Текст книги "Злой гений Нью-Йорка"

Стивен Ван Дайн
Злой гений Нью-Йорка

© Depositphotos.com / sepavone, tuja66, zim90, обложка, 2018

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2018

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2018

Злой гений Нью-Йорка
Роман

Глава I
«Кто Кок-Робина[1]1
  Кок-Робин – детское название зяблика, лесной птички. – Здесь и далее примеч. ред., если не указано иное.


[Закрыть] убил?…»

Суббота, 2 апреля, полдень

Из всех уголовных дел, в которых Фило Вэнс принимал участие в качестве неофициального сыщика, самыми мрачными, самыми необычными, самыми запутанными и ужасными были дела об убийствах, раскрытием которых Вэнс занимался вместе со своим другом Джоном Маркхэмом, нью-йоркским следователем. Они стали известны под общим названием «Дело Епископа». Название очень неудачное, так как в этом списке разнузданных злодейств, вынудивших многих людей перечитать стихи из книжек для детей, не было ничего клерикального, и фамилию Бишоп[2]2
  Бишоп по-английски – епископ, а также шахматная фигура – слон.


[Закрыть] не носило ни одно лицо, хотя бы отдаленно связанное с убийствами. Но до некоторой степени название все-таки оправдывало себя, так как убийца пользовался словом «епископ» с преступными намерениями. Именно это слово и привело Вэнса к открытию невероятной истины и дало возможность положить конец ряду самых изощренных в истории криминалистики преступлений.

В прекрасный теплый весенний день, какие иногда случаются в Нью-Йорке в апреле, Фило Вэнс завтракал в садике на крыше своей квартиры на 38-й Восточной улице. Близился полдень. Вэнс работал и читал по ночам, поэтому вставал поздно. Он сидел, развалившись в удобном кресле, перед ним на низеньком столике стоял завтрак; грустными глазами смотрел он сверху на верхушки деревьев, росших на заднем дворе.

Уже много лет я был другом и юридическим советником Вэнса, кем-то вроде компаньона и управляющего финансами. Я покинул нотариальную контору своего отца «Ван Дайн, Дэвис и Ван Дайн» и посвятил себя делам Вэнса, что находил более интересным, чем сидение в душной конторе. Хотя у меня была собственная квартира в западной части города, бóльшую часть времени я проводил у Вэнса.

В то утро я пришел очень рано; Вэнс еще не вставал, и, просмотрев счета на первое число месяца, я лениво курил трубку, пока он завтракал.

Едва Вэнс налил себе вторую чашку кофе, как в дверях с переносным телефоном в руках появился Карри, его старый камердинер и поверенный во всех делах.

– Это звонит мистер Маркхэм, сэр, – извиняющимся тоном сказал старик. – Он требовал вас очень настойчиво, поэтому я и осмелился сообщить ему, что вы дома.

Он поставил аппарат на столик.

– Хорошо, Карри, – тихо произнес Вэнс и взял трубку. – Пусть хоть кто-нибудь нарушит эту дьявольскую скуку. – И он заговорил с Маркхэмом: – Ну что, старина, не спишь? А я ем яичницу, хочешь присоединиться? Или просто решил услышать мой голос?

Вдруг он замолчал, и с его худощавого лица исчезло шутливое выражение. Внешне Вэнс был типичным северянином: длинное лицо с резкими чертами, серые, широко расставленные глаза, узкий орлиный нос и прямой удлиненный подбородок. Красиво очерченный рот выделялся на его бледном лице. Но была в нем черта какой-то циничной жестокости, делавшая его больше похожим на обитателя средиземноморского побережья, чем севера. Лицо его, волевое и привлекательное, нельзя было назвать красивым. Это скорее лицо мыслителя, отшельника, и строгость его выражения подчас мешала Вэнсу в общении с окружающими.

Вэнс был флегматичен по природе и приучил себя к сдержанности в проявлении чувств, но в это утро я заметил, что он не в состоянии скрыть жадного интереса к тому, о чем говорилось по телефону. Лоб его наморщился. В глазах мелькнуло изумление. Время от времени он давал выход своим эмоциям любимыми восклицаниями: «изумительно!», «необычайно!», «честное слово!».

Когда через несколько минут он заговорил сам, в его речи чувствовалось странное возбуждение.

– О, конечно! – заявил он. – Это, право, безумно. Сейчас оденусь. До свидания. – Положив трубку на рычаг, он позвонил: – Подай мне серый костюм, – приказал он Карри, – темный галстук и шляпу. – Потом он опять принялся за яичницу, а через несколько мгновений вопросительно посмотрел на меня: – Вы знаете что-нибудь о стрельбе из лука, Ван? – спросил он.

Я, конечно, не знал ничего, кроме того, что надо было пускать стрелы в мишень, о чем и сказал ему.

– Ну, вы не очень-то осведомлены. – Он лениво закурил папиросу. – Я и сам не считаю себя авторитетом в этой области, но в Оксфорде немного упражнялся в стрельбе из этого средневекового оружия. Не такая уж интересная забава, гораздо скучнее, чем гольф, и столь же сложная. – Некоторое время он мечтательно курил. – Ван, будьте добры, принесите мне том словаря, где написано о стрельбе из лука.

Я принес книгу, и почти на полчаса он погрузился в чтение раздела о стрелковых обществах, турнирах, состязаниях и знаменитых американских лучниках. Наконец он закончил и выпрямился в кресле. Очевидно, он нашел что-то смутившее его и заставившее напрячься его острый ум.

– Это просто ерунда какая-то, Ван, – промолвил он, устремив глаза в потолок. – Средневековая трагедия в современном Нью-Йорке! Клянусь Юпитером! – Он внезапно привстал. – Нет, это совершеннейший абсурд. Маркхэм сообщил мне нечто безумное, а я поддался. – Он выпил еще кофе, но по выражению его лица я видел, что он не может освободиться от своей навязчивой идеи. – Окажите еще одну услугу, Ван, – наконец произнес он. – Принесите мне немецкий словарь и собрание стихотворений Стивенсона.

Когда я принес оба тома, он посмотрел какое-то слово в словаре и отложил книгу в сторону.

– К несчастью, все именно так, хотя я заранее знал это.

Потом он отыскал в толстом томе Стивенсона раздел стихотворений для детей. Через несколько минут Вэнс закрыл эту книгу и, вытянувшись в кресле, стал пускать в потолок длинные ленты дыма.

– Это нереально, – как будто возражая самому себе, сказал он. – Слишком фантастично, что-то демоническое и совершенно извращенное… Волшебная сказка в кровавых тонах. Нечто, противоречащее разуму… Немыслимое, как черная магия или колдовство. В общем, бред сумасшедшего…

Он посмотрел на часы и вышел из комнаты, предоставив мне размышлять о причинах его необычного волнения. Трактат о стрельбе из лука, немецкий словарь, стихотворения для детей, непонятные восклицания Вэнса о безумии и фантастике – какая связь между всем этим? Я пытался подыскать объяснение, но безуспешно. Да и не удивительно, что мне это не удалось. Даже когда открылась правда, когда спустя недели были получены несомненные доказательства, нормальный человеческий ум отказывался воспринять эту правду – до того она была невероятна и омерзительна.

Вэнс вскоре прервал мои размышления. Он уже оделся для выхода на улицу и, по-видимому, нетерпеливо ожидал задерживавшегося Маркхэма.

– Мне очень хотелось чего-нибудь интересного, какого-нибудь славного, захватывающего преступления, – заметил он, – но, честное слово, я и не помышлял о таком кошмаре. Если бы я не знал так хорошо Маркхэма, то заподозрил бы, что он издевается надо мной.

Когда через несколько минут Маркхэм поднялся в садик на крыше, стало более чем ясно, что он крайне взвинчен. Выражение его лица было мрачным, обычная приветливость заменилась сухой официальностью. Маркхэм и Вэнс уже пятнадцать лет тесно дружили, хотя по природе это были антиподы: один – суровый, быстрый, смелый, прямой, тягостно серьезный; другой – позитивный, медлительный, сдержанный, ироничный, смотревший на житейские мелочи отстраненно и свысока. Они хорошо дополняли друг друга, и именно на этой основе зиждилась их неразрывная, долговременная близость.

В течение четырех лет Маркхэм служил окружным следователем Нью-Йорка, и в это время он много раз обращался к Вэнсу за советами в важнейших делах, и Вэнс ни разу не обманул доверия к своей способности правильно мыслить и схватывать все на лету. Действительно, Вэнс раскрыл большое количество крупных преступлений, случившихся за период четырехлетнего пребывания Маркхэма на его посту. Знание человеческой природы, большая начитанность, интеллект, острота логической мысли, чутье к скрытой под личиной истине делали Вэнса в высшей степени пригодным к работе сыщиком. Он выполнял ее неофициально, по доброй воле участвуя в уголовных делах, которые вел Маркхэм.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что в «Деле Епископа» Маркхэм с самого начала обратился к Вэнсу. Я заметил, что в расследовании крупных преступлений Маркхэм особенно полагался на помощь друга. Данный случай – не исключение, потому что только благодаря опыту Вэнса и его глубокому знанию ненормальных проявлений человеческого разума нью-йоркской полиции удалось раскрыть страшный, безумный замысел и узнать, кто его спланировал и осуществил.

– Может, все это просто мистификация, – сказал Маркхэм без всякой, впрочем, убежденности. – Но я подумал, что, вероятно, ты захочешь размяться…

– О, конечно! – саркастически улыбнулся Вэнс. – Я уже соскучился по настоящему делу. Присядь на минутку и изложи мне подробно всю историю. Труп ведь не убежит. И гораздо лучше привести в порядок все нам известное, прежде чем заняться остальным. Кто является, например, сторонами в этом преступлении? И почему к следователю обратились уже через час после смерти жертвы? Все, что ты мне говорил по телефону, кажется какой-то нелепицей.

Маркхэм в раздумье сел на край стула и внимательно осмотрел кончик своей сигары.

– Черт возьми, Вэнс, не делай из этого Удольфской тайны. Тут не готический роман. Преступление вполне ясное. Способ убийства, конечно, необычный, но в последнее время стрельба из лука вошла в моду. В каждом городе, в каждом колледже упражняются в этом виде спорта.

– Полностью согласен. Но Робинов убивали из лука в очень отдаленные времена.

Маркхэм прищурился и испытующе посмотрел на Вэнса.

– Тебе тоже пришло это в голову?

– А как же? Эта мысль вспыхнула в моем мозгу в ту минуту, как ты назвал имя погибшего. – Вэнс несколько раз затянулся. – Кто Кок-Робина убил? Причем стрелой из лука?! Удивительно, как стихи, заученные еще в детстве, долго держатся в памяти. Между прочим, назови мне имя мистера Робина.

– Кажется, Джозеф.

– Не слишком назидательно и невнушительно. А второе имя?

– Послушай, Вэнс, – раздраженно пробурчал Маркхэм, – какое имеет отношение к делу второе имя убитого?

– Ни малейшего. Но если уж сходить с ума, так до конца. Обрывки разума не имеют никакой цены. – Вэнс позвонил Карри и послал его за телефонной книжкой. Маркхэм запротестовал, но Вэнс сделал вид, что не слышит, и, когда книжка появилась, он несколько минут перелистывал ее страницы, пристально вглядываясь в убористые строчки. – Покойный жил на Риверсайдской аллее? – наконец спросил он, остановив палец на найденном имени.

– Похоже, что так.

– Хорошо, славно. – Вэнс закрыл книжку и устремил на окружного следователя торжествующий взор. – Маркхэм, – медленно произнес он, – в телефонном справочнике лишь один Джозеф Робин. Он живет на Риверсайдской аллее, и его второе имя – Кокрейн.

– Что за вздор? – вскинул брови Маркхэм. – Ну и пусть его зовут Кокрейн; неужели ты серьезно предполагаешь, что этот факт имеет какое-нибудь отношение к убийству?

– Честное слово, старина, я ничего не предполагаю. – Вэнс слегка пожал плечами. – Я только отмечаю, так сказать, некоторые факты в связи с этим случаем. Вот как обстоит дело: мистер Джозеф Кокрейн Робин, то есть Кок-Робин, убит стрелой из лука. Не кажется ли это даже твоему юридическому уму чертовски странным?

– Нет, – коротко бросил Маркхэм. – Имя покойного очень обыкновенное, и удивительно, что благодаря этому ренессансу стрельбы из лука не убито или не ранено множество людей в стране. Кроме того, весьма возможно, что смерть Робина – просто несчастный случай.

– Неубедительно. – Вэнс укоризненно покачал головой. – Этот факт, даже если так и произошло на самом деле, нисколько не разъясняет положения, а делает его еще более странным. Из тысяч поклонников стрельбы из лука в нашей стране только один, по имени Кок-Робин, случайно убит стрелой. Это уже пахнет чем-то потусторонним. Тут поневоле поверишь и в привидения, и в злых духов.

– Мне, значит, надо быть медиумом, чтобы допустить возможность совпадения обстоятельств?

– Дорогой мой! Совпадения не бесконечны, но, во всяком случае, теперешнее положение несравненно сложнее, чем ты думаешь. Например, по телефону ты сообщил мне, что последний человек, видевший Робина перед его смертью, именуется Сперлингом.

– Какой же скрытый смысл заключается в данном факте?

– А ты знаешь, что значит по-немецки sperling? – коротко спросил Вэнс.

– Я ведь окончил высшую школу, – надулся Маркхэм.

Вдруг глаза его широко раскрылись, и все тело напряглось. Вэнс моментально пододвинул к нему немецкий словарь.

– Не сердись, сам отыщи это слово. Мы должны быть точными. Я лично все проверил, поскольку боялся, что мое воображение слишком разыгралось, – вот мне и захотелось увидеть слово, написанным черным по белому.

Маркхэм молча раскрыл книгу и пробежал страницу глазами. Задержавшись несколько мгновений на слове, он решительно выпрямился, как будто стряхивая с себя наваждение. Затем недовольно произнес:

– Sperling значит воробей. Каждый школьник знает это. Я тоже это знаю. Что же из этого вытекает?

– Всё! – Вэнс медленно закурил другую папиросу. – И каждый школьник помнит наизусть стихотворение «Смерть и погребение Кок-Робина», ну так как же? – Он лукаво посмотрел на Маркхэма, на лице которого отражалось полное недоумение. – Раз уж ты стараешься показать, что тебе неизвестно это стихотворение, то разреши мне продекламировать первую строфу.

Холод, точно от присутствия какого-то невидимого призрака, пробежал по моей спине, когда Вэнс повторил с детства знакомые строки:

 
Кто Кок-Робина убил?
– Я, – ответил Воробей. —
Из лука я своей стрелой
Кок-Робина сразил.
 

Глава II
На стрельбище

Суббота, 2 апреля, 12 часов 30 минут

Маркхэм медленно перевел на Вэнса тусклый взгляд.

– Ну и что с того? – произнес он так, точно столкнулся с чем-то необъяснимым. – Какое отношение это имеет к убийству реального Джозефа Робина, не зяблика, а гражданина Америки, жителя Нью-Йорка?

– Ну-ну, – Вэнс слегка помахал рукой. – Это плагиат, я и сам так думаю. – Он старался шутливостью замаскировать собственное неведение. – Наверное, тут есть и возлюбленная, оплакивающая смерть Робина. Может, ты помнишь четверостишие?

 
Кто же будет горевать?
Голубка отвечала: – Я!
Погибла ведь любовь моя,
Так буду горевать…
 

Маркхэм нервно забарабанил пальцами по столу.

– Представь себе, Вэнс! В этом деле фигурирует молодая девушка. Очень может быть, что в основе преступления лежит ревность.

– Вот-вот, и я про то же. Боюсь, что это дело постепенно разовьется в живые картины для юного поколения. Но наша задача облегчается. Нам остается только найти муху.

– Муху?

– Ну да. Разве ты забыл продолжение стихотворения?

 
Кто видел, как он умирал?
Сказала Муха: – Я!
Своим малюсеньким глазком
Я видела сама.
 

– Ладно, хватит, спустимся на землю, – резко сказал Маркхэм. – Это ведь не детская игра. Тут все серьезно.

– Часто в жизни детская игра имеет самые серьезные последствия, – кивнул Вэнс. – А это мне не нравится, совсем не нравится. Слишком много в этом происшествии ребячества, но свойственного ребенку, впавшему в старческий маразм, с поврежденным рассудком. Это что-то отвратительно извращенное. – Он глубоко втянул дым папиросы. – Сообщи-ка мне подробности, надо же разобраться, каково наше положение в этом опрокинутом вверх ногами мире.

– У меня немного деталей. Я уже почти все передал тебе по телефону. Перед тем как говорить с тобой, меня вызвал профессор Диллард.

– Диллард? Неужели профессор Бертран Диллард?

– Он самый. Трагедия произошла в его доме. Ты знаешь Дилларда?

– Лично не знаком, но он известен всем как величайший из живущих физиков и математиков. У меня в библиотеке собраны почти все его книги. А зачем он вызывал тебя?

– Я знаком с ним уже около двадцати лет. В Колумбийском университете я слушал у него курс математики, а позже вел кое-какие судебные иски для него. Когда нашли тело Робина, он тотчас же позвонил мне. Это было около половины двенадцатого. Я вызвал сержанта Эрнеста Хэса из бюро уголовных расследований Департамента полиции и передал ему дело, сказав при этом, что скоро приеду сам. Потом я позвонил тебе. Сержант и его сотрудники сейчас ожидают меня у Дилларда.

– А какая там домашняя атмосфера?

– Профессор покинул кафедру девять лет назад. С тех пор живет на 75-й Западной улице близ Риверсайдской аллеи. Он взял к себе пятнадцатилетнюю девочку, дочь брата. Теперь ей около двадцати пяти лет. У него также живет его протеже Сигурд Арнессон, мой давний товарищ по университету. Профессор его усыновил, когда он был еще юношей. Сейчас Арнессону около сорока лет, он преподает математику в Колумбийском университете. Его привезли трехлетним ребенком из Норвегии, а через пять лет он стал круглым сиротой. Он, выразимся так, математический гений, и, вероятно, Диллард, заметив в нем будущего математика и физика, усыновил его.

– Я слышал об Арнессоне и его последней книге. Итак, данное трио – Диллард, Арнессон и молодая девушка – живет одиноко?

– С двумя слугами. У Дилларда, по-видимому, очень приличное состояние, и наши господа совсем не одиноки. Этот дом является святилищем для математиков, а кроме того, у молодой леди, любительницы спорта, составилось свое небольшое общество. Я несколько раз бывал там и всегда встречал гостей: то серьезных студентов в библиотеке, то шумливых юношей внизу, в гостиной.

– А Робин?

– Он принадлежал к компании Белл Диллард – так, помятый жизнью молодой человек из общества, получивший несколько призов за стрельбу из лука.

– Да, я нашел его имя в этой книге о стрельбе из лука. Он несколько раз становился победителем на соревнованиях. Я также вычитал, что мистер Сперлинг участвовал в ряде турниров. И мисс Диллард тоже стреляет из лука, притом со страстным увлечением. Она и организовала Риверсайдский стрелковый клуб. Основная арена находится в Скарсдейле, в имении мистера Сперлинга, но мисс Диллард устроила площадку для упражнений в стрельбе на боковом дворе усадьбы профессора.

– Там и был убит Робин.

– Ага! И последний, кто видел его перед смертью, мистер Сперлинг? А где же теперь наш Воробей?

– Не знаю. Перед трагедией он находился вместе с Робином, а когда нашли тело, Сперлинга уже след простыл. Вероятно, у сержанта Хэса есть какие-нибудь сведения на этот счет.

– А что по поводу ревности, о которой ты говорил? – Веки Вэнса лениво опустились, и он стал медленно, но тщательно закуривать, что случалось, когда он проявлял глубокий интерес к чему-либо.

– Профессор Диллард намекнул на привязанность Робина к его племяннице, а когда я его спросил, кто такой Сперлинг и каково его положение в доме, он сообщил, что Сперлинг также добивался руки девушки. По телефону я не вникал в подробности, но у меня осталось впечатление, что Робин и Сперлинг являлись соперниками и что Робина предпочли.

– Итак, Воробей убил Кок-Робина? – Вэнс с сомнением покачал головой. – Нет, это не подходит, слишком уж просто. Тут что-нибудь более темное и страшное. Между прочим, кто же нашел Робина?

– Сам Диллард. Он вышел на балкон на задней стороне дома и увидел, что Робин лежит на площадке со стрелой в сердце. Он тотчас же спустился с большими затруднениями, так как старик ужасно страдает от подагры, и, увидев, что Робин уже мертв, позвонил мне. Вот и все мои предварительные сведения.

– Не блестящие данные, но все-таки наводят на мысли. – Вэнс встал. – Маркхэм, старина, приготовься к чему-нибудь странному и скверному. Пока отставим случайности и совпадения. Хотя обыкновенная стрела и способна пробить одежду и грудную клетку, даже когда она пущена из лука среднего веса, но сам факт убийства, совершенного человеком по фамилии Сперлинг, другого человека, называвшегося Кокрейном Робином, стрелой из лука исключает случайное совпадение обстоятельств. Действительно, невероятная цепь событий указывает на наличие задуманного с дьявольской хитростью плана. – Он направился к двери. – Давай осмотрим место преступления.

Мы поехали на автомобиле Маркхэма и через несколько минут были на 75-й Западной улице. Дом Дилларда под номером «391» находился справа от нас. Между ним и Риверсайдской аллеей возвышался громадный пятнадцатиэтажный дом. Казалось, профессорский домик приютился, как будто прося защиты, в тени этого огромного строения.

Добротный дом Дилларда был выстроен из серого, потемневшего от времени известняка. Участок, на котором стоял особняк, был по фасаду в тридцать пять футов длиной, а сам дом занимал двадцать пять футов. Остальные десять футов отделялись от пятнадцатиэтажного дома каменной стеной с широкой железной дверью посредине.

Несколько ступеней вели с улицы к узкому крыльцу, украшенному четырьмя коринфскими колоннами. Во всю ширину дома во втором этаже тянулся ряд окон с оправленными в свинец стеклами. Как я потом узнал, это были окна библиотеки. От дома веяло чем-то спокойным и старомодным; ни в коем случае нельзя было предположить, что он является местом убийства.

Два полицейских автомобиля припарковались вблизи входа, и дюжина любопытных зевак собралась на улице. Караульный стоял у одной из колонн и скучающе смотрел на толпу.

Нас впустил пожилой дворецкий и повел в гостиную налево от передней, где мы нашли сержанта Хэса и двух сотрудников бюро уголовных расследований Департамента полиции. Сержант курил у стола, засунув большие пальцы в проймы жилета. Он выступил вперед и дружески протянул руку Маркхэму.

– Очень рад вашему приходу, сэр, – сказал он, и взгляд его холодных серых глаз как будто несколько смягчился. – Я ждал вас. В этом деле очень много непонятного. – Он увидел Вэнса, и его широкое лицо засияло добродушной улыбкой. – Как поживаете, мистер Вэнс? Мне с самого начала казалось, что вас тоже вовлекут в это дело. Чем вы занимались в последние месяцы?

Между Вэнсом и сержантом давно уже установились теплые отношения, основанные на взаимном уважении и доверии друг к другу.

Вэнс протянул руку, и улыбка затеплилась в уголках его рта.

– По правде, сержант, я пытался возродить славу афинянина по имени Менандр. Глупо, не так ли?

Хэс насмешливо фыркнул.

– Ну, если уж вы в таком приподнятом настроении, так, наверное, и здесь добьетесь чего-нибудь убедительного.

В первый раз я услышал комплимент, произнесенный Хэсом. Очевидно, кроме восхищения Вэнсом он испытывал некоторое смущение перед ним.

Маркхэм почувствовал неуверенность сержанта и коротко спросил:

– Что тебя затрудняет в этом деле?

– Ничего такого, сэр, – возразил Хэс. – Справимся. Похоже, убийство этой птицы совершено по обычным стандартам, но все это, черт возьми, как-то неестественно, бессмысленно, что ли…

– Я тебя понимаю. – Маркхэм с сочувствием посмотрел на сержанта. – Ты считаешь Сперлинга виновным в преступлении?

– Конечно, он виновен, – заявил Хэс. – Но не это главное. Честно сказать, не нравится мне имя покойника, особенно потому, что убит он был стрелой из лука… – Сержант остановился, немного сконфузившись. – А вам это не кажется странным, шеф?

Маркхэм быстро кивнул.

– Ты, как я вижу, хорошо помнишь детские стихи, – произнес он и отвернулся.

Вэнс устремил на Хэса лукавый взгляд.

– Вот вы сейчас сказали «птица», сержант. Очень удачно. Sperling по-немецки – воробей. А ведь вы помните, что именно Воробей убил Кок-Робина стрелой…

Сержант вытаращил глаза, и губа у него отвисла. Он смотрел на Вэнса с нескрываемым изумлением.

– Я говорил, что это очень трудное дело.

Маркхэм дипломатично вмешался в беседу.

– Расскажи нам подробности, сержант. Я уверен, что ты уже допросил обитателей дома.

– Поверхностно, сэр. – Хэс присел на угол стола и закурил погасшую сигару. – Я вас ожидал, я знал, что вы знакомы со старым джентльменом, поэтому я ограничился обычным допросом. В переулке я поставил человека, чтобы никто не касался тела, пока не приедет доктор Доремус; он прибудет сюда после завтрака. Потом я вызвал по телефону дактилоскопистов, они могут появиться тут каждую минуту, хотя я не знаю, что им здесь делать…

– А что вы, сержант, скажете о луке, из которого была выпущена смертоносная стрела? – поинтересовался Вэнс.

– Лук был бы для нас лучшей уликой, но старый мистер Диллард поднял его и принес в комнату. Его пальцы на нем, наверное, и отпечатались.

– Но что со Сперлингом? – строго спросил Маркхэм.

– Я узнал его адрес, он живет в загородном доме; я послал двух своих людей, чтобы они доставили его тотчас же, как найдут. Потом я поговорил со слугами: со стариком, впустившим вас, и с его дочерью, немолодой женщиной, работающей здесь кухаркой. Но никто из них, кажется, ничего не знает или, может, не хочет говорить. Потом я попробовал допросить барышню, хозяйку дома, но она была так подавлена горем, так плакала, что я решил предоставить вам удовольствие пообщаться с ней. Сниткин и Берк – Хэс указал пальцем на своих подчиненных у окна – обошли подвальный этаж, переулок и задний двор, но вернулись ни с чем. Вот и все, что мне известно. Когда судебно-медицинский эксперт и полицейские из бюро уголовных расследований прибудут сюда, когда я откровенно потолкую со Сперлингом, шар покатится дальше и дело сдвинется с мертвой точки.

Вэнс громко вздохнул.

– Вы ужасный сангвиник, сержант! Смотрите, не разочаруйтесь, если ваш шар окажется параллелепипедом и не захочет катиться. В этой ребячьей чепухе есть что-то дьявольски страшное, и, если предчувствие не обманывает меня, вам еще долго придется играть в жмурки.

– Да? – Хэс лукаво, но доверчиво посмотрел на Вэнса. Очевидно, он и сам был более-менее того же мнения.

– Не позволяй мистеру Вэнсу обескураживать себя, сержант, – подзадорил его Маркхэм. – Его всегда увлекает собственное воображение. – Потом с жестом нетерпения он повернулся к двери: – Отправимся лучше осмотреть местность, пока соберутся остальные. Потом я поговорю с профессором и другими членами семейства. Да, ты, сержант, не упомянул мистера Арнессона, его нет дома?

– Он в университете, но скоро вернется.

Маркхэм кивнул и пошел за Хэсом в переднюю. Когда мы ступали по мягким коврам, устилавшим проход в заднюю часть дома, на лестнице послышался шорох, и чистый, хотя и дрожащий, женский голос в полутьме спросил:

– Это вы, мистер Маркхэм? Дяде показалось, что он узнал ваш голос. Он ждет вас в библиотеке.

– Через несколько минут зайду к нему, мисс Диллард. – Тон Маркхэма был отеческий, с явной симпатией. – Пожалуйста, останьтесь и вы, я бы хотел видеть вас обоих.

Девушка прошептала «да» и исчезла наверху.

Мы пошли к задней двери. Перед нами лежал узкий проход, оканчивающийся деревянными ступеньками, ведущими в подвальный этаж. Спустившись по этим ступенькам, мы очутились в большой низкой комнате с дверью, выходившей прямо на площадку с западной стороны дома. Дверь эта была приоткрыта, а в проеме стоял полицейский из бюро уголовных расследований, поставленный там сержантом Хэсом для охраны трупа.

Комната, очевидно, когда-то служила подвалом для провизии, теперь же была переделана, выкрашена и оборудована под клубную залу. Цементный пол покрывали кокосовые циновки, одну стену целиком увешивали изображения стрелков различных эпох. В комнате стояли пианино и фонограф, множество удобных плетеных кресел, пестрый диван, посредине – громадный плетеный стол, заваленный всевозможными спортивными журналами, и небольшой книжный шкаф, заполненный книгами о стрельбе из лука. В углу размещались несколько мишеней, и их позолоченные диски и разноцветные кольца образовывали яркие световые пятна в солнечных лучах, льющихся через окна.

Часть стены возле двери была увешана длинными луками разного размера и веса, а возле них стоял большой старинный комод с инструментами. Над ним висел маленький шкафчик с разным необходимым в этом деле инвентарем вроде повязок, перчаток для стрельбы, колышков, наконечников и тетивы. На большой дубовой панели между дверью и западным окном располагались разнообразные и самые интересные, какие я когда-либо видел, коллекции стрел.

Эта панель обратила на себя особое внимание Вэнса. Он тщательно поправил, подходя к ней, свой монокль.

– Охотничьи и боевые стрелы, – заметил он. – Хороши. А одна из них куда-то исчезла. Вынута с большой поспешностью. Медная перекладина, удерживавшая ее на месте, сильно погнута.

На полу стояли несколько колчанов, наполненных стрелами для попадания в мишень. Вэнс нагнулся и, вынув одну из них, протянул ее Маркхэму.

– Не похоже на то, чтобы эта крепкая вещь могла пробить грудь человека, но на расстоянии восьми ярдов она насквозь пронзает оленя. Почему же не хватает охотничьей стрелы на панели? Очень интересно.

Маркхэм нахмурился и ничего не ответил. Я понял: он все еще цепляется за угасающую надежду, что трагедия является лишь несчастным случаем. Он безнадежно швырнул стрелу на стол и пошел к выходу.

– Посмотрим на тело и место убийства, – пробурчал он.

Когда мы вышли на теплое весеннее солнце, я почувствовал себя совершенно одиноко. Узкая вымощенная площадка напоминала каньон между двумя отвесными каменными берегами. Она была футов на пять ниже уровня улицы, на которую можно было подняться по небольшой лестнице, ведущей к воротам в стене. Ровная, лишенная окон стена многоквартирного дома, высившегося напротив, вздымалась вверх на сто пятьдесят футов; да и дом Дилларда, всего лишь четырехэтажный, по теперешним архитектурным меркам равнялся по высоте шестиэтажному зданию. Хотя мы находились под открытым небом в сердце Нью-Йорка, нас ниоткуда нельзя было увидеть, кроме как из боковых окон профессорского дома и из выступающего окна дома на 76-й улице, задний двор которого примыкал к участку Дилларда. Дом этот, как мы вскоре узнали, принадлежал некоей миссис Друккер, и ему предстояло сыграть существенную и трагическую роль в раскрытии убийства Робина. Несколько больших деревьев замаскировали его задние окна, и только из этого выступающего окна открывался вид на ту часть площадки, где мы стояли.

Я заметил, что Вэнс все время смотрит на это окно и что, по мере того как он изучает его, по лицу моего патрона пробегают тени. Но только спустя много времени я догадался, что именно привлекало его внимание.

Стрельбище простиралось от стены участка Дилларда на 75-й улице до такой же стены участка миссис Друккер на 76-й улице. Расстояние между двумя стенами было в двести футов, что, как я узнал впоследствии, позволяло продлить стрельбище на шестьдесят ярдов, чтобы упражняться на нем в стрельбе на разные дистанции, доступные этому средневековому виду оружия.