Текст книги "Злой гений Нью-Йорка"

Глава XX
Немезида

Суббота, 16 апреля, 1 час пополудни

Мы договорились встретиться в шахматном клубе. У Маркхэма на три часа было назначено совещание с комиссаром по уголовным делам из Департамента полиции. Вэнс и я после ленча отправились в картинную галерею, а потом на концерт. Когда мы очутились на 5-й улице, уже начало темнеть, и Вэнс велел шоферу ехать в шахматный клуб, где Маркхэм ждал нас к чаю.

– Впервые в жизни я чувствую себя каким-то наивным простаком, – жаловался Вэнс. – Произошло столько событий, спланированных так хитро и изощренно, что даже я с моим опытом никак не могу в них разобраться. Это меня обескураживает, выбивает из привычного ритма. Я устал, и, честно признаться, больше всего жизненной энергии у меня отнимает не работа, а сознание собственного бессилия, – тяжело вздохнул он, отхлебывая чай.

– Ты излишне драматизируешь свое положение, – ответил Маркхэм. – Мне, старина, поверь, ничем не легче. Вдобавок меня еще и упрекают все кому не лень: и начальство, и репортеры.

– Не сердись, пожалуйста, – примирительно добавил Вэнс. – Волнения, страсти и тем более ссоры не приведут нас к решению этой задачи. Надежда только на мозги. Нужно спокойствие, рассудительность, смекалка и железная логика. Преступления совершил виртуоз. Никаких зацепок. Но все-таки что-то так и пытается пробиться наружу. Неясный голос старается что-то сказать и срывается. Уже много раз я испытывал присутствие некой напряженной силы, которая, как невидимый призрак, стремится воздействовать на меня, не обнаруживая своей сущности.

Маркхэм безнадежно махнул рукой:

– Утешительное известие, тоже мне! Не обратиться ли нам к медиуму?

– Не насмешничай, мы что-то проглядели, – печально ответил Вэнс. – Давай попробуем привести факты хоть в какой-то порядок. Аккуратность – вот что нам нужно. Первое – убит Робин. Следующее – застрелен Спригг. Миссис Друккер напугана черным епископом. Дальше – сброшен со стены Друккер. Вот четыре эпизода в этой смертельной вакханалии. Три преступления были обдуманы, но подбросить к дверям миссис Друккер шахматную фигурку убийцу что-то вынудило, и он сделал это без подготовки.

– Пожалуйста, излагай яснее.

– Милый мой, тот, кто принес черного епископа, действовал в целях самозащиты. Какая-то неожиданная опасность угрожала дальнейшему развитию начатой им кампании, и он прибегнул к этому средству, чтобы предотвратить угрозу. Перед смертью Робина Друккер вышел из стрелковой комнаты и устроился в беседке во дворе, откуда прекрасно просматривается все помещение. Чуть позже он услышал, что кто-то беседует с Робином в комнате. Он отправился домой, а в это время тело Робина выбросили на стрельбище. Миссис Друккер видела это в окно и в то же время заметила, вероятно, и сына. Она вскрикнула: очень естественно, не правда ли? Друккер услышал крик, о чем он потом сообщил нам, стараясь упрочить свое алиби. Убийца понял: старая леди что-то видела, но что именно, он не знал. В полночь он отправился к ней в комнату, чтобы заставить ее замолчать навсегда, и захватил с собой черного епископа, рассчитывая бросить его возле ее тела как подпись. Но дверь оказалась заперта, и он положил фигурку с наружной стороны как предупреждение, что пожилая дама под страхом смерти обязана держать язык за зубами. Он догадывался, что бедная женщина беспокоится за своего сына: а вдруг его обвинят?

– Почему же Друккер не сказал нам, кого он видел в стрелковой комнате?

– Мое мнение – потому, что находившееся там лицо он даже помыслить не мог в качестве преступника. Не исключаю, что он сказал ему об этом, чем и подписал себе смертный приговор.

– Допустим, твоя теория правильна. Куда же она нас ведет?

– К единственному эпизоду, который не был предусмотрен заранее. А когда убийство подготовлено не идеально, всегда найдется слабое место в деталях. Заметь, пожалуйста, что во время совершения каждого из трех убийств любой из участников этой жуткой драмы мог присутствовать на месте преступления. Ни у кого нет алиби. Все было искусно рассчитано: убийца выбирал такое время, когда актеры, так сказать, уже ожидали выхода. Но полуночный визит – совсем другое дело. Уже не оставалось времени на то, чтобы продумать ряд обстоятельств, опасность приближалась. И что же вышло? Только Друккер и профессор в полночь находились дома. Арнессон и Белл Диллард вернулись из театра в половине первого. Парди от двенадцати до часу ночи сидел за шахматной доской. Друккер исключается, он умер. Каков же вывод?

– Позволь напомнить тебе, – сердито пробурчал Маркхэм, – что алиби других лиц не состоятельны.

– Ладно, не спорю. – Вэнс спокойно выпустил к потолку несколько клубов дыма, потом посмотрел на часы и вскочил: – Еще нет и шести. Вот когда Арнессон может принести нам пользу! Пойдем и уничтожим алиби Парди.

Через полчаса мы сидели с профессором и Арнессоном в библиотеке дома Дилларда.

– У нас к вам не совсем обычное дело, – объяснил Вэнс, – но оно способно оказать огромное влияние на следствие. – Он открыл бювар и достал лист бумаги. – Просмотрите этот документ, мистер Арнессон. Это копия с официальной стенограммы шахматной партии Рубинштейна и Парди.

Сигурд взял бумагу и с интересом стал ее разглядывать.

– Ага! Бесславный отчет о поражении нашего друга Парди.

– Какое отношение к убийствам имеет эта бумажка? – скептически спросил профессор.

– Мистер Вэнс полагает, что она принесет пользу полиции.

– Глупости.

Профессор налил себе еще одну рюмку портвейна и погрузился в чтение, совершенно игнорируя нас. Арнессон внимательно прочел стенограмму и сказал:

– Странно. Игра продолжалась два часа тридцать минут для белых, то есть для Парди, и три часа тридцать две минуты для черных. Отсюда вытекает, что после перерыва белым потребовалось лишь сорок пять минут, тогда как черным понадобился час и тридцать четыре минуты.

Вэнс кивнул, соглашаясь.

– Правильно. Игра длилась два часа девятнадцать минут: от одиннадцати часов вечера до девятнадцати минут второго ночи. Но попробуем закончить партию: мне хотелось бы знать ваше мнение о ней.

Арнессон тотчас же направился к шахматному столику и выложил из ящика фигуры.

– Ого, не хватает черного епископа. Когда же я получу его обратно? Но ничего, он здесь не нужен, он уже обменян.

Сигурд расставил фигуры, сел и принялся изучать позиции.

– Положение Парди не кажется мне безнадежным, – заметил Вэнс.

– Мне тоже. Не понимаю, почему он проиграл. Посмотрим! – Арнессон взял лист с записями и сделал несколько ходов; через короткое время он издал радостное восклицание: – Ага, вот так Рубинштейн! Умно и тонко. Насколько я знаю Рубинштейна, эта комбинация потребовала много времени. Он ведь медлительный.

– Вероятно, обдумывание данной стратегии и привело к такому несоответствию во времени, – предположил Вэнс.

– Несомненно, оно заняло все эти сорок пять минут.

– А как вы думаете, в котором часу Рубинштейн воспользовался этими сорока пятью минутами? – спросил Вэнс.

– Посмотрим… – Арнессон долго вычислял и наконец объявил: – Обдумывание уложилось в промежуток между половиной двенадцатого и половиной первого.

– Из любопытства, – продолжал Вэнс, – я разыграл всю партию до мата, может, и вы, мистер Арнессон, сделаете то же самое? Интересно, что вы на это скажете.

Математик несколько минут изучал позицию, после чего поднял на Вэнса лучистые глаза и широко улыбнулся:

– Я понял, в чем дело. Вот так позиция! В пять ходов черные выигрывают. Почти неслыханный финал. Парди был побит черным епископом! Невероятно!

Маркхэм нахмурился и с видом глубокого недоумения спросил:

– Вас удивляет, что епископ решил исход матча?

– Я не припомню подобной комбинации. Именно с Парди это случилось. Волей-неволей начинаешь верить в Немезиду. Двадцать лет Парди возился с епископом и погиб вместе с ним.

Через несколько минут мы простились и пошли по направлению к Западной улице, где вызвали такси.

– Не удивительно, Вэнс, – рассуждал по дороге Маркхэм, – что Парди побледнел, когда ты сказал, будто черного епископа в полночь выпустили на свободу. Похоже, наш шахматист подумал, что ты нарочно бросаешь ему в лицо ошибку всей его жизни, чтобы унизить его.

– Весьма вероятно, – сонно ответил Вэнс. – Как забавно, что епископ все эти годы был злым роком Парди! Такие неудачи негативно действуют даже на самые сильные умы и вызывают жажду мести.

– Трудно представить себе Парди в роли мстителя, – возразил Маркхэм. – А почему ты так заинтересовался расхождением во времени? Не думаю, чтобы визит к Арнессону хоть сколько-нибудь продвинул нас в расследовании.

– Это потому, что ты не знаком с привычками шахматистов. Во время такой партии игрок не сидит за столом, пока его противник обдумывает свой ход. Он разгуливает по комнате, рассматривает развешанные по стенам картины, выходит подышать, общается с дамами, пьет воду, а иногда и ест. На последнем шахматном турнире маэстро в комнате стояли четыре стола, и всегда по крайней мере три стула пустовали. Парди – нервный человек. Он не смог бы спокойно высидеть, пока Рубинштейн размышлял над своими комбинациями. – Вэнс закурил папиросу и добавил: – Маркхэм, разбор Арнессоном этой партии установил тот факт, что у Парди около полуночи образовались три четверти часа свободного времени.

Глава XXI
Математика и убийство

Суббота, 16 апреля, 8 часов 30 минут пополудни

За обедом мы не говорили о нашем деле, но когда уселись в укромном уголке клубного зала, Маркхэм вернулся к больному месту.

– Не уверен, – начал он, – чтобы слабый пункт в алиби Парди хоть сколь-нибудь помог нам. Наше положение только осложнилось и стало невыносимым.

– Да, – вздохнул Вэнс, – печален и жалок наш мир. С каждым шагом мы запутываемся все больше и больше. А самое удивительное то, что истина стоит перед нами, а мы ее не видим.

– Но у нас даже нет оснований подозревать кого-нибудь.

– Ну, я бы так не утверждал. Убийства совершены математиком. Да и что тут особенного? Вокруг сплошные математики.

За весь период следствия имя предполагаемого преступника не прозвучало ни разу, но в глубине души каждый из нас был уверен, что один из тех, с кем мы мирно беседовали, – убийца. Мысль эта так тяготила нас, что мы инстинктивно избегали выражать ее словами.

– Преступление совершено математиком? – вскинул брови Маркхэм. – Неужели? А мне кажется, что эта серия бессмысленных убийств – дело рук маньяка, вырвавшегося на свободу.

Вэнс покачал головой.

– Нет, преступник более чем здоров умственно, и поступки его гнусно логичны и точны.

– Как могут сочетаться убийства на сюжеты детских страшилок с математическим умом? – недоумевал Маркхэм.

Вэнс приступил к подробному разбору дела и свел воедино все события и всех действующих лиц. Точность его анализа всего через несколько дней блестяще подтвердилась.

После продолжительного молчания Маркхэм спросил:

– Почему Парди, если гипотетически признать его виновным, взял у Арнессона черного епископа, а не принес фигуру из клуба, где ее отсутствие никто не заметил бы?

– Мы точно не знаем мотивов преступления, поэтому затрудняемся ответить на данный вопрос. Да и какие у нас доказательства его вины? Каковы бы ни были наши подозрения, мы пока не в состоянии принять против Парди никаких действенных мер. Если бы мы даже наверняка убедились, что он – убийца, то все-таки оказались бы совершенно беспомощными. Я уже говорил тебе, Маркхэм: мы столкнулись с умом необычайной остроты, который вычисляет все вероятности, обдумывает каждый шаг. У нас только одна надежда: найти слабое место в комбинациях убийцы.

– Завтра же утром, – решительно заявил Маркхэм, – я прикажу Хэсу заняться алиби Парди. Если мы допросим всех зрителей игры, то к полудню у нас будет двадцать свидетелей против него, а если вдобавок нам удастся найти кого-нибудь, кто действительно видел Парди в полночь близ дома Друккеров, у нас образуется весьма серьезная косвенная улика.

– Да, – согласился Вэнс, – Парди, наверное, затруднился бы объяснить, почему он очутился за шесть кварталов от клуба во время партии с Рубинштейном, причем именно тогда, когда к дверям миссис Друккер подбросили черного епископа. Непременно прикажи Хэсу и его помощникам проработать алиби Парди. Это будет шаг вперед.

Но Маркхэм не успел ничего приказать сержанту. Наутро, еще до девяти часов, следователь явился к Вэнсу с известием, что Парди покончил жизнь самоубийством.

Глава XXII
Карточный дом

Воскресенье, 17 апреля, 9 часов

Неожиданная весть о смерти Парди произвела на Вэнса потрясающее впечатление. Несколько минут он вообще не мог вымолвить ни слова, точно онемел, потом стал поспешно одеваться.

– Честное слово, Маркхэм, – бормотал он на ходу, – это невероятно. Как ты узнал?

– Полчаса назад мне позвонил Диллард. Парди убил себя в стрелковой комнате. Утром Пайн нашел тело и сообщил профессору. Я известил Хэса и поехал к тебе. Нам надо побывать на месте. Кажется, следствие идет к концу. Не особенно удовлетворительный финал, но, по-моему, так оно и лучше для всех, причастных к данному делу.

Вэнс ничего не ответил. Он задумчиво выпил кофе, потом встал, взял шляпу и трость.

– Самоубийство… – ворчал он, когда мы спускались по лестнице. – Да, это логично, но, как ты говоришь, неудовлетворительно, весьма неудовлетворительно…

Мы поехали к Диллардам. Пайн впустил нас в дом. Не успел профессор выйти к нам в гостиную, как у входной двери раздался звонок и в комнату влетел Хэс.

– Ну, теперь все чисто, шеф, – обратился он к Маркхэму. – Ох уж эти тихони! Кто бы подумал? Хотя мне, если честно, этот самовлюбленный шахматист сразу не понравился.

– Давайте, сержант, пока не будем думать, – предложил Вэнс. – Слишком утомительно. Тут нужен открытый ум, бесплодный, как пустыня.

Диллард провел нас в стрелковую комнату. Все шторы были опущены, и электричество еще горело. Я заметил, что окна плотно закрыты.

– Я оставил все так, как было, – объяснил профессор, проследив за моим взглядом.

Маркхэм подошел к большому плетеному стулу посредине комнаты.

Парди сидел на нем напротив двери на стрельбище. Его голова и плечи лежали на столе, правая рука свисала вниз, пальцы сжимали револьвер. В правом виске зияла рана, а под головой собралась лужа запекшейся крови.

Но мы недолго смотрели на труп: наше внимание приковала поразительно нелепая вещь. Журналы на столе были сдвинуты в сторону, и на освободившемся месте возвышался большой, с удивительным искусством воздвигнутый карточный дом. Четыре стрелы изображали двор; спички, уложенные одна на другую, обозначали дорожки. Эта постройка привела бы в восторг любого ребенка, и я вспомнил, как накануне вечером Вэнс говорил нам, что очень серьезные умы ищут отдыха в детских играх. Было что-то невыразимо ужасное в сочетании детской игрушки со страшной смертью.

Вэнс печально посмотрел на погибшего.

– Здесь покоится Джон Парди, – прошептал он с каким-то странным благоговением. – А это построенный им карточный дом…

Сыщик подошел ближе, но едва он коснулся края стола, как послышался легкий шелест, и вся воздушная постройка рассыпалась.

Маркхэм строго спросил Хэса:

– Ты известил врача?

– Так точно.

Сержант с трудом отвел глаза от стола, поднял шторы на окнах, снова вернулся к телу Парди и продолжил осмотр. Потом он опустился на корточки и нагнулся.

– Ого! Похоже на револьвер 38-го калибра, который лежал в ящике с инструментами, – заявил он.

– Без всякого сомнения, – подтвердил Вэнс.

Хэс поднялся, подошел к комоду и осмотрел содержимое ящика.

– Вроде, все на месте. Пусть мисс Диллард удостоверит это, когда уйдет доктор.

В это мгновение Сигурд Арнессон в красно-желтом халате вбежал в комнату. Он был в ужасном смятении.

– Тысяча чертей! – закричал он. – Только что Пайн сообщил мне эту жуткую новость. – Он подскочил к столу и долго смотрел на труп. – Самоубийство? Но почему Парди не предпочел собственный дом для этого представления? По-моему, неприлично забираться с такой целью в чужие дома. Необдуманный поступок, такой же нелепый, как его последняя игра в шахматы. – Арнессон взглянул на Маркхэма. – Надеюсь, это не навлечет на нас новых неприятностей? Мы и так уже достаточно «прославились». Голова идет кругом. А когда вы уберете останки? Я не хотел бы, чтобы труп увидела Белл.

– Тело увезут, как только врач освидетельствует его, – ледяным тоном ответил Маркхэм. – Нет необходимости приводить сюда мисс Диллард.

– Все ясно. – Арнессон опять покосился на мертвеца. – Бедняга! Жизнь оказалась ему не по силам. Что поделаешь? Сверхчувствительность. Не хватило душевных сил. Он относился ко всему слишком серьезно, а после неудачи со своим гамбитом вообще тяготился жизнью. Ему везде мерещился черный епископ – может, он и лишил его рассудка. Мне думается, Парди вообразил, что он сам – шахматный епископ.

– Интересная идея, – заключил Вэнс. – Между прочим, когда мы увидели труп, на столе был сооружен карточный дом.

– Карты? – изумился Арнессон. – Откуда и зачем они здесь? Карточный дом. Какая пошлость! Вы сами это понимаете?

– Не совсем. Дом, который построил Джек, мог бы кое-что объяснить.

– Опять детские игры! Парди забавлялся ими до конца своей жизни, потешаясь даже над самим собой.

Арнессон зевнул и пошел одеваться. Профессор все это время печально смотрел на него, затем сказал Маркхэму:

– Сигурд всегда скрывает свои чувства, словно стыдится их. Не принимайте его шутки всерьез.

В это время Пайн ввел сыщика Берка, и Вэнс воспользовался случаем, чтобы расспросить дворецкого, как он обнаружил тело Парди.

– Зачем вы явились сегодня утром в стрелковую комнату? – поинтересовался он.

– В кладовой было душно, сэр, – ответил Пайн, – и я отворил дверь на лестницу, чтобы немного проветрить. Тогда я и заметил, что все шторы опущены.

– Значит, обычно вы не опускаете шторы на ночь?

– В этой комнате нет.

– А окна?

– Я всегда на ночь оставляю их слегка приоткрытыми.

– И вчера тоже?

– Да, сэр.

– Что вы стали делать дальше?

– Я сейчас же пошел гасить свет, полагая, что мисс Диллард забыла, уходя, повернуть выключатель. Вот тогда я и увидел бедного господина за столом и доложил об этом профессору.

– Бидл знает о трагедии?

– Я сказал ей тотчас же после вашего прибытия.

– В котором часу вы и Бидл ушли к себе в комнаты вчера вечером?

– В десять, сэр.

– Изложите нам все известные вам подробности, пока не прибыл врач, – обратился Маркхэм к профессору, когда Пайн вышел. – Может, поднимемся наверх?

Берк остался в стрелковой комнате, а мы пошли в библиотеку.

– Боюсь, что смогу сообщить лишь очень немногое, – вздохнул профессор, усаживаясь в кресло. В манерах его чувствовалась особая сдержанность. – Парди пришел сюда вчера вечером якобы поболтать с Сигурдом, но я думаю – с целью повидать Белл. Однако Белл рано отправилась спать, у нее болела голова, а Парди оставался почти до половины двенадцатого. Потом он удалился – это была наша последняя встреча. Больше я его живым не видел, а увидел лишь труп, когда Пайн известил меня об ужасном происшествии.

– Если мистер Парди, – вставил Вэнс, – приходил повидаться с вашей племянницей, как вы объясните тот факт, что он задержался так надолго, хотя девушка уже ушла?

– Никак не объясню. Он производил впечатление человека, у которого висел камень на душе и тяготил его, – вот ему и хотелось человеческой близости. Мне пришлось намекнуть ему, что я очень устал, – только тогда он покинул дом.

– А где был мистер Арнессон вчера вечером?

– После того как Белл ушла, Сигурд поговорил с нами еще полчаса, а потом удалился в свою комнату.

– В котором часу?

– Около половины двенадцатого.

– Вы сказали, – продолжал Вэнс, – что Парди производил впечатление человека с камнем на душе. Вероятно, и ум его был сильно утомлен?

– Дело не в утомлении. Парди постоянно выглядел расстроенным и подавленным.

Вэнс замолчал, что-то обдумывая, и тогда вопросы принялся задавать Маркхэм.

– Я полагаю, – начал он, – бесполезно спрашивать вас, не слышали ли вы звука, напоминавшего выстрел?

– Было очень тихо, – ответил профессор, – да и никакой звук не донесется сюда из стрелковой комнаты: стены в моем доме очень толстые.

– Последние минуты жизни самоубийцы еще недостаточно изучены, – небрежно бросил Вэнс. – О чем вы разговаривали с мистером Парди в течение часа, предшествовавшего его уходу?

– Мы перебросились от силы двумя-тремя фразами. Парди мучила какая-то навязчивая мысль, и большую часть времени он провел за шахматной доской.

Вэнс посмотрел на доску. Некоторые фигуры по-прежнему стояли на черных и белых квадратах.

– Любопытно, – тихо промолвил он. – Очевидно, Парди размышлял над концовкой партии с Рубинштейном. Фигуры расставлены так, как в тот злополучный момент, когда Парди на пятом ходу сдался с неизбежным матом черным епископом.

Профессор обратил взгляд на шахматный стол.

– Черный епископ, – повторил он. – Вот что занимало Парди вчера ночью. Как могла столь банальная вещь подействовать на него так губительно?! Застрелиться из-за шахматной фигурки, по-моему, это верх безрассудства.

– Не забывайте, сэр, – напомнил Вэнс, – что черный епископ – символ поражения Парди. Он символизировал крушение его надежд. Сломанную жизнь, понимаете? Гораздо менее серьезные причины – и те порой доводили людей до самоубийства.

Через несколько минут Берк доложил о прибытии врача. Простившись с профессором, мы опять спустились в стрелковую комнату, где доктор Доремус освидетельствовал труп Парди. На этот раз доктор был совсем не в веселом настроении.

– Послушайте, господа, – обратился он к нам, заметно волнуясь, – когда вы наконец-то завершите это дело? Да тут сама атмосфера, словно губка, пропитана смертью! Убийства, страхи, сердечные приступы, хандра, самоубийство – всего этого достаточно, чтобы и здорового человека довести до помешательства.

– Мы надеемся, что расследование идет к концу, – буркнул Маркхэм.

– Очень хорошо, – проворчал врач, наклонился над трупом и, разогнув ему пальцы, высвободил и бросил на стол револьвер. – Для вашей коллекции, сержант.

Хэс тотчас взял оружие и засунул в карман.

– Когда он умер, доктор?

– В полночь или около того: чуть раньше или немного позже. Есть еще вопросы?

– Это точно самоубийство?

Лицо доктора приняло недовольное выражение.

– Оружие зажато в руке покойного. На виске я обнаружил следы пороха. Положение тела вполне естественное. Какие могут быть основания сомневаться?

– Мы согласны, доктор, – кивнул следователь. – Мы тоже считаем, что все признаки указывают на самоубийство.

Хэс помог Доремусу переложить тело, и мы все пошли в гостиную, куда скоро явился и Арнессон. Ему вкратце объяснили суть дела.

– Конечно, все уравнение нарушилось, – посетовал он. – Но вот чего я не могу понять: почему Парди выбрал нашу стрелковую комнату? У него и в своем доме достаточно места.

– В стрелковой комнате имелось подходящее оружие, – предположил Вэнс. – Вот, кстати, сержант Хэс желал бы, чтобы мисс Диллард удостоверила подлинность револьвера. Такова формальность.

– Ладно. А где он?

Хэс подал математику револьвер, и Арнессон направился к двери, но Вэнс с порога окликнул его:

– Погодите секунду! Спросите у мисс Диллард: в стрелковой комнате были карты?

Через несколько минут Арнессон вернулся и сообщил, что револьвер именно тот, который лежал в ящике для инструментов; в стрелковой комнате в ящике стола всегда лежали карты, и Парди знал об этом.

Вскоре появился доктор и подтвердил свое заключение: мистер Парди застрелился.

Маркхэм кивнул с нескрываемым удовлетворением:

– У нас нет причин не доверять вашей экспертизе. Наконец-то эта смертельная оргия, эта череда зловещих убийств подходит к завершению.

Вечером Вэнс, Маркхэм и я сидели в длинном зале клуба; в газеты были отправлены сообщения о самоубийстве Парди и предположения о том, что «Дело Епископа» заканчивается. Весь день Вэнс помалкивал, а теперь высказал свое мнение:

– Слишком просто, Маркхэм, дружище, слишком просто. Все логично, но неубедительно. Трудно представить, чтобы Епископ закончил свои дьявольские шутки таким банальным образом. Я, признаться, разочарован.

– Может, его воображение уже исчерпалось? Он и так изощренно убил троих и стал причиной смерти миссис Друккер. Пьеса окончена, и надо опускать занавес. Поражение и разочарование не раз являлись причиной самоубийств – это знают все криминалисты.

– Правильно. Самоубийство Парди поддается разумному обоснованию, но мы так и не знаем, чем мотивированы предыдущие убийства.

– Парди был влюблен в мисс Диллард, – возразил Маркхэм, – и, вероятно, знал, что Робин претендует на ее руку и сердце. Не исключаю, что к Друккеру шахматист тоже испытывал ревность.

Вэнс нахмурился:

– Нет, я убежден, что все преступления – следствие одного импульса, они совершены под влиянием одной страсти.

Маркхэм нетерпеливо заерзал на стуле:

– Если даже самоубийство Парди и не связано с теми убийствами, то, во всяком случае, мы дошли до мертвой точки и буквально, и фигурально.

– Да-да. До мертвой точки. Но подожди спорить. Смерть Парди однозначно связана с убийствами Робина, Спригга и Друккера. Слишком тесно связана, поверь мне.

Маркхэм испытующе посмотрел на Вэнса:

– Выходит, ты сомневаешься, что Парди совершил самоубийство?

Вэнс помолчал, что-то обдумывая, затем произнес:

– Мне хочется знать, почему карточный дом моментально развалился, когда я слегка облокотился о стол, но, тем не менее, дом уцелел, когда голова Парди упала на столешницу, после того как бедняга выстрелил в себя.

– Так что из этого? – заартачился Маркхэм. – Первый же толчок разъединил карты. Нет, стоп, – добавил он, прищурившись: – Ты считаешь, что карточный дом построили после смерти Парди?

– Я не тороплюсь с выводами, дорогой друг, а просто даю волю своему юношескому любопытству, – добродушно улыбнулся Вэнс.