно. Ощущения были приятными; я набрал полную грудь ледяного воздуха – будто в нем был секрет этой безусловной радости, – чтобы перенять настроение фигурок, не замечавших меня.

Мне хотелось присоединиться к ним – и тоже слепить из снега белого уродца, не зацикливаясь на результате, а наслаждаясь процессом… Я сделал пару шагов навстречу и замер.

Что я буду делать, если он заметит меня? Я, вероятно, испорчу им праздник своим появлением… Я нисколько не злился на него. Но злится ли он на меня?

Я уже почти окликнул мистера Маску, но звук застрял в горле. Я продолжал безмолвно наблюдать за Анжем и мальчишкой, который теперь оглядывался в сторону пустой резной беседки, будто что-то высматривая или кого-то ожидая.

Я тоже вглядывался в прозрачную дымку, но не видел ничего кроме снега и уходящего куда-то вдаль высокого чугунного узорчатого забора.

Я неуклюже оступился в сугроб и набрал полные ботинки снега, я стоял позади них в паре десятков ярдов, выбравшись на площадку крыльца через голые серые кусты, растущие вокруг дома.

– Мама! – вдруг воскликнул мальчик, срываясь с места.

Он побежал через весь двор к двум приближающимся силуэтам.

Это были сэр Ли, выглядевший моложе и передвигавшийся без костылей, и… моя знакомая незнакомка.

Сердце неистово заколотилось в груди. У меня было странное ощущение, что я бегу и одновременно стою на месте. Мне уже не было холодно, погодные условия превратились в забаву – особенно, если я знаю, что меня в итоге ждут ее ласковые объятия.

Молодая женщина тоже побежала навстречу мальчишке. Быстро преодолев расстояние, они, наконец, обнялись. Мальчик уткнулся носом в ее пальто, мягкое, с рысьим мехом воротника, протягивая тонкие ручки и обхватывая талию.

Она пальцами, облаченными в кожаные перчатки, прижала его голову к своей груди, наклоняясь и целуя в растрепанную макушку.

У меня по спине пробежали мурашки, словно она поцеловала меня.

Когда ребенок поднял на нее глаза, по-прежнему не разжимая объятий, и его бледное остроносое лицо было обращено к ней, она улыбалась.

– Почему ты без шапки? Надевай скорее.

На его голове тут же оказалась шапка с помпоном, которую незнакомка все это время несла в руке.

– Ма-ам, мы тут снеговика лепим, посмотри, какой он получается.

Маленький хитрец уже утягивал ее за собой, ловя за запястье рукавицами.

Она кивала, одаривая ребенка улыбкой, она сделала пару шагов и на ходу обернулась, охватывая взглядом двор. Я замер в ожидании, но она смотрела сквозь меня, она меня не замечала.

Меня будто не было… Быть может, меня, действительно, нет?

Сэр Ли заверил ее, что идет следом, и незнакомка с мальчишкой, держась за руки, легко побежали к снежной скульптуре.

– Эрик, я же тебе говорила, чтобы он надевал шапку, – произнесла она, обращаясь к дожидавшемуся на прежнем месте Анжу.

Он улыбался тонкими губами, глядя на них – даже строгий вид незнакомки не смутил его. Только в тот момент, когда она остановилась напротив, а мальчишка оказался посередине, хватая мистера Маску за руку, не отпуская при этом ладонь незнакомки, мне стало страшно.

Как она его назвала?

Как она его только что назвала?!

– Он говорит, что от нее голова чешется, – оправдывался Анж.

Она закатила глаза. Я не мог оторвать взгляда от них, меня трясло не от холода.

Этот мальчишка – их сын… У них есть сын!

– Это правда, – подтвердил слова Анжа мальчишка, сводя двух взрослых ближе, и маленькая рука в рукавице еще крепче держала ее ладонь. – Ты же тоже без шапки.

Мои пальцы непроизвольно сжались, ловя пустоту, и мне вдруг захотелось убежать прочь, лишь бы не видеть их счастливые лица и не слушать бессмысленные разговоры.

Я боролся сам с собой, захлебываясь в горечи, подступавшей к горлу. Мальчик демонстрировал незнакомке совместное творение, приглашая присоединиться – и вот уже они втроем лепят снеговика…

А я стою и не понимаю, почему я не могу просто окликнуть ее, почему она не замечает меня, почему руки ощущают холод снега.

Я просто хочу, чтобы она обратила на меня внимание. Ну же, Стелла, посмотри на меня!

– Виктор, это твой шедевр – или ваш общий с Эриком? – хохотал по-доброму сэр Ли, наблюдая за ними со стороны.

От имени я вздрогнул – но он выжидающе смотрел на мальчика, мальчик улыбался, он был доволен результатом.

Их сына зовут Виктор?

Нет, пожалуйста, пусть это все будет не по-настоящему!.. Я бежал прочь от площадки дворика, огибая вереницу кустов, кажется, я бежал вечность. Крыльцо оставалось впереди единственным спасением, я уже запыхался, но никак не мог достичь его.

Мне казалось, если я попаду в дом, страдания закончатся, и я уткнусь лицом в пушистый мех рысьего воротника, обхватывая руками ее талию.

Своими руками. Своими.

Я сам не понял, как очутился на лестнице, как ворвался внутрь, распахивая легко поддавшиеся тяжелые входные двери. Зал, еще зал, коридор – я точно знал, куда направляюсь, и ноги вели меня в одну из многочисленных холодных и безжизненных комнат, в единственную, где горел камин. Сполохи огня танцевали в каменной нише и раскрашивали стены причудливыми узорами, потрескивая и шурша.

Я замер у источника тепла, лицом к пламени, сердце колотилось часто – от погони в поисках убежища от демонов, которые сожрут меня изнутри… Они непременно найдут меня где угодно – так зачем же прятаться?

Вот глупость… Глупый, глупый Виктор.

Надо вернуться, она еще на улице… Я хотел вновь увидеть ее. Я сделал шаг назад, чтобы развернуться и уйти, но чьи-то руки обхватили меня за талию, обвились вокруг торса и легли на грудь.

Воздух вмиг вышел из легких вместе с решимостью, я ощутил до дрожи в коленях знакомые прикосновения, тело мгновенно отреагировало выплеском всей палитры гормонов.

Мои ладони легли поверх ее ладоней, и я закрыл глаза, я боялся спугнуть момент. Я мечтал вновь увидеть ее, но лишь запрокинул голову и прижался спиной к стоящей позади женщине.

Дыхание щекотало затылок теплой волной, и я закрыл глаза. Одна ее рука начала двигаться вниз, прохладные пальцы уже оказались под футболкой, дразня прикосновениями напрягшийся живот на границе джинсов.

Я начал дышать чаще, нетерпеливый стон уже рвался наружу, ее действия были вполне однозначными – и джинсы уже казались тесными от притока крови к паху.

– Стелла, – выдохнул я ее имя.

Вожделение было сильнее меня.

Я хотел, чтобы она, наконец, расстегнула джинсы. Чтобы она освободила меня – и я больше не сдерживался. Чтобы ее ладонь на моем члене доводила меня до беспамятства, учащая, замедляя ритм.

И она это делала.

Мне хотелось сорвать с себя одежду. Я задыхался, липкая от пота футболка мешала, я вздрагивал и прижимался к незнакомке лопатками, ощущая ее горячие губы за ухом. Я вцепился в запястье ее руки, державшей меня, оставляя темные следы синяков – но в исступлении от ласк второй ее руки я этого не замечал.

Я не был собой, я был куклой, поющей от сладких мучений.

Ее губы были у моей щеки, дыхание щекотало кожу – еще немного, и я бы мог целовать ее… Я хотел целовать ее! Я резко развернулся к ней лицом, упираясь пульсирующим членом в живот, прижимая к себе прохладное тело, почему-то обнаженное…

Мне казалось, до этого мы были одеты, и я был одет… Но это неважно – и наши рты уже были сомкнуты, я держал ее руками за спину, путаясь пальцами в распущенных волосах.

Я уже близок к разрядке, и я уже ничего не соображаю, я хочу ее, войти в нее, хочу, чтобы ее тело тугими кольцами обнимало меня, хочу стать с ней одним целым.

Меня накрыло ошеломляющей волной, я хватался руками за острые плечи, я будто потерял сознание, на миг провалившись в звездную бездну.

– Я люблю тебя, – шептала она, прижимая меня за шею к себе. – Я с тобой.

Видение выцветало, пусть и ощущения до сих пор оставались яркими.

Я проснулся от собственного возгласа горькой досады, весь липкий от пота. И не только пота.

53. Свобода

Реми копался во внутренностях винтажного Бентли, а я праздно ходил вокруг автомобиля, перебрасываясь с французом короткими репликами.

Утро было спокойное, несмотря на поздние ночные разговоры о скрипках, я чувствовал себя хорошо.

После завтрака в одиночестве – сэр Ли, по обыкновению, выходил из комнаты ближе к полудню, – я направился в гараж, чтобы проведать одного приятеля.

– Если тебе так не терпится – он там, за колонной, – отвечал мне Реми, не поднимая головы. – Не беспокойся, я его периодически проверял и выгуливал.

Мне не нужно было дожидаться, когда он договорит. Широкими шагами я устремился в указанном направлении, и вскоре чехол со спортбайка соскользнул на пол, обнажая блестящие бока цвета мокрого асфальта. Некоторое время я просто стоял, положив ладони на обе ручки руля, воссоздавая из своей памяти позабытые ощущения, и затем, вставив заранее захваченный с полки в комнате ключ, я включил зажигание. Ямаха фыркнул и приветственно заурчал, стрелка на круглом тахометре взметнулась вверх и вновь опустилась.

Я удовлетворенно хмыкнул и забрался на мотоцикл. Через пару секунд, резко тронувшись с места, уже я несся вдоль ангара до противоположной стены, круто разворачиваясь обратно. Притормозив у обалдевшего француза, я заглушил двигатель, опрокинул подножку и соскочил с байка привычным движением – словно ездил на нем вчера, а не полтора года назад.

– Кажется, я знаю, чем займусь ближайшие часы, – отозвался я в ответ на его вопросительный взгляд. – Передай Ли, что я буду к обеду.

Я быстро нашел мотоэкипировку в полупустом шкафу. За окном было не больше десяти градусов, несколько слоев одежды под глухой кожаной курткой должны были защитить от ветра, а плотные брюки, туго обхватывающие пояс, с протекторами на наружных частях коленей – от травм. Я в свое время насобирал достаточно ссадин и синяков.

Звук застегивающейся молнии и шелест натянутых по очереди перчаток – и я был полностью снаряжен на первую после долгого перерыва поездку. Я пружинистым шагом спускался по лестнице и шел в гараж, наслаждаясь предвкушением.

Я надел шлем, затянул ремни и кивнул Реми, с интересом наблюдавшему за мной все то время, пока я еще раз перепроверял байк. Француз щелкнул пультом.

Подъемная дверь ангара начала медленно открываться, и как только створка поднялась на достаточное расстояние от земли и дневной свет ворвался в гараж, я, уже сидя на мотоцикле, готовый к рывку, тронулся с места, набирая скорость.

Я чувствовал каждый камешек на дороге. Гонщик должен чувствовать трассу всем телом… Я гонщиком себя не считал – но байк меня даже не спрашивал. Однажды я вылетел с дороги в кювет через руль так, что в хайсайде мотоцикл чудом не упал на меня и не раздавил своим весом. Если бы я катился чуть медленнее по сухой и поросшей придорожным сорняком земле, он бы точно превратил меня в лепешку.

С урчащим ревом я следовал по пригородной трассе, сверкающей от конденсата, вдоль магазинчиков и остановок, неуловимый, сбежавший от всего мира.

Я выбирал произвольные повороты на развилках при пересечении путей, я несся все дальше и дальше. Голые деревья, сбросившие листву, сливались в одно пятно, градиентом переходящее в коричневый горизонт бесснежной мертвой травы.

Я впервые за эти месяцы чувствовал себя свободным.

Я помнил дорогу без карты. Некоторое время спустя я, все же, решил возвращаться – но иным маршрутом. Достигнув берега Темзы – похожий на дикий парк перелесок, протянувшийся широкой аллеей между дорогой и рекой, – я остановился, бросив байк у обочины. Со шлемом под мышкой я спустился к серой кромке воды. Холодный воздух, принесенный декабрьским ветром, обжигал горящее лицо, и я постепенно остывал, сердцебиение замедлялось, взмокшая спина начинала покрываться мурашками.

В умиротворенной пустоте было нечто приятное. Однотипные коттеджи и рыбаки, устроившиеся в лодках и на причалах по обе стороны Темзы, были неизменным атрибутом размеренной и счастливой жизни – здесь и на противоположном берегу – английских семей. Каждое утро они провожают детей в школу, каждый вечер устраивают совместный ужин, обсуждают, как прошел предсказуемый, один на другой похожий день.

Только когда я насквозь продрог от пронизывающего ветра, я заставил себя развернуться и подняться к мотоциклу. Весь обратный путь я гнал на большой скорости.